– Аплодисментов не слышу! – донеслось из темноты. – Удручает меня некультурность ваша...
Трое мужчин на нарах ожесточенно захлопали в ладоши.
– Новенькие, а вы чего же такие некультурные? В карцер захотели?
Презирая себя, Мазур несколько раз хлопнул в ладоши. Рядом столь же вяло аплодировала Ольга.
– Скучает зал, скучает... – печально констатировал Мишаня. – Трудно разогревается публика, а посему – поехали, Виктоша, в медленном ритме! Зрители затаили дыхание, добросовестно затаили...
Виктория с совершенно безучастным, словно у деревянной куклы, лицом принялась стаскивать сине-белые адидасовские штаны. Неумело пытаясь подражать стриптизеркам из импортных фильмов, продемонстрировала их на вытянутой руке, не глядя, отбросила в сторону. Распахнула куртку – под спортивным костюмом ничего больше не оказалось – и, старательно разведя полы в стороны, медленно закружилась, оборачиваясь то к нарам, то к двери, то к скрытому во мраке распорядителю. Бритый звонко шлепнул ее пониже спины. У Мазура судорогой свело пальцы, так хотелось добраться до обоих. Потом сбросила и куртку, обнаженная стояла посреди камеры, заложив руки за спину, глядя в потолок. На плече и на руках у нее Мазур заметил синие татуировки.
– А сейчас на сцену решительно выходит ейный неизменный ассистент, герр доктор Алексей Егоршин! – распорядился Мишаня. – Просим, хер доктор! А изобразите вы нам, пожалуй что, подсвечник!
Иркутский врач покорно слез с нар, взял у бритого пару желтых стеариновых свеч, дождался, пока тот подожжет их зажигалкой, застыл, симметрично вытянув расставленные руки – нелепый и позорный живой канделябр. Пламени свечей почти не видно было в ярком электрическом свете. Ольга прерывисто вздохнула, почти простонала.
– А таперича, миряне, очаровательная Вика нам исполнит коронный номер нашего камерного концерта – камерный минет почти что в парижском стиле. Барабан вертится, вертится... кто же этот счастливец? Ах, господин Степан, туточки среди нас присутствующий, словно рояль в кустах! Поприветствуем счастливчика, призовая игра! Виктоша, прошу!
Виктория опустилась на колени перед бритым Степаном, оба располагались в профиль к зрителям.
– И ее громкое, веселое, жизнерадостное чмоканье долетело аж до галерки! – комментировал Мишаня. – Судьи отмечают мастерство спортсменки... смотреть, вы, новенькие, а то хуже будет! А теперь выдвигается канделябр...
Врач приблизился чуть ли не вплотную – с другой стороны, чтобы не заслонять зрелища от сидящих на нарах, встал, прилежно держа свечи.
– Встала Виктошенька, мурлыча и облизываясь, поклонилась зрителям с милой улыбкой... – тянул Мишаня.
Мазур давно уже, словно бы невзначай, снял свои тяжелые механические часы и положил их на нары у бедра. Он все еще колебался – не прикидывая шансы, а мысленно рисуя подробную п а р т и т у р у предстоящего. В иных стычках импровизация категорически противопоказана, каждый бросок нужно рассчитать в уме заранее...
– Томно распростерлась Виктоша у подножия канделябра... – командовал Мишаня. – А в нашей программе – дебют! На сцену приглашается очаровательная мадемуазель Ольга Вяземская, каковая нам сейчас стянет портки с канделябра и ублажит его в точности так, как только что наблюдала. Внимание, дебют! Впервые на нашей эстраде девочка-сосунок!
Ольга не шелохнулась. В ее голосе сквозило ледяное презрение:
– Я такие вещи только с мужем делаю.
– Мы же не звери, мадемуазель! – жизнерадостно завопил Мишаня. – Мы же народ понимающий и уважаем свободу выбора. Раз такие у вас сексуальные принципы, выбывает из игры канделябр! Идя навстречу пожеланиям дебютантки, приглашаем на сцену и законного мужа! Воля ваша, ублажайте его, счастливца! Прошу на сцену, сладкая парочка. Аплодисменты! «Ригли-сперма» – неповторимый устойчивый вкус!
Мазур склонился к Ольге и шепнул:
– Как только прикоснусь – падай и ползи под нары. Пошла!
Ольга стала медленно слезать с нар, Мазур стиснул часы в кулаке. Голова была ясная и холодная, как всегда перед боем, секунды растянулись неимоверно, и время казалось застывшим.
