Жизненная сила начнет иссякать, и от всех магистерских фокусов толку больше не будет.
«Как ты поступишь, поняв, что умираешь? Смиришься с неизбежным, как все прочие смертные и все настоящие ведьмы, и умрешь достойно? Поднимешь хулу на богов, создавших тебя женщиной и тем отрезавших тебе путь к спасению? Проклянешь магистров, не сумевших тебе помочь?»
В любом случае ее смерть положит конец эпохе, которую он, Коливар, будет оплакивать.
Он снова лег, зарывшись лицом в ее косы, и дал прохладному бризу убаюкать себя.
Глава 24
Камала могла бы не воровать эту сохнущую на веревке шерстяную рубаху. Могла бы наколдовать себе что-нибудь не хуже.
Но роль воровки была ей знакома лучше, чем роль колдуньи. Смерть магистра со шрамом до сих пор преследовала ее. Ей снова и снова снилось, как он падает, как наполняются ужасом его глаза. Она чувствовала на губах его отчаяние, когда он осознавал, что магия, в которой он сейчас нуждался, как никогда, изменила ему.
Он ударялся оземь, и она просыпалась, дрожа всем телом.
Воровство, если вести себя осторожно, обходится гораздо дешевле. Она подрастеряла навыки, пока жила у Итануса, но недаром же говорят, что конокрадству, как и умению ездить верхом, разучиться нельзя. Всего одна ночь, проведенная под бельевыми веревками, снабдила ее крестьянской одежей – мужской, разумеется. Одинокой женщине на большой дороге лучше не появляться, да и в других местах тоже.
Изодрав эту последнюю рубашку на полосы, Камала перебинтовала себе грудь, волосы убрала под шапку и стала невзрачным пареньком в чиненой-перечиненной одежонке. Ей посчастливилось найти нож, воткнутый кем-то в поваленное дерево, а с подоконника она стащила остывавшую там ковригу. Хлеб показался ей вкуснее всех яств, что подавались в башне Саврези. Славная пища. Честно смолот, честно испечен, честно украден.
Магией она не пользовалась. Совсем. При одной мысли об этом ее кожа покрывалась мурашками. Любое чары способны снова бросить ее во мрак, и она умрет, если не найдет другого консорта. Итанус заверил ее, что после Первого Перехода это происходит как бы само собой – всякий магистр, не имеющий нужной для этого силы воли, не выжил бы в самом начале, – но в глубине души Камалы, там, где тараканами копошатся всякие страхи, таилось сомнение. Повторные Переходы, говорил Итанус, совершаются быстро и безболезненно по сравнению с первым. Но разве сам он не бросил пост королевского советника после того, что ему пришлось пережить? Разве не внушал ей, что лучше не доводить до Перехода, будучи окруженным врагами… и не добавлял, что выбрать удачное время почти невозможно?
Теперь она поняла это на собственном опыте – так, как никогда не усвоила бы с чужих слов. Переход по природе своей застает магистра в миг, когда тот нуждается в Силе больше всего. Чем сильнее нужда, чем больше расходуется атра, тем больше риск, что консорт иссякнет именно в это мгновение, оставив магистра беспомощным.
Она снова вздрогнула, вспомнив ужас в глазах падающего магистра.
Неудивительно, что многие чародеи распоряжаются атрой, будто скупцы. Неудивительно, что они ищут себе смертных покровителей, чтобы те обеспечивали их повседневные нужды в обмен на весьма экономные чары. Приворотное зелье для короля, который в награду выстроит тебе замок, требует куда меньших усилий, чем самостоятельная постройка такого замка… а значит, и риска меньше. Есть такие магистры, которые и вовсе живут отшельниками вне населенных человеком земель. Итанус тоже когда-то выбрал такую долю. Они меняют власть на покой и доят своих консортов нежно, мало-помалу… не потому, что дорожат их жизнью, а потому, что тщательно выбирают время для их умирания.
Слишком о многом надо подумать, слишком со многим освоиться. Проще пока не чародействовать и тем обойти этот опасный вопрос.
Подогнав по себе новую одежду, поглядевшись в пруд и оставшись довольна увиденным, она забралась в груженную тюками шерсти повозку – возница был сильно пьян и ничего не заметил. Расположившись на мягком, пахнущем овцами грузе не хуже, чем восточный паша на шелковых подушках, она доела краденый хлеб.
«А ведь и ты могла бы стать богатой, – вспомнилось ей. – Могла бы стать кем угодно, если б не боялась расходовать Силу».
