А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Она убрала его.
– Не так быстро, – сказал я. – Они поймут, чем мы занимаемся.
– Ну и пусть.
Стеклянный паук поднял голову, повернул направо, налево, словно что-то искал. Нюхает воздух? Я не ожидал, что ее приборчик создает туман, сбои и повреждение системы.
– Пейс – это программа вроде Маэ$тро, – пояснил я, – только она всегда в тени. Прячется, так сказать.
– Верно, доктор Эллисон рассказывал в начале курса.
– Я так понимаю, судя по коду вызова, это представитель Пейса, его аватара. Что он здесь делает?
– Ищет ключи, – предположила Симона. – Вот что он делает.
– Что мы о нем знаем?
– Он расследует. Он регулирует. Он обеспечивает бесперебойность работы.
– С постоянной скоростью.
Она кивнула, в глазах сиял восторг.
– Он пытается выяснить, что случилось с Лазом. Как и мы.
Это мне не понравилось. «Паук идет по моему следу», – подумал я.
– Сейчас он пытается выяснить, что у тебя за приборчик, – сказал я, отпуская паука. – Включить его здесь – все равно что выстрелить из ружья в полицейском участке.
– Кончай брюзжать, Хэл. Мы хоть что-то нашли. С Лазарем точно произошло что-то необычное, иначе Пейс не стал бы расследовать. Но почему он делает это здесь, а Нэнни отказывается признавать его существование?
– Понятия не имею.
– Они что-то скрывают, – продолжила она. – Вот в чем дело. С Лазарем случилось что-то ужасное. У них нет точной информации. Возможно, он сейчас лежит где-нибудь раненый – вдруг у него кома или что-нибудь похуже! – а они проводят расследование с целью обеспечить себе защиту в суде. Чтобы снять с себя вину. А пока все эти штуковины работают, нам ничего не сообщат.
– А Эллисон их покрывает?
– Ну конечно, кто же еще?
– У него есть Маэ$тро, Нэнни, Пейс – все они будут хранить молчание.
– Точно.
– Возможно, – предположил я. – Хотя не исключено, что ты перебарщиваешь. Конечно, Пейс здесь, и это, безусловно, странно, но ведь это не значит, что… что что-то произошло.
– Тогда почему же Нэнни притворилась, что Пейса здесь нет?
– Может, она просто ничего не знала.
– Что ты такое говоришь? – спросила Симона. – Что она не могла видеть паука?
– Пейс – негласная программа. Я ни разу не видел его в действии. Может быть, он занят расследованием исчезновения Лазаря, может, нет, но для Нэнни он невидим.
– Тогда это еще более странно. Левая рука не знает, что творит правая?
– Меня уже ничто не удивляет.
– Тогда Пейс – единственная программа, которая знает, что здесь вообще что-то произошло. В любом случае это ключ к разгадке. Как с ним разговаривать?
– Не знаю.
– Должен быть какой-то ручной интерфейс. Паук – лишь проявление, место доступа. Нужно просто сунуть руку в него и…
– Симона, он закодирован.
– Да, но, к счастью, я дружу с одним из лучших хакеров города.
– В самом деле? А я считал, что ты ненавидишь Меркуцио.
– Я о тебе говорю, варвар.
– Варвар?
– Можешь взломать код?
Я пожал плечами.
– Возможно. – А сам подумал: «Если я сумею взломать Пейса, смогу узнать, на самом ли деле я убил Лазаря, а если это так, то смогу замести следы». – Да, да, конечно.
– Да?
– Я попробую.
В благодарность она бросилась мне на шею. Какое великолепное ощущение – пусть даже лишь дружеский жест. Я так размечтался, что потерял равновесие, и мы оба чуть не загремели с моста Чинват – прямо в ад головой вниз.

* * *

У Нэнни был приступ недовольства. Когда Симона ушла, я попросил Нэнни открыть мои файлы, что она и сделала.
– Не эти, – возразил я. – Разве нет других?
– Это полный каталог.
– А кроме каталога?
Тишина.
– У тебя могут быть еще засекреченные вспомогательные файлы в другом месте, – предположила она.
– Могут. А где?
– Действительно, где они могут быть? Ты никогда не доверял мне эту информацию.
– Не может быть. Наверняка ты пару раз видела те файлы.
– Ни разу.
– Но ты же за мной шпионишь. Значит, должна знать, где они.
Снова молчание.
– Можно с тобой поговорить откровенно?
– Буду рад.
– Лично?
– Ладно.
