Карсвелл считался одним из главных специалистов по проблемам истории исследования Океании европейцами, чуть ли не новым Биглхоулом. Он также был известен своей исключительной амбициозностью. Когда-то он чуть было не стал заведующим той кафедрой, на которой работал в Провиденсе. Каким-то загадочным образом в уточенной и крайне напряженной атмосфере университетской жизни «Лиги плюща» соперники Карсвелла, отличавшиеся не меньшим самолюбием, амбициями и жесткостью характера, вдруг начинали отступать в столкновениях с ним, без причины складывали оружие и в конце концов оказывались на научной обочине, а Карсвелл как ни в чем не бывало спокойно продвигался к вершинам.
И вот тут-то разразился скандал. В Провиденсе, правда, сумели его замять, однако все равно повсюду ходили слухи о какой-то запутанной истории с рукописью, плагиате и о самоубийстве одного из аспирантов Карсвелла. Карсвелл неожиданно для себя был вынужден искать работу, и теперь на его услуги могли рассчитывать такие вузы, которые раньше и мечтать не осмеливались об ученом подобного масштаба. Университет в Лонгхорне был счастлив включить его в свой штат, хотя, надо сказать, Карсвелл взаимностью не отвечал.
При том, что большинство его техасских коллег успели смириться с уютным изгнанием в полупровинциальном окружении, Карсвелл ни на минуту не забывал, что судьба занесла его во второсортный университет. Он не принимал никакого участия в жизни факультета, с самого начала дав понять, что считает руководство кафедрой пустой тратой времени. Карсвелл сумел заинтересовать всего нескольких аспирантов, но даже из них не смог никого удержать. Будучи закоренелым англофилом, он не делал никаких уступок техасскому климату: в летнюю жару, когда термометр еще до десяти утра поднимался до отметки в тридцать два градуса по Цельсию, его ежедневно видели шествующим по университетскому кампусу в твидовой «тройке» с жилетом, бабочкой и в маленькой холщовой кепочке на голове. Казалось, уже через несколько минут такой прогулки вся одежда насквозь пропитается потом, и уж по крайней мере в свой университетский кабинет он должен прийти раскрасневшимся и с тяжелой одышкой, однако каждое утро Карсвелл шел по коридору спокойный, бледный и элегантный, будто всего лишь пересек прохладную лужайку Оксфорда.
Многим, не связанным с академическими кругами – к примеру, матери Вирджинии, – Карсвелл мог бы показаться идеальным наставником для девушки. Но уже в Провиденсе, незадолго до того, как обстоятельства вынудили его покинуть благословенный северо-восток, Карсвелл, вероятно, чувствуя, как дышит ему в затылок ретивая молодежь, решил оставить исследования своего главного предмета – прихода европейцев в Океанию – и заняться значительно менее изученной темой: феноменом оккультного в современной Европе. Сказочная щедрость, проявленная к Карсвеллу руководством университета Лонгхорна, славившегося своим умением на нефтяные доллары оптом закупать нобелевских лауреатов, позволила ему собрать за счет университета обширную коллекцию старинных книг и редких манускриптов по магии, ведовству, алхимии, принадлежащих перу современников Бруно, Фичино и Джона Ди.
Сразу же получив в университете все возможные привилегии, Карсвелл мало утруждал себя преподаванием и практически ничего не публиковал. И, конечно же, старался не общаться с молодыми преподавателями факультета. Еще менее привлекательной кандидатурой для общения делал его тот факт, что, как предполагала Вирджиния, Карсвелл скорее всего входил в число той анонимной «Старой гвардии», которая своими критическими рецензиями попыталась подставить подножку ее первой книге. И потому она всячески старалась его избегать.
Первая встреча и беседа Вирджинии с Касрвеллом была почти столь же жуткой, как и последняя, хотя она и пришла, как ей казалось, во всеоружии. Предупрежденная некой опытной коллегой Вирджиния, собираясь на аудиенцию к Карсвеллу, попыталась вернуть себе старый средне-западный облик – надела толстый свитер и юбку чуть ли не до пят.
Увидев Вирджинию, Карсвелл оглядел ее с ног до головы сквозь стекла своего знаменитого пенсне и произнес:
– Я уже некоторое время наблюдаю за вами, моя дорогая, – чем страшно ее удивил.