Но об этом ей сейчас не хотелось думать. Хорошо бы отдохнуть, не засыпая, чтобы ничего не приснилось.
– Говорят, это Угасание.
Голос достиг ее слуха сквозь рыночный гам, и она замерла, отыскивая, от кого он исходит.
Повозка привезла ее на маленькую, но людную площадь, служившую, видимо, рынком для всех окрестных селений. Но как называется этот городок? Вопреки благим намерениям она проспала всю дорогу – попробуй теперь разберись, как долго они ехали и сколько раз поворачивали. Она едва успела незаметно вылезти из телеги.
Немного магии, и ты будешь знать, где находишься, – прошептал внутренний голос, но Камала не вняла ему.
Ее привлекло кое-что поважнее – слова, долетевшие до нее по теплому воздуху, точно ей и предназначались. Взгляд Камалы упал на двух женщин, одетых в грубую, но добротную шерсть, – они стояли у тележки фруктовщика. Голос одной из них походил на тот, что она слышала раньше, но речь ее Камала разбирала теперь с пятого на десятое. Девушка стала пробираться в ту сторону. Немного магии, и тебя никто не увидит, – прошептал тот же надоеда внутри. Камала насторожила слух, вылавливая их разговор среди общего шума.
– Ни один лекарь ей не может помочь, – говорила одна, бледная, с осунувшимся от горя лицом. – А дерут они за свои показные старания будь здоров.
– Толку-то, – отвечала другая. – Точно они из собственной задницы эти зелья цедят.
– Вот-вот. От последнего ей только хуже сделалось.
– А ведьм ты не пробовала?
До Камалы донесся тяжкий вздох.
– У нас столько денег нету, сколько они хотят. За жизнь платить надо, говорят они. И потом, если это Угасание, что они могут?
У Камалы часто забилось сердце. Угасание. Значит, та, о ком они говорят, консорт одного из магистров – быть может, ее консорт? Здравый смысл подсказывал, что вероятность этого очень мала… но в мире не так уж много магистров. Ничего невозможного тут нет.
Каково это – заглянуть в глаза человека, чью атру крадешь, узнать его в лицо и по имени? Эта мысль вызывала в ней странный трепет. Итанус предостерегал ее против таких попыток, но предостережения мастера зачастую отражали его собственные слабые стороны. Если же это не ее консорт, она обретет ключ к Силе другого магистра. Этим определенно стоит заняться.
Камала, набрав воздуха, приблизилась к женщинам и стала ждать, когда те заметят ее. Они заметили, и она, стараясь говорить мальчишеским голосом, сказала:
– Простите, я ненароком услышал, о чем вы тут говорили. Я мог бы помочь.
Женщины смерили недоверчивым взглядом ее пыльную шапку и залатанную рубашку. Какой помощи можно ждать от такого оборвыша?
– Ты что, парень, снадобьями торгуешь? – спросила одна.
– Нет.
– Уж не колдун ли ты? – нахмурилась другая. Ее сомнения были понятны: человек, умеющий колдовать, мог бы одеться получше.
– У меня есть Глаз, – сказала Камала. – Я смотрю на больного и могу сказать, чем он болен. – Тут она не лгала: этим скромным даром она обладала еще до Итануса. – Порой этого бывает достаточно, чтобы оказать помощь, а если нет, я способен и на большее.
Женщины переглянулись – Камала и без магии понимала, о чем они думают. «Откуда он взялся, этот парень? Ты его знаешь?» – мысленно вопрошала одна. «Да что нам терять-то, раз все остальное не помогло», – отвечала другая.
– А что возьмешь? – резко осведомилась первая. Камала по-юношески угловато пожала плечами, порядком ослабив бинты у себя под рубашкой.
– Если найдется у вас еда и постель, то и довольно. Я не беру с людей плату за то, чем меня одарили боги. – Она старалась говорить небрежно, как будто ей все равно, но сердце у нее колотилось. Если она будет настаивать, женщины ей не поверят.
Те опять обменялись взглядом. Одна все еще сомневалась, но глаза другой, снедаемой горем, говорили: «Попытаемся, хуже не будет».
– Как звать тебя, мальчик?
– Ковен. – Это имя первым пришло ей в голову. Так звали ее брата, и она выговорила его со спазмом в горле.
– Ладно, Ковен. Я Эрда, а это Сигурра. Испытаем твой Глаз. Не хочу отвергать надежду, хотя бы и самую малую. Может, боги даруют тебе милость, в которой отказали другим.
