Едва ли приходится сомневаться, что речь идет об одном и том же лице. Недостаточно осведомленный в свое время Покровский (протоколы были опубликованы лишь недавно) не учел, очевидно, возможности подобного сопоставления в будущем.
Расследование, по словам Никитина, приняло «серьезный характер» лишь после того, как кап. Пьер Лоран, представитель французской контрразведки, вручил 21 июня Никитину копии 14 телеграмм между Стокгольмом и Петербургом, которыми обменивались Козловский, Фюрстенберг, Ленин, Колонтай и Суменсон (позже Лоран передал еще 15 телеграмм.) Показательны условия, при которых состоялась передача этих телеграмм: свел представителей двух контрразведок (русской и иностранной) Терещенко: «теперь вы знакомы - сказал министр ин. дел - и можете обо всем сноситься друг с другом непосредственно без меня». Надо полагать, что «тем самым военные контрразведывательные органы как бы вводились в русло тех изысканий, которыми, по словам Керенского, самостоятельно занималось Временное Правительство. Очевидно, вело оно такую работу при посредстве иностранной агентуры. Только так можно толковать слова Керенского: «некоторые данные, еще раньше полученные М. И, Терещенко дипломатическим путем, ускорили расследование».
Покров таинственности всей этой закулисной стороны немного приподнимают воспоминания бывш. президента Массарика. Он рассказывает, как один из американских журналистов от имени чешского национального объединения во время войны организовал самостоятельную антинемецкую разведку. «Связавшись еще в 1916 г. с русской тайной полицией», он получил возможность узнавать о «многих немецких интригах в России». В конце года американский журналист, начавший работать на собственные средства, уже вел широкую работу за счет английской тайной полиции. В его распоряжении было до 80 агентов. В 1917 г. по соглашению с французскими и английскими учреждениями глава разведки выехал в Россию в целях организации специального бюро (Slav. Рress Вuгeаu) для американского правительства. К сожалению, воспоминания Массарика очень скупо сообщают подробности о деятельности указанной организации, между тем она приобретает первостепенное для нас значение: «Нам удалось установить - отмечает Массарик - что, какая то г-жа Симонс (очевидно Суменсон) была на службе у немцев и содействовала передаче немецких фондов некоторым большевистским вождям. Эти фонды посылались через стокгольмское немецкое посольство в Гапаранду, где и передавались упомянутой даме». Сведения эти были сообщены Керенскому. И тут Массарик делает интереснейшее добавление: бюро прекратило «дальнейшее расследование, когда оказалось, что в это дело запутан один американский гражданин, занимавший очень высокое положение. В наших интересах было не компрометировать американцев»….
Тогдашний генерал-квартирмейстер петербургского военного округа, продолжавший ведать делом контрразведки, судя по его воспоминаниям, по-видимому, не имел ни малейшего представления о параллельной, самостоятельной и независимой деятельности славяно-американскаго бюро, остановившего свою разведку в определенном направлении, как только это стало невыгодно, по мнению руководителей дела, для чешских национальных интересов. Едва ли такое положение может быть признано нормальным с русской точки зрения. Таинственность, которой окружал свое расследование правительственный «триумвират», таким образом, помешала довести до конца неожиданно прерванную работу американско-чешскаго бюро. И, тем не менее копии, сообщенные кап. Лоран русской контрразведке, сразу навели ее на «некоторые размышления». Наряду с простыми как будто бы телеграммами, сообщавшими новый адрес (Фюрстенберг - Ульяновой) или жалобы Колонтай на обыск в Торнео и т. д. шли телеграммы «коммерческого» характера. Не стоит воспроизводить весь их текст, ибо сам по себе он ничего не дает, - на мой взгляд вся суть не в содержании большинства телеграмм, а в том толковании, которое давали впоследствии обвиняемые. Некоторые из телеграмм я приведу в связи с другим контекстом. Вот наиболее характерные деловые телеграммы (все они приведены Никитиным без дат: а) Суменсон телеграфирует Фюрстенбергу: «Номер 86 получила вашу 23. Ссылаюсь мои телеграммы 84-85. Сегодня опять внесла 20.000 вместо семьдесят». Она же: «финансы весьма затруднительны, абсолютно нельзя дать крайнем случае 500 как последний раз карандаши громадные убытки оригинал безнадежно пуст. Нио Банкен телеграфирует новых 100 тысяч», б) Фюрстенбергу (очевидно Суменсон): «Номер 90 внесла Русско-Азиатский сто тысяч». в) Ему же: «Нестле не присылает муки. Хлопочите». г) Суменсон из Стокгольма: «Телеграфируйте сколько имеете денег Нестле». д) Ей же «Невозможно приехать вторично уезжаю Сигизмунд. Телеграфируйте туда остатки банков и по возможности уплатите по счету Нестле».