Затем с улыбкой, от которой Вирджинию пробрала дрожь, он предложил ей сесть. Губы Карсвелла довольно подергивались, когда он наблюдал за тем, как она нервно оглядывается по сторонам в поисках второго стула. Вирджиния не сразу разглядела низенький табурет и медленно опустилась на него; сердце еe при этом провалилось еще ниже, ушло, как говорится, в пятки.
– Ну-с, чем я могу вам служить, профессор? – спросил Карсвелл, а Вирджиния, сжимая руки на коленях, думала: ох и придется же мне когда-нибудь об этом страшно пожалеть!
3
В самом деле Вирджиния даже не предполагала насколько! И вот теперь она почти бежала по окрашенному в пастельные тона коридору исторического факультета от дверей кабинета Карсвелла, крепко сжимая в руках рукопись. Шаги отдавались гулким эхом. Она никак не могла избавиться от нелепого ощущения, что ее преследуют.
Выйдя на улицу, Вирджиния быстро прошла под взорами статуй техасских героев, от полковника Тревиса до Линдона Джонсона, расставленных через равные промежутки вокруг центральной площади кампуса. Раньше она питала особую привязанность к восьми Великим Мертвецам, отлитым в бронзе в самых разных, крайне неуклюжих позах, но сегодня Вирджинии казалось, что все они смотрят на нее тем хищным взглядом, каким на нее только что взирал Карсвелл. Горячее южное солнце обжигало руки, и она давно должна была бы ощутить удушающие объятия техасской жары, но ледяной холод, царивший в кабинете Карсвелла, следовал за ней по пятам. Будто нечто незримое, непостижимое и в то же время абсолютно реальное заслонило от нее солнце.
Впервые за все время пребывания в Техасе она пожалела о том, что не надела свитер. Вирджиния вспомнила, что оставила солнцезащитные очки и почту, за которой приходила, на столе у себя в кабинете, но ужас охватывал ее при одной мысли о необходимости возвращаться за ними в университетское здание. А что, если она снова наткнется на Карсвелла, в голубоватом сиянии плывущего по коридору на расстоянии шести дюймов над полом, подобно Князю Тьмы?
Скрученная в рулон рукопись как будто сама собой дернулась в ее руке. Проходя под статуей Джима Боуи на самом углу площади, Вирджиния еще крепче сжала ее обеими руками. Обычно она воспринимала Боуи как самого глупого в компании Великих Техасцев. Он действительно выглядел аляповато в куртке из оленьей кожи. Боуи стоял, положив одну руку на бедро, а в другой держал свой знаменитый нож, грозно выставив его вперед. Древняя студенческая байка гласила, что если под статуей Боуи поцеловать настоящую девственницу, то он выронит оружие. Сегодня в Вирджинии не осталось ничего девственного, и Боуи угрожающе замахивался на нее ножом.
Она начала понемногу ощущать жару, только когда вышла за пределы кампуса и пересекла Тексас-авеню. Вирджиния в белесой дымке шла по бульвару среди старшекурсников в шортах и майках, что мелькали мимо нее, входя и выходя из здания библиотеки. Шла мимо бродяг в рваных джинсах, с грязными сальными волосами, заплетенными в множество косичек, которые сидели в развалку у раскаленной стены «Чаринг-Кросс рекордз». Один из них, постарше остальных, с осветленными спутанными волосами до плеч и загорелым обветренным лицом, цветом напоминавшим старое седло, внимательно оглядел Вирджинию с ног до головы.
– Сегодня у меня последний рабочий день, мэм, – сказал он, – не ссудите ли мне небольшое вспомоществование?
– Отвяжись! – крикнула она, проходя к автобусной остановке, и вслед ей поднялся громкий хор хриплых голосов всего этого сброда, собравшегося у нагретой солнцем стены: «Ого-го, телка!»
К счастью, к остановке уже подходил ее автобус, Вирджиния вспрыгнула на подножку и показала водителю проездной билет. Водитель, не удостоив билет и Вирджинию взглядом, еще больше навалился на руль голой грудью – рубашка у него была расстегнута до самого живота. Кондиционер в автобусе работал с такой силой, что создавалось впечатление, будто из техасской жары она попала на северный полюс. Вирджиния села рядом с дверью, где хотя бы время от времени ее обдавало порывами горячего воздуха с улицы. Кроме водителя и Вирджинии, в автобусе никого не было, что показалось ей довольно странным даже для середины жаркого августовского дня.