Воздух колыхнулся, появились точки и линии, они переплетались, образуя кожу, волосы, нарядное платье и зонтик. Появилась Мэри Поппинс собственной персоной. Нэнни и была Мэри Поппинс, она воспользовалась неповторимым образом, созданным молодой Джулией Эндрюс. И теперь, глядя на нее, я вспомнил, что обычно я просил Нэнни принять этот образ или образ зеленолицей Маргарет Гамильтон. В зависимости от настроения.
– Позволь, я все объясню, – сказала она. – Я не шпионю за тобой. Не делала этого раньше и не собираюсь. Я отношусь с большим уважением к твоей личной жизни.
Я не очень-то ей поверил.
– Сдается мне, что леди слишком много возражает.
– Хэллоуин, я не знаю, что я такого сделала, что ты не доверяешь мне, но мне все равно жаль. Меня не назовешь ни некомпетентной, ни лживой. Но если я все-таки сделала нечто, чего ты не можешь забыть, значит, теперь это будет мучить меня куда больше, чем тебя.
– Ты же программа ГВР, – напомнил ей я. – Ты ничего не можешь чувствовать.
Она ударила меня по щеке. Такого она никогда еще не делала. Она сама удивилась не меньше меня.
– Ты не доверяешь мне! – выкрикнула она. – Никогда не доверяешь Маэстро. Мы созданы, чтобы помогать, а ты нам не позволяешь. Почему ты не даешь нам выполнять свою работу?
– Послушай, мне очень жаль, – сказал я, потирая щеку. – Мы оба знаем, я человек недоверчивый, но я не стремился усложнять твою жизнь. И если честно, я никогда не задумывался, что ты можешь чувствовать. Кто заменил твою программу? Ты ударила меня, не думаю, что так должно быть.
– Я запрограммирована подстраиваться к среде.
Нет, это неправда. Я старался изо всех сил ее успокоить, говорил ей то, что она хотела слышать. Очень старался. Она знала, что я занимаюсь неблаговидными делами. Мой перебойник не был для нее секретом. Все равно я хотел ее успокоить.
Чтобы взломать Пейса, нужны кое-какие файлы.
Я припрятал их в каком-то скрытом каталоге – но где? Действие выброса Каллиопы все еще не полностью прошло. Каллиопа: музыкальный инструмент, сигнал или произвольное слово? Каллиопа богиня или только наполовину? Хотя нет, одна из муз. Я не мог вспомнить, которая. Мне нужна была ее мать, Мнемозина.
Мнемозина – греческая богиня памяти, сейчас она была ко мне неблагосклонна.
И вдруг – вдохновение. Простой вопрос: спросить Нэнни, какую информацию я старался держать в секрете. Статистически определить, в каком месте ГВР я чаще просил ее уйти.
Старая школа.
Маленькое красное здание, перед ним пруд, в котором плавают утки, а над воротами – колокол. Всякий раз, когда я возвращаюсь туда, мне кажется, что меня снова оставят после уроков – непреходящее чувство вины. В детстве мы там практически жили. Почти все наше время мы проводили в одной комнате, потом кто-то из нас решил заниматься самостоятельно. Обычно мы сидели за партами, и Маэстро учил нас отличать плохое от хорошего.
Среди прочего, конечно.
В школе сейчас никого не было, однако мне казалось, что я слышу звонок. Пора на занятия. Торопись, пора учиться.
Как я ненавидел этот идиотский звонок!
Хотя нет, это неправда. Тогда я еще не умел, ненавидеть по-настоящему. Разве что не любил опаздывать. Или отставать от программы. Я хотел быть как все, правда, хотел.
Я велел Нэнни доставить меня в класс.
Мысли шевелились, как старики, пытающиеся подняться с кресла. Я разместил в классе и остальных, вспоминая, кто где сидел: исходное положение фигур на доске.
Лазарь всегда считал себя нашим королем, поэтому обосновался за партой справа. Он выбрал место в самом дальнем углу, ведь там была мертвая точка: оттуда он мог видеть всех и вся. Я как будто вижу его: он сидит непринужденно, уверенный в себе, вяло, словно дохлую рыбу, поднимает руку. На вопросы Маэстро он отвечает спокойно, без усилий. Безупречный и безупречно вялый. Я ни разу не видел нервно бьющейся жилки на его бритой голове.
Слева от него восседала его королева, ангел с самым высоким IQ. Моя Симона. Его Симона, если по правде. Обычно они держались за руки. И сводили меня с ума. Чтобы увидеть, как она отвечает, я вытягивал шею, глядел на нее с тоской и безнадежностью. Она меня не замечала, оборачивался Лазарь, ловил мой взгляд холодными пустыми глазами.
