Здесь выложена электронная книга Искупление автора по имени Даниэль Юлий. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Даниэль Юлий - Искупление.
Размер архива с книгой Искупление равняется 46.13 KB
Искупление - Даниэль Юлий => скачать бесплатную электронную книгу
Даниэль Юлий (Аржак Николай)
Искупление
Юлий Даниэль (Николай Аржак)
ИСКУПЛЕНИЕ
Я соглядатай между вами,
Я слушаю, когда в тревоге
Вы рассуждаете о ванне,
О домработницах, о Боге.
О, милые, и я такой же,
Интеллигентен и тактичен,
Но вот - рванет мороз по коже
И на полях наставит птичек.
И я предам вас, я предам вас!
За что? За то, что в час вечерний
Случайно вспомню я про давность
Вражды художника и черни.
Илья Чур "Товарищам интеллигентам".
Наступило время блатных песен. Медленно и постепенно они просачивались с Дальнего Востока и с Дальнего Севера, они вспыхивали в вокзальных буфетах узловых станций. Указ об амнистии напевал их сквозь зубы. Как пикеты наступающей армии, отдельные песни мотались вокруг больших городов, их такт отстукивали дачные электрички, и, наконец, на плечах реабилитированной 58-й они вошли в города. Их запела интеллигенция; была какая-то особая пикантность в том, что уютная беседа о "Комеди франсэз" прерывалась меланхолическим матом лагерного доходяги, в том, что бойкие мальчики с филфака толковали об аллитерациях и ассонансах окаянного жанра. Разрумянившиеся от ледяной водки дамы вкусно выговаривали:
"Ты, начальничек, ты, начальничек, Отпусти до дому..."
А если какая-нибудь из них внезапно вздрагивала и пыталась проглотить словцо до сей поры бесполезно лежавшее в её лексиконе, то всегда находился знаток, который говорил:
- Душа моя, это же ли-те-ра-ту-у-у-ра!
И всё становилось ясно. Это превратилось в литературу - безумный волчий вой, завшивевшие нательные рубахи, язвы, растертые портянками, "пайка", куском глины падавшая в тоскующие кишки...
Но бывало и так, что кто-то из этих чистых умытых, сытых людей вдруг ощущал некое волнение, некий суеверный страх: "Боже, что ж это я делаю?! Зачем я пою эти песни? Зачем накликиваю? Ведь вот оно, встающее из дальнего угла комнаты, опустившее, как несущественную деталь, традиционный ночной звонок, вот оно, холодным, промозглым туманом отделяющее меня от сотрапезников, влекущее "по тундре, по широкой дороге" под окрики конвойных, под собачий лай... Зачем, зачем я улыбаюсь наивности этих слов? Это же всерьез, это же взаправду! Ах, прощай, Москва, прощайте, все!.. Возьмут винтовочки взведут курки стальные и непременно убьют меня... Тьфу, напасть!"
И я (это я о себе пишу) встряхивал головой, выпивал очередную рюмку и трогал колено чужой жены, сидевшей рядом со мной.
А песня звучала, песня шла под улыбку, и зловещие тени уползали из комнаты, через переднюю, на лесничную площадку.
И оставались там.
1.
