– Купцы? – переспросил Истома. – Такой же караван, как и наш?
Хазарин отрицательно мотнул головой. Купцы разбили бы много шатров, а таких следов нет, как нет и колеи от повозок. Лишь остатки кострищ в глубоких ямах.
– Нет, это не купцы. Воины. Идут налегке. Жгли костры в ямах – таились.
– Надо ждать засады! – выразил опасение Лейв.
– Нет. – Хазарский воин чуть улыбнулся. – Их добыча – не мы, а ромейские купцы, что будут переходить пороги. Хотя, конечно, беречься надо – никогда не знаешь, что может прийти в голову печенегам, а это, думаю, именно они.
– Печенеги? – удивился Истома. – Они уже забрались так далеко от своих веж?
– Они поставили свои вежи в здешних степях. И появляются здесь всё чаще и чаще, – задумчиво ответил хазарин. – Похоже, скоро их станет здесь так много, что вряд ли этот путь будет безопасен.
Ничего не сказав, Истома и Лейв напились воды из ручья и отъехали прочь. Безопасность хазарской торговли их интересовала меньше всего... не считая данного конкретного случая, но тут уж речь шла об их жизнях, а потому наемники утроили бдительность. Мало ли...

– Я – не умею стрелять? – Раскрасневшаяся от гнева Ладислава выхватила лук из рук опешившего от подобного нахальства Ирландца. – Смотри же!
Просвистев, сорвавшаяся с тетивы стрела с черными перьями умчалась в небо. Миг – и пронзенный насквозь красавец коршун, сложив крылья, камнем полетел вниз.
– Видали? – Ладислава бросила лук на дно ладьи. В длинной зеленой тунике, схваченной в талии золоченым поясом, с распущенным по плечам золотом волос, она напоминала сейчас греческую богиню-охотницу. Ирландец уже давно пожалел, что затеял этот никчемный спор. Затеял только для того, чтобы убить время.
– Но где ты...
– Хочешь спросить, где я этому научилась, уважаемый Хельги-ярл? – Обернувшись к подошедшему Хельги, девушка дерзко окинула его холодным взглядом васильковых глаз. – Я ведь выросла в Ладоге, и мой батюшка, дядя и все мои братья считались охотниками не из последних.
Ладислава осеклась, заметив, что молодой варяг уже больше не смотрит на нее. Взгляд ярла был устремлен вдаль, туда, куда упал коршун.
– Думаю, ты зря привлекла внимание, Ладия, – покачал головой Хельги.
– Внимание? Кого? Тут по обоим берегам пустынная степь да кручи.
– Степь вовсе не такая пустынная, как тебе кажется, – мягко возразил ярл. – А падение сбитой птицы видно издалека.
Обидевшись, Ладислава резко повернулась и скрылась в шатре, разбитом для нее на корме плоскодонной ладьи ромейского купца Вассиана Фессалоника.
– Вряд ли здесь существует опасность для нашего каравана, – покачал головой Ирландец. – Ведь всё уже уплачено, и на мачтах судов – красные ленты.
– Так-то оно так. – Хельги потер виски. – Но всё же следует быть осторожнее. Кто знает, сколько лихих людишек орудует в здешних местах? С одними купцы договорились, но, возможно, найдутся и другие.
Корабли Вассиана Фессалоника подходили к полосе днепровских порогов – самого опасного места на пути «из варяг в греки». Днепр делал здесь крутой изгиб к востоку, огибая скалистые отроги Авратынских возвышенностей; с ладей уже видны были высокие, громоздившиеся по берегам скалы, похожие на огромные зубы дракона, уже вздыбливались отвесными утесами берега, зажимая реку в узкое каменистое ложе, усеянное грядами острых камней, смертельно опасных для путешественников, уже всё ближе становилось угрожающее рычание реки, стиснутой каменистыми лапами скал и всё-таки вырывающейся на свободу дерзкой стремниной.
Не доходя до утесов, ладьи повернули к левому берегу. Там прямо от речных камней начинался волок. Перегрузив товары на носилки, караванщики подложили под ладьи деревянные катки и с уханьем принялись толкать корабли. Тяжело было лишь тронуть их с места, а уж дальше, казалось, они ехали сами, недаром опытный Вассиан Фессалоник никогда не брал с собой тяжелые килевые суда, которые еще можно было бы попытаться провести меж порогов, спускаясь по реке вниз, но вот подняться вверх никакой возможности не было. Между тем дело спорилось – уже большая часть судов прокатила по суше порогов пять, и впереди уже голубела спокойная кромка воды, светлая и широкая, и совсем немного осталось, чтобы измученные от тяжелой работы люди, почувствовав облегчение, с хохотом и радостными воплями спустили бы суда обратно в реку. Совсем немного осталось.
Вассиан Фессалоник уже улыбался, подмигивая идущему рядом ярлу, – вон там, уже рядом, Днепр, спокойный, прямой и широкий, и ладьи уже почти что здесь, ну, почти всё уже, и надо лишь сделать последнее усилие. Хельги тоже улыбался, утирая выступивший на висках пот, – было жарко, и солнце палило немилосердно. Рядом, пристально вглядываясь в отроги, в развевающемся зеленом плаще шагал Конхобар Ирландец, за ним – Никифор и Ладислава.
– Ну, всё! – Остановившись у самого спуска, купец оглянулся и весело подмигнул.
