Мое колдовство не могло вызвать его. То был дух с небес, хотевший напомнить тебе о раскаянии, и я умоляю тебя: покайся и спаси свою душу от палящего огня, который пожрет ее.
– Ты подаешь мне добрый совет! – с диким хохотом воскликнул герцог. – Раскаяние. Постричься в монахи? Не так ли? Бормотать обедни и толкнуть Лукрецию в объятья первого встречного нищего, который приглянется ей, – пожалуй сумасбродного молодого англичанина или бесчувственного шпиона из Феррары? Вздор! Разве ты забыл, что сам же показывал мне потомство Лукреции в виде венценосцев и с крестами, перед которыми меркли короны цезарей?
– Помню, – простонал чародей.
– Ну, значит, ты получил мой ответ, – задыхаясь произнес Цезарь. – Но дай мне испытать еще раз силу твоего могущественного искусства. Прикажи своим духам показать мне образ мужчины, которого Лукреция любит или должна любить, чтобы мы, повинуясь воле духов, не ошиблись в ее женихе.
– Это напрасно! Злые духи утомлены и не захотят больше повиноваться моей ворожбе, – ответил Савватий, медленно выпрямляясь и осматриваясь вокруг с нервным содроганием.
Иоаннит впервые заметил удивительную перемену в голосе колдуна. Этот голос стал теперь сильным, печальным, благозвучным и поразительно напоминал голос отца Бруно.
– А я говорю тебе, что они согласятся! Произнеси слово заклинания! – с безумной торопливостью настаивал Цезарь. – Спроси только, не иоаннитский ли это рыцарь. Но нет, этого не может быть! Разве не пыталась Лукреция отравить его в день турнира?
– Нет, я могу доказать тебе противное, – воскликнул Савватий. – Я сам приготовил напиток для одного соперника, хотевшего навлечь на него позор в тот злополучный день. Но не принуждай меня! Раздраженные духи послушаются только тех слов, которые поколеблют гору над нашими головами.
– Можешь поколебать весь мир, если желаешь, только удовлетвори меня! – воскликнул Цезарь.
– Хорошо, я сделаю, что могу, но, думаю, духи не послушаются, – и Савватий начал произносить свои заклинания, но слабым голосом и с видимой неохотой.
Альфонсо находился в не менее мучительном беспокойстве, чем герцог. В своем нетерпении, забыв всякую осторожность, он вышел из своего убежища, чтобы посмотреть, что будет. Хотя в пещере было совершенно темно и пламя под жаровней отбрасывало лишь небольшой круг света, в котором виднелась согбенная фигура колдуна да горели в багровом отблеске край одежды Цезаря и кончик его султана из перьев, однако, на беду, огонь внезапно вспыхнул и отбросил яркий отблеск на иоаннита. Еврейки, в страхе отвернувшиеся от призрака, пронзительно вскрикнули, а Цезарь и чародей в испуге оглянулись назад и на одно мгновение ясно увидали Альфонсо, прежде чем он успел спрятаться. Рыцарь вспоминал потом, что Цезарь кивнул ему с удовольствием и насмешкой, как будто узнал его, а Савватий, застонав от страха, рухнул наземь без чувств.
Иоаннит напряженно прислушивался с минуту, убедился, что испуганные зрители приняли его за привидение, а затем увидел, что Цезарь вступил в круг колдуна и приподнял его, но с возгласом, скорее отзывавшимся презрением, чем жалостью.
– Мигуэлото, – сказал он вдруг под влиянием какой-то новой мысли, мелькнувшей у него в голове, – ведь мы почти не видели сегодня ночью лица дона Савватия. Я хочу хорошенько рассмотреть его. – С этими словами он разрезал кинжалом пояс монашеской рясы, откинул капюшон и внезапно воскликнул:
– Отец Бруно!
От изумления все точно окаменели. Наконец, Цезарь разразился диким хохотом и, хватая каталонца за грудь, крикнул:
– Мигуэлото, тешится ли над нами нечистый, или ты – изменник?
– Это – несомненно монах Бруно Ланфранки, но я не знаю, каким чудом ускользнул он из крепости Святого Ангела, – ответил Мигуэлото.
– Мы узнаем это, когда увидим, каким образом он туда вернется, – задумчиво промолвил Цезарь, – но ведь монах давно уже слыл чародеем! У меня порою мелькало подозрение относительно его и теперь мне припомнилось все это. Смотрите, не смейте проговориться, что я видел его. Загаси огонь, Мигуэлото. Обманщик должен вывести нас из этого лабиринта, иначе нам пришлось бы долго ждать другого проводника.