Эрда жила за добрую милю от города – немалый конец в такой душный день. Самые тяжелые покупки Камала, как и пристало мужчине, взвалила себе на плечи. Спина у нее разламывалась (магия преотлично бы ее выручила), но она так волновалась, что почти не страдала. Неужели она скоро увидит источник всей своей Силы? Или не своей, а какого-то другого магистра?
Наконец показалась бревенчатая хижина с хлевом и огородом. Эрда ввела Камалу в единственную жилую комнату с каменным очагом посередине. Окошки, прорубленные так, чтобы не пускать в дом зимний холод, летом плохо помогали от духоты, и в спертом воздухе висел тяжелый смрад болезни. Откуда он берется, было ясно без всяких чар. В нишах по стенам стояли кровати с веревочными сетками, и на одной лежала маленькая фигурка, закутанная в одеяла, будто зимой.
«С потом всякая хворь выходит», – говорила когда-то мать. Брата это не спасло, вряд ли и здесь поможет.
– Вот она, да смилуются над ней боги. – Эрда поставила корзину на грубо сколоченный стол и осенила себя священным знамением.
Камала скинула на пол собственную ношу.
– Давно ли она болеет?
– С конца зимы… хотя первых признаков мы могли не заметить. Сперва-то думали, обойдется. Но с месяц тому она вовсе слегла, а теперь уж и на горшок не встает. – Камала впервые увидела в глазах Эрды не подозрение и даже не отчаяние, а одну только усталость. – Сделай что можешь. Все прочее я уже испробовала.
Камала, кивнув, подошла к постели – и ахнула.
Это был ребенок.
Совсем крошка, с белокурыми волосами такого цвета, который никогда не сохраняется до взрослых лет, – теперь они промокли от пота. Красивые голубые глазки смотрят безжизненно, словно она никого не видит вокруг себя. Точно фарфоровая кукла с глубоко запавшими глазами и ввалившимися щеками.
– Можешь ты ей помочь? – спросила мать, комкая в руках край передника.
Камала усмирила поднявшуюся внутри дурноту. Неужели это взаправду чей-то консорт? Может быть, ее собственный? Камалу вопреки всем правилам удручала вероятность того, что она убивает ребенка.
«Жизнь есть жизнь, – упрямо сказала она себе. – Молодой или старый, мужчина или женщина – разницы нет».
Целую вечность простояла она у кровати, глядя на девочку, и лишь потом легонько дотронулась до ее личика. Дрожь пронизала Камалу, когда ее палец лег на бледную щечку. Должна ли она почувствовать приток Силы, прикоснувшись вот так к своему консорту? Или передача атры происходит тайно и неподвластна ощущениям плоти? Если она заглянет магическим путем в душу девочки, не лишит ли это ребенка последних жизненных сил? «Что ты испытываешь, видя, как угасает душевный огонь твоего консорта, а его маленькое тельце тем временем остывает в твоих руках?»
Старуха держит морщинистыми руками брата Камалы, что-то тихо напевая ему. Обрывки колыбельных, напитанные колдовством. Ковен кричит от боли. Жар сжигает его, зеленые прыщи на лице, кажется, вот-вот прорвутся. Взгляд старухи падает на Камалу. Глаза, серые, глубоко запавшие, полны невыразимой печали. Полны покорности. «Это дитя будет стоить мне жизни», – говорят они.
– Можешь ты ей помочь?
Голос матери привел Камалу в себя. Боги, сколько же лет не вспоминала она о старой колдунье? Одно время эти глаза снились ей каждую ночь, как теперь снится магистр со шрамом. Должно быть, нет ничего ужаснее этого – знать, что умираешь, и не иметь средств спасти себя. Ведьма всю жизнь помогала другим, магистр веками заботился лишь о себе, но значило ли это что-нибудь в их последние мгновения? Когда Смерть явилась за ними, дало ли ей дело до того, как они жили?
Эта девочка совсем еще маленькая. Брат Камалы был таким же, когда заболел зеленой чумой. Мать, сидя над ним, шептала молитвы, как шептала, наверное, и эта женщина. Боги нечасто склоняют слух к материнским мольбам: Ковена они не пожалели, и эту малютку вряд ли спасут. Особенно если ее убивает не болезнь, а какой-нибудь хищный магистр.
«Ты знаешь, зачем пришла сюда, – чего же ты медлишь?»
Медленно, осторожно Камала разжала тиски, в которых держала свою колдовскую Силу. От тихого стона ребенка у нее дрогнуло сердце. Если девочка в самом деле ее консорт, почувствует ли она, что кто-то пьет из нее жизнь? Испытает ли бессознательный ужас, как зверек, на которого падает тень хищной птицы? Камале сделалось тошно. Она успела свыкнуться с мыслью, что питается чужой жизнью, но мучить ребенка – нечто совсем другое.