– Нет, похоже, всё еще только начинается! – резко отпрыгнул в сторону Ирландец, вытаскивая меч. То же самое, без всяких раздумий, повторил и Хельги, проследив лишь, чтобы не мешкали Никифор с Ладиславой.
Потом уже посмотрел направо, в ту сторону, куда с напряжением всматривался Конхобар. Там гарцевали с десяток всадников с короткими копьями, украшенными синими бунчуками. Еще столько же, словно вынырнув из воды, внезапно появились впереди. И человек пять – сзади.
А купеческий староста Вассиан Фессалоник, словно никаких воинов вокруг и не было, лишь с усмешкой махнул рукой Хельги, мол, никакой опасности нет, за всё заплачено, оглянулся на мачты с красными лентами на верхушках и приветственно помахал рукой всадникам. «Вжжик!» Пущенная стрела пробила ему руку, и капли крови упали на каменистую землю. Кто-то закричал...
– Я возьму предводителя, вы с Никифором и Ладиславой – тех, что у воды, – обернувшись к Ирландцу, сказал Хельги и змеей исчез меж камнями.
Ловко пробрался между скал, перепрыгнул расщелину, зацепился руками за каменистые выступы, подтянулся и осторожно выглянул из-за скалы. Теперь всадники оказались перед ярлом как на ладони. Слева, похоже, их главный – в блестящем остроконечном шлеме, украшенном лошадиными хвостами, спускавшимися до самых плеч, в синем плаще, накинутом поверх кольчуги, с мечом. Его нужно уложить стрелой, без шума, с первого выстрела, затем – того, что рядом потом перепрыгнуть на следующую скалу и, когда остальные будут окружать расщелину, зайти им с тыла.
Придуманный Хельги план имел все шансы на успех. В нем был лишь один недостаток – викинги никогда не нападали исподтишка. Истинный норманн выпрыгнул бы сейчас из-за скалы, брызгая слюной и вращая мечом, налетел бы коршуном и, несомненно, сразил бы троих врагов, больше бы просто не успел, поскольку и сам пал бы, пораженный стрелами в спину. Это была бы вполне достойная викинга гибель, и валькирии, девы Одина, унесли бы душу погибшего героя в Валгаллу.
Только вот Хельги-ярл туда пока не очень торопился, хватало и на земле дел. Потому и действовал он не как викинг и даже не как печенег, вообще не так, как действовал бы человек этого времени, а вполне расчетливо и цинично, без всякой оглядки на благородство, то есть как человек эпохи атомных взрывов и покорения Марса. Спокойно укрылся за камнем, приготовив путь к отступлению, вытащил и положил перед собой несколько стрел, чтоб потом не шарить зря по колчану, тратя драгоценное время. Наложил одну из стрел на тетиву, натянул, прицелился...
Ага, вот она, под шлемом, за лошадиными хвостами, незащищенная шея предводителя шайки. Не задержат ли хвосты стрелу? Могут. Тогда пусть разбойник обернется. Хотя бы на шум падающего камня... Ярл ногой столкнул с кручи валуны, и те с шумом покатились вниз, на дно расщелины. Лиходей обернулся...
Хельги не верил ни в привидения, ни в выходцев с того света...
Он не успел задержать стрелу, лишь дернул лук верх...
Просвистев, стрела ударила воина прямо в шлем с такой силой, что сорвала его с головы. Разбойничий вожак оказался довольно молод, светлые волосы его разлетелись по плечам. Вытащив меч, он помчался к скале...
Хельги уже там не было. Озадаченный предводитель разбойников в ярости треснул концом копья о камень, обернулся к своим... Затем поднял лежащие за камнем стрелы и вздрогнул, увидев на древке одной из них двойное изображения руны «Сиг»...
– «Сиг» – руна победы... – тихо сказал он по-норвежски.
– Коль ты к ней стремишься, вырежи их на меча рукояти, – раздалось в ответ, словно бы из-под земли.
– И дважды пометь именем Тюра... Кто ты? – Вожак разбойников поднял меч и направился к краю расщелины.
– Вели своим людям убраться подальше от этой скалы, Малыш, – глухо посоветовал из-за края пропасти висевший на пальцах Хельги.
Молодой разбойник остановился. Малыш? Так его давно уже никто не называл, и вообще никто не называл, кроме Радимира и Хельги, молодого бильрестского ярла.
– Рад снова видеть тебя в этом мире, Малыш Снорри, – вылезая из расщелины, с улыбкой произнес Хельги.
– И я рад тому не меньше, ярл! – Снорри еле справился с волнением. – Вот уж не ожидал такой встречи... Эй, ребята! – Он обернулся к воинам. – Скачите к началу порогов, с купцами договоримся.
– Да мы и так уже договорились, – со смехом крикнул кто-то из печенегов, и, повинуясь воле вожака, всадники исчезли, растворясь среди черных скал, лишь топот копыт эхом отдавался в расщелинах.
– Я вижу, дела обстоят неплохо, ярл! – возник из-за ближайших кустов Конхобар Ирландец. – Похоже, мое вмешательство уже не требуется. Приветствую тебя, Снорри, сын Харальда!
Хельги и Снорри, наконец, обнялись, как и положено старым друзьям. Малыш – длинный восемнадцатилетний парень, светловолосый и мускулистый, – радостно щурился и хохотал, периодически хлопая ярла по плечу. А где-то далеко внизу шумели пороги, пороги нечаянной встречи, которые вполне могли бы стать порогами смерти.

