Они шли, неторопливо обмениваясь фразами, примечая мельчайшие детали сельского уклада жизни, причем друид обнаружил большую осведомленность в местных обычаях и порядках. Кукла семенила рядом, изредка вставляя не лишенные остроумия замечания.
– А почему ты сразу не вышел нам навстречу, Гвин? – спросил Ян, срывая на ходу одуванчик.
– Должен же я был убедиться, что вы – именно те, кого я должен дождаться. Вот я и решил понаблюдать за вами, чтобы уж наверняка, – важно ответствовал Гвинпин.
– Мне кажется просто удивительным, как это твои бывшие хозяева точно предугадали, где ты можешь нас повстречать! – простодушно воскликнул Ян.
– Ничего удивительного здесь нет, – заметил Гвинпин. Голос его мгновенно приобрел покровительственные нотки. – Они все время прекрасно знали, куда вы идете, поэтому им, наверно, нетрудно было рассчитать, где вы окажетесь через час или через день.
– Откуда же они могли это знать? – удивился Ян.
– Как это откуда? – У куклы была неприятная манера отвечать вопросом на вопрос. – А действительно – как?
Гвинпин обалдело уставился на Коростеля, пытаясь собрать разбегающиеся мысли, затем энергично затряс головой. Видимо, он еще не научился быстро соображать или доставать из памяти нужные ему воспоминания.
– Ах да, – вспомнил Гвинпин, – ну конечно же! Они узнавали обо всем от одного из ваших. Я слышал, как Птицелов об этом говорил с моим хозяином. Моим бывшим хозяином, – смущенно поправился он.
Ян остановился как вкопанный.
Травник присел на пригорок и скинул сапоги. Он облегченно вытянул ноги, шевеля пальцами в мягкой, уже порядком прогретой солнцем траве. Ян опустился рядом, не в силах выговорить ни слова, так просты и будничны были слова Гвинпина, еще не умеющего провести для себя точную грань между злом и добром.
– Как зовут нашего? – лениво спросил друид. Казалось, сообщение куклы не произвело на него видимого впечатления.
– Я не знаю… – развел крыльями Гвинпин. – Они не говорили.
– Как же он передавал сообщения этому Птицелову? Приходил сам? Или слал записки?
Ян вздрогнул. Из всего отряда надолго отлучался только Лисовин, когда уходил на разведку.
– Никто не приходил. Я никого не видел из ваших.
Вид у Гвина был подавленный, он опустил глаза и тихо сопел.
– Записки тоже не присылали. Птицелов как-то сам узнавал, он один раз так и сказал.
– Что сказал? – Ян неожиданно для самого себя выкрикнул очень громко, так что друид даже вздрогнул и удивленно посмотрел на него.
Гвинпин на всякий случай отодвинулся и шмыгнул носом.
– Сказал один раз, я теперь вспомнил.
Кукла говорила тихо, она словно впервые задумалась о своей жизни, о том, что с ней сейчас происходит, когда появляется что-то новое и не знаешь, что с ним делать.
– Он сказал, если он Птицелов, то может ошибиться, выбрать неверный путь, проиграть в игре, на худой конец. Но он не может одного – не заметить птицу, парящую в небе. Так и сказал. Я еще подумал тогда, что за птица такая…
– Птица, говоришь? – Травник встал и отряхнул колени. Потом поднял голову и долгим пристальным взглядом посмотрел в небо. Оно было чистым и синим, ни облачка. Солнце пригревало, день обещал быть теплым и ласковым.

ГЛАВА 9
ПОЛЕ ОДУВАНЧИКОВ

Внутри каждой травы есть сок, но особенно сильно он бродит в цветах, что растут под открытым небом и видят свет ночных звезд. Среди них есть те, которые закрываются на закате и спят, уютно укрывшись в домиках из собственных лепестков. Никто не знает о снах, которые видят цветы. Утром прилетают пчелы и шмели, их сны просты и медвяны, и луговые цветы раскрываются с их рассветным жужжанием. Ночные грезы цветов уступают время солнечной дреме, и сахарный нектар стремится наружу из глубин ночных снов; он кипит в цветах и привлекает к себе всякую летучую и ползучую мелюзгу, обещая пиршество сладкое и хмельное. Цветочный сок опускается вниз, к земле, он немножко остается в листьях и всегда – в стебле. Может, от близости земли или еще от чего цветочный сок всегда горек и прохладен.