Тексты телеграмм, конечно, можно было «без конца комментировать». Автор воспоминаний сообщает такую деталь. Кап. Лоран был приглашен министром ин. дел к председателю правительства кн. Львову, на квартире которого собралось несколько министров. По мнению Лоран, телеграммы служили достаточным поводом для ареста. «Терещенко склонялся к мнению Лоран. Против выступил Некрасов. Он заявил, что иносказательный характер телеграмм лишает их всякого значения». «Кн. Львов слушал, не высказываясь». «Остальные министры колебались». Совещание ни к какому решению не пришло. Но контрразведка, считая, что у нее уже «много материала для обвинения большевиков в государственной измене», решила действовать и своими непосредственными действиями развеять колебания правительства. I июля - говорит Никитин - «мы составили список 28 большевиков-главарей, начиная с Ленина, и, пользуясь предоставленным мне правом, я тут же подписал именем Главнокомандующего 28 ордеров на арест». Вооруженное выступление большевиков нарушило нормальный ход событий. И только по ликвидации мятежа среди других были арестованы и упоминавшиеся в телеграммах Козловский и Суменсон.
Кто такая Суменсон? От нее открещивались все большевики - знать не знаем. «Припутывают имя какой-то Суменсон» - говорили Ленин, Зиновьев и Каменев в своем письме в «Новую Жизнь». Троцкий, идя по стопам Суханова, пытался в своей уже литературной работе, выпущенной в 1030 г. («Моя жизнь») в отношении Суменсон применить метод полного отрицания, как отрицалась одно время реальность прап. Ермоленко. Так черным по белому в книге Троцкого говорится, что Керенский вводит в свой «уголовный роман», помимо «двух довольно известных польских революционеров Ганецкого и Козловского», и некую госпожу Суменсон, о которой «никто никогда не мог ничего сообщить и самое существование которой (?1) ничем не доказано». Суменсон, арестованная 7 июля и избитая солдатами при аресте, подвергалась многократным допросам. Еще до ареста наблюдения агентов контрразведки установили, что Суменсон располагала значительным счетом в Сибирском банке. Финансовая экспертиза в дальнейшем, выяснила, что этот счет составлял около 1 мил., с которого за последние месяцы было снято около 800 т. Деньги эти переводились Фюрстенбергом из Стокгольма через Ниа Банк. «При подробном расследовании - добавляет Никитин - было выяснено, что Ганецкий в Ниа-Банк получал деньги через Дисконто-Гезельшафт-Банк». Как был установлен этот факт, Никитин не говорит. По его словам, Суменсон будто бы «во всем и сразу чистосердечно призналась» и сообщила, что «никакого аптекарского склада у нее не было и вообще никакой торговлей не занималась». Характеризует ее Никитин, как «демимонденку, кстати сказать, совсем не первого разряда», которую легко обошел «способный и испытанный молодой секретный сотрудник разведки, поселившийся на даче у Суменсон в Павловске». А известный Белецкий, б, тов. министра внутрен. дел в дореволюционное время, заведовавший департаментом полиции и находившийся в дни после большевистского переворота в заключении в Петропавловской крепости, сообщил посетившему его американскому журналисту Ротштейну, что Суменсон искони была немецким агентом, через которого немцы присылали в Россию еще до революции деньги на поддержку пораженческих моментов. Этот рассказ позже, в «Крестах», подтвердил Белецкий и самому Бурцеву. Следует отметить, что Суменсон временами «проживала в Швеции».