В буфете не продавали пива, потому что в фойе шла лекция о полупроводниках. Так распорядился директор кинотеатра из уважения к науке. Буфетчица, пятнистая от возмущения (у неё срывался план), шмякнула на поднос бутерброд с засохшей семгой. Я жевал семгу и разглядывал фойе. Кинотеатр был третьесортный, и новейшие веяния его не коснулись: по стенам по-прежнему висели портреты передовиков производства. Пожилой лектор уныло и невнятно бормотал что-то десятку-другому слушателей, время от времени показывая какие-то с виду пластмассовые штуковины. У Ирины после работы было какое-то профсоюзное собрание, отчетно-перевыборное, что ли, и мы могли встретиться только в восемь. Ну, что ж, до начала сеанса полчаса, картина - часа полтора, минут двадцать пешком до Курского - время можно растянуть. Только бы на знакомых не нарваться. Хотя, впрочем, третий лишний - не всегда лишний. Этот третий дает возможность говорить с невинным видом такое, от чего у Ирины вздрагивают губы, можно острить, балансировать на тонком словесном канате - а вдвоем эта игра не имеет никакого смысла. Вообще трудно стало с Ириной. Той последней, окончательной близости, которая дала бы толчок новым отношениям, еще нет, а обо всем остальном уже переговорено: о детстве, о войне, об эвакуации, об общих знакомых. Дырки в разговорах хорошо затыкать поцелуями, но куда спрячешься от людей? Зимой холодно, а теперь темнеет так поздно, что поневоле приходится вести себя благопристойно.
Я сидел и рассеянно обводил глазами публику. Какая всё-таки у большинства женщин некрасивая походка! Работают много, что ли? Вот цыганки - те все, как одна, идут - плывут, только юбки вьются...
Все звучат, звенят, зовут и не кончаются
Речи смутные, как небо в облаках.
И идут-плывут цыганки, и качаются
На высоких, сбитых набок каблуках.
Это Мишка Лурье поёт под гитару - здорово поёт. Жаль, что я так не могу. И какой это идиот выдумал, что гитара - мещанство?
Лениво и равнодушно оглядывал я лица, разноцветные и одинаковые, как булыжник мостовой, и вдруг задержался взглядом на одном из них. Что-то остановило меня - и даже не то, что человек смотрел на меня в упор, а какая-то напряженная, болезненная гримаса. Лицо было чем-то знакомо - узкими, широко расставленными глазами, нервной одухотворенностью, нездоровой желтизной кожи. Кто бы это мог быть? Я горжусь своей памятью на лица. Но тут я никак не мог вспомнить. Ясно одно - знакомство давнишнее. Ну, что ж, сейчас узнаем. Я встал, отряхнул крошки с пиджака. Встал и человек, смотревший на меня. Улыбаясь ему, я двинулся вперед. Но человек протянул руку женщине, сидевшей рядом, и они оба зашагали по направлению к курительной. У самых дверей он повернул голову и снова пристально, без улыбки, останавливая взглядом, посмотрел мне в глаза, как бы говоря: "Да, да, это не случайность, я специально ухожу, чтоб не разговаривать, не встречаться. Да, мы знакомы, я тебя узнал, но ты ко мне лучше не подходи". Он отвернулся, пропустил в дверях спутницу и вышел.
Я стоял почти посреди фойе, улыбаясь по инерции. Потом пожал плечами и вернулся на свое место. Черт-те что!
Ощущение было такое, как будто меня ни за что, ни про что обругали. Этот человек вел себя так, словно я враг ему. А у меня врагов никогда не было. Я никогда никому не сделал зла. Даже женщины, с которыми я расставался, никогда ни в чем меня не винили, хоть и горевали. А этот человек... Ну, ладно, черт с ним! Может, вообще всё померещилось?
Когда сеанс закончился, я снова увидел эту пару в толпе, спускавшейся по лестнице. Женщина - очень красивая, с надменным лицом и длинной, вопреки моде, косой - говорила без улыбки:
- Фильм так плох, что даже хорош. Какая-то прямо первобытная глупость, идиотизм без изъяна, без проблеска - совершенство своего рода... Право, давно я не получала такого удовольствия от кино...
Ее спутник что-то бормотнул невнятно, остановился, закуривая, толпа подтащила меня к ним, мы снова посмотрели друг на друга, и мой, должно быть, недоумевающий, вопросительный взгляд столкнулся с отстраняющим прищуром незнакомца. Или знакомца? А ну его к черту!..
...Электричка отгрохотала. Мы шли, переплетя пальцы, тесно прижавшись. И хотя я видел только нос, кусочек щеки и краешек полуоткрытого рта, она была видна мне вся - длинноногая, стремительная и узкая, словно копье, набирающее высоту.