Ян знал обманчивый нрав луговых цветов и все же не удержался – сорвал опущенный зеленый бутон спящего одуванчика, несколько раз согнул трубочку стебля и растер в ладонях быстро чернеющий на воздухе сок. Млечная жидкость источала горьковатый аромат детских игр и хороводов с неизменными цветочными венками на головах бойких девчонок из соседней деревни. Ян прошел мимо караулящего Молчуна, и тот улыбнулся ему. Раннее утро пронизало рощу, в которой отряд остановился на ночлег, косыми солнечными лучами, в траве засверкали бисеринки росы, в деревьях бродили соки цветения. Впереди замаячил просвет, и Коростель спустился в овраг, заросший сиренью. Пройдя ниже вдоль заросшего ручья, Ян вышел на край леса и даже присвистнул от удивления, такая удивительная картина открылась перед ним.
Впереди, куда ни кинь взгляд, раскинулось желто-зеленое поле, уходящее за горизонт. Кругом росли десятки и сотни одуванчиков, они раскрывались на глазах, и поля желтели от нежно-канареечного до яично-желткового, зеленые острова и проплешины таяли и затягивались неудержимой волной раскрывающихся лепестков. Солнце пригревало все жарче, веял легкий ветерок, и у Яна вылетели из головы последние остатки сна. Он покачал головой и отправился обратно в лес будить друидов.
Спустя час отряд вступил в поля. Невидимый жаворонок повис над головой, шагалось быстро и легко. Друиды изредка переговаривались между собой, и только Травник по большей части отмалчивался, не обращая внимания на редкие тревожные взгляды, которые бросал на него исподлобья Коростель. Гвинпин увязался с ними еще день назад и теперь болтал без умолку, потешно вышагивая между Яном и Збышеком. Его веселый и неунывающий нрав очень пригодился в компании сдержанных и немногословных служителей полей и лесов, замечания куклы отличались своеобразным юмором, хотя и несколько неуклюжим и наивным. Ян раза два предлагал посадить его на закорки, но Гвинпин с негодованием отказался. Впрочем, за день кукла ни разу не выказала признаков усталости, напротив, Гвинпин успевал еще и досаждать мелкими пакостями Лисовину, к которому он успел проникнуться озорной симпатией, хотя ни за что на свете и не признался бы в этом. Грубоватый и сметливый бородач относился к задире снисходительно, как к ребенку, который просто не может не шалить в силу возраста и веселого нрава. Это, впрочем, не мешало Лисовину иногда осаживать не в меру расшалившуюся куклу, да и Гвинпин старался держаться подальше от ловких рук лесного друида, уже отведав тумаков и щелчков, нанесших урон не столько пухлому телу и большому носу, сколько самолюбию куклы. Остальные друиды с интересом следили за этим своеобразным соревнованием, не забывая о пути – за день они продвинулись далеко на север, и под вечер отряд вступил в бывшие владения рыцарей-храмовников.
Ян всю дорогу отмалчивался, исподтишка наблюдая за Травником. У него не шли из головы слова Гвинпина, он почему-то сразу ему поверил. В последние дни он свыкся со своими спутниками, они были одной семьей, а Травник, несмотря на солидную разницу в возрасте, вполне мог сойти ему за старшего брата. Мысль о том, что кто-то может оказаться предателем, казалась Яну невыносимой. Да и что можно было предать сейчас, когда даже противник не был известен, а Травник по большей части молчал! Похоже, он не придал сообщению Гвинпина особенного значения, и Ян изредка испытующе поглядывал на друида, пытаясь угадать его мысли по выражению лица. Ночью он долго ворочался с боку на бок и заснул только под утро, так ничего и не решив.
Они шли по мягкой, теплой земле, густой травянистый ковер пружинил под ногами, а некоторые цветы доставали Яну до колен. Одуванчики уже раскрылись навстречу солнечным лучам, но их желтизна не раздражала глаз; они послушно стелились под сапогами и тут же распрямлялись вновь. В могучей жизненной силе одуванчиков было столько веселого упрямства и радости самой природы, что бодрость и энергия маленьких цветов передавались всем, и друидам шагалось легко и ходко. Спустя час вдали показался замок храмовников: высокие светло-коричневые башни, опустевшие стены, мост, навеки опущенный и провисший через ров на ржавых цепях. Всего этого друидам еще было не разглядеть, только виднелись старая крепость и узкая белая дорога, уходящая вдаль, в темно-зеленые леса. Там, в нескольких днях пути, лежали земли русинов. Раньше здесь часто возникали ссоры и мелкие стычки, хотя до открытых столкновений и не доходило, но когда храмовники сгинули, русины перестали заходить в эти края. Монашествующие рыцари ушли в одночасье – неизвестно зачем, неизвестно куда. Ясным сентябрьским утром, когда работники пришли в замок – прислуга всегда распускалась по домам, – садовники и скотники нашли мост опущенным, ворота открытыми, а крепость была пуста. За ночь все храмовники куда-то исчезли, и с тех пор уже несколько лет их никто не видел. В замке так никто больше и не поселился.
Неподалеку в поле горел костер, и Травник держал путь прямо к нему. Вокруг огня сидели люди, их было семеро. Ян похолодел: он понял, что это именно те, кого друиды ищут уже несколько месяцев, его ночные гости. В памяти всплыло улыбчивое лицо старшины, оскаленная серая морда в воде миски, их задушевный разговор, расставание перед краснеющим закатом и последние слова: «Прощай, Ян Коростель, встречаться снова в этой жизни нам нет нужды…»
Ночью он многое передумал, вспоминая их встречу. Почему он назвался чужим именем, зачем нужно было обманывать Яна заклятием, клеветать на старика, которого сам привел к смерти, – Коростель не мог понять смысла его поступков, но он был, Ян это чувствовал. Ему было не по себе от того, что вот сейчас все откроется, спадет маска доброжелательного участия, и Птицелов признает страшный и бессмысленный обман, в который он вверг Яна, вверг походя, поддавшись сиюминутному вдохновению фантазии, бездушной и безразличной к обманутому, ничего не подозревающему человеку. Ян в глубине души был готов простить ему этот обман, он был согласен на любую жертву, лишь бы все это оказалось дурным сном, затянувшейся шуткой незримого, но всесильного комедианта, а Травник, Птицелов, да и он, Коростель, – всего лишь приглашенными актерами, лицедеями. Но над этой пьесой уже витала смерть, и актеры еще не успели предъявить друг другу свои главные аргументы, а сколько их еще припасено, на что они способны в открытом противоборстве – можно было только догадываться. И Ян шагал прямо по раскрывающимся цветам, и ему было страшно, горько и стыдно за Птицелова, если только это его настоящее имя; он шагал рядом с Книгочеем, размышлял над недоступной ему логикой старшины, и ему даже в голову не приходило, что опасности, может быть, подвергается именно он, он и его спутники. В нескольких шагах от костра Травник дал знак остановиться, и друиды выстроились полукругом, кинув к ногам дорожные мешки.
Сидящие у огня не двинулись с места, только дремавший человек приподнялся и иронически взглянул на друидов. В нем Ян сразу узнал старшину, которого Гвинпин называл Птицеловом. Его спутники были в прежних одеждах, видимо, они пришли сюда не так давно – костер еще горел, а угли, на которых пеклись два насаженных на вертела кролика, еще только набирали силу. Наступила тишина.
«Кто из них первый начнет?» – промелькнула в голове Яна непрошеная, какая-то ненужная мысль, как будто действительно имело какое-то значение то, кто из них первым перейдет в наступление. Молчаливая дуэль длилась несколько минут, только потрескивали ветки в костре.
– Ты хотел с нами говорить, Волынщик, – негромко промолвил Травник, глядя на улыбающегося старшину сверху вниз.
– А ты думаешь, что это я? – спросил Птицелов, и в его голосе слышалась едва заметная хрипотца.
– Так говорят пастухи и охотники, так рассказывают и старики, и дети, – ответил Травник, внимательно оглядывая сидящих у костра.
– Ошибаешься, друид, – возразил Птицелов. – Волынщик – это легенда, Волынщик – миф, который придумали неграмотные и невежественные люди. Каждая сказка, даже самая добрая, рано или поздно обрастает страшными подробностями. Так и Волынщик: тихий странник бродит по лесам, жжет костры и подыгрывает ветру, но кто-то обязательно награждает его в своих рассказах железным сердцем и стальными когтями, которыми тот режет и людей, и зверей в холодных осенних лесах. Ты-то ведь знаешь, друид, что это не так?
С минуту Травник смотрел на старшину, и Ян еще раз подивился выдержке своего спутника, хладнокровно внимающего злейшему врагу.
– Ты убил моего учителя, – просто сказал Травник. – Я знаю, что ты привел его к смерти, но перед этим пытался поработить его душу. Что ты на это скажешь, Волынщик?
Очевидно, старшина ждал от друида иной реакции, потому что взглянул на Травника с интересом.
– Мы все убиваем своих учителей, лесной Служитель, рано или поздно. Мы убиваем их в себе, мы мстим им за то, что они когда-то в свою очередь поработили наши души, пусть даже из лучших побуждений. Но кто знает, каковы они – лучшие побуждения? Порой обман идет во благо, а еще покойнее – благословенное незнание.
Травник не изменился в лице, и лишь ноги его словно вросли в землю. Март с тревогой переводил взор с Травника на Птицелова, а Гвинпин спрятался за кряжистой фигурой Лисовина, испуганно поглядывая из-за его спины на своих бывших хозяев, не обращавших на куклу никакого внимания.
– Ты можешь думать и говорить все, что хочешь, сегодня это еще в твоей власти, – почти прошептал Травник. – Но завтра я уже не буду разговаривать с тобой, хотя и буду искать встречи…
– Ну что ж… тогда и ты послушай меня, друид. Тем более что и твое время не бесконечно, песок уже отправился вниз. Ты не соперник мне в этих краях, и все же выслушай, я хочу предостеречь тебя от необдуманных поступков.
На мгновение глаза Птицелова сверкнули, с его лица стерлось выражение ироничного превосходства, и Яну почудилось в облике старшины что-то нечеловеческое, он даже сделал шаг назад. Старшина заметил это движение и проницательно усмехнулся, после чего вновь перевел взгляд на Травника.
– Садись, друид, навоеваться мы еще успеем. По правде говоря, я уже давно зарекся убеждать вашего брата, вы служите чему угодно, но только не здравому смыслу. Я почувствовал сразу, когда ты взял наш след, но сначала приглядывался, пока не понял, что это именно ты. Да и кому еще дело нынче до сгинувшего старика, да еще и вступившего в сговор с побежденным врагом!
Птицелов саркастически всплеснул руками и возвел очи долу.
– Воистину не Птицеловом тебе бы ходить, шутовской колпак лицедея тебе сподобился бы более, – пробормотал Травник, усаживаясь на траву. Следом за ним опустились в одуванчиковое море и остальные друиды, причем Гвинпин опять поспешил спрятаться за широкой спиной своего рыжего приятеля.
Ян прилег, подложив под руку дорожную котомку, ему хорошо были видны лица Травника и Птицелова. Спутник старшины, которого, как помнил Ян, звали Старик, снял с вертела одного зайца, разломил пополам и предложил друидам. Никто из лесных служителей не шелохнулся, и Старик, пожав плечами, бросил тушку длиннорукому приземистому Коротышке. Тот принялся быстро и ловко разрезать мясо, движения остро отточенного ножа завораживали, притягивали к себе. Покончив с разделкой, он раздал по куску товарищам, а сухопарый, как жердь, Кукольник достал из мешка хлеб. Снегирь и Книгочей едва заметно переглянулись, и Ян сообразил: караваи были из деревни, в которой они были день назад, ноздреватые, с заостренной корочкой по краям.
– А ты тоже носишь маску, друид, – заметил Птицелов. – Я помню тебя еще в Аукмере, когда старик держал речь перед королями. Надо заметить, распинался он зря. После всякой победы общее дело сразу разбивается на кучу маленьких, как вода, пролитая на стол, растекается в разные стороны; остается только лужица, да и она скоро высохнет на солнце, а еще лучше – на ветру. Каждый знает, что делать в поражении, во всяком случае, он делает свой выбор: борется, лавирует, на худой конец – идет ко дну или плывет, как дерьмо по течению. Но что делать с победой, когда ты хозяин положения, все на тебя смотрят снизу вверх, ждут приказаний, раболепствуют? А ты все машешь мечом по инерции и лихорадочно соображаешь, что же тебе теперь делать со своей победой, теперь, когда уже не с кем бороться?
Твой старик знал, что нужно было делать. Если ты одержал победу, о ней нужно сразу же забыть – только так ты сможешь спокойно жить дальше. Вы разбили свой мир на части, раскрасили в разные цвета. Вам и в голову не может прийти, что мир не ваш по одной простой причине – он не может принадлежать кому-то одному, он сам по себе. Вы живете прошлыми победами над собой и себе подобными, и вдруг утром вас будит некто и говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44