Водитель тяжело вздохнул, и автобус со скрежетом и шипением рванулся вперед. Шофер с любопытством взглянул в панорамное зеркало на свою единственную пассажирку.
– Извини, дорогуша, жара, ничего не поделаешь, – протянул он густым басом.
Вирджиния улыбнулась, но ничего не сказала в ответ. О чем он? В автобусе царила температура рефрижератора. Ежась от холода и комкая в руках статью, Вирджиния прислонилась виском к окну и стала сквозь тонированное стекло наблюдать за тем, как мимо проносится бульвар.
Техасская идиллия закончена. Она и так длилась гораздо дольше, чем положено идиллии.
Когда автобус остановился на светофоре, Вирджиния услышала, как снова тяжело вздохнул водитель. Она подняла глаза и, к своему удивлению, обнаружила, что с него градом катится пот – тонкая его струйка бежала от волос к густым бачкам шофера в стиле «рокабилли».
Он снова бросил на нее взгляд в зеркало.
– Жаль, не могу устроить для вас сквознячок, мэм, – вновь протянул он уже громче, – у нас ведь строго контролируемое состояние среды внутри салона.
– Простите, не поняла, – откликнулась Вирджиния.
– Это у нас так принято говорить. Что в переводе на нормальный язык значит: мы не имеем права открывать окна, – пояснил водитель. Зажегся зеленый свет, и автобус снова рванулся вперед. – Вы уж извините меня за то, что кондиционер не работает.
Вирджиния в полнейшем изумлении взглянула на водителя. В автобусе было настолько холодно, что кожа у нее покрылась мурашками.
Наконец автобус подъехал к остановке на Крокетт-авеню, и она нажала кнопку звонка. Водитель затормозил у тротуара. Вирджиния поспешила вниз по ступенькам, радостно встречая волну жары, сразу же охватившей ее на улице.
Какая-то женщина протиснулась мимо нее в салон, и Вирджиния, отходя, обратила внимание на яркий рекламный щит, висевший на автобусе: большой желтый квадрат с мелкими синими буковками в середине. Квадрат был настолько ярок, что Вирджиния с удивлением подумала, как она ухитрилась его не заметить, садясь в автобус. С другой стороны, надпись внутри желтого квадрата была настолько мелкой, что практически не читалась даже с небольшого расстояния. Чтобы что-то в ней разобрать, нужно было стоять в нескольких дюймах от автобуса. Весьма странный способ рекламы, подумала Вирджиния. Она бросила взгляд в сторону водителя и новой пассажирки, неуклюже пробиравшейся по салону, и решила вернуться к автобусу, чтобы прочесть надпись. Четкими темно-синими буквами на широком ярко-желтом фоне было выведено следующее:
В память о Джоне Харрингтоне, бакалавре искусств.
Провиденс, Род-Айленд.
Скончался 18 сентября 1989 г.
У него было три месяца.
Как жутко, подумала Вирджиния.
Дверь со стуком закрылась, заскрежетали тормоза, и, не зная, зачем она это делает, Вирджиния стала стучать кулаком по дверце автобуса, чтобы задержать его. Автобус затормозил, откатившись немного назад, и Вирджиния засеменила к кабине водителя. Тот открыл дверцу и сердито повернулся.
– Вам известно что-нибудь об объявлении на вашем автобусе? – спросила она.
– Я только водитель, дорогуша, – ответил шофер и протянул руку, чтобы закрыть дверцу.
Вирджиния поставила ногу на ступеньку.
– Скажите, пожалуйста, где я могу навести справки?
– Позвоните в Управление перевозками. Может, там вам что-нибудь и скажут, – ответил водитель. – Сойдите, пожалуйста, с подножки.
Вирджиния похлопала по карману своего легкого летнего платьица в поисках ручки, потом подняла голову и одарила шофера самой очаровательной улыбкой.
– У вас, случайно, не найдется ручки? – спросила она. – Мне надо списать это объявление.
Водитель снова тяжело вздохнул, вытащил из груды всякого барахла на приборном щитке жеваную ручку и протянул ей.
– Спасибо большое! Я всего на секунду.
Она прошла вдоль автобуса, извлекла из-под мышки рукопись и сняла с ручки колпачок. Остановилась перед рекламным щитом и поднесла ручку к бумаге.