Ружье определенно будет направлено на него, а не на Ольгу. Вот только Мазур непременно окажется меж дверью и караульным – и успеет уйти с директрисы. Молниеносным броском швырнуть часы и разбить лампочку – детская забава. Хотя из коридора падает свет, все равно в первые секунды по контрасту покажется, будто наступил непроглядный мрак. А уж использовать эти секунды с максимальной выгодой – дело привычное: не истощен, не обессилен, нешуточно зол, недавно кормлен, тело все знает само... У Степана кобура под мышкой, это нужно учесть...
Ольга слезла с нар, встала, не удаляясь от них. Мазур спрыгнул следом.
– Итак, на сцене – сладкая парочка, минет по-армейски! – орал Мишаня. – Наш бравый майор начинает неспешно раздевать свою лялечку, сымает сначала, охальник, тельняшечку... Ну, шевелись, служивый!
Мазур протянул левую руку, коснулся Ольгиного локтя, миг спустя уже ушел с воплем вправо, отвлекая на себя внимание. Метнул часы. Лампочка с грохотом взорвалась, затрещала сухо вспышка короткого замыкания, упал мрак – и буквально в ту же самую секунду Степан, получив ребром ладони, обрушился с табурета – шумно, как мешок с картошкой. Мазур оттолкнулся от пола, прыгнул. Навстречу, левее, ударил выстрел, лицо обдало жаром и тухлой пороховой гарью – промах! А Мазур смог отлично сориентироваться при вспышке. И ударил точно. Что-то мерзко хрустнуло под пяткой, противник обмяк. Еще миг – и ружье оказалось в руках Мазура, он передернул затвор, выстрелил по часовому, не успевшему ничего предпринять, не успевшему даже убраться от двери. Стрелял в грудь, промахнуться никак не мог...
И тут от двери ударил в лицо свет нескольких мощных фонарей. Мазур мгновенно ослеп, но продолжал стрелять наугад – и не слышал ни звона стекла, ни криков, ни шума падающих тел. Боек щелкнул впустую, патроны кончились – и до него стало помаленьку доходить, что они не могли быть боевыми... Холостые пустышки. Его снова обыграли.
– Бросил бы ружьецо? – послышался из коридора елейный голосок Кузьмича. – Ну зачем оно тебе, бесполезное?
Мазур колебался секунду. У двери раздался негромкий хлопок, что-то прожужжало – и Мазур повалился на пол, опутанный сетью. Один из самых страшных врагов рукопашника – портативный метатель сети...
В камеру тут же хлынули толпой, грохоча сапогами, светя фонарями во все углы. К превеликому удивлению Мазура, его и пальцем не тронули – только приставили к голове дуло пистолета. Присевший рядом на корточки человек вполне мирно посоветовал:
– Не дергайся, шансов никаких...
Мазур не шевелился – шансов и в самом деле никаких не было. Он видел, как выносили из камеры табуреты, лампу, так и не пришедшего в себя Мишаню. Стонавшего Степана вывели под руки.
– А ну, все на нары! – скомандовал Кузьмич. – И ты, голубка, вылезай-ка из-под нар живенько... – он обернулся к Мазуру. – Ну и здоров ты хамить, сокол...
– По хозяину и честь, – огрызнулся Мазур.
Как ни странно, в голосе Кузьмича не слышалось ни злобы, ни раздражения. Словно происшедшее его вполне устраивало.
– Не прост ты, сокол, ох, непрост... – протянул старикан, стоя над Мазуром. – Все убрали? Часики ему верните, идут ведь? Идут, ты смотри. На совесть сделаны. С часиками на нарах куда как хорошо, всегда видишь, что времечко медленно бежит... Пошли? Ты, сокол, как сеть распутаешь, ее в окошечко выбрось обязательно, имущество казенное...
– Да ладно, – послышался чей-то незнакомый, уверенный голос. – Не изгаляйся, Кузьмич, сверх меры, распутайте вы его...
Это говорил белобрысый в рваных джинсах, недавний сокамерник. Он совершенно непринужденно спрыгнул с нар и стоял рядом с Кузьмичом, как свой человек.
– Думаешь? – спросил Кузьмич.
– Хватит, – махнул рукой белобрысый. – Все ясно. Распутывайте.
Кузьмич не протестовал. Мазура принялись распутывать – и, едва сдернув сеть, предусмотрительно отступили к двери, ослепляя его фонарями.
