А-П

П-Я

 

Она ловко взобралась и уселась позади, крепко вцепившись в его широкий пояс.
Абдулла огрел жеребца камчой и, оглянувшись, крикнул остальным женщинам:
– Я вернусь за вами!..
И поскакал прочь, взметая песок из-под копыт.
Рахимов с парой красноармейцев скакал от крепости, паля в убегающего с женщиной Абдуллу и крича другим, чтобы целили в коня. Абдулла быстро уходил.
Осадив уставшего скакуна около сгрудившихся в кучу обитательниц гарема, Рахимов выстрелил еще пару раз и, швырнув карабин на землю, с досады громко выматерился.
– Опять ушел, мать его!..
– У него четки заговоренные, – сказал красноармеец-туркмен.
– Конь свежий! – обрезал Рахимов.
– Ушли, – сказал Абдулла, когда они перевалили через дальнюю гряду барханов, скрывшись от преследователей. – Ты слышишь, родная?
Сашенька не отвечала. Абдулла почувствовал, как сползает вниз ее обмякшее тело, и все понял – одна из пуль преследователей догнала их; он же, без конца стегая коня, не заметил, как Саша, охнув, припала к нему. Поддерживая ее одной рукой, Абдулла проскакал еще немного и остановился в балке. Слез, бережно снял женщину с лошади, положил на песок, освещенный луной и звездами.
– Абдулла, хочу на снег… – тихо проговорила Сашенька, и слезы покатились из ее глаз.
– Потерпи, родная, я перевяжу тебя, – ответил Абдулла, сорвав с себя одежду и разрывая на широкие ленты рубаху.
– Не надо, мой милый… Я умираю… – с трудом проговорила Сашенька. Помолчав, она сказала последние в своей жизни слова. – Поцелуй меня и прости… Лучшего мужчины у меня в жизни не было… и друга тоже… – Она тихо простонала. Глаза ее невидяще уставились в лунное небо.
Одна из звезд над горизонтом дрогнула и стала приближаться, увеличиваясь и делаясь все ярче.
Абдулла завыл, сжимаясь, стискивая зубы, несколько раз ударил кулаком по земле.
Его нукеры и остальные джигиты, которым удалось уйти от красноармейцев, окружили своего хозяина. Лицо Сашеньки, лежащей на песке, было белым и светлым. Казалось, она улыбается.
Абдулла долго сидел неподвижно, склонив голову. Вспомнил, как Сашенька шла к нему, улыбаясь, а он немел от ее красоты. Вспомнил, как только что она лежала, обнимая его… Жизнь впереди казалась бессмысленной, ненужной, и Абдулла понял, что отныне ничего не будет удерживать его тут, на этой опустевшей земле; ничего более, кроме жгучего желания отомстить своим врагам, которые отняли у него все, чем он обладал в этой жизни.
Похоронив единственную любимую им женщину, он собственноручно вбил в песок крест, сооруженный из веток саксаула, – корявый крест в подагрических изломах, черный под холодной луной. Он знал, что Бог, в сущности, один и что Аллах простит его за похороненную по христианскому обычаю эту православную русскую женщину, хотя она и произнесла из любви к нему священные для мусульманина слова: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет есть пророк его».
Ночь охватила пустыню. Светлой рекой растекся Млечный путь. А закатная звезда погасла.
Отныне душа Сашеньки витала над ним, поддерживая его в этой жизни своей нежной улыбкой.
К опустившемуся на колени перед могилой Абдулле подошел Аристарх. Положив руку ему на плечо, сказал:
– Хватит, курбаши. Пора… Будем жить дальше…
В отличие от другого русского, находившегося в его отряде, глуховатого белогвардейского подпоручика Семена, Абдулла уважал Аристарха, тридцатилетнего полковника царской гвардии, дворянина. После большевистского переворота Аристарх потерял все: семью, наследственное поместье, землю… и теперь, кроме иссушившей его душу дотла ненависти, у него ничего не осталось. Абдулла, подняв глаза, посмотрел на высокого мужчину с почерневшим от загара лицом и, выжженными солнцем добела волосами и понял, что с этого момента он по накалу ненависти сравнялся с этим русским полковником во френче, заношенном до лохмотьев.
Поднявшись с колен, он оглядел своих людей, «бандитов», как их называл Рахимов. Абдулла, подумав об этом, усмехнулся, поскольку никак не мог считать себя бандитом. Не мог он считать бандитами и своих верных нукеров. Правда, наемники, которых пришлось от нужды набрать в отряд, конечно, не были воинами чести – эти соглашались воевать за и против кого угодно, лишь бы им платили хорошие деньги.