- Пусти, - сказала она. - Нельзя так. Кругом народ.
- Это тебе мерещится, - ответил я. - Никого нету.
- Как же, никого. А вот этот, толстый - он мне тоже мерещится?
- Сейчас проверим. Простите, гражданин, вы - фикция?
- Чево? - спросил толстяк.
- Витька, ты с ума сошел!
- Извините, я ошибся, думал - знакомый.
Платформа, пивной ларек, хлебный ларек. Дача, дача, магазин, дача, парикмахерская, дача. Мимо, мимо. Песок под ногами - плотный, утрамбованный, перемешанный со щебнем и шлаком. Как ладно шагают ноги, как легко несут они тела, как близко щеки. Какая смесь силы и нежности, как солнце воткнуло в землю рыжие сосны, как сухо и светло в лесу! Ладони, наполнитесь! Господи, Ты есть, ведь не может счастье быть ниоткуда! Ведь не могут же без чьей-то доброй и умной воли захлестнуть меня эти плечи, колени, груди!
- Не надо, - сказала она.
2.
Утреннее море было как плохо выстиранная и невыглаженная простыня. Моторная лодка шла на восток, к невставшему еще солнцу. Мотор трещал, пассажиры кричали, какие-то дети хлопали в ладоши, и всё это было совершенно беззвучно. Я крикнул, чтобы услышать свой голос. Никто не обернулся, и сам я себя не услыхал. Тогда я стал заглядывать в лица своим попутчикам, но они не замечали ни моих взглядов, ни того, что не слышно голосов. "Куда же мы приплывем, если не слышим друг друга? - подумал я. - Надо жестикулировать. Надо азбуку глухонемых". Я стал приставлять пальцы к носу и подбородку, щурить глаза, двигать нижней губой - но меня никто не понимал, хотя я изображал очень простую фразу: "Товарищи, почему ничего не слышно?" Отчаявшись, я махнул рукой и стал смотреть на мягкую и мощную мускулатуру воды за кормой. Лодка неслась всё быстрее, люди говорили всё горячее и громче - это было видно по артикуляции, волны перестали быть похожими на борцов и превратились в боксеров, краешек солнца показался над горизонтом. "Сейчас мы опрокинемся, подумал я, - мы опрокинемся, если не услышим друг друга". "Мы опрокинемся!" крикнул я, преодолевая свою и чужую глухоту. Звонко лопнула пленка в ушах, я услышал свой крик, и все другие - тоже, но было уже поздно: боксер вошел в клинч с лодкой, ударил её в солнечное сплетение, она согнулась пополам, потом два крюка справа и слева, всё рассыпалось, и, уходя под воду, я увидел накатившийся на волны багровый шар солнца...
Какое счастье просыпаться после страшного сна, после гибели! Медленное воскрешение из мертвых, тающий туман небытия, жизнь, снова прихлынувшая к телу. Только что, секунду назад, ты чувствовал, как превращаешься в ничто, и тебя охватила последняя, самая страшная мука - ужас умирания не готового к смерти, ты знал, что умер, - и вот ты спасен. Мы оставляем себе счастье пробуждения и торопимся забыть о смертной тоске, о том, что нас предупреждают...
Я взял папиросу, глянул на часы. Ого, уже восемь вечера. Сегодня на работе я весь день задремывал, а когда пришел домой, прилег на минутку - и два часа проспал. Еще бы, ведь вернулся-то на рассвете.
Я вскочил с дивана, включил электробритву. Я бреюсь по вечерам. Ведь заранее никогда не угадаешь, как обернутся дела. Случилось же как-то, что я пошел небритым в одну компанию, а там была одна такая Тонечка, и я её провожал, и зашел к ней, и остался у нее, и всё время чувствовал, что небрит, и это здорово мне мешало. Тонечка, правда, говорила, что в мужской небритости есть, мол, даже какая-то привлекательность, но мне всё равно было неловко. Да и не все женщины по-тонечкиному рассуждают...