– Вались, майор, на нары и дрыхни, – сказал Кузьмич. – Завтра поговорим...
И дверь захлопнулась, щелкнул замок. Мазур взобрался на нары. Ольга кинулась к нему, обхватила, прижалась.
– Ладно, – шепнул он. – Все обошлось...
На самом деле столь благополучный исход конфликта еще больше ему не нравился – из-за своей непонятности. Не избили для наглядного примера – хотя просто обязаны были это сделать, учитывая все их предшествующее поведение. И вдобавок в камере оказалась подсадка. У Мазура было впечатление, что он в очередной раз столкнулся с неким тестом, еще одной прогонкой по экстремальной ситуации. Для будущей рабочей силы такие тесты вроде бы и ни к чему...
Прошел час, а в камеру так никто и не нагрянул – и Мазур решил, что можно спать.

* * *

...На сей раз его разбудило не лязганье замка, а безмолвная возня рядом. Протянув руку, он нащупал борющиеся тела, ткнул пальцем в жирный живот – и сообразил. Ударил наугад. Тут же раздался визг – Ольга сумела впиться зубами в зажимавшую ей рот ладонь. Придержав толстяка левой рукой, Мазур отвесил ему еще одну полновесную плюху, отшвырнувшую того подальше. Все это, если не считать визга, происходило в совершеннейшем молчании.
Ольга горячо зашептала на ухо:
– Проснулась – а он с меня штаны тащит, рот зажал...
По дощатому полу прошлепали босые ноги – толстяк бежал к двери. Заколотил в окошечко:
– Господин караульный, за новенькими замечание! Животное женского пола мне отказывает в сексуальных услугах!
Стукнуло окошечко, и караульный лениво отозвался:
– Пшел вон.
– Господин караульный, я вам докладываю о нарушении правил согласно распорядку...
Караульный кратко и смачно разъяснил, куда толстяк может отправляться – после чего окошечко со стуком захлопнулось. Похоже, правила менялись на ходу... Мазур шепнул Ольге:
– Ложись-ка между мной и стеной на всякий случай...

Глава пятая
Виват король, виват!

Это было первое утро, встреченное Мазуром в здешнем загадочном заточении – и потому он с ходу не смог определить, конечно, отличается ли оно от прежних угрюмых будней. Однако очень скоро убедился, что все же отличается...
Едва электронные часы Егоршина коротко пискнули – Мазур глянул на свои: было восемь. Иркутский эскулап скатился с нар, подбежал к двери, постучал в окошечко и, стоило тому распахнуться, затараторил:
– Господин караульный, докладывает дневальный! В наличии – пятеро животных...
– Вы что это такое несете, господин хороший? – громко спросили с той стороны исполненным невероятного удивления голосом. – Сон, что ли, плохой увидали? И не совестно вам так страмно людей обзывать, товарищей своих?
– Но ведь распорядок... – сбился с тона врач.
– Какой распорядок? – продолжали удивляться в коридоре. – Уж не головку ли солнцем напекло? Распорядки какие-то вдруг придумали, дневальных... Нешто вам тут казарма? Тут вам горница, а в горнице – господа гости, кушать скоро подадут, так что потерпите чуточку, посидите, зарядку сделайте, что ли...
И окошечко звонко захлопнулось. Врач настолько оторопел, что так и остался торчать у двери. Прошло две-три минуты, прежде чем он вернулся на нары с совершенно растерянным лицом, мотая головой и бормоча что-то под нос.
Мазур сидел на нарах, как король на именинах, курил утреннюю сигаретку и грустно ухмылялся про себя. Ибо решительно не верил во внезапную вспышку гуманизма и нежданно разразившуюся среди тюремщиков эпидемию доброты. Глупо было бы такого ожидать – особенно после его вчерашних шумных подвигов. Скорее уж следовало ждать вторжения разъяренных вертухаев с дубьем.
Значит, это всего-навсего продолжалась не столь уж и изощренная морально-психологическая прессовка. Сначала людей усиленно загоняли в скотство, потом контраста ради провозгласили вольности и либерализацию. Холодный душик, горячий душик... Не оригинально и не ново. В иных жутко засекреченных учебниках можно прочесть описания не в пример более тонких и к о н т р а с т н ы х методов...
Должно быть, это в какой-то степени понимали и те трое, что оказались здесь прежде Мазура с Ольгой. Особого восторга на их лицах не наблюдалось – скорее тягостные раздумья и усиленная работа мысли. Что, в общем-то, вполне укладывалось в стереотипы...
В половине девятого стали кормить – опять-таки со всем политесом. Распахнулось окошечко, и караульный возгласил:
– Господа, кушать подано! Дамы, как и положено, подходят в первую очередь. Виктория Федоровна, Ольга Владимировна, прошу!
Вернувшись, Ольга с недоуменным пожатием плеч показала Мазуру не толька миску, где к куску жареной курицы с картошечкой прилагалась и пластмассовая ложка, но и пачку болгарских сигарет со стограммовой голландской шоколадкой. Всем дали ложки, а Мазуру с толстяком еще и по пачке сигарет (Егоршины, судя по всему, не курили), а вместо воды сунули по двухлитровому баллону пепси. Мало того, караульный пообещал:
– Вернетесь с прогулочки, дамы и господа, мы вам тем временем умывальничек поставим... Если кому книжку или там шахматишки, только скажите, мы здесь на то и приставлены...
Голос его звучал откровенно и мирно, однако Мазур, за время службы прошедший неисчислимое количество учебно-тренировочных допросов – и в роли следователя, и сидя на месте допрашиваемого, – распознавал в сладеньком баритоне некий «второй план». И легкая насмешка, и еще, пожалуй, недовольство оттого, что приходится ломать всю эту комедию. Во всяком случае, когда караульный приглашал получить миску с завтраком «господина Минаева», определенная доля злобы в его голосе была – ну, не актера, конечно, а его дружков Мазур вчера должен был ушибить на совесть, особенно Мишаню...
После завтрака Мазур хотел было поговорить с сокамерниками – уже в полный голос, – но увидел, что они, подчиняясь наработанному рефлексу, принялись вылизывать миски языком, брезгливо морщился и махнул рукой. Он не собирался быть святее Папы Римского и прекрасно понимал, что сломаться может любой, но все же за четверть века привык к совсем д р у г и м людям... И потому не мог себя пересилить.
Ольга, наоборот, непринужденно пошла на разведку – сразу после завтрака подсела к Виктории, и они о чем-то зашептались, один раз даже послышались смешки. Сам Мазур, перебравшись под окошко, чутко прислушивался к долетавшим снаружи звукам, пытаясь выловить в окружающем пространстве хоть кроху полезной информации. Но ничего полезного не обрел. Все, что долетало, больше всего походило на утренние шумы самой обыкновенной деревеньки: лениво брехали собаки, давая понять, что они не дармоедствуют, а прилежно несут службу, совсем недалеко мычала корова, пару раз слышалось ржание лошадей, кто-то прошел, позвякивая пустыми ведрами, и вскорости забренчала колодезная цепь. Закрыть глаза, забыть на миг про тюрьму, отрешиться – и кажется, будто сгинули куда-то последние четверть века, а ты в родной деревне...
Вернулась Ольга, шепнула на ухо:
– Ничего не получается. Никакой пользы.
– Раскрутить пробовала?
– Ага. Пока речь идет о постороннем тра-ля-ля, все гладко, а стоит речь завести о том, что им тут предлагали, – сразу в клубок сворачивается, иголки выставляет...
Мазур задумчиво уставился на толстяка. Чутье подсказывало: тут не придется особенно изощряться, пускать в ход о с о б ы е методы допроса, каким учили, – сунуть кулак к носу, дать по ушам разок... Попробовать, что ли?
Не успел – распахнулось окошечко, и караульный, изо всех сил пытаясь сохранять те же интонации радушного и хлебосольного хозяина, возгласил:
– Дамы и господа, не изволите ли на прогулку собраться? Погоды стоят самые солнечные, воздухом подышать куда как полезно... Украшеньица получайте, будьте ласковы!
Тут же лязгнул металл – вертухай забросил в окошечко клубок поблескивающих, новеньких цепей (Мазур тут же отметил, что разомкнутых браслетов – четыре). Никто не шелохнулся – видимо, для сокамерников Мазура такие сюрпризы тоже оказались новостью. Цепи так и лежали около двери.
– Ну что ж вы так, родненькие? – озаботился караульный. – Подходи первый, кто хочет. Люди вы ученые, грамотные, живенько разберетесь, что куда цеплять. Или погулять не хотите? – в голосе зазвучали прежние, жестокие нотки. – Что ж вы так о здоровье не заботитесь? Добром прошу, надевайте обновки...
Толстяк первым кинулся к двери, принялся ворошить лязгающую кучку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10