Как только она об этом подумала, душу ее опахнуло холодом, в глазах потемнело, ледяные обручи сдавили грудь. В этот жуткий миг она ощутила, как под ногами разверзлась бездна, ощутила прикосновение великого Ничто, которое поглотит ее, если связь между ней и консортом порвется. Слишком поздно она поняла свою ошибку. «Не все ли равно, кто твой консорт – ребенок, калека, другое достойное жалости существо? Его посылают тебе боги, и нечего спорить с ними». Так говорила она себе, но одних слов теперь было мало. Заледеневшие легкие отказывались дышать. Она упала на колени, хижина завертелась перед ней колесом. Драгоценная связь трещала, как гнилая веревка, – чем больше Камала думала о ней, тем быстрее она распадалась.
«НЕТ! – вскричала она безмолвно, не в силах издать ни звука. Черные пятна перед глазами сливались в сплошную чернильную лужу. – Я НЕ ЖЕЛАЮ УМИРАТЬ ИЗ-ЗА ТЕБЯ!»
Собрав последние силы, она представила себе, как держит на руках маленького ребенка… представила, как отрывает ему голову, как кровь бьет фонтаном из тонкой шейки. Она вскидывает руки – в одной, точно талисман, голова, в другой безголовое тельце – и поливает себя этой кровью.
«НЕ ЖЕЛАЮ УМИРАТЬ ИЗ-ЗА КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО!»
Когда кровь воображаемого ребенка промочила ей волосы и одежду, в ее жилы как будто вернулось живительное тепло. Она ощутила кровь на губах и наконец-то втянула в легкие воздух. Ледяные обручи, сдавившие грудь, лопнули и отвалились. Она снова могла дышать, сердце билось по-прежнему. Черные пятна растаяли, комната перестала кружиться.
Вся дрожа, она укрыла лицо в ладонях, сосредоточившись на одном – дышать, жить.
– Что с тобой? – Мать, Эрда, стояла рядом с ней на коленях. – Ты увидел что-то в девочке? Говори же!
– Нет, ничего. Сейчас. – «Я позволила себе забыть, кто я есть, и едва не поплатилась за это».
Женщина, поняв, что расспросами ничего не добьется, отстала. Камала порадовалась этому – ей сейчас было не до того.
Черпая силу у своего консорта, она заглянула в душу больного ребенка – глубоко-глубоко, в то сокровенное место, откуда проистекает вся естественная жизнь. Душевный огонь девочки горел со всем жаром детства, но трепетал по краям, словно свеча на ветру. Ничей она не консорт, и болезнь у нее самая обычная. Если она поддается лечению, девочка поправится.
– Это не Угасание, – с трудом прошептала Камала, выйдя из транса.
Пусть мать пока утешится этим. Та разрыдалась – то ли от благодарности, то ли от страха. Магистр, едва не сгубивший себя самого, – зрелище, должно быть, не из приятных.
Теперь она всматривалась в плоть девочки, ища причину болезни. Камала не была сильна в лекарском ремесле, но основы ей Итанус все же преподал. В этом случае особого мастерства и не требовалось. Дело было не в нарушении равновесия телесных жидкостей, которое способен обнаружить только опытный врач, – виновником оказался обыкновенный кишечный червь. Впрочем, слово «обыкновенный» вряд ли подходило к нему. Во много раз длинней самой девочки, он свернулся клубком у нее внутри, питался ее соками и рос, пока ребенок медленно умирал от истощения.
Странно, что лекарские зелья не изгнали его. Камала видела в нем следы ядов, но он, как видно, слишком разросся, чтобы поддаться умеренным дозам, а усиленное количество снадобья могло бы убить заодно и больную. Лекарства помешали паразиту отложить яйца, но именно поэтому о его существовании никто не догадывался.
Камала прожгла мерзкую тварь от головы до хвоста волной раскаленной магии. Девочка закричала и скорчилась. Ничего. С ней от этого дурного не случится. Со временем остатки сожженного паразита выйдут из нее сами собой, и она начнет выздоравливать.
Убедившись, что дело сделано, Камала вернулась в себя. После битвы за консорта она взмокла и чувствовала ломоту во всем теле. Небольшим количеством атры она очистила и просушила свою кожу, но одежду оставила в прежнем виде.