Объявления уже не было…
Вирджиния стояла и, изумленно моргая, смотрела на автобус. Вся она сжалась от обжигающего озноба, начавшегося где-то в верхней части спины и быстро распространившегося по всему ее телу. Никаких мелких синих буковок на желтом фоне не было и в помине. Вместо них со стального бока взирало кричаще яркое изображение местного ди-джея, сверкающего зубами размером с игральные карты.
Вирджиния сделала шаг назад и стала оглядывать автобус сверху донизу. Весь рекламный щит был посвящен утреннему шоу названного ди-джея. Огромными оранжевыми буквами на щите было выписано название радиостанции и какой-то идиотский слоган.
Вдруг шум транспорта куда-то исчез, и словно с огромного расстояния Вирджиния услышала голос, зовущий ее. Она сделала еще шаг от автобуса в надежде на то, что надпись проявится на большем расстоянии, как это бывает с очень крупными фотографиями, однако ничего не произошло.
Дверца захлопнулась, вновь раздался звук тормозов, и автобус с грохотом отъехал от остановки. Она удивленно посмотрела ему вслед и засеменила за ним, размахивая ручкой. Водитель не обратил на нее никакого внимания.
Вирджиния стояла на тротуаре, дневная жара согревала ей плечи, вернулся шум транспорта. Она взглянула на ручку в одной руке и на рукопись – в другой и, чтобы не забыть, записала странное исчезнувшее объявление, которое увидела на рекламном щите автобуса.
4
Поднимаясь в гору от автобусной остановки, Вирджиния успела порядком вспотеть. В доме, маленьком техасском бунгало с жестяной крышей, было душно, поэтому она открыла окна и включила вентилятор, затем швырнула рукопись на рабочий стол и попыталась сразу набрать номер Чипа. Ответил автоответчик его друга Мела – как ни странно, голосом Чипа, – и она повесила трубку, не оставив никакого сообщения. Села за стол, взяла рукопись, осторожно касаясь ее, словно из страха каким-то образом повредить. Посередине оставался след от сгиба. Уголок одной страницы оказался загнут, приоткрыв окончание какого-то слова: «…тел».
Я должна вспомнить, что это за слово, не глядя в текст, подумала Вирджиния. Я же его написала.
Внезапно ею овладело безумное желание узнать пресловутое слово, но Вирджиния почему-то не могла заставить себя открыть страницу. Хотел? Летел? Вертел? Что за слово такое? Вернулось ощущение надругательства, которое она ощутила в кабинете Карсвелла, и дрожь вновь пробежала по ее телу. Рукопись, которую она держала в руках, казалась ей теперь чужим произведением, она утратила право даже смотреть те слова, которые когда-то написала собственной рукой. Единственное, на что была способна Вирджиния в ту минуту, – это тупо уставиться на титульный лист:
Положение миссионера:
Конструирование францисканцами тендера Рапануи, 1862 – 1936.
Виктор Карсвелл.
Вирджиния выронила рукопись, словно она ужалила ее, и вскочила. Старое скрипучее офисное кресло со стуком отлетело в сторону. Что же это такое, подумала она, вновь склонилась над столом и внимательно перечитала имя автора.
Нет, конечно, Даннинг . Черным по белому написано: Вирджиния Даннинг.
Вирджиния шумно выдохнула и потерла глаза. Смежив на мгновение веки, она вдруг снова увидела сцену в кабинете Карсвелла, увидела, как он пишет что-то на полях одной из страниц рукописи и затем передает статью ей. Вирджиния открыла глаза и положила руку на статью.
– Нет, – произнесла она решительным тоном.
Меньше всего сейчас ей хотелось видеть агрессивно аккуратный почерк Карсвелла, не говоря уже о содержании его записи, поэтому она схватила стопку бумаг, рывком открыла верхний ящик шкафа, швырнула туда рукопись и захлопнула ящик. Когда-нибудь ей все равно придется прочесть то, что написал Карсвелл. Но только.не сейчас. Не сейчас.
Вместо этого Вирджиния сбросила кота с дивана и легла сама, с телефоном на коленях. Она набрала номер телефона своей чикагской подруги Элизабет в надежде, что Лиззи окажется дома.