О Козловском Никитин говорит немного. Его агентами «было выяснено, что Козловский по утрам обходил разные банки и в иных получал деньги, а в других открывал новые текущие счета. По мнению наших финансовых экспертов, он просто заметал следы». В газетах после ареста Козловского появились сообщения, что на его счету оказалось 2 мил. руб. Как можем мы без оговорок установить этот факт, если не имеем возможности сослаться на определенную страницу июльского дела? Неизбежно приходится идти путем сопоставления. Обращает на себя внимание то, что Козловский, из тюрьмы протестовавший в газетах против ареста, ни слова не упомянул о деньгах - он утверждал лишь - что в его переписке нет никаких указаний на близкое знакомство с Ганецким, что переписка его не носила преступного характера, хранилась на квартире прис. пов. Соколова на видном месте и была известна Чхеидзе («Рус. Вед.»№ 172). Козловский, как бы сознательно, умалчивал о своей коммерческой деятельности. Что представляла собой политическая переписка, яко бы известная председателю Совета, нам неизвестно. Между тем, по утверждению Керенского - Козловский на следствии «не отрицал получения огромных сумм из заграницы. В свое оправдание этот когда то порядочный человек, член польской социалистической партии, нагло заявил, что он вместе с г-жей Суменсон и Ганецким занимался во время войны контрабандным провозом в Россию, я не помню «сейчас каких предметов дамского туалета» (медикаментов - говорят Никитин и большевистские повествователи на основании следственных документов).
«Прикрываться коммерческой перепиской - скажет нач. контрразведки - обычный приём шпионов». Но «коммерческая» переписка становится вдвойне подозрительной, если она прибегает к иносказательным формам и условным обозначениям (таинственный «Нестле»). Что это за торговцы принадлежностями «дамского туалета» или медикаментами, которые телеграфируют: «Семья Мэри требует несколько тысяч. Что делать, газет не получаем». Но чрезмерно ли велики обороты заграничной контрабандной торговли демимондовки «не первого разряда»: «номер 86 получила вашу 123». «Ссылаясь на мои телеграммы 84-85»; «номер 80 внесла в Русско-Азиатски1 сто тысяч…» Почему товары, ввозимые в Россию Суменсон и Козловским, оплачиваются чеками Ганецкого из Стокгольма? - естественно было бы предположить противоположный путь для прохождения чеков… Нет, это только коммерческая переписка, к большевикам никакого отношения не имевшая, - утверждал в «ответе» Ленин. Но он формально был не прав, ибо умолчал, что среди «двадцати девяти» телеграмм, имевшихся в распоряжении контрразведки, была и телеграмма Ленина и Зиновьева Ганецкому чисто политического свойства: «Зовите, как можно больше левых на предстоящую конференцию. Мы посылаем особых делегатов. Телеграмма получена. Спасибо». Тут и телеграмма техннческо-литературнаго содержания: «Пусть Володя телеграфирует посылать каком размере телеграммы для Правды Колонтай». Почему Колонтай запрашивает об этом «польскаго социалиста» прис. пов. Козловского, никакого отношения к журналистике и к литературной части «Правды» не имевшего? Каждую телеграмму, действительно, можно было бы комментировать «без конца». Очевидно, эти возможные комментарии не нравятся большевистским исследователям «легенды» о немецких деньгах. Чём иначе объяснить то странное явление, что, подробно разбирая показания Ермоленко, они стараются умолчать о том, что являлось главным пунктом обвинения?