– Я убил мерзость, из-за которой страдал твой ребенок, – сказала она, стараясь не смотреть в глаза матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
«Как ты поступишь, поняв, что умираешь? Смиришься с неизбежным, как все прочие смертные и все настоящие ведьмы, и умрешь достойно? Поднимешь хулу на богов, создавших тебя женщиной и тем отрезавших тебе путь к спасению? Проклянешь магистров, не сумевших тебе помочь?»
В любом случае ее смерть положит конец эпохе, которую он, Коливар, будет оплакивать.
Он снова лег, зарывшись лицом в ее косы, и дал прохладному бризу убаюкать себя.
Глава 24
Камала могла бы не воровать эту сохнущую на веревке шерстяную рубаху. Могла бы наколдовать себе что-нибудь не хуже.
Но роль воровки была ей знакома лучше, чем роль колдуньи. Смерть магистра со шрамом до сих пор преследовала ее. Ей снова и снова снилось, как он падает, как наполняются ужасом его глаза. Она чувствовала на губах его отчаяние, когда он осознавал, что магия, в которой он сейчас нуждался, как никогда, изменила ему.
Он ударялся оземь, и она просыпалась, дрожа всем телом.
Воровство, если вести себя осторожно, обходится гораздо дешевле. Она подрастеряла навыки, пока жила у Итануса, но недаром же говорят, что конокрадству, как и умению ездить верхом, разучиться нельзя. Всего одна ночь, проведенная под бельевыми веревками, снабдила ее крестьянской одежей – мужской, разумеется. Одинокой женщине на большой дороге лучше не появляться, да и в других местах тоже.
Изодрав эту последнюю рубашку на полосы, Камала перебинтовала себе грудь, волосы убрала под шапку и стала невзрачным пареньком в чиненой-перечиненной одежонке. Ей посчастливилось найти нож, воткнутый кем-то в поваленное дерево, а с подоконника она стащила остывавшую там ковригу. Хлеб показался ей вкуснее всех яств, что подавались в башне Саврези. Славная пища. Честно смолот, честно испечен, честно украден.
Магией она не пользовалась. Совсем. При одной мысли об этом ее кожа покрывалась мурашками. Любое чары способны снова бросить ее во мрак, и она умрет, если не найдет другого консорта. Итанус заверил ее, что после Первого Перехода это происходит как бы само собой – всякий магистр, не имеющий нужной для этого силы воли, не выжил бы в самом начале, – но в глубине души Камалы, там, где тараканами копошатся всякие страхи, таилось сомнение. Повторные Переходы, говорил Итанус, совершаются быстро и безболезненно по сравнению с первым. Но разве сам он не бросил пост королевского советника после того, что ему пришлось пережить? Разве не внушал ей, что лучше не доводить до Перехода, будучи окруженным врагами… и не добавлял, что выбрать удачное время почти невозможно?
Теперь она поняла это на собственном опыте – так, как никогда не усвоила бы с чужих слов. Переход по природе своей застает магистра в миг, когда тот нуждается в Силе больше всего. Чем сильнее нужда, чем больше расходуется атра, тем больше риск, что консорт иссякнет именно в это мгновение, оставив магистра беспомощным.
Она снова вздрогнула, вспомнив ужас в глазах падающего магистра.
Неудивительно, что многие чародеи распоряжаются атрой, будто скупцы. Неудивительно, что они ищут себе смертных покровителей, чтобы те обеспечивали их повседневные нужды в обмен на весьма экономные чары. Приворотное зелье для короля, который в награду выстроит тебе замок, требует куда меньших усилий, чем самостоятельная постройка такого замка… а значит, и риска меньше. Есть такие магистры, которые и вовсе живут отшельниками вне населенных человеком земель. Итанус тоже когда-то выбрал такую долю. Они меняют власть на покой и доят своих консортов нежно, мало-помалу… не потому, что дорожат их жизнью, а потому, что тщательно выбирают время для их умирания.
Слишком о многом надо подумать, слишком со многим освоиться. Проще пока не чародействовать и тем обойти этот опасный вопрос.
Подогнав по себе новую одежду, поглядевшись в пруд и оставшись довольна увиденным, она забралась в груженную тюками шерсти повозку – возница был сильно пьян и ничего не заметил. Расположившись на мягком, пахнущем овцами грузе не хуже, чем восточный паша на шелковых подушках, она доела краденый хлеб.
«А ведь и ты могла бы стать богатой, – вспомнилось ей. – Могла бы стать кем угодно, если б не боялась расходовать Силу».
Но об этом ей сейчас не хотелось думать. Хорошо бы отдохнуть, не засыпая, чтобы ничего не приснилось.
– Говорят, это Угасание.
Голос достиг ее слуха сквозь рыночный гам, и она замерла, отыскивая, от кого он исходит.
Повозка привезла ее на маленькую, но людную площадь, служившую, видимо, рынком для всех окрестных селений. Но как называется этот городок? Вопреки благим намерениям она проспала всю дорогу – попробуй теперь разберись, как долго они ехали и сколько раз поворачивали. Она едва успела незаметно вылезти из телеги.
Немного магии, и ты будешь знать, где находишься, – прошептал внутренний голос, но Камала не вняла ему.
Ее привлекло кое-что поважнее – слова, долетевшие до нее по теплому воздуху, точно ей и предназначались. Взгляд Камалы упал на двух женщин, одетых в грубую, но добротную шерсть, – они стояли у тележки фруктовщика. Голос одной из них походил на тот, что она слышала раньше, но речь ее Камала разбирала теперь с пятого на десятое. Девушка стала пробираться в ту сторону. Немного магии, и тебя никто не увидит, – прошептал тот же надоеда внутри. Камала насторожила слух, вылавливая их разговор среди общего шума.
– Ни один лекарь ей не может помочь, – говорила одна, бледная, с осунувшимся от горя лицом. – А дерут они за свои показные старания будь здоров.
– Толку-то, – отвечала другая. – Точно они из собственной задницы эти зелья цедят.
– Вот-вот. От последнего ей только хуже сделалось.
– А ведьм ты не пробовала?
До Камалы донесся тяжкий вздох.
– У нас столько денег нету, сколько они хотят. За жизнь платить надо, говорят они. И потом, если это Угасание, что они могут?
У Камалы часто забилось сердце. Угасание. Значит, та, о ком они говорят, консорт одного из магистров – быть может, ее консорт? Здравый смысл подсказывал, что вероятность этого очень мала… но в мире не так уж много магистров. Ничего невозможного тут нет.
Каково это – заглянуть в глаза человека, чью атру крадешь, узнать его в лицо и по имени? Эта мысль вызывала в ней странный трепет. Итанус предостерегал ее против таких попыток, но предостережения мастера зачастую отражали его собственные слабые стороны. Если же это не ее консорт, она обретет ключ к Силе другого магистра. Этим определенно стоит заняться.
Камала, набрав воздуха, приблизилась к женщинам и стала ждать, когда те заметят ее. Они заметили, и она, стараясь говорить мальчишеским голосом, сказала:
– Простите, я ненароком услышал, о чем вы тут говорили. Я мог бы помочь.
Женщины смерили недоверчивым взглядом ее пыльную шапку и залатанную рубашку. Какой помощи можно ждать от такого оборвыша?
– Ты что, парень, снадобьями торгуешь? – спросила одна.
– Нет.
– Уж не колдун ли ты? – нахмурилась другая. Ее сомнения были понятны: человек, умеющий колдовать, мог бы одеться получше.
– У меня есть Глаз, – сказала Камала. – Я смотрю на больного и могу сказать, чем он болен. – Тут она не лгала: этим скромным даром она обладала еще до Итануса. – Порой этого бывает достаточно, чтобы оказать помощь, а если нет, я способен и на большее.
Женщины переглянулись – Камала и без магии понимала, о чем они думают. «Откуда он взялся, этот парень? Ты его знаешь?» – мысленно вопрошала одна. «Да что нам терять-то, раз все остальное не помогло», – отвечала другая.
– А что возьмешь? – резко осведомилась первая. Камала по-юношески угловато пожала плечами, порядком ослабив бинты у себя под рубашкой.
– Если найдется у вас еда и постель, то и довольно. Я не беру с людей плату за то, чем меня одарили боги. – Она старалась говорить небрежно, как будто ей все равно, но сердце у нее колотилось. Если она будет настаивать, женщины ей не поверят.
Те опять обменялись взглядом. Одна все еще сомневалась, но глаза другой, снедаемой горем, говорили: «Попытаемся, хуже не будет».
– Как звать тебя, мальчик?
– Ковен. – Это имя первым пришло ей в голову. Так звали ее брата, и она выговорила его со спазмом в горле.
– Ладно, Ковен. Я Эрда, а это Сигурра. Испытаем твой Глаз. Не хочу отвергать надежду, хотя бы и самую малую. Может, боги даруют тебе милость, в которой отказали другим.