Элизабет подняла трубку. Как ни странно, Господь иногда отвечает на молитвы своих постмодернистских детей. Вирджиния пересказала ей свою историю, вытянувшись на длинном диване и натянув на голову покрывало.
– Извини, Джинни, – сказала она, и в ее голосе слышались нотки рассеянности, которые появляются, когда говорящий занимается чем-то еще, по-видимому, значительно более важным, зажав трубку между подбородком и ключицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
И вот тут-то разразился скандал. В Провиденсе, правда, сумели его замять, однако все равно повсюду ходили слухи о какой-то запутанной истории с рукописью, плагиате и о самоубийстве одного из аспирантов Карсвелла. Карсвелл неожиданно для себя был вынужден искать работу, и теперь на его услуги могли рассчитывать такие вузы, которые раньше и мечтать не осмеливались об ученом подобного масштаба. Университет в Лонгхорне был счастлив включить его в свой штат, хотя, надо сказать, Карсвелл взаимностью не отвечал.
При том, что большинство его техасских коллег успели смириться с уютным изгнанием в полупровинциальном окружении, Карсвелл ни на минуту не забывал, что судьба занесла его во второсортный университет. Он не принимал никакого участия в жизни факультета, с самого начала дав понять, что считает руководство кафедрой пустой тратой времени. Карсвелл сумел заинтересовать всего нескольких аспирантов, но даже из них не смог никого удержать. Будучи закоренелым англофилом, он не делал никаких уступок техасскому климату: в летнюю жару, когда термометр еще до десяти утра поднимался до отметки в тридцать два градуса по Цельсию, его ежедневно видели шествующим по университетскому кампусу в твидовой «тройке» с жилетом, бабочкой и в маленькой холщовой кепочке на голове. Казалось, уже через несколько минут такой прогулки вся одежда насквозь пропитается потом, и уж по крайней мере в свой университетский кабинет он должен прийти раскрасневшимся и с тяжелой одышкой, однако каждое утро Карсвелл шел по коридору спокойный, бледный и элегантный, будто всего лишь пересек прохладную лужайку Оксфорда.
Многим, не связанным с академическими кругами – к примеру, матери Вирджинии, – Карсвелл мог бы показаться идеальным наставником для девушки. Но уже в Провиденсе, незадолго до того, как обстоятельства вынудили его покинуть благословенный северо-восток, Карсвелл, вероятно, чувствуя, как дышит ему в затылок ретивая молодежь, решил оставить исследования своего главного предмета – прихода европейцев в Океанию – и заняться значительно менее изученной темой: феноменом оккультного в современной Европе. Сказочная щедрость, проявленная к Карсвеллу руководством университета Лонгхорна, славившегося своим умением на нефтяные доллары оптом закупать нобелевских лауреатов, позволила ему собрать за счет университета обширную коллекцию старинных книг и редких манускриптов по магии, ведовству, алхимии, принадлежащих перу современников Бруно, Фичино и Джона Ди.
Сразу же получив в университете все возможные привилегии, Карсвелл мало утруждал себя преподаванием и практически ничего не публиковал. И, конечно же, старался не общаться с молодыми преподавателями факультета. Еще менее привлекательной кандидатурой для общения делал его тот факт, что, как предполагала Вирджиния, Карсвелл скорее всего входил в число той анонимной «Старой гвардии», которая своими критическими рецензиями попыталась подставить подножку ее первой книге. И потому она всячески старалась его избегать.
Первая встреча и беседа Вирджинии с Касрвеллом была почти столь же жуткой, как и последняя, хотя она и пришла, как ей казалось, во всеоружии. Предупрежденная некой опытной коллегой Вирджиния, собираясь на аудиенцию к Карсвеллу, попыталась вернуть себе старый средне-западный облик – надела толстый свитер и юбку чуть ли не до пят.
Увидев Вирджинию, Карсвелл оглядел ее с ног до головы сквозь стекла своего знаменитого пенсне и произнес:
– Я уже некоторое время наблюдаю за вами, моя дорогая, – чем страшно ее удивил.
Затем с улыбкой, от которой Вирджинию пробрала дрожь, он предложил ей сесть. Губы Карсвелла довольно подергивались, когда он наблюдал за тем, как она нервно оглядывается по сторонам в поисках второго стула. Вирджиния не сразу разглядела низенький табурет и медленно опустилась на него; сердце еe при этом провалилось еще ниже, ушло, как говорится, в пятки.