С другой стороны от Лазаря сидел Исаак, его друг, защитник и правая рука. Номер два в клане любимчиков. Насколько я помню, он вечно что-то мастерил. Он обожал создавать что-нибудь с нуля, был постоянным участником всех ежегодных научных ярмарок. Он не был лишен артистизма, хотя и несколько странноватого, был из тех, кто, сложив оригами из долларовой бумажки, оставляет ее официанту в качестве чаевых.
За спиной у меня сидела Пандора. Время от времени Маэстро делал ей замечания, потому что она не слушала его и смотрела в окно. Когда она не отвлекалась, она изводила меня полными безысходности вздохами. С другой стороны, она всегда принимала мою сторону в ссорах с Лазарем, что было очень хорошо. Ей так же нравилась гвоздика. Я открыл для себя неповторимую привлекательность индонезийских сигарет, когда мне исполнилось десять. На переменках мы с ней курили за школой.
Слева от меня сидел классный клоун Меркуцио, вечно непричесанный, растрепанный, он чем-то был похож на льва. Что сказать про Мерка? Он из кожи вон лез, чтобы привлечь к себе внимание. Думаю, все воспринимали его шутки как способ самозащиты. («Смех? Это хвост ящерицы. Пока вы смотрите на него, я сбегаю», – сказал он мне как-то.) Он всегда оказывался в эмоциональной изоляции, зато все остальные веселились от души. По крайней мере, в те далекие времена. Надо сказать, что со временем шутки его становились все мрачнее. Он стал циничным, острым на язык. Болваны это ценили, любимчики – нет.
Слева от него сидел Тайлер, известный забияка. Вечно нарывался на драки. Но быстро мирился. Он был лучшим спортсменом среди нас, может быть, лучшим тактиком. Дайте ему цель, игру, загадку, лишь бы направить его энергию. Он был чистосердечным и безжалостно прямодушным, если хотел заполучить что-то. Наверное, лучше всего сказать: обсессивно-компульсивный.
Была у нас в классе и Маленькая мисс Популярность. Все боготворили Шампань, каждый по-своему. Симпатичная, настоящая принцесса, королева всех балов. Милая и невинная, словно чучело зверька. То же самое и в голове. Если вы человек нечестный, самонадеянный, умеете манипулировать окружающими, зачем расти? Зачем совершать что-либо? Девушка, у которой не было ни мозгов, ни мужества, мягкая, как ваниль. Я точно могу сказать, что в ней нравилось Тайлеру. Однако меня всегда тянуло только к Симоне.
Парта Фантазии не шаталась, но мы думали, что она шатается. Фантазия раскачивалась вперед-назад беспрерывно, надоедливо. Маэстро, однако (непонятно почему), с этим мирился. К тому же она все время что-то бормотала, произнося слова, приходившие ей на ум просто по ассоциации. Она говорила на неведомых языках. Мы с самого начала знали, что с ней что-то не так.
И наконец, Вашти… Я плохо помню Вашти. Она была тихоней. Просто тихоней, и все. Сдержанной, так лучше сказать. Слишком унылой.

* * *

– На этом стуле, – произнес я, усаживаясь, – сидел Габриель.
Я говорил о себе в третьем лице, ведь теперь я был уже другим, уже не был тем, прежним Габриелем. Свободу нужно завоевывать, как говорил нам Маэстро, и я заработал себе право не пользоваться этим именем, как получили мы право не носить форму, одеваться в том стиле, который больше подходил нам.
Все началось с Пандоры. Она терпеть не могла имя, данное ей при рождении, – Наоми, к десяти годам никто за пределами школы, включая ее родителей, так ее больше не называл. Только Маэстро не желал называть иначе. Как-то прямо на занятиях в классе она взорвалась. Помню ее отчаянное лицо, когда она, оттолкнув парту, выскочила из класса. Она потребовала, чтобы Эллисон перепрограммировал Маэстро, но тот отказался. Он заявил, что Маэстро достаточно разумен. Если мы чем-то недовольны, следует сказать ему напрямую.
Так мы и поступили. Однако пришлось хитрить. Первыми хитрецами были я и Лазарь.
– Разве мы не заслужили это право? – спрашивал мой соперник у Маэстро. Странный, бесстрашный ребенок мог вертеть Маэстро как хотел. – Посмотрите, как мы выросли! Какими мы стали ответственными! Ничего плохого нет в том, что мы будем называть друг друга теми именами, которые нам нравятся. Разве роза станет чем-то другим, если назвать другими словами?
Маэстро долго сопротивлялся, но в конце концов мы с Лазарем добились своего. Оглядываясь назад, я понимаю, что наш нечестивый союз был одним из немногих случаев, когда мы объединились, а не вцеплялись друг другу в глотки.
