собака служит, а лисица с ее воровскими наклонностями досаждает ему. Попытки приручить лисицу предпринимались еще в доисторические времена, но безуспешно. Известны даже случаи спаривания собак с лисицами, о чем писал естествоиспытатель XVIII века Антонио Валлизньери.
Сегодняшний уровень развития этологии дает возможность воспользоваться следующей уловкой: оказывается, если прибегнуть к «импринтингу», то есть выращивать вместе разнополых собаку и лисицу с момента их появления на свет, то можно заставить собаку поверить в то, что она лисица, а лисицу – в то, что она собака. Но «заговорят» ли эти животные между собой? И, самое главное, поймут ли они друг друга? Появится ли у них взаимное половое влечение?
Разбору этих вопросов в книге будет отведена отдельная глава, а остальные затронут такие темы, как игра животных, их агрессивность, охота, отношение к человеку. Первая глава ответит на вопрос: с какой целью поставлен данный эксперимент? И вообще, какие условия и причины побуждают исследователя браться за тот или иной эксперимент? Современная действительность дает немало примеров, которые могут послужить отправной точкой для развития такой темы, как поведение, основанное на любознательности.
Итак, книга должна состоять из нескольких глав, посвященных отдельным вопросам этологии. Связующей нитью послужит рассказ о собаке и лисице, имеющих собственные клички. Каждая глава будет неизменно начинаться с рассказа о них, чтобы затем перейти к более общей проблематике и попытаться раскрыть специфические особенности среды обитания, которая порождает отдельные вопросы, явившиеся, кстати, причиной рассматриваемого эксперимента. Иными словами, если первые страницы каждой главы будут посвящены истории взаимоотношений собаки и лисицы, то в следующих пойдет непринужденный разговор о других животных. Автор надеется, что именно такая форма подачи материала придаст книге наибольшее разнообразие и вызовет интерес читателя.
Материал
Как уже отмечалось, в распоряжении автора имеются фотографии, иллюстрирующие все стадии эксперимента. Подразделение каждой главы на вступительную часть, где говорится непосредственно о собаке и лисице, и на рассуждения более общего свойства, охватывающие так или иначе различные аспекты этологии, может быть подкреплено соответствующими фотографиями (эксперимент) и рисунками автора (рассуждения по общим вопросам).
При желании может быть представлен и другой графический материал.
Срок исполнения
Автор может представить рукопись объемом около 120 страниц машинописного текста к осени 1975 – весне 1976 года.
В качестве второго документа сошлюсь на свою рецензию, опубликованную в «Джорнале нуово», на книгу Гуго ван Лавика «Соло». Гуго ван Лавик. Соло. – М.: Мир, 1977.
Объективное описание естественного поведения животных и наблюдения за ними без какого-либо вмешательства в их жизнь – таково кредо каждого этолога. Руководствуясь этими принципами, Гуго ван Лавик исколесил национальный парк Серенгети, следуя за гиеновыми собаками, которые охотятся стаей. Эти животные ведут групповой образ жизни, строго подчиняясь законам иерархии, устанавливающейся как среди самцов, так и среди самок. Потомство приносит, как правило, только та самка, которая занимает главенствующее положение в иерархии самок. Но по причинам, оставшимся неизвестными исследователю, дала помет одна из самок низшего ранга. Предводительница стаи вскоре передушила ее щенят. Удалось спастись лишь суке по кличке Соло (Единственная), которой пришлось затем вместе с матерью хлебнуть немало горя. Члены стаи не снабжали их пищей, а мать не могла отправиться на охоту, опасаясь, что в ее отсутствие Соло станет легкой добычей для рыскающих вокруг гиен.