– Ну-с, чем я могу вам служить, профессор? – спросил Карсвелл, а Вирджиния, сжимая руки на коленях, думала: ох и придется же мне когда-нибудь об этом страшно пожалеть!
3
В самом деле Вирджиния даже не предполагала насколько! И вот теперь она почти бежала по окрашенному в пастельные тона коридору исторического факультета от дверей кабинета Карсвелла, крепко сжимая в руках рукопись. Шаги отдавались гулким эхом. Она никак не могла избавиться от нелепого ощущения, что ее преследуют.
Выйдя на улицу, Вирджиния быстро прошла под взорами статуй техасских героев, от полковника Тревиса до Линдона Джонсона, расставленных через равные промежутки вокруг центральной площади кампуса. Раньше она питала особую привязанность к восьми Великим Мертвецам, отлитым в бронзе в самых разных, крайне неуклюжих позах, но сегодня Вирджинии казалось, что все они смотрят на нее тем хищным взглядом, каким на нее только что взирал Карсвелл. Горячее южное солнце обжигало руки, и она давно должна была бы ощутить удушающие объятия техасской жары, но ледяной холод, царивший в кабинете Карсвелла, следовал за ней по пятам. Будто нечто незримое, непостижимое и в то же время абсолютно реальное заслонило от нее солнце.
Впервые за все время пребывания в Техасе она пожалела о том, что не надела свитер. Вирджиния вспомнила, что оставила солнцезащитные очки и почту, за которой приходила, на столе у себя в кабинете, но ужас охватывал ее при одной мысли о необходимости возвращаться за ними в университетское здание. А что, если она снова наткнется на Карсвелла, в голубоватом сиянии плывущего по коридору на расстоянии шести дюймов над полом, подобно Князю Тьмы?
Скрученная в рулон рукопись как будто сама собой дернулась в ее руке. Проходя под статуей Джима Боуи на самом углу площади, Вирджиния еще крепче сжала ее обеими руками. Обычно она воспринимала Боуи как самого глупого в компании Великих Техасцев. Он действительно выглядел аляповато в куртке из оленьей кожи. Боуи стоял, положив одну руку на бедро, а в другой держал свой знаменитый нож, грозно выставив его вперед. Древняя студенческая байка гласила, что если под статуей Боуи поцеловать настоящую девственницу, то он выронит оружие. Сегодня в Вирджинии не осталось ничего девственного, и Боуи угрожающе замахивался на нее ножом.
Она начала понемногу ощущать жару, только когда вышла за пределы кампуса и пересекла Тексас-авеню. Вирджиния в белесой дымке шла по бульвару среди старшекурсников в шортах и майках, что мелькали мимо нее, входя и выходя из здания библиотеки. Шла мимо бродяг в рваных джинсах, с грязными сальными волосами, заплетенными в множество косичек, которые сидели в развалку у раскаленной стены «Чаринг-Кросс рекордз». Один из них, постарше остальных, с осветленными спутанными волосами до плеч и загорелым обветренным лицом, цветом напоминавшим старое седло, внимательно оглядел Вирджинию с ног до головы.
– Сегодня у меня последний рабочий день, мэм, – сказал он, – не ссудите ли мне небольшое вспомоществование?
– Отвяжись! – крикнула она, проходя к автобусной остановке, и вслед ей поднялся громкий хор хриплых голосов всего этого сброда, собравшегося у нагретой солнцем стены: «Ого-го, телка!»
К счастью, к остановке уже подходил ее автобус, Вирджиния вспрыгнула на подножку и показала водителю проездной билет. Водитель, не удостоив билет и Вирджинию взглядом, еще больше навалился на руль голой грудью – рубашка у него была расстегнута до самого живота. Кондиционер в автобусе работал с такой силой, что создавалось впечатление, будто из техасской жары она попала на северный полюс. Вирджиния села рядом с дверью, где хотя бы время от времени ее обдавало порывами горячего воздуха с улицы. Кроме водителя и Вирджинии, в автобусе никого не было, что показалось ей довольно странным даже для середины жаркого августовского дня.
Водитель тяжело вздохнул, и автобус со скрежетом и шипением рванулся вперед. Шофер с любопытством взглянул в панорамное зеркало на свою единственную пассажирку.
– Извини, дорогуша, жара, ничего не поделаешь, – протянул он густым басом.