Мы встретились с Мишкой Лурье у метро "Дворец Советов". Было время свиданий, и парочки, как всегда, бродяжили у дощатого забора, окружавшего котлован. Интересно, выстроят здесь что-нибудь, или эти ямы так и останутся памятником взорванному Храму Христа-Спасителя? Сколько же лет торчат тут доски, заклеенные афишами.
- Мишка, когда взорвали церковь?
- Какую церковь?
Мишка рассказывал последние сплетни о кинофестивале - и о том, как к великому смущению и конфузу, первую премию присудили Феллини. "Восемь с половиной!" - бубнил он. - Переполох, скандал! Никто ничего не понимает". Сейчас он был очень недоволен, что я его перебил.
- Ну, в 34-м году взорвали. Ты слушай, что было дальше...
Двадцать девять лет назад взорвали храм. Вопреки поговорке, свято место пусто. Конечно, спору нет, пользы от церквей - кот наплакал, они архитектурные памятники, не больше, но всё-таки... Взорвали Бога, а взрывной волной ранило, контузило человека. Глухота, немота... Гной течет из-под бинтиков, из-под статеек о гуманизме. Правда, врачи говорят: "Гной течет рана очищается". Что ж, посмотрим. Впрочем, мне-то зачем забивать голову всем этим? Что мне - больше всех надо? Я чист перед людьми. Есть работа - не очень хорошая, но и не мерзкая, есть жилье, здоровье, деньги... Да, вот с деньгами худо. Как ни крутись, а в зарплату не уложишься. Особенно последние года два.
- Стоп, пришли!
Мы подошли к новому дому. Рядом стояли забавные домишки с деревянными колоннами, особнячки с резными ставнями, свежевыкрашенные заборы, даже какая-то пузатая чугунная тумба.
- Мишка, что это за тумба?
- Эта? К ней в старину лошадей привязывали.
Всё-то он знает, собака. Впрочем, кому ж и знать, как не ему - на то он и искусствовед. Я похлопал ладонью по теплому металлу и пошел вслед за Мишкой.
В доме Ряженцевых я был не в первый раз, хорошо знал и хозяйку, и многих гостей. Здесь редко собирались просто так - выпить и потрепаться, а почти всегда был какой-нибудь "герой вечера". Случилось и мне быть в этой роли, когда я вернулся из поездки в Польшу. Тогда "на меня звали". А сегодня звали на Брынского, он будет стихи читать. Любопытно, что за стихи? То, что его не печатают,
разумеется, ничего не значит. Стихи вполне могут оказаться никудышными.
Стихи, однако, оказались занятными. Да и сам Брынский очень хорошо держался, не заискивал и не важничал. Он охотно замолчал, когда Мишка Лурье, хватив очередную рюмку, заявил:
- Ребята! Хватит изящной словесности. Давайте песни петь.
И он взялся за гитару.
- Мишка! "Цыганок"!
- "Матрешку", Мишенька!
- Мишка, "Бутылку в море"!
- Я спою "Цыганок", - сказал Мишка, подкручивая колки.
Сердце с домом, сердце с долгом разлучается,
Сердце бедное у зависти в руках,
Только гляну, как цыганки закачаются
На высоких, сбитых набок каблуках.
Мишка пел, убежденно глядя в угол, и всем почудилось, что и в самом деле оттуда вышли цыганки и поплыли по натертому паркету, задевая пышными оборками книжные полки.
Вы откуда, вы откуда, птицы смуглые,
Из каких таких просторов забрели,
И давно ли вас кибитки - лодки утлые
До московских тротуаров донесли?
Кое-кто начал подтягивать, но Мишка нетерпеливо мотнул головой. - Не мешайте, мол.
Отвечают мне цыганки - юбки пестрые:
- К вольной воле весь наш век мы держим путь,
А захочешь - мы твоими станем сестрами,
Только всё что было - не было, забудь!
