Вдогонку Салавату свистнули стрелы.
— Жягеты! Не выпускай из двора! Бей! Руби их! — послышался голос Салавата за снежною пеленой, — Сдавайтесь, изменники!
И хор молодых голосов повторил:
— Сдавайтесь, злодеи!
Заговорщики, успевшие выскочить из ворот, оказались со всех сторон окружены всадниками, которые прижимали их и загоняли во двор. Заговорщики, не ожидавшие натиска, отступили. Они шли всемером на одного Салавата, а тут им, во мраке и непогоде, представилось целое войско… Они ощетинились, как звери, загнанные в берлогу, пускали стрелы в невидимого врага, но юноши смело наседали на них. Бежать было некуда. Их, как баранов, загнали во двор. Они заперлись в доме Кулуя, превратив его в крепость, из узких окон которой били, как из бойниц, приближавшихся к ним юных друзей Салавата. Загремели выстрелы, вскрикнул раненый.
— Салават-агай, нас двадцать три! — в радостном возбуждении сказал Мурат, подведя Салавату лошадь.
— Спасибо, сотник Мурат, — ответил ему Салават.
Настала минута затишья.
— Эй, вы, собаки, сдавайтесь на милость! — крикнул Салават, подъехав к самому дому.
В ответ ему грянул в упор ружейный выстрел из окна дома. Пуля ударилась в кольчугу на груди, но не пробила её… Рядом заржала раненая лошадь. Мимо головы Салавата просвистела стрела.
— Сдавайтесь, проклятые! — повторил Салават. — В последний раз говорю — сдавайтесь на милость!
Снова ударил выстрел, и рядом с Салаватом застонал раненый воин.
Салават спрыгнул с седла.
— Заваливай двери в дом! — приказал он.
Заговорщики знали, что делали. Они послали гонца на Усть-Катавский завод, где стояла команда солдат. Они считали, что тут, в надёжном укрытии, сумеют протянуть до утра, когда подойдут солдаты. Милости от Салавата они не ждали, но думали, что солдаты их выручат.
По приказу Салавата юноши спрыгнули с сёдел. Они заваливали двери в дом бочками, санями, брёвнами, сломали плетень, сокрушили ворота и все валили к дверям.
Узкие окна старинного дома были годны лишь для того, чтобы стать бойницами. Человеку в них было не влезть и не вылезти. Когда завалили дверь, заговорщики оказались в плену.
— Хворосту! Сена сюда! Огня! — приказал Салават.
Тогда из женской половины дома раздался плач детей и женщин, в страхе слушавших, что происходит.
— Женщин с детьми пустить, — приказал Салават.
Их выпустили. Женщины ведьмами бросились на своих врагов. Слышались истошные вопли, плач, покрывавшие и ругань заваленных в логове злодеев, и крики освирепевших воинов, среди которых были раненые и убитые.
Женщин насильно оттаскивали от дверей Кулуева дома, но они, отбиваясь, рвались развалить завал у дверей, царапались, выли, кусались…
— Огня изменникам! Жечь их! — кричали юные воины.
И пламя опоясало дом…
Улица осветилась. Быстро занялись стены Кулуева дома. Обречённые гибели злодеи завопили в отчаянии, моля о пощаде. Их жены вырвались из толпы и кинулись в пламя. Их схватили и, отбивавшихся, потащили назад. В это время двое людей показались на охваченной пламенем кровле, одежда на них горела. С воплем звериного ужаса бросились они с крыши в сугроб.
Салават наложил стрелу, и один из них упал, поражённый её остриём.
— Я поеду с вами! Я с вами! — крикнул второй, умоляюще простирая руки.
— Так воинов не набирают, — сказал Салават и спустил стрелу во второго…
Ещё двое выскочили в тот же пролом в кровле, ринулись в снег. Один из них побежал… Ещё один выскочил из огня на улицу.
— Ни один не должен уйти! — обратился к воинам Салават.
— Бей их, бей! — закричали в толпе, и десятки дубин, стрел, пуль и камней обрушились на спасавшихся из огня.
Уже не слышно было отдельных возгласов сожаления. «Смерть, смерть им!» — кричали юноши и бросались с оружием на выскакивающих из пламени.
Стена соседней избы задымилась.
— Воды! — крикнул Салават. — Их и так теперь возьмёт шайтан. Воды сюда!
Соседнюю избу почти мгновенно залили, закидали снегом, не дав ей разгореться. Первая изба сгорела дотла.
Толпа вдруг оцепенела. Все молчали. Салават в общем молчании произнёс спокойно и чётко:
— Так будет всем государевым ослушникам…
* * *
Салават не выставил никаких дозоров по дороге к Шиганаевке, и потому сердце его дрогнуло тревогой, когда при отсвете пожарища он увидал мчавшуюся по улице конницу.
Но это оказались свои: посланные для набора людей приехали из Юнусова и Муратовки. Они бы прибыли только утром, но зарево над Шиганаевкой встревожило их. Воины подумали, что это солдаты царицы зажгли аул Салавата, и примчались на помощь.
Салават выступил в поход ещё до рассвета. В селениях Шайтан-Кудейского и Кущинского юртов он по пути набирал ещё воинов, и вот четыреста всадников поспешили с ним к Красноуфимской крепости.
Всюду лежал глубокий снег, и приходилось ехать только натоптанными дорогами, на которых невозможно было разминуться с гонцами, посланными с севера. В первый же день Салавату встретился посланец Чигвинцева. При нём не было никакого пакета. Лишь на словах он сказал, что произошло большое сражение и пугачевцы едва отбили врага от своих укреплений, причём атаман Пётр Лохотин убит.
Салават гнал свой отряд, не давая отдыха ни людям, ни лошадям, только меняя заводных коней. В морозном воздухе над скачущим отрядом висело облако пара…
На второй день второй гонец подал Салавату пакет от есаула Матвея Чигвинцева. Есаул сообщал, что Красноуфимская крепость пала, атаман казацкой команды Михайла Мальцев попал в плен к злодеям, а сам он, Матвей, отошёл за реку Уфу и движется с оставшимися людьми на соединение с Салаватом.
«И вам бы, господину полковнику Салавату Юлаевичу, гнева на нас не положить, поелику дрались с ворьём-супротивниками, как вы указали, как присяга и совесть велит, и многие пали в боях, и снег на полях стал красен от крови, однако же пороху, ядер, свинцу недостача, да против огненна боя с пиками, с саблями не устоять. Да у них, господин полковник, изволите видеть, — пехота, а ей по зимнему времени во сражениях действовать способней и легче…»
И вот в горах Кара-тау высланный Салаватом разъезд встретил разбитое войско, отошедшее от Красноуфимской крепости, а через час башкирская конница Салавата соединилась со смешанным, растянувшимся вдоль дороги отрядом Чигвинцева.
Чигвинцев вёз с собой пять оставшихся пушек, без ядер и пороху. Пять пушек были потеряны и остались в плену у врага.
Расположившись в ближайшей деревне, Салават выслушал рассказ Матвея Чигвинцева о боях. По всем дорогам и тропкам выставил он дозоры, чтобы в крепости не узнали о том, что подходит свежее пугачёвское войско.
Надо было ворваться в крепость без выстрела, одолеть её одной лишь внезапностью натиска, потому что не было пороху. Потому и нельзя было дать ни коням, ни людям долгого отдыха, во время которого командиры противника успели бы разведать их силы и подготовиться к отражению атаки.
Сам Салават между тем разузнал, что под Красноуфимском противник не строил новых укреплений, лишь занял прежние, приготовленные Чигвинцевым и Лохотиным.
Войско Салавата тронулось к крепости с вечера и, не смущаясь мраком и снежной метелью, ещё до рассвета бросилось на стены, оставив у себя за спиной передовые укрепления, построенные казаками. Салават рассчитывал, что отрезанные от крепости солдаты сами покинут редуты и убегут, но оказалось, что там-то, в окопах, и были сосредоточены Гагариным главные силы. Стены крепости были захвачены Салаватом, который тем самым вошёл в окружение и осаду. Своё положение Салават понял с наступлением утра, когда с городских стен увидел по всем сторонам разъезды солдат и пушки, которые Гагарин ставил вокруг, направляя на крепость…
Салават почувствовал, что попадает в ловушку. Он выслал людей на вылазку, но их забивали обратно картечью из пушек.
Через день майор Гагарин прислал Салавату письмо:
«Видишь сам, — писал он, — что твоей воровской команде приходит погибель. Когда подойдут верные её величеству государыне войска мне в подкрепление, то я всяческие увещания оставлю и вины твоей не приму. Сей же день и час обещаю тебе милость великой государыни императрицы. Сложи оружие и укажи башкирскому мятежному сброду разъехаться по своим домам — и будешь помилован, хотя заслужил ты великия казни».
По получении этого письма Салават в тот же час ударил на вылазку конными силами. Однако ночью шёл снег, конница вязла в поле, и солдатская пехота майора Гагарина била застрявших в сугробах коней из пушек и ружей, а павших из сёдел всадников солдаты в рукопашном бою ловко прикалывали штыками.
Снова пришлось отступить в крепость. Однако тут не хватало сена, овса. Лошади ещё не начинали тощать, но можно было легко представить себе, что через неделю начнётся голод и конский падеж…
Ещё двое суток Салават копил силы, дав отдых коням и людям, чтобы не утомлять их бесплодными ежедневными атаками да вместе с тем дать улежаться свежему снегу. Однако на третий день снова поднялся мартовский злой буран…
Ночью в Красноуфимскую крепость проник гонец с горькой вестью о том, что войско Чики под Уфою разбито отлично вооружённым полковником Михельсоном, сам Чика Зарубин захвачен в плен, что все под Уфой в смятении, пугачёвское войско бежит в разные стороны. Вместе с тем гонец сообщил, что на другой же день после пленения Чики стерлитамакские башкиры съехались на джиин и принесли повинную Михельсону, который вошёл в Уфу.
Все это значило, что под Уфой освободились большие силы противника и теперь они могут прийти на помощь Гагарину. Каждый час промедления мог грозить гибелью. И Салават той же ночью, несмотря на буран, ударился на прорыв. Битва была короткой. Он вырвался из кольца к горному перевалу… Лошади изнемогали, увязая в глубоких сугробах, они обливались потом, от них валил пар. Но Салават торопил свой отряд в суровые снежные горы, куда не посмеют пойти солдаты.
До летних путей, когда конница снова станет подвижной и быстрой, он уходил на юг, к родному аулу, к горным заводам, где можно было для всех изготовить оружие, пушки и ядра.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Юлай, один из немногих военачальников Чики, спасся во время разгрома пугачёвских войск под Уфой. Он отступил за Кара-Идель и стоял в горах. В это-то время и пришёл к нему Бухаир.
— Юлай-агай, у тебя триста воинов, у меня — пятьсот. У нас вместе не меньше двухсот ружей. Мы можем разрушить заводы, изгнать всех русских с нашей земли и вернуть наши земли. Не наше дело сражаться за русских царя и царицу. Объединим наши силы. Башкирский народ вознесёт нашу славу…
— Как ведь сказать, Бухаир. Для славы-то стар уж я нынче! — ответил Юлай. — Я домой воротился бы, да людей жалко. Вон сколько их у меня — триста человек. Приведу — похватают их дома. Вдовы плакать начнут, ребятишки… А то бы домой пошёл…
— Эх, старик! Чью землю заводчики взяли? Твою? — подстрекал Бухаир.
— Мою землю, писарь, мою ведь, конечно! — согласился Юлай.
— Обманули тебя на покупке?
— Ай-бай-бай, как ещё обманули, собаки! Сам знаешь!
— А кого народ проклинает за этот обман?
— Ну-ну-ну!.. — раздражённо и гневно воскликнул Юлай, но тут же кротко спросил: — А неужто меня, Бухаирка?
— Ты продавал! Ты зазнался, старый закон забыл. Разве твоя земля? Земля-то всего народа, а ты продавал! Кто виноват народу? Юлай! Кто должен вину искупить?
— Юлай ведь, наверно, старый шайтан, — согласился старик. — Погоди, дай подумать. Куда так спешишь, окаянный?.. — вдруг взъелся он.
— Нагрянут войска, побьют твоих воинов, посажают на колья, порубят им головы, самому тебе голову срубят — мне всех вас не жалко, а жалко того, что я потеряю триста союзников, — просто сказал Бухаир.
Юлай отплюнулся.
— Уходи, Бухаирка! Тебе свой народ не жалко… Ступай от меня!..
— А тебе было жалко народ, когда ты заводам леса продавал? Ничего тебе не было жалко, Юлай! О себе ты думал! А мне что жалеть дураков, которые лезут в драку между царём и царицей? Нам бы своё добро выручать а мы кровь башкирскую за что проливаем? Эх, Юлай-агай!..
Они просидели за спором в течение целого вечера, и Юлай согласился на уговоры писаря.
Вместе двинулись они к горным заводам.
Воспользоваться для себя раздорами между русскими, отнять назад свои земли, свои леса, разорить заводы, поставленные на их земле, — вот что стало их целью.
Появление их у завода было внезапным. Заводское начальство не успело дать знать расположенным по другим заводам войсковым командам, а рабочие, видя в царском полковнике Юлае отца Салавата, освободителя от крепостной неволи, сами были рады ему помочь и помогли восстанием изнутри завода.
Юлай и Бухаир торжествовали победу. Однако опытом многих лет башкиры были научены тому, что в русском чиновничьем государстве огромную роль играет бумага. Хитрый и злобный, позже казнённый царём Петром Первым, корыстный чиновник Сергеев, чтобы отнять у башкир древние тарханные грамоты, насмерть замучивал пытками их владельцев. Это значило, что бумага жила и имела силу даже тогда, когда владелец её погибал. И Юлаю казалось недостаточным занять заводы, разрушить и сжечь дотла заводские постройки, — нужно было ещё уничтожить и те бумаги, на основании которых заводчик считал своей заводскую землю.
Поисками этой бумаги и занимались теперь Бухаир и Юлай со своими ближними, расположившись в конторе захваченного завода.
Верный сотник и соратник Бухаира молодой Айтуган, разбирая ворох бумаг, одну за другой показывал их Юлаю.
— Смотри, Юлай-агай, эта?
— Та много больше, а внизу вот какая большая печать, а вот в этом месте моя тамга. Ты ведь знаешь тамгу — Шайтан-Кудейского юрта…
По комнате были разбросаны толстые книги, какие-то сшивки, отдельные документы. По неопытности людей, никогда не имевших дела с таким изобилием бумаги, они сначала не отделяли просмотренное от непросмотренного и лишь тогда спохватились, когда многие из бумаг стали явно им попадаться по второму разу.
— Так сам шайтан ничего не сыщет, давай все сначала, Юлай-агай! — предложил Бухаир.
— Полковник-агай, там заводские к тебе пришли, — сказал, войдя, десятник Юлая, бывший с ним с первого дня похода под Уфу. Он всё ещё называл Юлая полковником.
— Не до них тут… гони их к чертям! — отозвался Бухаир за Юлая.
— Нет, постой-ка, постой, зачем так! Зови, если надобно, значит, — вмешался Юлай.
В просторное помещение конторы, заваленное бумагами, гурьбой ввалились рабочие. С собою ввели они связанного пленника, которого тут же возле порога ткнули в пол носом и оставили так лежать.
Из группы рабочих вышли вперёд двое, каждый из них лес блюдо. Первый, старик лет под семьдесят, рудоплавщик Сысой, торжественно поклонился Юлаю.
— Старшина Юлай Азналихыч, здравствуй, сударь, избавитель наш от хозяев лютых! Прислали нас к тебе заводские мужики, наказали хлеб-соль поднести. Прими, не побрезгуй.
— Что у нас — хлеба да соли нету? — презрительно спросил Бухаир.
— Ты, писарь, что видел на свете? Что понимаешь? — возразил Юлай. — Такой русский закон! Рахмат! Спасибо, старик! — обратился Юлай к рудоплавщику, принял хлеб-соль и возле себя поставил блюдо на стол. — Ты, что ли, старик, зарубил офицера?
— За все их издёвки, сударь Юлай Азналихыч, помстился я нынче, срубил злодея! — признался старый рабочий.
— Ладно вы нам помогли, спасибо, — сказал Юлай.
— Какой там шайтан помогал! — досадливо огрызнулся Бухаир. — Пушку изгадили. Были бы мы теперь с пушкой!
Упрёк Бухаира был несправедливым: потеряв своих Людей, рискуя жизнями, заклепали рабочие пушку, которая губительными смерчами картечных выстрелов отбивала все подступы к заводу.
Но старый рабочий не оскорбился грубым, злобным упрёком.
— А вам бы их так-то ведь, сударь, не одолеть, — возразил Сысой. — В том и сила, что мы заклепали пушку. За то плотинный мастер наших двоих молодых ребятишек саблей посек!..
Второй рабочий, до сих пор стоявший с блюдом за спиной старика Сысоя, шагнул вперёд и поклонился Юлаю.
— Да, посламши нас, указали нам заводские мужики сказать тебе, сударь-старшина, что сабель да пик у нас на заводе сготовлено много и теми-де саблями-пиками мы тебе бьём челом.
Юлай принял блюдо с оружием.
Это не были повседневные изделия завода. Это было то, что рабочие делали в последнее время по заказу заводчика, и то, что они теперь предлагали делать для пугачевцев, именно за пугачевцев приняв и Юлая с Бухаиром.
О том, что Юлай стоял в уфимской осаде, уже шли слухи среди населения завода.
— Спасибо, спасибо, — пробормотал Юлай, принимая блюдо.
— Подарки принёс? — с насмешкой, резко спросил Бухаир. — Мы завод с бою взяли. Что нам подарки! Теперь ведь и так все тут наше… Все наше!!
— Не дорог подарок, а дорога любовь, сударь, как тебя величать-то!.. Сердитый ты больно, — заметил старик Сысой.
— Ты, писарь, русских людей не знаешь, — обратясь к Бухаиру, строго сказал и Юлай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53