Мы видим, как «объективное описание» постепенно и вопреки намерениям самого автора превращается в современную версию «гадкого утенка». Одно несчастье за другим обрушивается на щенка. А этолог тем временем продолжает бесстрастно наблюдать и описывать события, укрывшись в своем моторизованном бунгало. Но чего же медлит всемогущий человек, почему он бездействует? И наконец, когда гиены уже вот-вот разорвут на куски бедняжку Соло, – ура, появляются «наши»! Одним словом, человек берет верх над этологом, посылая к дьяволу все его принципы, решительно выжимает сцепление и врывается на своем лендровере в стаю гиен, готовых растерзать щенка. Соло попадает в лагерь, где поручается материнским заботам златокудрой жены нашего героя (Джейн Гудолл), а затем щенка оставляют на попечение другой стаи гиеновых собак.
Рассказ ван Лавика в некотором смысле безупречен, и мне представляется вполне оправданным эпизод, когда этолог не выдерживает (для того-то и существуют инфантильные сигналы), вмешивается и берет щенка под свою временную защиту. Рассказ безупречен и с точки зрения намерения автора дать строгое описание фактов без какого-либо их толкования. Но сможет ли читатель этой книги, изобилующей добрыми героями (действующими импульсивно), злодеями (не осознающими своей вины) и ковбоями на белом скакуне (лендровере), не впасть в столь презираемый этологами антропоморфизм?
На месте ван Лавика я все же дал бы кое-какие пояснения, в чем, видимо, сказывается моя склонность к дидактике. Но «Соло» – это не «Одиссея», и мы никогда не получим «руководство» к чтению подобной литературы. Если же говорить серьезно, ван Лавик написал образцовую в своем роде книгу, пусть даже несколько наивную, но несомненно честную и преисполненную самых благих намерений. Издательство «Риццоли» выпустило ее в серии книг для детей, хотя, на мой взгляд, книга рассчитана на читателя любого возраста.
Я ознакомил читателя с этой рецензией, будучи глубоко убежден, что по самой своей концепции произведение ван Лавика являет собой пример того, какой этологическая книга не должна быть и, следовало бы даже добавить, не может быть. Существуют два способа «занятия этологией», которые, по-моему, столь же различны, сколь и правомерны. А если быть более точным, то следует сказать, что существуют два различных уровня этологических исследований. Чтобы пояснить свою мысль, мне придется начать с самого начала, или, как говорили древние римляне, abovo (кстати, о яйце, а точнее о гусином яйце, речь пойдет ниже).
Заниматься этологией – это значит пытливо изучать поведение животных на основе методологии, разработанной натуралистами. Помню, как лет двадцать назад, когда я еще учился в университете, началось бурное наступление генетики. В ту пору ассоциация генетиков представляла собой своеобразную сцену, на которой выступали по-петушиному задиристые молодые ученые, поднаторевшие в английских и американских научных лабораториях. Среди них в ходу была громкая фраза, звучавшая несколько провокационно и направленная, по всей видимости, в адрес старых натуралистов-морфологов, специалистов по вопросам классификации и т. д. – одним словом, всех тех биологов, которые генетиками не являлись. Эта фраза звучала как лозунг: «Общая биология – это генетика». Несмотря на вызывающий тон, она все же заключала в себе глубочайший смысл, поскольку именно благодаря открытию генетических механизмов удалось, наконец, выяснить, как протекает эволюционный процесс, и постичь все то, без чего не может обойтись ни один современный естествоиспытатель.
И хотя «молодые львы» – эти «гении с бабочкой» (как в отместку их окрестили натуралисты из музеев и специалисты по сравнительной морфологии) – явно страдали комплексом превосходства, преподнесенный ими урок послужил выработке единого подхода к проблемам происхождения и развития жизни, которые теперь целиком рассматриваются в едином эволюционном ключе, а именно: живые организмы таковы, каковыми они являются на всех уровнях физиологических структур, систем и способов поведения, и стали таковыми в результате естественного отбора, то есть под воздействием окружающей среды. Итак, животные таковы, каковы они есть, и ведут они себя адекватно тому, как приспособились (а вернее, приспосабливались) в ходе эволюции к данной среде обитания. Их строение и поведение явились для них своеобразным «свидетельством» на выживание. Поэтому, чтобы понять поведение животных, необходимо изучать их в естественных условиях, и эту непреложную истину нам надлежит раскрыть.