Вирджиния улыбнулась, но ничего не сказала в ответ. О чем он? В автобусе царила температура рефрижератора. Ежась от холода и комкая в руках статью, Вирджиния прислонилась виском к окну и стала сквозь тонированное стекло наблюдать за тем, как мимо проносится бульвар.
Техасская идиллия закончена. Она и так длилась гораздо дольше, чем положено идиллии.
Когда автобус остановился на светофоре, Вирджиния услышала, как снова тяжело вздохнул водитель. Она подняла глаза и, к своему удивлению, обнаружила, что с него градом катится пот – тонкая его струйка бежала от волос к густым бачкам шофера в стиле «рокабилли».
Он снова бросил на нее взгляд в зеркало.
– Жаль, не могу устроить для вас сквознячок, мэм, – вновь протянул он уже громче, – у нас ведь строго контролируемое состояние среды внутри салона.
– Простите, не поняла, – откликнулась Вирджиния.
– Это у нас так принято говорить. Что в переводе на нормальный язык значит: мы не имеем права открывать окна, – пояснил водитель. Зажегся зеленый свет, и автобус снова рванулся вперед. – Вы уж извините меня за то, что кондиционер не работает.
Вирджиния в полнейшем изумлении взглянула на водителя. В автобусе было настолько холодно, что кожа у нее покрылась мурашками.
Наконец автобус подъехал к остановке на Крокетт-авеню, и она нажала кнопку звонка. Водитель затормозил у тротуара. Вирджиния поспешила вниз по ступенькам, радостно встречая волну жары, сразу же охватившей ее на улице.
Какая-то женщина протиснулась мимо нее в салон, и Вирджиния, отходя, обратила внимание на яркий рекламный щит, висевший на автобусе: большой желтый квадрат с мелкими синими буковками в середине. Квадрат был настолько ярок, что Вирджиния с удивлением подумала, как она ухитрилась его не заметить, садясь в автобус. С другой стороны, надпись внутри желтого квадрата была настолько мелкой, что практически не читалась даже с небольшого расстояния. Чтобы что-то в ней разобрать, нужно было стоять в нескольких дюймах от автобуса. Весьма странный способ рекламы, подумала Вирджиния. Она бросила взгляд в сторону водителя и новой пассажирки, неуклюже пробиравшейся по салону, и решила вернуться к автобусу, чтобы прочесть надпись. Четкими темно-синими буквами на широком ярко-желтом фоне было выведено следующее:
В память о Джоне Харрингтоне, бакалавре искусств.
Провиденс, Род-Айленд.
Скончался 18 сентября 1989 г.
У него было три месяца.
Как жутко, подумала Вирджиния.
Дверь со стуком закрылась, заскрежетали тормоза, и, не зная, зачем она это делает, Вирджиния стала стучать кулаком по дверце автобуса, чтобы задержать его. Автобус затормозил, откатившись немного назад, и Вирджиния засеменила к кабине водителя. Тот открыл дверцу и сердито повернулся.
– Вам известно что-нибудь об объявлении на вашем автобусе? – спросила она.
– Я только водитель, дорогуша, – ответил шофер и протянул руку, чтобы закрыть дверцу.
Вирджиния поставила ногу на ступеньку.
– Скажите, пожалуйста, где я могу навести справки?
– Позвоните в Управление перевозками. Может, там вам что-нибудь и скажут, – ответил водитель. – Сойдите, пожалуйста, с подножки.
Вирджиния похлопала по карману своего легкого летнего платьица в поисках ручки, потом подняла голову и одарила шофера самой очаровательной улыбкой.
– У вас, случайно, не найдется ручки? – спросила она. – Мне надо списать это объявление.
Водитель снова тяжело вздохнул, вытащил из груды всякого барахла на приборном щитке жеваную ручку и протянул ей.
– Спасибо большое! Я всего на секунду.
Она прошла вдоль автобуса, извлекла из-под мышки рукопись и сняла с ручки колпачок. Остановилась перед рекламным щитом и поднесла ручку к бумаге.
Объявления уже не было…
Вирджиния стояла и, изумленно моргая, смотрела на автобус. Вся она сжалась от обжигающего озноба, начавшегося где-то в верхней части спины и быстро распространившегося по всему ее телу. Никаких мелких синих буковок на желтом фоне не было и в помине. Вместо них со стального бока взирало кричаще яркое изображение местного ди-джея, сверкающего зубами размером с игральные карты.