Поначалу Абдулла считал бандитами именно Рахимова и его людей, которые разорили его. Но теперь он начал сомневаться в этом, поскольку никак не мог представить бандитом нищего, а он точно знал, что у Рахимова за душой, кроме непонятной для нормального человека идеи мировой революции, нет ничего; и его оружие, и обмундирование – все было казенным, и, следовательно, на бандита Рахимов никак не тянул.
В оазисе Пять чинар – несколько деревьев вокруг колодца и кусок глинобитной стены, вернее, того, что от стены осталось, – сидели у тлеющего костерка Сухов и Саид. Ветки саксаула потрескивали, выбрасывая искры в звездное небо. Сухов прикурил от уголька.
– Задержался я здесь. Месяц, как уволился подчистую, а все мотаюсь по пескам этим… Считай, пять лет дома не был…
– У меня дома нет, – глухо сказал Саид.
– Беда, – вздохнул Сухов.
Саид молча смотрел на огонь костра, горько раздумывая о совсем еще недавней жизни в своем доме, среди близких ему людей, жизни, такой счастливой в своей простоте… которую злая судьба в лице проклятого Джевдета порушила в одночасье.
Дом Саида был глинобитный, одноэтажный, окруженный дувалом такого же цвета, как песок вокруг. Позади дома высилась раскидистая чинара, отбрасывающая на крышу и половину двора узорчатую тень.
Сестра Саида, Нурджахан, вышла на порог, отжала мокрую тряпку и повесила ее на кол.
Волкодав Юргаш махнул хвостом, приветствуя девушку.
– Я сейчас занята, – сказала псу Нурджахан. – А по том ты меня покатаешь, ладно?
Пес вновь вильнул хвостом в знак согласия и так сильно зевнул, обнажив огромные клыки и вывалив влажный язык, что в скулах у него запищало.
Девушка ушла в дом, шлепая босыми ногами по земляному полу. Из дома раздалась ее веселая песенка – она всегда пела по утрам, радуя слух отца и брата.
Саид, с усмешкой слушая разговор сестры с Юргашем, покормил баранов, подкинув им полыни, и занялся верблюдом: меж пальцев у того завелись черви, беспокоя животное.
– Обмакни в мазут – сами вылезут, – посоветовал ему отец, куривший на крыльце.
Вняв совету отца, Саид взял жестянку с мазутом и стал окунать в нее ноги животного, с трудом отрывая их от земли. Верблюд, повернув голову и изогнув шею, с удивлением смотрел на свои черные, будто в носках, ноги, двигая вытянутыми губами.
Они жили в доме втроем. Мать Саида умерла, едва родив Нурджахан. Его отец, Искендер, будучи в то время уже пожилым, вновь жениться не захотел.
Закончив убираться по дому, Нурджахан вышла, оправляя платье, улыбнулась брату и пошла к воротам.
Юргаш, вскочив, побежал следом.
За дувалом начиналась пустыня – до самого горизонта тянулись барханы.
Взобравшись на волкодава, Нурджахан ласково погладила пса меж ушей, сказав:
– Сегодня прокатимся до нашей гробницы…
Она каждый день так говорила, потому что больше некуда было ехать, больше не было никакого ориентира вокруг, а гробница была семейной усыпальницей их рода: здесь покоились мать, дедушка, бабушка, прадедушка и остальные родственники.
Нурджахан обычно вела с ними долгие беседы, расспрашивая родню о жизни там, в мире теней, отвечала на их вопросы, в общем, дружила со всеми ними, предпочитая их общество обществу окружающих ее людей. Исключение составляли отец и Саид.
Саид знал об этой тайне сестренки, посмеивался над ее причудами и жалел ее, понимая, что она с некоторыми странностями.
Однажды Нурджахан взяла его с собой к гробнице.
Саид зашел в усыпальницу и почувствовал, что он, ничего и никого не боявшийся, кажется, немного испугался.
В гробнице пахло, как и вокруг, нагретым песком, камнем; в углу прижился чертополох, над мохнатой фиолетовой головкой которого, гудя, завис шмель.
– Не мешай нам, – прикрикнула на насекомое девушка, махнула рукой, и шмель послушно вылетел в верхнее окошко, откуда падал косой сноп солнца. – Вы ведь помните Саида, моего любимого брата, – обратилась Нурджахан к надгробной плите, на которой были высечены священные слова в виде полукружий и завитушек.
Стебель чертополоха чуть качнулся – Саид заметил это краем глаза.
– Сейчас все наши родные слушают нас. Скажи им что-нибудь, – попросила она брата.
– Что? – оробел он.
– Что хочешь.
– Как… Как вы поживаете? – вовсе оробев, выдавил из себя юноша.
Чертополох вновь качнулся, но тень от него не пошевелилась, что очень удивило Саида, и он почувствовал, как в лицо ему пахнул слабый ветерок.
– Они поблагодарили тебя, – улыбнулась Нурджахан. – Ты понял это?
Саид кивнул, покосившись на чертополох. С тех пор он относился к причудам сестры с уважением, поняв, что не все объяснимо и подвластно разуму обыкновенных, как он, людей. Отцу об этом, разумеется, не поведал.
– Слушай себя, и ты услышишь их, – сказала тогда Нурджахан.
И Саид стал ежедневно тренироваться. Он вскоре научился замедлять биение своего сердца, слышать, как за соседним барханом ползет змея, шурша шкуркой о песок, или пробегает ящерица, царапая коготочками землю, как журчит вода в подземных водоемах на большой глубине…
Рассвет занимался над пустыней – небо наливалось тонкой синевой. Саид и Сухов все еще сидели у потухшего костра.
Сухов делился продуктами с Саидом: отсыпал из своего мешка половину запаса пшена, разделил поровну сухари. Собрав выделенные продукты в чистую тряпицу, пододвинул Саиду.
– На первое время хватит, а в Педженте еще чего-нибудь раздобудешь… Больше, извини, не могу… Мне до Гурьева топать. Пойду по гипотенузе… – И Сухов рукой показал направление на северо-запад, где небо еще было темным, полным звезд.
– Лучше бы ты меня не откапывал… Теперь не будет мне покоя, пока не отомщу Джевдету, – глухо сказал Саид.
– Мертвому оно, конечно, спокойней, но уж больно скучно… А из-за чего у тебя вражда с ним?
– Отца моего убил… Дом сжег.
Краешек солнца показался над барханом, ударив в глаза сидевшим у погасшего костерка. Сухов слушал рассказ Саида.
– Он за сестрой охотился… Отец ему отказал… Он решил силой взять… Мы ее замуж пока отдавать не хотели…
– Почему же? Это дело нормальное.
– Да, – согласился Саид. – Только не для нее. Она… она на других совсем не похожа была…
Войдя в гробницу в тот злополучный день, Нурджахан, как обычно, поздоровалась с ее «обитателями». Те промолчали в ответ, и девушка тут же почувствовала, что надвигается что-то недоброе.
– Джевдет, – прошептала она.
Солнечный сноп, бьющий из верхнего окошка и косо прорезавший гробницу, качнулся и вновь замер. Встревоженная Нурджахан мысленно позвала Саида, чтобы предупредить его. Тот в это время месил с отцом глину на заднем дворике, ощущая босыми ногами прохладу раствора, который выдавливался меж пальцев ног скользкими лентами. Саид подлил в месиво воду из кувшина – и вдруг к чему-то прислушался.
– Меня позвали? – спросил он отца, месившего раствор рядом.
– Я не слышал, – ответил старый Искендер.
Саид быстро ополоснул ноги, зашнуровал чарыки и, словно влекомый какой-то непонятной силой, торопливо покинул двор.
Гробница находилась за барханной цепью, и из дома ее увидеть было нельзя.
Саид шел к ней, охваченный непонятной тревогой. Когда он вошел в гробницу, Нурджахан лежала на каменной плите, под которой покоилась их мать. Большие, красиво удлиненные глаза девушки были устремлены вверх и полны печали.
– Я его вижу… Он близко, – сказала она. – Саид, брат мой, спасайся!.. Беги в пустыню… а я ему все равно не достанусь.
Саид заметил, как стебелек чертополоха качнулся, и хотел спросить сестру, кого она видит, но тут прозвучали выстрелы. Они донеслись со стороны их дома.
Это Джевдет со своими людьми ворвался к ним во двор. Он сразу пристрелил пса Юргаша, когда волкодав кинулся на него, оскалив клыки. Потом убил Искендера, в спину.
– Нурджахан! – кричал он, крутясь на коне. – Где Нурджахан?!
Люди Джевдета, порыскав по двору, вломились в дом, переворошив там все, но девушки не нашли.
Саид, оставив сестру лежащей на каменной плите, выбежал на выстрелы из гробницы и со всех ног рванулся к дому, увязая в песке…
Первый человек Джевдета, выехавший за ворота, получил нож в сердце; второго Саид задушил арканом, но в отряде Джевдета было много людей, они связали Саида и поволокли за ноги по песку. Он был закопан полуживым подальше от дома, который уже пылал, треща и искрясь, исходя клубами дыма. Чинара дрожала всеми своими листочками от пыла пожарища.
Лежащая на плите Нурджахан знала, что брат ни за что не оставит ее, и, когда он не вернулся к ней, поняла, что он попал в смертельную ловушку.
Тогда девушка усилием только ей подвластных внутренних сил замедлила биение своего сердца, а затем и вовсе остановила его. С неба скатилась звезда.
…Саид «увидел», почувствовал это, уже закопанный. Звезда прочертила свой путь, и он закрыл глаза, призывая небо быстрее послать ему смерть. Песок сжимал его панцирем, не давая вздохнуть. Он подумал, что это его вина: не сумел защитить сестренку, которая так сильно любила его, и тогда она решила умереть, но не попасть в руки ненавистного ей Джевдета.
После этой скупой и отрывистой повести Саида они еще долго сидели в молчании. Наконец Сухов поднялся на ноги, поправил кепарь, подпрыгнул, чтобы ничего на нем не звенело, не брякало, и взглянул на Саида. Много у него было таких встреч и расставаний со случайно встреченными людьми.
– Ну что ж, прощай. Я понимаю – тяжело тебе, но надо держаться, что поделаешь…
Саид снизу вверх посмотрел на своего спасителя, молча, теплом глаз попрощался с ним. Сухов еще раз сочувственно улыбнулся ему и двинулся через пески. Он не знал еще, что очень скоро именно ему, и никому другому, предстоит встретиться в решающем сражении с Абдуллой. А пока он шел, снова свободный и одинокий, предаваясь мыслям о своем прошлом.
Шлепая плицами, плыл вниз по течению буксир, тащил за собой порожнюю баржу. Мерно постукивал мотор, и в такт ему из трубы выталкивались комочки дыма; тут же, позади рубки, на веревке сушились рубахи и полосатые тельняшки матросов, полоскались панталоны, надуваясь от встречного ветерка. Пиликала на палубе гармошка, плясали пьяные мужики, топоча сапогами по доскам палубы, ухая и похлопывая себя по ляжкам, по голенищам.
Федор, которому матросы по дружбе «отказали» старые, но вполне еще пригодные сапоги, а лапти заставили пустить по течению, хмуро поглядывал на все это веселье. Впрочем, на переживания по поводу постигшего его горя у него почти не оставалось времени.
На пароходе приходилось работать с утра и до темна – то воду таскать Нюрке на камбуз, то палубу драить, то матросам помогать, а то и заниматься стиркой, когда Нюрка, подвыпив, пускалась в загул.
Мимо проплывали деревеньки, чернея низенькими избами, с метлами еще голых деревьев, белели вытянутые ввысь звонницы, зигзагами отражаясь в свободной ото льда воде, – но Федора мало занимали эти картины: тоска одиночества, впервые познанная им, жгла, не давала покоя, и слезы сами по себе навертывались на глаза. В свою деревню он решил больше не заезжать, поскольку Савелий был его последним близким родственником, а на вопросы баб – он себе представил, как они набегут – о подробностях гибели дядьки он отвечать не хотел и не мог.
Спать ложился Федор в Нюркиной каморке, в обнимку с ее полуторагодовалым сынишкой, Васькой, пока Нюрка по ночам «крутила любовь» с кем-нибудь из команды. Каждый раз она вдохновлялась своим собственным выбором и ни под каким видом не связывалась с тем, кого не хотела, доказывая таким образом свою самостоятельность.
Как-то проснувшись ночью, он выглянул в иллюминатор над койкой. Луна застыла в небе матовым кругом, с пятнами, словно захватанная жирными пальцами. С палубы донесся негромкий смех Нюрки, что-то ответил ей механик Прохор. Описав малиновую дугу, полетела в воду самокрутка Прохора, выщелкнутая из пальцев.
– Обхватить бы себя за плечи да полететь к луне, – сказала Нюрка мечтательно. – Там небось славно… И нет вас, кобелей.
– Ишь ты, – усмехнулся Прохор. – Куда ты без нас денешься!
– Любви хочется, Проша, – засмеялась Нюрка.
– У тебя этой любви выше ватерлинии, – зло бросил Прохор.
– Это не любовь, Проша… Это и собаки умеют.
– Курва! – еще злее сказал Прохор.
Нюрка на эту злость не обиделась, наоборот, засмеялась пуще, довольным, сладким смехом, призывно прозвучавшим в ночи.
Этот смех неожиданно взволновал Федора, он все время вспоминал его. Сталкиваясь с Нюркой, краснел, отводил взгляд, а она, прекрасно понимая состояние юноши, в котором все больше разгоралась тяга к женщине, посмеивалась, заигрывала, стараясь заглянуть в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21