Таков первый уровень этологических исследований, то есть наблюдения и описание поведения животных в естественных условиях. Построение этограмм и выявление всего арсенала естественных повадок – таковы необходимые отправные моменты при изучении любого животного. По этому принципу действовал Гуго ван Лавик, так поступают и многие другие этологи. Таковы характерные особенности данного уровня этологических исследований, таковы первоначальные требования, выдвигаемые молодой наукой.
Но круг интересов натуралиста этим не ограничивается. Ведь без экспериментирования нельзя установить, что же на самом деле движет поведением животного. Можно лишь выявить отдельные механизмы, связывающие поведение животного с особенностями его строения, которые наложили на него свой отпечаток и обусловливают некоторые его поступки. Еще на заре этологии ее основоположник взялся «высиживать» яйцо, из которого вылупилась гусыня Мартина. Старина Лоренц тем самым показал нам, что этология тоже может экспериментировать (а не является ли это ее долгом?). Она должна ставить опыты, чтобы утолить собственную жажду знаний и расширить границы познанного.
Правда, жажда знаний свойственна всем исследователям (вероятно, даже всем людям), и к этому вопросу мы еще вернемся. Здесь мне хотелось бы прежде всего подчеркнуть, что именно благодаря эксперименту Конрад Лоренц открыл явление импринтинга, то есть понял, что гуси отнюдь не наделены врожденной способностью распознавать представителей своего вида, а должны обрести эту способность на собственном опыте в самом раннем возрасте. Гусыня Мартина, считавшая ученого своей матерью, явилась первым подопытным животным в эксперименте, который дал толчок целому ряду исследований, привел к дальнейшим открытиям и породил в науке множество новых понятий. Нам стало известно неизмеримо больше о взаимоотношениях особей в сообществах многих видов животных, включая человека. Но наиболее ценно то, что мы теперь в состоянии дать более точное объяснение поведению изучаемых видов животных и отличать при этом (о чем речь пойдет ниже) признаки врожденные от тех, которые привиты позже или приобретены в результате импринтинга.
Одним словом, смысл предыдущих рассуждений сводится к тому, что этология включает в себя как наблюдение и описание поведения животных в естественной среде, так и экспериментирование в лабораторных условиях. Важно также, чтобы исследователь постоянно помнил о специфике естественной среды обитания данного вида и чтобы экспериментальные данные, полученные аналитическим путем, всегда сверялись с результатами наблюдений над животными в их собственном мире. Этим и отличается работа этолога от работы психолога-исследователя, который не является натуралистом в полном смысле слова, ибо экспериментирует исключительно в условиях лаборатории и поэтому нередко дает нам искаженное представление о животном – объекте его изысканий.
Таким образом, постановка эксперимента на собаке и лисице объясняется тем интересом, который представляет промежуточная, то есть аналитическая, стадия исследования. В процессе обсуждения нашего эксперимента попытаюсь делать ссылки на ту необычную среду обитания, каковой являются для собаки домашние условия. Кроме того, я постараюсь увязывать свои изыскания с другими экспериментами и другими данными, чтобы в результате возникла некая сеть, сплетенная из уже известных нам фактов и тех вопросов, которые порождены столь незначительным на первый взгляд событием, каковым является странная встреча собаки и лисицы.