У Покровского нет ни одного слова о «коммерческой» переписке, Троцкий ограничился одной фразой а участники, семинара Института красных профессоров коснулись лишь дальнейшей судьбы «чудовищного дела, дела Бейлиса № 2» после ареста «т. Козловского и гр-ки Суменсон»: «взята была вся корреспонденция Козловского и Суменсон, были изъяты счета из банков, из почтово-телеграфных контор, были затребованы копии телеграммы, фактуры из экспортных контор и т. д. Все эти документы, также как и торговый книги Суменсон, показали лишь то, что она, как и сотни других лиц, вела успешную торговлю недостающими в России товарами». Изучившим 21 том следственного дела и книги в руки. Прокуратура, очевидно, выполнила советы, которые давал Ленин 20 июля: «вскрыть весь круг коммерческих дел Ганецкого и Суменсон, это не оставило бы места темным намекам, коими прокурор оперирует». Выводы юристов и «красных профессоров» получились равные. Первые нашли «улики» для обвинения в «измене», вторые, изучившие даже «торговые книги» гр-нки Суменсон, которых, как будто бы, и не было, установили отсутствие улик и компрометирующих данных.
«Контрразведка - замечает Никитин - никогда не мечтала определить, какую сумму партия большевиков получила от немцев… Пути перевода должны были быть равные. Наша цель была доказать документально хотя бы одно направление». Автор только намекает, что другим руслом, по которому могли протекать деньги из Германии, являлись консульства нейтральных держав - через них передавались деньги германским правительством на нужды военнопленных: контроль над расходованием этих сумм был недоступен для русской власти. Такое же убеждение высказывает и Переверзев. Была еще сложная, подлинно двойная, бухгалтерия тех русских банков, которые в своей деятельности были слишком тесно и неразрывно связаны с немецким капиталом, на что указывал еще в августе 16 г. даже английский король в личном письме к русскому царю.
В июльские дни, когда большевиками была произведена неудачная генеральная репетиция будущего октябрьского переворота, в неофициальном порядке были оглашены некоторые сведения, уличающие руководителей вооруженного выступления в немецких связях. В мою задачу не может входить описание условий, при которых министром юстиции, членом партии с. - р., Переверзевым было допущено преждевременное опубликование данных предварительного следствия. Это возможно сделать лишь по связи с рассказом о том, что было в Петербурге в июльские дни. Вынужденное, по мнению Переверзева, опубликование спасло растерявшееся перед событиями правительство, которое к тому же находилось в состоянии очередного «глубокого политического кризиса». Сообщение о связи большевиков с немцами совершенно изменило настроение некоторых колебавшихся частей гарнизона. По существу я думаю, что Переверзев был прав в оценке момента, как была права и та пятичленная комиссия (три члена контрразведки и два члена ведомства юстиции), которая образовалась в дни кризиса и по инициативе которой, очевидно, и было произведено опубликование данных контрразведки. В виду шума, возникшего около этого дела, члены упомянутой комиссии обратились позднее «к обществу» с разъяснением, где указывали, что они «совершенно сознательно» в «критический для родины и свободы» момент шли на оглашение имеющихся у них данных, могших уяснить народу «истинную подоплеку происходивших событий» - этого требовали, по их мнению, «интересы государства»; они высказывали готовность «всецело отвечать за свои действия перед общественным мнением».
Военного министра Керенского не было в Петербурге, - он уехал на фронт. «В Полоцке - вспоминает Керенский - ко мне в вагон вошел Терещенко и подробно рассказал все, что случилось в Петербурге за последний день большевистского восстания, 5 июля. Во всем происшедшем одно обстоятельство, несмотря на большое впечатление, которое оно произвело на войска, было для нас обоих целой катастрофой». Как раз в эти дни «через Финляндию должен был проехать в Петербург главный германо-большевистский агент в Стокгольме Ганецкий. На русско-шведской границе с уличавшими Ленина документами - это было точно нам; известно (курсив мой. С. М.) - Ганецкий должен был быть арестован русскими властями»… «Мы, Временное Правительство, потеряли навсегда возможность документально установить измену Ленина… Ибо ехавший уже в Петербург и приближавшийся (?) к финляндской границе, где его ждал внезапный арест, Ганецкий-Фюрстенберг повернул обратно в Стокгольм. С ним вместе уехали назад бывшие на нем и уличающие большевиков документы»… «Вся исключительной важности двухмесячная работа Временного Правительства (главным образом Терещенко) по разоблачению большевистского предательства пошла прахом». Совершенно естественно, большевики сейчас же постарались уличить Керенского в вопиющем противоречии:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Расследование, по словам Никитина, приняло «серьезный характер» лишь после того, как кап. Пьер Лоран, представитель французской контрразведки, вручил 21 июня Никитину копии 14 телеграмм между Стокгольмом и Петербургом, которыми обменивались Козловский, Фюрстенберг, Ленин, Колонтай и Суменсон (позже Лоран передал еще 15 телеграмм.) Показательны условия, при которых состоялась передача этих телеграмм: свел представителей двух контрразведок (русской и иностранной) Терещенко: «теперь вы знакомы - сказал министр ин. дел - и можете обо всем сноситься друг с другом непосредственно без меня». Надо полагать, что «тем самым военные контрразведывательные органы как бы вводились в русло тех изысканий, которыми, по словам Керенского, самостоятельно занималось Временное Правительство. Очевидно, вело оно такую работу при посредстве иностранной агентуры. Только так можно толковать слова Керенского: «некоторые данные, еще раньше полученные М. И, Терещенко дипломатическим путем, ускорили расследование».
Покров таинственности всей этой закулисной стороны немного приподнимают воспоминания бывш. президента Массарика. Он рассказывает, как один из американских журналистов от имени чешского национального объединения во время войны организовал самостоятельную антинемецкую разведку. «Связавшись еще в 1916 г. с русской тайной полицией», он получил возможность узнавать о «многих немецких интригах в России». В конце года американский журналист, начавший работать на собственные средства, уже вел широкую работу за счет английской тайной полиции. В его распоряжении было до 80 агентов. В 1917 г. по соглашению с французскими и английскими учреждениями глава разведки выехал в Россию в целях организации специального бюро (Slav. Рress Вuгeаu) для американского правительства. К сожалению, воспоминания Массарика очень скупо сообщают подробности о деятельности указанной организации, между тем она приобретает первостепенное для нас значение: «Нам удалось установить - отмечает Массарик - что, какая то г-жа Симонс (очевидно Суменсон) была на службе у немцев и содействовала передаче немецких фондов некоторым большевистским вождям. Эти фонды посылались через стокгольмское немецкое посольство в Гапаранду, где и передавались упомянутой даме». Сведения эти были сообщены Керенскому. И тут Массарик делает интереснейшее добавление: бюро прекратило «дальнейшее расследование, когда оказалось, что в это дело запутан один американский гражданин, занимавший очень высокое положение. В наших интересах было не компрометировать американцев»….
Тогдашний генерал-квартирмейстер петербургского военного округа, продолжавший ведать делом контрразведки, судя по его воспоминаниям, по-видимому, не имел ни малейшего представления о параллельной, самостоятельной и независимой деятельности славяно-американскаго бюро, остановившего свою разведку в определенном направлении, как только это стало невыгодно, по мнению руководителей дела, для чешских национальных интересов. Едва ли такое положение может быть признано нормальным с русской точки зрения. Таинственность, которой окружал свое расследование правительственный «триумвират», таким образом, помешала довести до конца неожиданно прерванную работу американско-чешскаго бюро. И, тем не менее копии, сообщенные кап. Лоран русской контрразведке, сразу навели ее на «некоторые размышления». Наряду с простыми как будто бы телеграммами, сообщавшими новый адрес (Фюрстенберг - Ульяновой) или жалобы Колонтай на обыск в Торнео и т. д. шли телеграммы «коммерческого» характера. Не стоит воспроизводить весь их текст, ибо сам по себе он ничего не дает, - на мой взгляд вся суть не в содержании большинства телеграмм, а в том толковании, которое давали впоследствии обвиняемые. Некоторые из телеграмм я приведу в связи с другим контекстом. Вот наиболее характерные деловые телеграммы (все они приведены Никитиным без дат: а) Суменсон телеграфирует Фюрстенбергу: «Номер 86 получила вашу 23. Ссылаюсь мои телеграммы 84-85. Сегодня опять внесла 20.000 вместо семьдесят». Она же: «финансы весьма затруднительны, абсолютно нельзя дать крайнем случае 500 как последний раз карандаши громадные убытки оригинал безнадежно пуст. Нио Банкен телеграфирует новых 100 тысяч», б) Фюрстенбергу (очевидно Суменсон): «Номер 90 внесла Русско-Азиатский сто тысяч». в) Ему же: «Нестле не присылает муки. Хлопочите». г) Суменсон из Стокгольма: «Телеграфируйте сколько имеете денег Нестле». д) Ей же «Невозможно приехать вторично уезжаю Сигизмунд. Телеграфируйте туда остатки банков и по возможности уплатите по счету Нестле».