Эрда жила за добрую милю от города – немалый конец в такой душный день. Самые тяжелые покупки Камала, как и пристало мужчине, взвалила себе на плечи. Спина у нее разламывалась (магия преотлично бы ее выручила), но она так волновалась, что почти не страдала. Неужели она скоро увидит источник всей своей Силы? Или не своей, а какого-то другого магистра?
Наконец показалась бревенчатая хижина с хлевом и огородом. Эрда ввела Камалу в единственную жилую комнату с каменным очагом посередине. Окошки, прорубленные так, чтобы не пускать в дом зимний холод, летом плохо помогали от духоты, и в спертом воздухе висел тяжелый смрад болезни. Откуда он берется, было ясно без всяких чар. В нишах по стенам стояли кровати с веревочными сетками, и на одной лежала маленькая фигурка, закутанная в одеяла, будто зимой.
«С потом всякая хворь выходит», – говорила когда-то мать. Брата это не спасло, вряд ли и здесь поможет.
– Вот она, да смилуются над ней боги. – Эрда поставила корзину на грубо сколоченный стол и осенила себя священным знамением.
Камала скинула на пол собственную ношу.
– Давно ли она болеет?
– С конца зимы… хотя первых признаков мы могли не заметить. Сперва-то думали, обойдется. Но с месяц тому она вовсе слегла, а теперь уж и на горшок не встает. – Камала впервые увидела в глазах Эрды не подозрение и даже не отчаяние, а одну только усталость. – Сделай что можешь. Все прочее я уже испробовала.
Камала, кивнув, подошла к постели – и ахнула.
Это был ребенок.
Совсем крошка, с белокурыми волосами такого цвета, который никогда не сохраняется до взрослых лет, – теперь они промокли от пота. Красивые голубые глазки смотрят безжизненно, словно она никого не видит вокруг себя. Точно фарфоровая кукла с глубоко запавшими глазами и ввалившимися щеками.
– Можешь ты ей помочь? – спросила мать, комкая в руках край передника.
Камала усмирила поднявшуюся внутри дурноту. Неужели это взаправду чей-то консорт? Может быть, ее собственный? Камалу вопреки всем правилам удручала вероятность того, что она убивает ребенка.
«Жизнь есть жизнь, – упрямо сказала она себе. – Молодой или старый, мужчина или женщина – разницы нет».
Целую вечность простояла она у кровати, глядя на девочку, и лишь потом легонько дотронулась до ее личика. Дрожь пронизала Камалу, когда ее палец лег на бледную щечку. Должна ли она почувствовать приток Силы, прикоснувшись вот так к своему консорту? Или передача атры происходит тайно и неподвластна ощущениям плоти? Если она заглянет магическим путем в душу девочки, не лишит ли это ребенка последних жизненных сил? «Что ты испытываешь, видя, как угасает душевный огонь твоего консорта, а его маленькое тельце тем временем остывает в твоих руках?»
Старуха держит морщинистыми руками брата Камалы, что-то тихо напевая ему. Обрывки колыбельных, напитанные колдовством. Ковен кричит от боли. Жар сжигает его, зеленые прыщи на лице, кажется, вот-вот прорвутся. Взгляд старухи падает на Камалу. Глаза, серые, глубоко запавшие, полны невыразимой печали. Полны покорности. «Это дитя будет стоить мне жизни», – говорят они.
– Можешь ты ей помочь?
Голос матери привел Камалу в себя. Боги, сколько же лет не вспоминала она о старой колдунье? Одно время эти глаза снились ей каждую ночь, как теперь снится магистр со шрамом. Должно быть, нет ничего ужаснее этого – знать, что умираешь, и не иметь средств спасти себя. Ведьма всю жизнь помогала другим, магистр веками заботился лишь о себе, но значило ли это что-нибудь в их последние мгновения? Когда Смерть явилась за ними, дало ли ей дело до того, как они жили?
Эта девочка совсем еще маленькая. Брат Камалы был таким же, когда заболел зеленой чумой. Мать, сидя над ним, шептала молитвы, как шептала, наверное, и эта женщина. Боги нечасто склоняют слух к материнским мольбам: Ковена они не пожалели, и эту малютку вряд ли спасут. Особенно если ее убивает не болезнь, а какой-нибудь хищный магистр.
«Ты знаешь, зачем пришла сюда, – чего же ты медлишь?»
Медленно, осторожно Камала разжала тиски, в которых держала свою колдовскую Силу. От тихого стона ребенка у нее дрогнуло сердце. Если девочка в самом деле ее консорт, почувствует ли она, что кто-то пьет из нее жизнь? Испытает ли бессознательный ужас, как зверек, на которого падает тень хищной птицы? Камале сделалось тошно. Она успела свыкнуться с мыслью, что питается чужой жизнью, но мучить ребенка – нечто совсем другое.