А теперь коснемся вкратце вопроса о любознательности. Это необходимо, чтобы дать концовку вступительной главе и пояснить смысл самой книги. Любознательность – движущая пружина исследования. Все животные, в большей или меньшей степени, занимаются исследовательской деятельностью. У меня сразу же встает перед глазами картина поведения мыши, оказавшейся в незнакомой обстановке. Каждый из вас может проделать этот простейший опыт, купив белую мышку и приучив ее жить в ящичке. После того как животное окончательно освоится, устроив себе норку и выбрав место для отправления естественных надобностей, – одним словом, будет чувствовать себя как дома, – откройте его темницу. По своей натуре мыши крайне любопытны, но всегда испытывают страх перед неизведанным. Если вы тихонечко откроете ящичек и притаитесь в укромном месте, то вскоре увидите, как мышка осторожно выйдет из своего убежища и, проделав несколько торопливых шажков, вновь юркнет в ящичек. Второй ее выход будет более продолжительным, но не намного. В следующий раз мышка еще дальше отдалится от норки… Кажется, будто мышь привязана к своей норе невидимой резинкой-страхом. Стоит ей поближе познакомиться с окружением, как резинка-страх начинает все более растягиваться, и любопытство животного удовлетворяется полнее. Итак, делая короткие вылазки из своего надежного укрытия на все большие расстояния, мышь постепенно осваивается с обстановкой.
Вряд ли существуют животные совсем не любопытные. Любопытство, уравновешиваемое осторожностью во избежание излишнего риска, помогает животным осваиваться в новой обстановке, узнавать ее с самых разных сторон. Исследовательская жилка особенно развита у молодых животных, которым надлежит обеспечить себя местожительством, где можно было бы расти, взрослеть и размножаться. Вместе с тем им свойственна и тяга к игре. Совместные игры молодняка помогают усваивать повадки взрослых и одновременно способствуют выработке охотничьих навыков. Порой невозможно провести четкую грань между игрой и поиском нового. Когда молодые животные резвятся (а игра, как известно, – занятие самопоощряемое, поскольку играющий получает в награду удовольствие), они осваиваются в окружающей среде, отыскивают новые источники пропитания, а иногда, вероятно, находят новые решения извечных жизненных проблем.
Диаграмма зависимости между страхом и любопытством: чем меньше мышь боится, тем больше познает.
Однако стремление к игре и поиску присуще не только молодняку. Все виды семейства псовых склонны к игре даже во взрослом состоянии; то же самое можно сказать и о человеке. Но если псовые играют в силу причин, вытекающих из группового образа жизни, то человеком в игре движут совершенно иные побудительные мотивы, а именно его стремление к созданию материальной культуры. В одной из своих книг, вышедшей недавно под названием «Культурное животное» («L’animale culturale»), я попытался раскрыть те первоначальные истоки, которые на заре существования нашего вида породили в нас характерную особенность создавать и передавать из поколения в поколение материальную культуру. Как все приматы (я бы даже сказал, значительно сильнее других приматов), человек способен к восприятию влияния со стороны представителей собственного вида, то есть он может передавать и принимать новые знания и открытия; сильнейшим подспорьем в этом ему служат его удивительные способы общения, которые настолько пластичны и послушны, что выражают тончайшие оттенки его мыслей.
Но, самое главное, человек способен изобретать. Его созидательная деятельность, внутренний позыв создавать материальные ценности, чтобы затем передать их другим, его постоянное стремление к прогрессу – все это порождено его любознательностью. А любознательность проявляется вкупе с игрой. Ведь открытия совершаются именно тогда, когда исследуется что-то неизведанное, а не в поисках чего-то определенного, житейски необходимого. (В этом смысле охотник, ищущий добычу, ничего не исследует.) Поиски неизведанного приносят радость и увлекают исследователя подобно игре. Преимущество такой созидательной исследовательской деятельности в том, что взрослый человек (по крайней мере, некоторые люди) сохраняет способность по-детски увлекаться и отдаваться поиску и игре с той же непосредственностью, какая свойственна молодым.