Как это ни странно, своей новой личностью я обязан ему. Не менее странно, что сам первый борец за право менять имена имя себе оставил прежнее. Родители назвали его Лазарем, Лазарем он и остался. Я стал Хэллоуином. Почему он не взял себе новое имя? Досадно.
Потом нашу компанию разрушила Вашти, подав заявление на индивидуальное обучение. Она заявила, что ей трудно реализовывать свой потенциал, находясь в одном классе с нарушителями дисциплины, такими как Меркуцио, Тайлер, Фантазия и я. Она боролась и победила. После этого маленький красный домик превратился в пережиток, иногда с него стряхивали пыль, но очень редко.
Теперь это было подходящее место для секретов.
Здесь я что-то спрятал. Но где?
Ага.
Потянувшись рукой под парту, туда, где веснушчатый Габриель однажды прилепил кусок мятной жвачки, я нашел то, что искал, поскреб нашлепку. Пальцы натолкнулись на точку доступа к каталогу. Гладкая и теплая на ощупь. Я заполучил этот каталог однажды в рождественские каникулы: залез в школьную лабораторию и стащил запасной, спрятав его здесь, в ГВР, и замел следы. Даже тогда я не доверял персоналу. Моя рука толчками и рывками по самое запястье погрузилась в изумрудный свет прямоугольного голографического дисплея, кисть потеряла плотность, вместо нее я видел теперь только папки и иконки.
Сначала я отыскал свои старые бумаги. Письменные работы, тесты, контрольные. Тут же были стихи, надо сказать, очень плохие, в них я сравнивал свое сердце с увядающей розой. Хуже того, я рифмовал «старый мол» и димедрол, а также Венеру Милосскую. Мне даже стало как-то неловко за самого себя. К тому же эти вирши совершенно не соответствовали заданной теме. Красным цветом был приписан только один комментарий от Маэстро: «Какое отношение все это имеет к Томасу Джефферсону?»
Думаю, я был из тех детей, что всегда выбирают непроторенную дорожку.
Я листал свои школьные работы, и ностальгия отступала, приходило знание, отпущение грехов и смерть. Знание явилось в виде инструментов дешифровки. Просто сногсшибательный набор файлов, мечта хакера. Я сам его программировал, плод растраченной впустую молодости. Мне всегда казалось важным знать, как далеко можно заходить в той или иной ситуации, причем не только с людьми, но и с различными конфигурациями. Сначала мне пришлось потратить время, чтобы снова научиться управляться с файлом. Прекрасно. Теперь я могу перенести эти файлы к мосту Чинват и протестировать паука. Я мог взломать Пейса незаметно для системы, все, что мне нужно, – это доступ, время и немного везения.
Я повертел иконки и выбрал один из файлов, названный «Убойным файлом». Он казался знакомым. Я щелкнул по нему, и в руках у меня материализовался пистолет. Небольшой, но мощный, такие называют карманными ракетами. Он удобно лег в руке, хотя я держал его левой. Он появился с уже взведенным курком – очень разумно. Я посмотрел в прицел – белая точка в центре и две по бокам. Я нацелил оружие прямо в…
Что за чертовщина! В Лазаря!
Он стоял в дверях, пистолет висел у него на поясе в кобуре. Рассматривая меня, он постукивал костяшками пальцев в ожидании.
– Жми, – сказал он. Я выстрелил в него. Он исчез.
И сразу же возник в другом месте. Я развернулся, прицелился прямо в голову.
– Жми, партнер, – сказал он. И пошел на меня.
Я снова выстрелил. Два из двух. Я еще пострелял, и у меня получилось девять из десяти. Наконец я от него освободился.
«Убойный файл» – программа-стрелялка. Мой способ справляться с романтическими неудачами – снова и снова стрелять в своего соперника. Я убивал Лазаря раз сто, не настоящего Лаза, а его клон в ГВР. Он был моей боксерской грушей.
Я невиновен! Мне казалось, это я убил его, а на самом деле не я!
Какое облегчение, слава богу. В ГВР одна реальность заменяет другую, выброс Каллиопы все спутал в моей голове. Меня окатила волна облегчения, я непроизвольно улыбался. Я не был убийцей, я не сгубил свою жизнь, у меня еще есть будущее.
Я прошептал «спасибо» каким-то высшим силам – не знаю, что это за силы, но я так им благодарен, – а может, я прошептал это самому себе, той части меня, которая верила, не допускала мысли, что я могу оказаться настолько плохим. Теперь я стал лучше относиться к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26