Как только она об этом подумала, душу ее опахнуло холодом, в глазах потемнело, ледяные обручи сдавили грудь. В этот жуткий миг она ощутила, как под ногами разверзлась бездна, ощутила прикосновение великого Ничто, которое поглотит ее, если связь между ней и консортом порвется. Слишком поздно она поняла свою ошибку. «Не все ли равно, кто твой консорт – ребенок, калека, другое достойное жалости существо? Его посылают тебе боги, и нечего спорить с ними». Так говорила она себе, но одних слов теперь было мало. Заледеневшие легкие отказывались дышать. Она упала на колени, хижина завертелась перед ней колесом. Драгоценная связь трещала, как гнилая веревка, – чем больше Камала думала о ней, тем быстрее она распадалась.
«НЕТ! – вскричала она безмолвно, не в силах издать ни звука. Черные пятна перед глазами сливались в сплошную чернильную лужу. – Я НЕ ЖЕЛАЮ УМИРАТЬ ИЗ-ЗА ТЕБЯ!»
Собрав последние силы, она представила себе, как держит на руках маленького ребенка… представила, как отрывает ему голову, как кровь бьет фонтаном из тонкой шейки. Она вскидывает руки – в одной, точно талисман, голова, в другой безголовое тельце – и поливает себя этой кровью.
«НЕ ЖЕЛАЮ УМИРАТЬ ИЗ-ЗА КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО!»
Когда кровь воображаемого ребенка промочила ей волосы и одежду, в ее жилы как будто вернулось живительное тепло. Она ощутила кровь на губах и наконец-то втянула в легкие воздух. Ледяные обручи, сдавившие грудь, лопнули и отвалились. Она снова могла дышать, сердце билось по-прежнему. Черные пятна растаяли, комната перестала кружиться.
Вся дрожа, она укрыла лицо в ладонях, сосредоточившись на одном – дышать, жить.
– Что с тобой? – Мать, Эрда, стояла рядом с ней на коленях. – Ты увидел что-то в девочке? Говори же!
– Нет, ничего. Сейчас. – «Я позволила себе забыть, кто я есть, и едва не поплатилась за это».
Женщина, поняв, что расспросами ничего не добьется, отстала. Камала порадовалась этому – ей сейчас было не до того.
Черпая силу у своего консорта, она заглянула в душу больного ребенка – глубоко-глубоко, в то сокровенное место, откуда проистекает вся естественная жизнь. Душевный огонь девочки горел со всем жаром детства, но трепетал по краям, словно свеча на ветру. Ничей она не консорт, и болезнь у нее самая обычная. Если она поддается лечению, девочка поправится.
– Это не Угасание, – с трудом прошептала Камала, выйдя из транса.
Пусть мать пока утешится этим. Та разрыдалась – то ли от благодарности, то ли от страха. Магистр, едва не сгубивший себя самого, – зрелище, должно быть, не из приятных.
Теперь она всматривалась в плоть девочки, ища причину болезни. Камала не была сильна в лекарском ремесле, но основы ей Итанус все же преподал. В этом случае особого мастерства и не требовалось. Дело было не в нарушении равновесия телесных жидкостей, которое способен обнаружить только опытный врач, – виновником оказался обыкновенный кишечный червь. Впрочем, слово «обыкновенный» вряд ли подходило к нему. Во много раз длинней самой девочки, он свернулся клубком у нее внутри, питался ее соками и рос, пока ребенок медленно умирал от истощения.
Странно, что лекарские зелья не изгнали его. Камала видела в нем следы ядов, но он, как видно, слишком разросся, чтобы поддаться умеренным дозам, а усиленное количество снадобья могло бы убить заодно и больную. Лекарства помешали паразиту отложить яйца, но именно поэтому о его существовании никто не догадывался.
Камала прожгла мерзкую тварь от головы до хвоста волной раскаленной магии. Девочка закричала и скорчилась. Ничего. С ней от этого дурного не случится. Со временем остатки сожженного паразита выйдут из нее сами собой, и она начнет выздоравливать.
Убедившись, что дело сделано, Камала вернулась в себя. После битвы за консорта она взмокла и чувствовала ломоту во всем теле. Небольшим количеством атры она очистила и просушила свою кожу, но одежду оставила в прежнем виде.
– Я убил мерзость, из-за которой страдал твой ребенок, – сказала она, стараясь не смотреть в глаза матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42