Я не собираюсь утверждать, что все исследователи охвачены этим естественным внутренним порывом, но, безусловно, многие и, пожалуй, лучшие из них. Для таких людей труд никогда не бывает в тягость; как правило, они не имеют хобби (поскольку работа – их постоянное хобби) и настолько увлечены своим делом, что их с трудом удается оторвать от неуловимых полетов мысли, когда они находятся во власти «игры в знание».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Сегодняшний уровень развития этологии дает возможность воспользоваться следующей уловкой: оказывается, если прибегнуть к «импринтингу», то есть выращивать вместе разнополых собаку и лисицу с момента их появления на свет, то можно заставить собаку поверить в то, что она лисица, а лисицу – в то, что она собака. Но «заговорят» ли эти животные между собой? И, самое главное, поймут ли они друг друга? Появится ли у них взаимное половое влечение?
Разбору этих вопросов в книге будет отведена отдельная глава, а остальные затронут такие темы, как игра животных, их агрессивность, охота, отношение к человеку. Первая глава ответит на вопрос: с какой целью поставлен данный эксперимент? И вообще, какие условия и причины побуждают исследователя браться за тот или иной эксперимент? Современная действительность дает немало примеров, которые могут послужить отправной точкой для развития такой темы, как поведение, основанное на любознательности.
Итак, книга должна состоять из нескольких глав, посвященных отдельным вопросам этологии. Связующей нитью послужит рассказ о собаке и лисице, имеющих собственные клички. Каждая глава будет неизменно начинаться с рассказа о них, чтобы затем перейти к более общей проблематике и попытаться раскрыть специфические особенности среды обитания, которая порождает отдельные вопросы, явившиеся, кстати, причиной рассматриваемого эксперимента. Иными словами, если первые страницы каждой главы будут посвящены истории взаимоотношений собаки и лисицы, то в следующих пойдет непринужденный разговор о других животных. Автор надеется, что именно такая форма подачи материала придаст книге наибольшее разнообразие и вызовет интерес читателя.
Материал
Как уже отмечалось, в распоряжении автора имеются фотографии, иллюстрирующие все стадии эксперимента. Подразделение каждой главы на вступительную часть, где говорится непосредственно о собаке и лисице, и на рассуждения более общего свойства, охватывающие так или иначе различные аспекты этологии, может быть подкреплено соответствующими фотографиями (эксперимент) и рисунками автора (рассуждения по общим вопросам).
При желании может быть представлен и другой графический материал.
Срок исполнения
Автор может представить рукопись объемом около 120 страниц машинописного текста к осени 1975 – весне 1976 года.
В качестве второго документа сошлюсь на свою рецензию, опубликованную в «Джорнале нуово», на книгу Гуго ван Лавика «Соло». Гуго ван Лавик. Соло. – М.: Мир, 1977.
Объективное описание естественного поведения животных и наблюдения за ними без какого-либо вмешательства в их жизнь – таково кредо каждого этолога. Руководствуясь этими принципами, Гуго ван Лавик исколесил национальный парк Серенгети, следуя за гиеновыми собаками, которые охотятся стаей. Эти животные ведут групповой образ жизни, строго подчиняясь законам иерархии, устанавливающейся как среди самцов, так и среди самок. Потомство приносит, как правило, только та самка, которая занимает главенствующее положение в иерархии самок. Но по причинам, оставшимся неизвестными исследователю, дала помет одна из самок низшего ранга. Предводительница стаи вскоре передушила ее щенят. Удалось спастись лишь суке по кличке Соло (Единственная), которой пришлось затем вместе с матерью хлебнуть немало горя. Члены стаи не снабжали их пищей, а мать не могла отправиться на охоту, опасаясь, что в ее отсутствие Соло станет легкой добычей для рыскающих вокруг гиен.
Мы видим, как «объективное описание» постепенно и вопреки намерениям самого автора превращается в современную версию «гадкого утенка». Одно несчастье за другим обрушивается на щенка. А этолог тем временем продолжает бесстрастно наблюдать и описывать события, укрывшись в своем моторизованном бунгало. Но чего же медлит всемогущий человек, почему он бездействует? И наконец, когда гиены уже вот-вот разорвут на куски бедняжку Соло, – ура, появляются «наши»! Одним словом, человек берет верх над этологом, посылая к дьяволу все его принципы, решительно выжимает сцепление и врывается на своем лендровере в стаю гиен, готовых растерзать щенка. Соло попадает в лагерь, где поручается материнским заботам златокудрой жены нашего героя (Джейн Гудолл), а затем щенка оставляют на попечение другой стаи гиеновых собак.
Рассказ ван Лавика в некотором смысле безупречен, и мне представляется вполне оправданным эпизод, когда этолог не выдерживает (для того-то и существуют инфантильные сигналы), вмешивается и берет щенка под свою временную защиту. Рассказ безупречен и с точки зрения намерения автора дать строгое описание фактов без какого-либо их толкования. Но сможет ли читатель этой книги, изобилующей добрыми героями (действующими импульсивно), злодеями (не осознающими своей вины) и ковбоями на белом скакуне (лендровере), не впасть в столь презираемый этологами антропоморфизм?
На месте ван Лавика я все же дал бы кое-какие пояснения, в чем, видимо, сказывается моя склонность к дидактике. Но «Соло» – это не «Одиссея», и мы никогда не получим «руководство» к чтению подобной литературы. Если же говорить серьезно, ван Лавик написал образцовую в своем роде книгу, пусть даже несколько наивную, но несомненно честную и преисполненную самых благих намерений. Издательство «Риццоли» выпустило ее в серии книг для детей, хотя, на мой взгляд, книга рассчитана на читателя любого возраста.
Я ознакомил читателя с этой рецензией, будучи глубоко убежден, что по самой своей концепции произведение ван Лавика являет собой пример того, какой этологическая книга не должна быть и, следовало бы даже добавить, не может быть. Существуют два способа «занятия этологией», которые, по-моему, столь же различны, сколь и правомерны. А если быть более точным, то следует сказать, что существуют два различных уровня этологических исследований. Чтобы пояснить свою мысль, мне придется начать с самого начала, или, как говорили древние римляне, abovo (кстати, о яйце, а точнее о гусином яйце, речь пойдет ниже).
Заниматься этологией – это значит пытливо изучать поведение животных на основе методологии, разработанной натуралистами. Помню, как лет двадцать назад, когда я еще учился в университете, началось бурное наступление генетики. В ту пору ассоциация генетиков представляла собой своеобразную сцену, на которой выступали по-петушиному задиристые молодые ученые, поднаторевшие в английских и американских научных лабораториях. Среди них в ходу была громкая фраза, звучавшая несколько провокационно и направленная, по всей видимости, в адрес старых натуралистов-морфологов, специалистов по вопросам классификации и т. д. – одним словом, всех тех биологов, которые генетиками не являлись. Эта фраза звучала как лозунг: «Общая биология – это генетика». Несмотря на вызывающий тон, она все же заключала в себе глубочайший смысл, поскольку именно благодаря открытию генетических механизмов удалось, наконец, выяснить, как протекает эволюционный процесс, и постичь все то, без чего не может обойтись ни один современный естествоиспытатель.
И хотя «молодые львы» – эти «гении с бабочкой» (как в отместку их окрестили натуралисты из музеев и специалисты по сравнительной морфологии) – явно страдали комплексом превосходства, преподнесенный ими урок послужил выработке единого подхода к проблемам происхождения и развития жизни, которые теперь целиком рассматриваются в едином эволюционном ключе, а именно: живые организмы таковы, каковыми они являются на всех уровнях физиологических структур, систем и способов поведения, и стали таковыми в результате естественного отбора, то есть под воздействием окружающей среды. Итак, животные таковы, каковы они есть, и ведут они себя адекватно тому, как приспособились (а вернее, приспосабливались) в ходе эволюции к данной среде обитания. Их строение и поведение явились для них своеобразным «свидетельством» на выживание. Поэтому, чтобы понять поведение животных, необходимо изучать их в естественных условиях, и эту непреложную истину нам надлежит раскрыть.
Таков первый уровень этологических исследований, то есть наблюдения и описание поведения животных в естественных условиях. Построение этограмм и выявление всего арсенала естественных повадок – таковы необходимые отправные моменты при изучении любого животного. По этому принципу действовал Гуго ван Лавик, так поступают и многие другие этологи. Таковы характерные особенности данного уровня этологических исследований, таковы первоначальные требования, выдвигаемые молодой наукой.
Но круг интересов натуралиста этим не ограничивается. Ведь без экспериментирования нельзя установить, что же на самом деле движет поведением животного. Можно лишь выявить отдельные механизмы, связывающие поведение животного с особенностями его строения, которые наложили на него свой отпечаток и обусловливают некоторые его поступки. Еще на заре этологии ее основоположник взялся «высиживать» яйцо, из которого вылупилась гусыня Мартина. Старина Лоренц тем самым показал нам, что этология тоже может экспериментировать (а не является ли это ее долгом?). Она должна ставить опыты, чтобы утолить собственную жажду знаний и расширить границы познанного.
Правда, жажда знаний свойственна всем исследователям (вероятно, даже всем людям), и к этому вопросу мы еще вернемся. Здесь мне хотелось бы прежде всего подчеркнуть, что именно благодаря эксперименту Конрад Лоренц открыл явление импринтинга, то есть понял, что гуси отнюдь не наделены врожденной способностью распознавать представителей своего вида, а должны обрести эту способность на собственном опыте в самом раннем возрасте. Гусыня Мартина, считавшая ученого своей матерью, явилась первым подопытным животным в эксперименте, который дал толчок целому ряду исследований, привел к дальнейшим открытиям и породил в науке множество новых понятий. Нам стало известно неизмеримо больше о взаимоотношениях особей в сообществах многих видов животных, включая человека. Но наиболее ценно то, что мы теперь в состоянии дать более точное объяснение поведению изучаемых видов животных и отличать при этом (о чем речь пойдет ниже) признаки врожденные от тех, которые привиты позже или приобретены в результате импринтинга.
Одним словом, смысл предыдущих рассуждений сводится к тому, что этология включает в себя как наблюдение и описание поведения животных в естественной среде, так и экспериментирование в лабораторных условиях. Важно также, чтобы исследователь постоянно помнил о специфике естественной среды обитания данного вида и чтобы экспериментальные данные, полученные аналитическим путем, всегда сверялись с результатами наблюдений над животными в их собственном мире. Этим и отличается работа этолога от работы психолога-исследователя, который не является натуралистом в полном смысле слова, ибо экспериментирует исключительно в условиях лаборатории и поэтому нередко дает нам искаженное представление о животном – объекте его изысканий.
Таким образом, постановка эксперимента на собаке и лисице объясняется тем интересом, который представляет промежуточная, то есть аналитическая, стадия исследования. В процессе обсуждения нашего эксперимента попытаюсь делать ссылки на ту необычную среду обитания, каковой являются для собаки домашние условия. Кроме того, я постараюсь увязывать свои изыскания с другими экспериментами и другими данными, чтобы в результате возникла некая сеть, сплетенная из уже известных нам фактов и тех вопросов, которые порождены столь незначительным на первый взгляд событием, каковым является странная встреча собаки и лисицы.
А теперь коснемся вкратце вопроса о любознательности. Это необходимо, чтобы дать концовку вступительной главе и пояснить смысл самой книги. Любознательность – движущая пружина исследования. Все животные, в большей или меньшей степени, занимаются исследовательской деятельностью. У меня сразу же встает перед глазами картина поведения мыши, оказавшейся в незнакомой обстановке. Каждый из вас может проделать этот простейший опыт, купив белую мышку и приучив ее жить в ящичке. После того как животное окончательно освоится, устроив себе норку и выбрав место для отправления естественных надобностей, – одним словом, будет чувствовать себя как дома, – откройте его темницу. По своей натуре мыши крайне любопытны, но всегда испытывают страх перед неизведанным. Если вы тихонечко откроете ящичек и притаитесь в укромном месте, то вскоре увидите, как мышка осторожно выйдет из своего убежища и, проделав несколько торопливых шажков, вновь юркнет в ящичек. Второй ее выход будет более продолжительным, но не намного. В следующий раз мышка еще дальше отдалится от норки… Кажется, будто мышь привязана к своей норе невидимой резинкой-страхом. Стоит ей поближе познакомиться с окружением, как резинка-страх начинает все более растягиваться, и любопытство животного удовлетворяется полнее. Итак, делая короткие вылазки из своего надежного укрытия на все большие расстояния, мышь постепенно осваивается с обстановкой.
Вряд ли существуют животные совсем не любопытные. Любопытство, уравновешиваемое осторожностью во избежание излишнего риска, помогает животным осваиваться в новой обстановке, узнавать ее с самых разных сторон. Исследовательская жилка особенно развита у молодых животных, которым надлежит обеспечить себя местожительством, где можно было бы расти, взрослеть и размножаться. Вместе с тем им свойственна и тяга к игре. Совместные игры молодняка помогают усваивать повадки взрослых и одновременно способствуют выработке охотничьих навыков. Порой невозможно провести четкую грань между игрой и поиском нового. Когда молодые животные резвятся (а игра, как известно, – занятие самопоощряемое, поскольку играющий получает в награду удовольствие), они осваиваются в окружающей среде, отыскивают новые источники пропитания, а иногда, вероятно, находят новые решения извечных жизненных проблем.
Диаграмма зависимости между страхом и любопытством: чем меньше мышь боится, тем больше познает.
Однако стремление к игре и поиску присуще не только молодняку. Все виды семейства псовых склонны к игре даже во взрослом состоянии; то же самое можно сказать и о человеке. Но если псовые играют в силу причин, вытекающих из группового образа жизни, то человеком в игре движут совершенно иные побудительные мотивы, а именно его стремление к созданию материальной культуры. В одной из своих книг, вышедшей недавно под названием «Культурное животное» («L’animale culturale»), я попытался раскрыть те первоначальные истоки, которые на заре существования нашего вида породили в нас характерную особенность создавать и передавать из поколения в поколение материальную культуру. Как все приматы (я бы даже сказал, значительно сильнее других приматов), человек способен к восприятию влияния со стороны представителей собственного вида, то есть он может передавать и принимать новые знания и открытия; сильнейшим подспорьем в этом ему служат его удивительные способы общения, которые настолько пластичны и послушны, что выражают тончайшие оттенки его мыслей.
Но, самое главное, человек способен изобретать. Его созидательная деятельность, внутренний позыв создавать материальные ценности, чтобы затем передать их другим, его постоянное стремление к прогрессу – все это порождено его любознательностью. А любознательность проявляется вкупе с игрой. Ведь открытия совершаются именно тогда, когда исследуется что-то неизведанное, а не в поисках чего-то определенного, житейски необходимого. (В этом смысле охотник, ищущий добычу, ничего не исследует.) Поиски неизведанного приносят радость и увлекают исследователя подобно игре. Преимущество такой созидательной исследовательской деятельности в том, что взрослый человек (по крайней мере, некоторые люди) сохраняет способность по-детски увлекаться и отдаваться поиску и игре с той же непосредственностью, какая свойственна молодым.
Я не собираюсь утверждать, что все исследователи охвачены этим естественным внутренним порывом, но, безусловно, многие и, пожалуй, лучшие из них. Для таких людей труд никогда не бывает в тягость; как правило, они не имеют хобби (поскольку работа – их постоянное хобби) и настолько увлечены своим делом, что их с трудом удается оторвать от неуловимых полетов мысли, когда они находятся во власти «игры в знание».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15