Глава 3
ПОХОРОНЫ КОСТРОМЫ


Июнь 863 г. Киев

В такой исход не верили, увы,
Возвышенные гении былого,
О воцаренье низкого и злого
Нам не оставив ни одной главы.
Райнхольл Шнайлер. «На закате истории»


В Киеве, на Подоле, у холма, что прямо напротив Градка, собирались девки. В белых льняных рубахах, по вороту да по рукавам, на запястьях, красными нитками вышитых. Красный, цвет огня и Солнца, «алый цветик», он и от дурного глаза, и от порчи, от разных прочих бед. Да и узоры непростые – круги – опять же от солнышка, да люди, да звери-птицы разные; те, кто ближе к небу живет, – те на оплечьях, кто на земле – на запястьях, ну а подземного мира обитатели, Мокошь да ящеры, – те по подолу вышиты. Гляди – залюбуешься, красота, да не простая, а обережная. Не простые узоры, не простые и рубахи – праздничные.
А как же, в травень-месяц моления о дожде уже прошли, в изок, что ромеями июнем прозван, еще и не начинались, а вот между ними – игрища. Где как проходят: в древлянской земле или у северян, говорят, сжигают на кострище соломенное чучело – от того слова «костер» и «Кострома» – чучело. Сожгут, потом венки вяжут, да песни поют до утра, да гуляют. Похороны «Костромы» – дело важное, о том не только волхвы, но и все люди знают, не бывать без того урожая, не вымолить у богов радости, потому и праздновали, да готовились загодя, юбки новые примеряли, расшивали рубашки узорами. А и девки собрались на Подоле – все, как одна, красавицы – косы длинные, толстые, у кого светло-русые, а у кого и словно вороново крыло черные, щеки румяные, руки белые, брови вразлет, – ну хоть куда девчонки киевские, хоть сейчас замуж! А они уж об этом знали, стреляли вокруг глазами, пересмеивались – зрителей вокруг хватало, уж на Подоле-то ни один мужик в своем доме не усидел, вышел за плетень, все дела забросив, ай чудо, как хороши девки, ай как поют раскрасавицы:

Мы идем ко березе,
Мы идем ко березе,
Ко березе-березоньке,
Ко березе кудрявой!

Многие и жены уже, и дородны, и статны, и детей полон дом, а вот, поди ж ты, и те подойдут к плетню, мужика отодвинут, да не удержатся, да начнут подпевать:

Пойдем, девоньки,
Завьем веночки!
Завьем веночки,
Завьем зеленые!

Чего уж говорить о молодых парнях! Некоторые с утра на Подоле были – девок ждали, молотобойцы свои дела бросили – а как же, чего молотом-то зря стучать, коли тут такое, ну его, успеют еще, намашутся! Кузнецы их понимали, усмехались в бороду: пусть поглазеют немного, всё ж праздник, а дальше девки их за собой на реку не пустят, уж если кто так, тайком проберется, так и то страшновато – девчонки киевские на расправу скорые, поймают, да насуют в портки молодой крапивицы, бывали случаи, как же! Потому лучше у реки по кустам не прятаться – потом позору не оберешься, лучше пока тут постоять, посмотреть, послушать: «Завьем веночки, завьем зеленые!» Вот и толпился народ с раннего утречка, и тут, на Подоле, и на холмах, на Щековице, да на граде Кия. Со стен, из бревен в три обхвата выстроенных, с башен высоких, воины нет-нет да и посматривали вниз, улыбаясь. А кто и челядин молодой, хозяином с порученьем с Киева града на Копырев конец посланный, так ведь не прямо шли, в обход – через Подол, вестимо. Девкам подпеть, поулыбаться.
И день-то какой выдался – солнечный, синеглазый, теплый! Словно нарочно к празднику подгадали боги. Зелена трава на Подоле, мягка, на такой траве поваляться – милое дело, у домов – плетень, да глина, да крыша из камыша – повытоптано, пыль лежит тяжелая, светло-желтая, в пыли той свиньи валяются, а где и утки, и куры, и гусаки. Домишки хоть и не приглядны – до половины в землю врытые, – да зато вокруг красота какая! Сады яблоневые, грушевые, вишневые, край благодатный – уж если какой куст цветет, так уж так цветет, что северным-то его собратьям стыдно! В небе синем-синем ни облачка, с реки ветерок – легкий, бархатистый, нежный. Народу кругом – море, в основном молодежь, конечно.
– Вот и у нас за Волховом так же бывало, – снижая с плеч тяжелый плащ, со вздохом произнесла Ладислава. – Когда-то еще доберусь к родичам?
– Да уж скоро, я думаю, – с улыбкой заметил Никифор, сопровождавший девушку в городе.
Молодой монах на этот раз был чисто выбрит и подстрижен, потому частенько ловил на себе заинтересованные девичьи взгляды – иногда вполне откровенные, – при этом всякий раз воздевал глаза к небу и перебирал четки. Поначалу даже крестился, да быстро перестал, уж больно обидно смеялись вслед встреченные по пути девушки.
Хельги-ярл с друзьями жили в Киеве уже около недели, остановившись на краю Копырева конца, в недавно выстроенном постоялом – или, как тут называли, «гостином» –дворе, принадлежавшем «копыревым людям» – то есть их общине. Жители «конца» владели постоялым двором вскладчину, а прибыль делили поровну. Двор был выстроен от души – тенист, просторен, – да и народу пока маловато, мало кто из гостей-купцов покуда и знал-то о нем. От лица общины двором управлял дедко Зверин – коренастый, не старый еще мужик, до самых глаз заросший буйной окладистой бородой. Может, с того и прозвали – Зверин? Зверин был вдовцом, жизнь прожил бурную, от всех перипетий которой осталась у него одна дочка, Любима, темноокая, с длинной черной косою. Держал ее Зверин в строгости, но, чувствовалось, – любил.
Как раз сейчас Любима стояла посреди девичьего хоровода – босая, в простой, не расшитой рубашке, одна-одинешенька, уставив взор в землю. Остальные девушки ходили вокруг нее, пели песни и кланялись. Видно, дочка Зверина являлась центральной фигурой в намечавшемся действе. Грустной – а вернее, тщательно притворявшейся грустной – она была одна. Остальные смеялись и пели, да приговаривали:
Кострома, Кострома!
Кострома, Кострома!

Не улыбался и князь Дирмунд. Согбенный, несмотря на молодость, в темном плаще и коротком варяжском кафтане, он стоял, опираясь на деревянный парапет угловой башни детинца, и с ненавистью смотрел на веселящийся люд.
– Они не должны веселиться, – сжимая кулаки, глухо шептал он. – Там, где смех, – там нет ни почтения, ни страха. Древние боги не любили смех – и правильно делали... Ничего, ничего. Скоро вы перестанете смеяться... Вот только устранить Хаскульда... Тиун! – Князь резко обернулся: – Покличь в мои покои Истому и того варяга, что с ним приперся. Некогда раньше было с ними говорить. Теперь – пришло время.
Выругавшись, Дирмунд шмыгнул носом и, дернув рыжеватой бороденкой, направился к лестнице. Тиун почтительно проводил его, на всякий случай показав кулак страже. Чтоб бдительней несли службу. Черная тень князя, упавшая на стену детинца, напоминала тень ворона. Длинный обвисший нос – клюв, и похожий на горб плащ – крылья.
– Смейтесь, смейтесь. – Спускаясь по лестнице, он снова обернулся на Подол, с которого по-прежнему доносился шум людского гулянья. – Посмотрим, кто будет смеяться последним.

А гулянье между тем продолжалось.
1 2 3 4 5