Тексты телеграмм, конечно, можно было «без конца комментировать». Автор воспоминаний сообщает такую деталь. Кап. Лоран был приглашен министром ин. дел к председателю правительства кн. Львову, на квартире которого собралось несколько министров. По мнению Лоран, телеграммы служили достаточным поводом для ареста. «Терещенко склонялся к мнению Лоран. Против выступил Некрасов. Он заявил, что иносказательный характер телеграмм лишает их всякого значения». «Кн. Львов слушал, не высказываясь». «Остальные министры колебались». Совещание ни к какому решению не пришло. Но контрразведка, считая, что у нее уже «много материала для обвинения большевиков в государственной измене», решила действовать и своими непосредственными действиями развеять колебания правительства. I июля - говорит Никитин - «мы составили список 28 большевиков-главарей, начиная с Ленина, и, пользуясь предоставленным мне правом, я тут же подписал именем Главнокомандующего 28 ордеров на арест». Вооруженное выступление большевиков нарушило нормальный ход событий. И только по ликвидации мятежа среди других были арестованы и упоминавшиеся в телеграммах Козловский и Суменсон.
Кто такая Суменсон? От нее открещивались все большевики - знать не знаем. «Припутывают имя какой-то Суменсон» - говорили Ленин, Зиновьев и Каменев в своем письме в «Новую Жизнь». Троцкий, идя по стопам Суханова, пытался в своей уже литературной работе, выпущенной в 1030 г. («Моя жизнь») в отношении Суменсон применить метод полного отрицания, как отрицалась одно время реальность прап. Ермоленко. Так черным по белому в книге Троцкого говорится, что Керенский вводит в свой «уголовный роман», помимо «двух довольно известных польских революционеров Ганецкого и Козловского», и некую госпожу Суменсон, о которой «никто никогда не мог ничего сообщить и самое существование которой (?1) ничем не доказано». Суменсон, арестованная 7 июля и избитая солдатами при аресте, подвергалась многократным допросам. Еще до ареста наблюдения агентов контрразведки установили, что Суменсон располагала значительным счетом в Сибирском банке. Финансовая экспертиза в дальнейшем, выяснила, что этот счет составлял около 1 мил., с которого за последние месяцы было снято около 800 т. Деньги эти переводились Фюрстенбергом из Стокгольма через Ниа Банк. «При подробном расследовании - добавляет Никитин - было выяснено, что Ганецкий в Ниа-Банк получал деньги через Дисконто-Гезельшафт-Банк». Как был установлен этот факт, Никитин не говорит. По его словам, Суменсон будто бы «во всем и сразу чистосердечно призналась» и сообщила, что «никакого аптекарского склада у нее не было и вообще никакой торговлей не занималась». Характеризует ее Никитин, как «демимонденку, кстати сказать, совсем не первого разряда», которую легко обошел «способный и испытанный молодой секретный сотрудник разведки, поселившийся на даче у Суменсон в Павловске». А известный Белецкий, б, тов. министра внутрен. дел в дореволюционное время, заведовавший департаментом полиции и находившийся в дни после большевистского переворота в заключении в Петропавловской крепости, сообщил посетившему его американскому журналисту Ротштейну, что Суменсон искони была немецким агентом, через которого немцы присылали в Россию еще до революции деньги на поддержку пораженческих моментов. Этот рассказ позже, в «Крестах», подтвердил Белецкий и самому Бурцеву. Следует отметить, что Суменсон временами «проживала в Швеции».
О Козловском Никитин говорит немного. Его агентами «было выяснено, что Козловский по утрам обходил разные банки и в иных получал деньги, а в других открывал новые текущие счета. По мнению наших финансовых экспертов, он просто заметал следы». В газетах после ареста Козловского появились сообщения, что на его счету оказалось 2 мил. руб. Как можем мы без оговорок установить этот факт, если не имеем возможности сослаться на определенную страницу июльского дела? Неизбежно приходится идти путем сопоставления. Обращает на себя внимание то, что Козловский, из тюрьмы протестовавший в газетах против ареста, ни слова не упомянул о деньгах - он утверждал лишь - что в его переписке нет никаких указаний на близкое знакомство с Ганецким, что переписка его не носила преступного характера, хранилась на квартире прис. пов. Соколова на видном месте и была известна Чхеидзе («Рус. Вед.»№ 172). Козловский, как бы сознательно, умалчивал о своей коммерческой деятельности. Что представляла собой политическая переписка, яко бы известная председателю Совета, нам неизвестно. Между тем, по утверждению Керенского - Козловский на следствии «не отрицал получения огромных сумм из заграницы. В свое оправдание этот когда то порядочный человек, член польской социалистической партии, нагло заявил, что он вместе с г-жей Суменсон и Ганецким занимался во время войны контрабандным провозом в Россию, я не помню «сейчас каких предметов дамского туалета» (медикаментов - говорят Никитин и большевистские повествователи на основании следственных документов).
«Прикрываться коммерческой перепиской - скажет нач. контрразведки - обычный приём шпионов». Но «коммерческая» переписка становится вдвойне подозрительной, если она прибегает к иносказательным формам и условным обозначениям (таинственный «Нестле»). Что это за торговцы принадлежностями «дамского туалета» или медикаментами, которые телеграфируют: «Семья Мэри требует несколько тысяч. Что делать, газет не получаем». Но чрезмерно ли велики обороты заграничной контрабандной торговли демимондовки «не первого разряда»: «номер 86 получила вашу 123». «Ссылаясь на мои телеграммы 84-85»; «номер 80 внесла в Русско-Азиатски1 сто тысяч…» Почему товары, ввозимые в Россию Суменсон и Козловским, оплачиваются чеками Ганецкого из Стокгольма? - естественно было бы предположить противоположный путь для прохождения чеков… Нет, это только коммерческая переписка, к большевикам никакого отношения не имевшая, - утверждал в «ответе» Ленин. Но он формально был не прав, ибо умолчал, что среди «двадцати девяти» телеграмм, имевшихся в распоряжении контрразведки, была и телеграмма Ленина и Зиновьева Ганецкому чисто политического свойства: «Зовите, как можно больше левых на предстоящую конференцию. Мы посылаем особых делегатов. Телеграмма получена. Спасибо». Тут и телеграмма техннческо-литературнаго содержания: «Пусть Володя телеграфирует посылать каком размере телеграммы для Правды Колонтай». Почему Колонтай запрашивает об этом «польскаго социалиста» прис. пов. Козловского, никакого отношения к журналистике и к литературной части «Правды» не имевшего? Каждую телеграмму, действительно, можно было бы комментировать «без конца». Очевидно, эти возможные комментарии не нравятся большевистским исследователям «легенды» о немецких деньгах. Чём иначе объяснить то странное явление, что, подробно разбирая показания Ермоленко, они стараются умолчать о том, что являлось главным пунктом обвинения?
У Покровского нет ни одного слова о «коммерческой» переписке, Троцкий ограничился одной фразой а участники, семинара Института красных профессоров коснулись лишь дальнейшей судьбы «чудовищного дела, дела Бейлиса № 2» после ареста «т. Козловского и гр-ки Суменсон»: «взята была вся корреспонденция Козловского и Суменсон, были изъяты счета из банков, из почтово-телеграфных контор, были затребованы копии телеграммы, фактуры из экспортных контор и т. д. Все эти документы, также как и торговый книги Суменсон, показали лишь то, что она, как и сотни других лиц, вела успешную торговлю недостающими в России товарами». Изучившим 21 том следственного дела и книги в руки. Прокуратура, очевидно, выполнила советы, которые давал Ленин 20 июля: «вскрыть весь круг коммерческих дел Ганецкого и Суменсон, это не оставило бы места темным намекам, коими прокурор оперирует». Выводы юристов и «красных профессоров» получились равные. Первые нашли «улики» для обвинения в «измене», вторые, изучившие даже «торговые книги» гр-нки Суменсон, которых, как будто бы, и не было, установили отсутствие улик и компрометирующих данных.
«Контрразведка - замечает Никитин - никогда не мечтала определить, какую сумму партия большевиков получила от немцев… Пути перевода должны были быть равные. Наша цель была доказать документально хотя бы одно направление». Автор только намекает, что другим руслом, по которому могли протекать деньги из Германии, являлись консульства нейтральных держав - через них передавались деньги германским правительством на нужды военнопленных: контроль над расходованием этих сумм был недоступен для русской власти. Такое же убеждение высказывает и Переверзев. Была еще сложная, подлинно двойная, бухгалтерия тех русских банков, которые в своей деятельности были слишком тесно и неразрывно связаны с немецким капиталом, на что указывал еще в августе 16 г. даже английский король в личном письме к русскому царю.
В июльские дни, когда большевиками была произведена неудачная генеральная репетиция будущего октябрьского переворота, в неофициальном порядке были оглашены некоторые сведения, уличающие руководителей вооруженного выступления в немецких связях. В мою задачу не может входить описание условий, при которых министром юстиции, членом партии с. - р., Переверзевым было допущено преждевременное опубликование данных предварительного следствия. Это возможно сделать лишь по связи с рассказом о том, что было в Петербурге в июльские дни. Вынужденное, по мнению Переверзева, опубликование спасло растерявшееся перед событиями правительство, которое к тому же находилось в состоянии очередного «глубокого политического кризиса». Сообщение о связи большевиков с немцами совершенно изменило настроение некоторых колебавшихся частей гарнизона. По существу я думаю, что Переверзев был прав в оценке момента, как была права и та пятичленная комиссия (три члена контрразведки и два члена ведомства юстиции), которая образовалась в дни кризиса и по инициативе которой, очевидно, и было произведено опубликование данных контрразведки. В виду шума, возникшего около этого дела, члены упомянутой комиссии обратились позднее «к обществу» с разъяснением, где указывали, что они «совершенно сознательно» в «критический для родины и свободы» момент шли на оглашение имеющихся у них данных, могших уяснить народу «истинную подоплеку происходивших событий» - этого требовали, по их мнению, «интересы государства»; они высказывали готовность «всецело отвечать за свои действия перед общественным мнением».
Военного министра Керенского не было в Петербурге, - он уехал на фронт. «В Полоцке - вспоминает Керенский - ко мне в вагон вошел Терещенко и подробно рассказал все, что случилось в Петербурге за последний день большевистского восстания, 5 июля. Во всем происшедшем одно обстоятельство, несмотря на большое впечатление, которое оно произвело на войска, было для нас обоих целой катастрофой». Как раз в эти дни «через Финляндию должен был проехать в Петербург главный германо-большевистский агент в Стокгольме Ганецкий. На русско-шведской границе с уличавшими Ленина документами - это было точно нам; известно (курсив мой. С. М.) - Ганецкий должен был быть арестован русскими властями»… «Мы, Временное Правительство, потеряли навсегда возможность документально установить измену Ленина… Ибо ехавший уже в Петербург и приближавшийся (?) к финляндской границе, где его ждал внезапный арест, Ганецкий-Фюрстенберг повернул обратно в Стокгольм. С ним вместе уехали назад бывшие на нем и уличающие большевиков документы»… «Вся исключительной важности двухмесячная работа Временного Правительства (главным образом Терещенко) по разоблачению большевистского предательства пошла прахом». Совершенно естественно, большевики сейчас же постарались уличить Керенского в вопиющем противоречии:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16