Вирджиния сделала шаг назад и стала оглядывать автобус сверху донизу. Весь рекламный щит был посвящен утреннему шоу названного ди-джея. Огромными оранжевыми буквами на щите было выписано название радиостанции и какой-то идиотский слоган.
Вдруг шум транспорта куда-то исчез, и словно с огромного расстояния Вирджиния услышала голос, зовущий ее. Она сделала еще шаг от автобуса в надежде на то, что надпись проявится на большем расстоянии, как это бывает с очень крупными фотографиями, однако ничего не произошло.
Дверца захлопнулась, вновь раздался звук тормозов, и автобус с грохотом отъехал от остановки. Она удивленно посмотрела ему вслед и засеменила за ним, размахивая ручкой. Водитель не обратил на нее никакого внимания.
Вирджиния стояла на тротуаре, дневная жара согревала ей плечи, вернулся шум транспорта. Она взглянула на ручку в одной руке и на рукопись – в другой и, чтобы не забыть, записала странное исчезнувшее объявление, которое увидела на рекламном щите автобуса.
4
Поднимаясь в гору от автобусной остановки, Вирджиния успела порядком вспотеть. В доме, маленьком техасском бунгало с жестяной крышей, было душно, поэтому она открыла окна и включила вентилятор, затем швырнула рукопись на рабочий стол и попыталась сразу набрать номер Чипа. Ответил автоответчик его друга Мела – как ни странно, голосом Чипа, – и она повесила трубку, не оставив никакого сообщения. Села за стол, взяла рукопись, осторожно касаясь ее, словно из страха каким-то образом повредить. Посередине оставался след от сгиба. Уголок одной страницы оказался загнут, приоткрыв окончание какого-то слова: «…тел».
Я должна вспомнить, что это за слово, не глядя в текст, подумала Вирджиния. Я же его написала.
Внезапно ею овладело безумное желание узнать пресловутое слово, но Вирджиния почему-то не могла заставить себя открыть страницу. Хотел? Летел? Вертел? Что за слово такое? Вернулось ощущение надругательства, которое она ощутила в кабинете Карсвелла, и дрожь вновь пробежала по ее телу. Рукопись, которую она держала в руках, казалась ей теперь чужим произведением, она утратила право даже смотреть те слова, которые когда-то написала собственной рукой. Единственное, на что была способна Вирджиния в ту минуту, – это тупо уставиться на титульный лист:
Положение миссионера:
Конструирование францисканцами тендера Рапануи, 1862 – 1936.
Виктор Карсвелл.
Вирджиния выронила рукопись, словно она ужалила ее, и вскочила. Старое скрипучее офисное кресло со стуком отлетело в сторону. Что же это такое, подумала она, вновь склонилась над столом и внимательно перечитала имя автора.
Нет, конечно, Даннинг . Черным по белому написано: Вирджиния Даннинг.
Вирджиния шумно выдохнула и потерла глаза. Смежив на мгновение веки, она вдруг снова увидела сцену в кабинете Карсвелла, увидела, как он пишет что-то на полях одной из страниц рукописи и затем передает статью ей. Вирджиния открыла глаза и положила руку на статью.
– Нет, – произнесла она решительным тоном.
Меньше всего сейчас ей хотелось видеть агрессивно аккуратный почерк Карсвелла, не говоря уже о содержании его записи, поэтому она схватила стопку бумаг, рывком открыла верхний ящик шкафа, швырнула туда рукопись и захлопнула ящик. Когда-нибудь ей все равно придется прочесть то, что написал Карсвелл. Но только.не сейчас. Не сейчас.
Вместо этого Вирджиния сбросила кота с дивана и легла сама, с телефоном на коленях. Она набрала номер телефона своей чикагской подруги Элизабет в надежде, что Лиззи окажется дома.
Элизабет подняла трубку. Как ни странно, Господь иногда отвечает на молитвы своих постмодернистских детей. Вирджиния пересказала ей свою историю, вытянувшись на длинном диване и натянув на голову покрывало.
– Извини, Джинни, – сказала она, и в ее голосе слышались нотки рассеянности, которые появляются, когда говорящий занимается чем-то еще, по-видимому, значительно более важным, зажав трубку между подбородком и ключицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19