Ах, забыть бы "всё, что было - не было", уйти, убежать за кибиткой кочевой, за детьми природы, под звуки Чайковского, под ритмы Пушкина, под всхлипы Лещенко! Ах, мечта, милая сердцу! Вот так и снялся бы с места российский интеллигент, вот так и пошел бы, пыля по дороге лаковыми сапожками, сморщенными в гармошку! Ах, Стеши, Груши и Параши! Не забыть подписаться на Эренбурга, холодильник через три дня выкупить надо - опять деньги занимать... Эх, жги-говори!
Отвечаю я цыганкам: "Мне-то по сердцу
К вольной воле заповедные пути,
Да не двинуться, не кинуться, не броситься,
Видно, крепко я привязан - не уйти".
Мишка почти плакал под гитару. Все улыбались застенчиво и сконфуженно. В самом деле, хорошо бы - а куда денешься? Кругом профорги, парторги, Мосторги эх!
Да все звучат, звенят, зовут и не кончаются
Речи смутные, как небо в облаках,
И идут-плывут цыганки и качаются
На высоких, сбитых набок каблуках.
Мишка оборвал последний аккорд, как свечу задул.
Хорошо! - сказал Брынский. - Это вы сами всё придумали - и музыку, и слова?
- Сам, - буркнул Мишка недовольно: он почему-то стеснялся своего сочинительства и пел, только когда выпьет.
- Ну, пожалуйста, еще, - защебетали женщины, - "Матрешку", Миша!
Это была песенка о Матрешке. Семь деревянных русских красоток помещались друг в друге. Они все были разного цвета, каждая из них завлекала, улыбалась маняще: "А душу мою ты не понял! Загляни-ка внутрь!"
Я одна в другой, я одна в другой, Полюби меня, дорогой! Да не ту, что здесь, а вон ту - внутри, Посмотри в меня, посмотри!
Он не успел начать второй куплет, как раздался звонок. Явились новые гости, и, когда они, трое, вошли в комнату, в двух из них я узнал вчерашнюю парочку из кино.
- Знакомьтесь, - сказала хозяйка, - это мои милые хостинские друзья: Ася и Феликс Черновы...
Феликс Чернов! Я сразу же вспомнил озеро Селигер, палатки на берегу, плеск воды под веслами, веселый галдеж с утра и фронтовые песни по вечерам - тогда их еще пели. И Феликса Чернова - узкоглазого, веселого студента-зоолога, который шокировал дурочек-первокурсниц, рассказами о многобрачии у животных. Остряк, актер, импровизатор - как он нравился мне тогда. Да и не одному мне он для всех был героем тех двух недель на Селигере. Ведь мы потом и в Москве собирались несколько раз той же компанией. А потом я уехал по назначению и за годы, проведенные вне Москвы, я перезабыл имена и адреса тогдашних приятелей...
Третьего, пришедшего вместе с Черновым, я знал: это был Владимир Семенович Игольников, писатель, прозаик. Мы с ним не то чтобы дружили, а издалека симпатизировали друг другу; у меня был даже его сборник с дарственной надписью.
Все трое на мгновение остановились у двери, потом Чернов сделал движение обойти всех и пожать каждому руку, но тут он увидел меня. Он сделал общий поклон и сел на свободное место. Игольников и жена Феликса тоже сели.
- Мы, кажется, пение прервали? - сказал Игольников. - Не сердитесь, Миша, продолжайте.
- Я всё равно сбился, - ответил Мишка не очень любезно. - Давайте лучше перервемся и тяпнем с новоприбывшими.
Искупление - Даниэль Юлий => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Искупление автора Даниэль Юлий дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Искупление у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Искупление своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Даниэль Юлий - Искупление.
Если после завершения чтения книги Искупление вы захотите почитать и другие книги Даниэль Юлий, тогда зайдите на страницу писателя Даниэль Юлий - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Искупление, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Даниэль Юлий, написавшего книгу Искупление, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Искупление; Даниэль Юлий, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн