Осмотр и наш краткий разговор так его утомили, что он даже прикрыл глаза.
Однако, я намека не понял и все-таки задал интересующий меня вопрос:
– А как и за что вы попали в здешний острог?
Увы, ответ его был, возможно, правдивым и полным, но весьма расплывчатым:
– По проискам дьявольским, – мрачно глянув на меня горячими глазами, ответил Илья Ефимович.
– Все, что не в руках Бога, то в руках дьявола, – подтвердил слушавший нашу беседу Иван.
– Это так же точно, – согласился я, – как то, что Волга течет в Каспийское море. Но мне бы хотелось узнать, через кого все-таки нечистый осуществлял свои происки? Кто, кроме управляющего, в этом замешан?
– Сказано, нечистый, чего же еще говорить, – неожиданно сердито сказал Иван. – Сдалось тебе его кликать!
– А все-таки, точнее сказать нельзя?
Мне никто не ответил, а настаивать на более конкретной информации я поостерегся. Помешало, скорее всего, внутреннее сопротивление Костюкова, какая-то его отрицательная энергетика.
Уже когда я спросил его о пленении, он внутренне закрылся, отвел глаза и уставился в низкий бревенчатый потолок отсутствующим взглядом.
«Загадочный тип, – подумал я. – Что-то во всей этой истории есть нелогичное».
Постепенно у меня создавалось впечатление, что он, как и Иван, представитель какого-нибудь человеческого меньшинства. Это делало понятным вражду с оборотнем Вошиным, странное пленение и участие в его судьбе Ивана.
– А вы из каких будете? – задал я двусмысленный вопрос, который мог иметь много вариантов ответа.
Почему-то в этот раз мое любопытство нового знакомца совсем не смутило. Он приподнял голову и заговорил довольно свободно, перестав изображать умирающего:
– Наш род имеет византийские корни, – переглянувшись с Иваном, начал рассказывать Костюков. – Мой предок Марко приехал на Русь при Великом князе Василии Ивановиче по торговым делам. Происходил он из греческого рода, славного оракулами и врачевателями. Великий князь, имея большую нужду до людей, обремененных знаниями, оставил моего предка при своей особе. Марко слезно челобитствовал отпустить его к жене и детям, оставшимся в Царьграде, но на свою просьбу соизволения не получил. Сам Великий Султан, – не без гордости продолжал говорить Костюков, – посылал в Москву посольство для возвращения моего прославленного предка к семье и детям, но Василий Иванович отпустить его отказался, ссылаясь на то, что предок пошел на русскую службу добровольно. В конце концов, Марко смирился со своей судьбой и служил Великому князю не за страх, а за совесть. Узнав от приезжих купцов, что жена его в Царьграде скончалась, он женился на русской боярышне и основал род Костюковых. Так на русский лад звучала наша греческая фамилия Костаки.
– Стал быть, вы потомок турецкоподданного, – опять непонятно для присутствующих пошутил я.
Костюков утвердительно кивнул.
– Позвольте еще полюбопытствовать, чем вы занимаетесь, – продолжил я допрос, – служите в военной службе или по статской части?
Костюков отрицательно покачал головой:
– Все потомки Марко Костаки – волхвы.
– В каком смысле волхвы, гадаете, что ли?
– Многими действами владеем: предсказываем судьбу по звездам и птицам, знахарим, снимаем сглаз и порчу, знаем многие искусства, чародейства…
Честно говоря, ко всяким видам колдовства я отношусь, мягко говоря, слегка скептически. Как правило, если это не искусные фокусы, то прямое надувательство.
– А вы можете сказать, когда я родился? – задал я провокационный вопрос, можно сказать, на засыпку.
– Про то мне Иван и так говорил, а вот попроси вы меня сказать, что отдали лесному старичку, который вас к нам пропустил, я бы сказал, хотя то промеж вас двоих было.
– А вдруг вы того старичка знаете, и он вам сам рассказал?
– Не мог мне старик сказать, я в ту пору уже в узилище на цепи сидел.
Резон был серьезный, совпасть по времени мой приятель-лешак с волхвом никак не могли.
– Ну, и что я старику дал?
– Денег чужеродных, табак, в трубки бумажные всыпанный, и огниво, в котором болотный газ горит.
Меня ответ волхва ввел в смущение. Я не мог объяснить такого фокуса, а верить в чудеса был не готов, так сказать, морально.
– Поверил, али еще что рассказать про твою жизнь? – перешел на «ты» волхв.
– Расскажите.
– Когда тебе было тринадцать годков, ты весной провалился под лед и спас тебя случайный прохожий. Правда сие?
Я сглотнул слюну и молча кивнул.
Об этом случае я никогда никому не говорил, даже родителям.
– Бабку твою по матери звали Анна Ивановна, и было у нее трое детей, один из которых умер в младенчестве. Угадал?
Я опять молча кивнул.
– Как же вы с такими способностями Вошину в руки попались?
Илья Ефимович удивленно посмотрел на меня.
– Против его силы моя слабее была. Ты разве не знаешь, кем он был?
– Иван говорит, оборотнем.
– И чародеем, и колдуном, и чернокнижником. Не окажись у тебя сабельки заговоренной, быть бы нам всем сейчас на погосте…
– Моя сабля заговоренная?
– А ты и этого не знал? Вспомни, где и как она тебе в руки попала. Вот видишь, – резюмировал Илья Ефимович, – у темных сил ты ее добыл, вот она против них силу и имеет.
– А против обычных людей у нее сила есть? – спросил я, подумав, что, в этом случае, победы в дуэлях были чистым, с моей стороны, жульничеством.
– Против простых людей такой силы не надобно.
– Илья Ефимович, вы, может, мне объясните, что происходит? А то я как в темном лесу, все время кто-то против меня борется, а кто – не знаю.
– Нечего тебе про это знать, – угрюмо ответил Костюков.
Я решил не обижаться и попробовать выудить у волхва хоть какие-нибудь сведения.
– Да я и так уже много чего знаю. Только не пойму вашу систему. Как бы это проще объяснить… Кто из вас хороший, кто плохой, а то ненароком не того зашибу… Слишком разные вы все люди…
– Люди все обыкновенные, а которые не обыкновенные, те не люди.
– А кто тогда они?
– Не люди, и все. Про фигуры силлогизма знаешь? Логику и риторику изучал?
– Нет, не изучал.
– Тогда тебе проще не объяснить, – съехидничал Костюков, – все одно не поймешь. Вот в траве живут и муравьи, и цикады. Те и другие насекомые, да только разные, а птичка и тех, и других склевать может. Так и мы с вами, живем рядом, породы разные, а конец один. – Он надолго задумался. – Мы тоже разных пород бываем, кто к паукам ближе, как покойный Вошин, кто к светлячкам, как Иван, и между нами вражда идет, и между всеми. Только все равно, самые жестокие – это вы, люди. Вы и нас ненавидите за то, что на вас не похожи, и друг друга ненавидите.
– Вы очень хорошие и добрые, – сказал я, обидевшись за род людской, – ваш оборотень образец гуманности.
– Что оборотень. Таких среди нас мало, и они всем враги, а у вас, чем больше людей убил, тем больший герой.
– Вы войны имеете в виду? Так в них люди гибнут и убивают за родину.
– Какая такая родина у фельдмаршала Суворова в Швейцарских Альпах, где он сейчас войска через горы и пропасти ведет?
В принципе, волхв был прав. Однако я сумел подобрать контрдовод:
– В большой политике не сразу видна логика. Если французы победят австрийцев, они за русских примутся и тех же австрийцев против нас воевать заставят.
– А что, французы не люди? Все вы одинаковые, и дух зла в вас сильнее духа добра. Потому вас много, а нас мало. Много в твоем времени оборотней встречается?
– У нас не только оборотней, у нас волков почти не осталось, – вынужден был признать я, промолчав о том, что та же участь постигла и других животных, населяющих землю.
– Вы жестоки и легкомысленны, – продолжал обвинять человечество волхв, – потому вас так много и развелось, что детей рожаете, не думая, сможете ли их потом прокормить!
Я попал в забавную ситуацию, когда одного человека попрекают за все человечество. Обычно мы попрекаем и клеймим друг друга, а так, чтобы счет предъявлялся со стороны другого Аида и одному за всех, в этом была известная пикантность, но не было рационального зерна. Впрочем, как в любой национальной вражде и тем более войне, столкновении на расовой и этнической почве, социальном конфликте и прочая, прочая, прочая…
– Выходит, что вы, за малым исключением, лучше и чище нас, людей?
– Мы другие, – подумав, сказал Илья Ефимович. – И среди нас есть разные.
– Как и среди нас, – подытожил я, – а то у вас получается, что одни от света, другие от тьмы.
– Свет и тьму создал Господь.
– Как добро и зло, воду и твердь, небо и звезды, – подсказал я.
– И все сущее, людей и зверей, Серафима и Сатанаила, и не нам судить промысел его…
Незаметно для себя Илья Ефимович терял в речевом строе простонародные оттенки, начинал говорить стройнее и изысканнее. Зрачки его глаз расширились, и он, казалось, перестал видеть окружающее. Однако, запас сил у него был так мал, что нервное напряжение вскоре утомило его, он замолчал и закрыл глаза.
Мы переглянулись с Иваном и хотели оставить его отдыхать, но он опять открыл блестящие глаза.
– Ты в какого Бога веришь? – неожиданно спросил он.
Вопрос для меня был очень сложный, и я попытался увильнуть от прямого ответа:
– К какой я отношусь конфессии или в принципе?
– То и другое.
– Знаете ли, лет через двадцать родится во Франции человек по имени Шарль Бодлер, человек с изломанной судьбой, наркоман и гениальный поэт. Я вам перескажу кусочек одного его стихотворения, в переводе одной ненормальной, но гениальной русской поэтессы, которая родится лет через сто.
Везде – везде – везде, на всем земном пространстве
Мы видели всю ту ж комедию греха:
Мучителя в цветах и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов, –
Владык несущих страх, рабов метущих прах,
С десяток или два единственных религий,
Всех сплошь ведущих в рай –
И сплошь вводящих в грех!
– Я согласен с Бодлером и не считаю, что какая-нибудь конфессия имеет монополию на истину. Все дело в традиции, навязанной народу его давно ушедшими предками. Такое всеобъемлющее понятие как Бог, слишком велико, чтобы вместиться в любую религию. Пытаясь представить Его, мы упрощаем саму идею, делаем Бога похожим на человека, наделяем его недоступными человеку добродетелями. Он, нашими стараниями, превращается в самого главного начальника. Бог, по-моему, понятие такое глобальное, необъяснимое, что не может быть понят нашим коротким и ограниченным разумом, а потому и не стоит эту тему обсуждать, все равно всяк останется при своей вере и мнении.
Окончив глубокомысленную тираду, я замолчал, чувствуя, что если начнется спор, мы из него не скоро выберемся.
Костюков долго обдумывал мои слова. Потом вежливо возразил:
– Может быть, все-таки найдутся на земле служители во имя Его, посвятившие себя служению Ему, способные понять слово Его?
– Возможно, и найдутся, – согласился я, – обо всех «существах» не мне судить, я и в себе самом еще не очень разобрался. Такого греха, как гордыня, за мной вроде бы не числится.
– Ну, грехов у тебя, видно, не очень много, – поменял тему разговора Костюков. – Скорее всего, самые распространенные, те же, что и у большинства людей.
– Это как посмотреть. Заповеди, по возможности, стараюсь соблюдать, да не всегда получается. Слаб человек…
– Ну, так покайся. Вы на Руси любите каяться и рубахи на груди рвать.
– Это точно, – согласился я и засмеялся. – И грешить любим, и каяться. Особливо относительно пития и прелюбодеяния.
– Видно, и в этих делах ты не очень грешен, коли тебя выбрали…
– Куда выбрали? Я, вроде, сам вызвался помочь.
– Может быть, не вызвался, а согласился?
– Можно и так посмотреть, – опять согласился я. – Так сложилось, как говорится, цепь случайностей и обстоятельств. Оказался в нужное время в нужном месте…
– Те случаи и цепи у тебя на роду написаны. Гиштория как, по-твоему, совершается? Кто ее по крупицам собирает? Вот если бы…
– «Если бы» для истории не подходит, в ней нет места сослагательному наклонению, – нравоучительно ввернул я. – Многие люди, если говорить об истории человечества, совершают разные поступки, сталкиваются разные интересы, какие-то решения побеждают. Это, наверное, и есть история.
– Ты правильно понял, что гиштория собирается как кольчуга из маленьких звеньев, соединенных одно с другим. Да не всякое звено в нее попадает. Твое, видно, понадобилось…
– Так вы думаете, я не просто сюда попал, а по исторической необходимости? – удивился я. – Конечно, вам, как волхву, виднее, но я пока ничего такого не совершил, ни подвигов, ни злодейств.
– А если бы убитый оборотень цесаревича должен был на охоте загрызть, а ты ему это сделать помешал? Может такое быть?
– Слишком все это сложно, Илья Ефимович, если так рассуждать да варианты придумывать, то знаете, до чего можно договориться?!
– Ты сам вроде хотел разобраться, что крутом тебя происходит. Я и начал объяснять. Да коли не угодно слушать – твоя воля.
– Очень все это у вас патетически получается, знаете, скольким людям хочется наследить в истории. Как они только не изворачиваются, что не предпринимают. Слышали про Герострата? А мне все это как-то по барабану.
– По чему? – переспросил Костюков.
– По барабану – значит, все равно. По вашей логике получается, что все, кто мне противодействовал, пытались помешать существовать той исторической реальности, из которой я сюда попал?
Костюков утвердительно кивнул.
– Честно говоря, – добавил я, – не велика была бы потеря, коли она складывалась бы по-другому. Ничего особенно хорошего в нашей истории не было, скорее наоборот.
– Ой, не гневи ты, сударь, Бога. Не то грех, что не очень хорошо сложилось, а был бы грех, коли сложилось ужасно.
Я задумался, перебирая варианты того, как вообще могла повернуться отечественная история, «если бы, да кабы» и прикусил язык. Действительно, получалось, что выпал не самый худой вариант. Каким-то народам, бесспорно, повезло больше, но большинству меньше.
– Вижу, соглашаться ты со мной начал. Так вот, любой промысел Божий претворять надо, прикладывать силы, иначе ничего из него не выйдет.
Мне было, что ему возразить и с чем согласиться, но затевать философский диспут с больным человеком было не гуманно, и я решил отложить решение вселенских вопросов на более подходящее время, место и, главное, состояние. Не знаю, как у них в Греции, но у нас на Руси такие проблемы на трезвую голову без хорошей выпивки и закуски не решаются.
– Ладно, – сказал я, – вы отдыхайте, я пойду. Может что-нибудь из еды прислать? Вам бы сейчас икра не помешала.
– Еды не нужно. Можешь волчью лапу, что у оборотня отрубил, принести?
– Не знаю, если никто на сувенир не утащил – смогу. Ее рядом с бывшим Иваном Ивановичем бросили.
Не откладывая дело в долгий ящик, я пошел в основное помещение конюшен и попросил убирающего навоз мальчишку:
– Сбегай к барскому дому, принеси волчью лапу, что я вчера отрубил. Она возле убитого волка лежит. Быстро обернешься – получишь пятачок.
Тот тотчас бросил на землю вилы и кинулся бегом выполнять приказание. Я решил узнать, зачем она нужна Костюкову, и вернулся к нему.
– Сейчас мальчик принесет. А на что вам эта лапа?
Тот посмотрел на меня открытым, очень бесхитростным взором и соврал:
– Для ворожбы.
– Понятно, – протянул я, хотя ничего понятно не было. – А дохлых лягушек, змей, тараканов вам не нужно? В городе у одного колдуна таких деликатесов большой запас. Я, кстати, у него книгу черной магии реквизировал. Жаль только, что она на немецком языке.
– Что за книга?! – встрепенулся Костюков и от волнения даже сел на своей лежанке.
– Раритетная, – непонятно для него ответил я. – В смысле, старинная, начала XVI века.
– Где она? – осипшим голосом вскрикнул волхв.
– В… – начал отвечать я, но не успел. В наш закуток как вихрь влетел мальчишка:
– Барин! Нету-ть лапы и волка нету-ть!
– Как это нет? – удивился я, – Он у барина под окном лежит.
– Вчерась лежал, а сегодня пропал. Куда делся, никто слыхом не слыхивал. Ты мне теперь пятачка не дашь?
– Дам, – удивленно сказал я, протягивая обещанную монету. – Ты хорошо смотрел? Может быть, его куда-нибудь унесли или зарыли?
– Никуда не уносили. Его по всему двору ищут. Сам барин из окна ругается!
– Что за чертовщина, – начал я, но меня перебил Костюков:
– Вы что, его просто так на улице бросили?
– В общем-то да, только оттащили к дому. Кто же знал, что на него воры позарятся!
– Это не воры, – мрачно сказал он, – это мы все оборотня прозевали. Что же ты, Иван? Григорьич человек молодой, неопытный, а ты-то куда смотрел?
– Дохлый он был, своими глазами видел! Мертвей не бывает, – воскликнул Иван. – Не мог он ожить! В нем три моих пули сидят, да еще здешнего помещика, и еще его благородие лапу ему отрубил!
– Не мог, да ожил! Моя вина. Прозевал! Я надеялся, что ты знаешь…
– Чего Иван должен знать? – вешался я в разговор, не понимая, о чем толкует Костюков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32