Сильные подергивания членов колдуна доказывали, что он очнулся от беспамятства. Цезарь опрокинул жаровню, так, что последнее мерцание света угасло, а потом поднял дона Савватия с земли. После кратких переговоров тот принялся шарить впотьмах, отыскивая свои книги и принадлежности чародейства, а затем, собрав их, принял на себя роль проводника, и вся достойная компания последовала за ним по пятам.
Когда гул их шагов совершенно замер вдалеке, Альфонсо опомнился, собрался с мыслями и стал думать о собственном положении. Итак, Лукреция невиновна ни в одном из возведенных на нее обвинений! С минуту все душевные силы Альфонсо были поглощены этим блаженным сознанием. Но тотчас у него мелькнула мысль, что ведь Лукреция – возлюбленная Реджинальда, и это мгновенно отогнало весь поток блаженных чувств. Однако, затем ему вспомнились прежняя любовь Лукреции к нему и блестящие обещания, связанные с его браком с нею. Он кинулся вон из своего убежища, точно в надежде, что еще не поздно вырвать Лукрецию из объятий ее соперника, избавить от неслыханного позора и, лишь спустившись на пол подземной часовни, спохватился, что забыл о шелковом клубке. Он потерял его, поспешно прячась от взоров чародея.
Вне себя от испуга Альфонсо поспешно поднялся опять в опустошенный склеп над входом и стал тщательно шарить в потемках по всем углам, но все поиски были напрасны. Наконец, ему пришло в голову, что клубок упал в пещеру, и он долго отыскивал его там, бродя ощупью во мраке. Вспомнив о жаровне, он с трудом добрался до места, где происходила ворожба, но Цезарь так основательно затушил огонь, что в золе не нашлось даже искры.
После новой неудачи Альфонсо пытался уверить себя, что сумеет без труда найти дорогу, по которой пришел сюда, и пошел, как ему казалось, по направлению вперед, но подземная галерея внезапно сузилась до размеров трещины, в которой было можно продвигаться дальше, лишь с усилием протискиваясь между стен, а этого, насколько помнил Альфонсо, не встречалось ему по пути в пещеру. Все тревоги стушевались теперь перед убийственной мыслью, что он, пожалуй, безвозвратно погиб в этом темном лабиринте. Вернувшись опять назад, он принялся громко взывать о помощи, но только страшное эхо отзывалось на его зов в этом городе мертвых.
Альфонсо по-прежнему находился в широком пространстве и, хотя не мог различить в густом мраке ни одного предмета, однако, у него блеснула мысль, что, если бы найти ощупью вход, приведший его в пещеру, то было бы не трудно отыскать и клубок, который, конечно, откатился недалеко от того места. Он совсем не отдавал себе отчета в том, сколько времени провел он в этих поисках, но убедился, что попал в одну из длинных подземных галерей. Тут ему припомнилось, что Бембо читал в одной старинной книге, будто бы эти ходы простираются до самой Остии и до такой степени перепутываются под землею, что едва ли возможно напасть в них на настоящую дорогу.
В приливе отчаяния Альфонсо схватился за свой кинжал, желая убедиться, что у него осталось еще средство избегнуть страшной участи, на которую он был обречен в этом лабиринте. Однако, минуту спустя он ободрился и стал пробираться наудачу вперед, рассчитывая, что если идти все прямо, то перед ним должен открыться выход из подземелья. Эта надежда подкреплялась еще тем, что подземная галерея заметно шла кверху, как будто обещая вывести заблудившегося на поверхность земли. Но вдруг он наткнулся на скалу, совершенно преградившую ему путь.
Несколько мгновений Альфонсо старался уверить себя, что все виденное и слышанное им было только сном. Он даже громко рассмеялся при мысли, что мог пойти на подобный риск, положившись на сомнительные уверения Фиаммы, возлюбленной Цезаря Борджиа, и убедил себя, что сам вложил в уста призрака Цезаря подозрение, давно таившееся у него в душе. Страшный пришелец из неведомого мира, принявший облик несчастного герцога Гандийского, конечно, также мог быть лишь порождением фантазии. Превращение колдуна в монаха являлось несомненно, плодом сонной грезы, так же, как и необъяснимое исчезновение Фиаммы с арены действия, где она играла важную роль, и все подробности ворожбы, появление ведьм в бурном вихре, демоны и ухмыляющиеся призраки. Однако, вскоре мысль о сне отпала, и Альфонсо пришел в сознание действительности окружавших его ужасов. Телесные и духовные силы покинули иоаннита при этом открытии. Мысли вихрем кружились у него в голове, сердце стучало, как молот, пот крупными каплями выступил на лбу, и он шатаясь, удалился на несколько шагов от каменной стены. Сделав отчаянное усилие воли, он оправился от слабости и попытался продолжать свой путь назад, как вдруг его заставили остановиться оглушительный треск и грохот посыпавшихся кругом каменных обломков и песка. Земля словно опустилась под ним и, потеряв сознание, он в глубоком обмороке упал на каменистый грунт.
Альфонсо не отдавал себе отчета, сколько времени пролежал он таким образом, но, наконец, очнулся с онемевшими членами, томимый жгучей жаждой. Его язык и горло были покрыты густым налетом пыли, и он не сразу опомнился, после чего с трудом поднялся и растерянно уставился взором в темноту. Сначала ему померещилось, будто он смертельно ранен на поединке с Лебофором и делает последнее усилие, чтобы вырвать Лукрецию из объятий соперника, но, когда действительность предстала перед ним в смутных образах, он снова лег на землю, стараясь успокоить себя мыслью, что его по-прежнему преследует страшный сон. Обломки камней, на которых он лежал, и отвратительное зловоние, доносившееся издали, помешало ему забыться. Когда же сознание окончательно вернулось к рыцарю, он чуть не сошел с ума. Однако, врожденное мужество и чувство самосохранения оживили его угасавшие силы. Вдобавок, у него мелькнула спасительная мысль: ему ясно представился обидный контраст между его положением и положением Реджинальда. Тогда как ему угрожала жестокая участь безвестно погибнуть под землею, его соперник упивался радостью и торжеством. Безумная жажда мести вернула силы Альфонсо и он стал усердно продвигаться ощупью вперед, чтобы найти обратный путь. Но вдруг он наткнулся на неожиданное препятствие в виде груды камней, которые осыпались под его руками. Он припомнил оглушительный грохот подземного обвала, предшествовавший его обмороку, и еще неизведанный ужас овладел им при мысли, что обрушившиеся позади него скалы навсегда преградили ему выход. Каждое усилие, которое он делал, подтверждало это догадку. Тогда Альфонсо крикнул так громко, что его голос, казалось, должен был проникнуть сквозь расселины скал и дойти до чьего-либо слуха. Однако, никто не откликнулся. Тогда Альфонсо, немного помолчав, снова повторил свой зов, а затем стал горячо молиться, чтобы Провидение умилосердилось над ним или поразило его мгновенной смертью. Увы! Лишь глухое эхо отзывалось ему в вышине.
Тут Альфонсо вспомнил, что ведь некоторые пещеры были очень высоки, а в подземных галереях зияли трещины, и у него мелькнула надежда выбраться из темной западни. Он поднял руки и, хотя не нащупал ими свода над своей головой, все же выпрямился, прижимаясь к тесным стенам. Вдруг, вне себя от восторга, он почувствовал, что трещина, в которой он пробирался, постепенно расширялась, и наконец его могучая грудь могла свободно вздохнуть. Он стал подниматься дальше, упираясь спиною и ногами в стены, и через несколько мгновений его нога нащупала острые края пещеры. С невыразимым облегчением он спрыгнул в открытое пространство.
Отдохнув Альфонсо стал ощупью пробираться в темноте, все еще сознавая, что у него нет иной надежды, как высмотреть какой-нибудь выход. Рискуя в любую минуту попасть в новую ловушку, он шел вперед, понимая, что каждый шаг может привести его к гибели. Он с трудом переводил дух, воздух в подземелье был спертым и тяжелым. Но он преодолевал изнеможение и страх, спеша дальше, пока, наконец, измученный и усталый, остановился на минуту отдохнуть.
Внезапно до его слуха донесся собачий лай. В приливе сил Альфонсо кинулся вперед, по возможности в том направлении, откуда слышались эти дивные звуки. К счастью, собака продолжала лаять, точно почуяв приближение чужого человека. Спустя немного времени, Альфонсо заметил слабый свет, выходивший из низкого, но широкого отверстия, В некотором отдалении показались глыбы скал, облитые багровым светом, и очевидно, собачий лай доносился с той стороны. Идя дальше, иоаннит убедился, что находится в пещере. Пещера становилась все ниже и ниже, и наконец, превратилась в извилистую расселину в скале, откуда виднелся свет. Альфонсо пришлось ползти в этой трещине на руках и коленях до края обрыва и здесь перед ним открылась пещера внизу, где расположились группами спящие мужчины, а собака, потеряв надежду разбудить их своим лаем, с ворчанием смотрела наверх.
Альфонсо только хотел позвать на помощь, как на его счастье, один из прятавшихся здесь людей поднял голову и крикнул: «Куш, бестия!» Это был злобный голос бандита Джованни из катакомб.
Альфонсо понял, что ему нечего ждать хорошего от этих разбойников. Все эти люди, теперь мирно спавшие в подземелье, были вооружены самострелами кинжалами и стальными или кожаными щитами.
Конечно, было опасно отдаться в руки этих бандитов, и Альфонсо решил выждать их удаления, рассчитывая, что они поднимутся рано, чтобы отправиться на свой промысел. Он убедился, что ему не составит труда спуститься в пещеру, так как камни в стенах из песчаника образовали естественные уступы, а разбойники, несомненно, имели легкий доступ в свое укромное убежище.
Успокоенный этой надеждой, Альфонсо прилег, стараясь собраться с силами. Однако, назойливые воспоминания не давали ему забыться, а все передуманное и выстраданное им в эту ужасную ночь носилось перед его глазами в живых образах. Но все телесные страдания, вынесенные им, казались ничтожными по сравнению с душевной мукой, терзавшей его при мысли о преграде, возникшей между его любовью к Лукреции и ею самой. В его ушах все еще звучало признание Цезаря в его преступной страсти к сестре, а при этом воображение, подстрекаемое ревностью, рисовало ему сцены сладострастного торжества его юного соперника – Лебофора, и, видя перед собою точно наяву, все прелести Лукреции, он чувствовал прилив ненависти и жажду мщения англичанину.
Однако, силы Альфонсо были до такой степени истощены, что он постепенно погрузился в сон, смущаемый странными грезами, не имевшими, однако, близкой связи с его недавними страданиями. В заключение ему померещилось, будто его душа заключена в мраморную статую, лишенную способности двигаться, и навсегда обречена оставаться в этом состоянии. Когда же он, наконец, избавился от этого оцепенения и с трудом перевел дух, то заглянул во сне в какую-то пропасть, где Лукреция с Реджинальдом покоились на древней скамье, окруженной розовыми кустами, причем красавица прижималась румяной щекою к плечу рыцаря.
Наконец, он проснулся и услыхал голос разбойника Джованни, по-видимому, рассказывавшего о странном лае своей собаки в ночную пору.
– Цербер не должен ходить сегодня со мною, – сказал он. – Кажется, мой пес почуял целую стаю крыс. Меня нисколько не удивило бы, если бы они спустились со скал целыми сотнями: ведь Бог весть, что скрывается в этой зияющей пасти. Я спущу собаку с цепи и принесу ей на ужин бычье сердце.
Разбойник говорил это единственному товарищу, оставшемуся в пещере. Последний точил кинжал о свои кожаные сандалии и утвердительно кивал головой, не поднимая взора от своей работы. Альфонсо решил выждать ухода бандитов. Те действительно вскоре покинули пещеру. Но собака оставалась. Правда, она была недовольна этим и попыталась последовать за своим суровым хозяином. Однако, он гнал ее прочь и проводил назад пинками. Животное покорилось нехотя, и долго с тоскою смотрело ему вслед, пока бандит удалялся по тропинке, вероятно, ведшей из подземелья на широкий простор, а затем принялось уныло лизать себе лапы, чутко прислуживаясь временами, точно до него все еще доносился отдаленный шум шагов.
Альфонсо полагался на тонкий слух собаки и, лишь когда она безнадежно свернулась калачиком, рискнул спуститься в пещеру. При его первом движении Цербер насторожился, а едва рыцарь стал выползать из трещины скалы, разразился злобным лаем и подпрыгнул так высоко, что Альфонсо понял опасность, грозящую ему от нового противника. После неудачного прыжка собака стала карабкаться на выступы скалы, и Альфонсо, считая ее нападение в узком пространстве опасным, выполз из расселины с обнаженным кинжалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65