Уважаю гораздо больше, чем счастливчиков, которым все дано от рождения и у которых потом ничего не отнимают ценою невыразимых страданий. Я…
Шеннон. Хотите сказать – уважаете меня?
Ханна. Да.
Шеннон. Но только что сами говорили, что мне нравится… быть распятым без гвоздей! Нравится… как вы сказали?.. не слишком мучительное искупление…
Ханна (прерывая его). Да, но я думала…
Шеннон. Развяжите меня!
Ханна. Скоро, скоро. Потерпите.
Шеннон. Сию минуту!
Ханна. Нет еще, мистер Шеннон. Не могу, пока не буду уверена, что вы не поплывете в Китай. Видите ли, мне кажется, для вас и этот дальний заплыв до Китая – тоже довольно безболезненное искупление грехов. И вы не думаете, что, прежде чем заплывете за риф, заплыв может быть прерван первой же акулой или меч-рыбой. Боюсь, что вы и вправду поплывете. Все очень просто, если вообще что-то может быть просто.
Шеннон. А что бывает просто?
Ханна. Ничего. Все просто только для нищих духом, мистер Шеннон.
Шеннон. И поэтому человека нужно держать связанным?
Ханна. Только чтобы он не пустился вплавь до Китая.
Шеннон. Хорошо, мисс Будда в юбке, прикурите и дайте мне сигарету, и выньте, когда я задохнусь, если и это не покажется вам удобным способом искупления грехов.
Ханна (оглядываясь). Сейчас… только куда же я их положила?
Шеннон. У меня в кармане есть еще пачка.
Ханна. В каком кармане?
Шеннон. Не помню. Придется устроить обыск.
Ханна (ощупывая карманы пиджака). В пиджаке нет.
Шеннон. Поищите в карманах брюк.
Какое-то мгновение она колеблется, такая интимность ее смущает.
Но затем вынимает сигареты у него из кармана брюк.
Теперь прикурите и дайте сигарету мне.
Она повинуется, Шеннон почти сразу закашлялся от дыма, сигарета выпала.
Ханна. Уронили на себя. Где она?
Шеннон (извиваясь в гамаке). Да подо мной, подо мной! Жжет! Развяжите, ради Бога, развяжите! Она меня жжет сквозь брюки.
Ханна. Приподнимитесь, чтобы я могла…
Шеннон. Не могу, веревки режут! Развяжите, развяжи-и-и-те меня-а-а…
Ханна. Нашла! Вот она!
Крики Шеннона привлекли внимание Мэксин.
Мэксин (вбегает на веранду и садится на ноги Шеннону). Слушайте вы, сумасшедший, несчастный ирландец! Я позвонила Лопесу – доктору Лопесу. Помните? Тот самый, в грязной белой куртке, что приходил, когда вы у нас прошлый раз заболели. Который потом отвез вас в сумасшедший дом, где вас бросили в одиночку – там была только параша, солома на полу да водопроводный кран. Вы тогда доползли до крана, грохнулись головой об пол и заработали сотрясение мозга… Так вот, я сказала ему, что вы опять явились сюда и, видно, опять тронулись и что, если вы к утру не уйметесь, придется отправить вас туда же.
Шеннон (прерывая ее звуками, похожими на крики испуганных диких гусей). Уфф, уфф, уфф, уфф, уфф…
Ханна. Миссис Фолк, мистер Шеннон не успокоится, если его не оставить в покое в этом гамаке.
Мэксин. Так почему же вы не оставляете его в покое?
Ханна. Но я не раздражаю его… и надо же… кому-нибудь позаботиться о нем.
Мэксин. И этот «кто-нибудь» – вы?
Ханна. Много лет назад, миссис Фолк, мне довелось ухаживать за человеком в таком же состоянии. И я знаю, как важно дать им время успокоиться.
Мэксин. Но он что-то не был покоен, я слышала, как он орал.
Ханна. Сейчас успокоится. Я готовлю ему снотворное, миссис Фолк.
Мэксин. Вижу! Потушите немедленно! Здесь никому не разрешается готовить, кроме китайца на кухне.
Ханна. Но ведь это маленькая спиртовочка, миссис Фолк.
Мэксин. Сама знаю. Тушите! (Тушит спиртовку.) Шеннон. Мэксин, дорогая. (Спокойно.) Отстаньте вы от этой леди. Вам ее не запугать. Куда уж сучке до леди!
Слышны крики немцев.
Вольфганг. Eine Kiste Carta Blanca. Ящик пива «Карта Бланка» (нем.)
Фрау Фаренкопф. Wir haben genug gehabt… vielleicht nicht? Мы уже достаточно выпили… может, не надо? (нем.)
Фаренкопф. Nein! Niemals genug!.. Нет! Никогда не бывает достаточно!.. (нем.)
Хильда. Mutter, du bist click… aber wir sind es nicht. Мама, ты толстая, а мы еще не потолстели (нем.)
Шеннон. Мэксин, вы пренебрегаете своими обязанностями официантки. (Тон его обманчиво мягок.) Немцы требуют ящик пива на пляж. Ну и пошлите им пива… а когда луна зайдет, то я, если только вы выпустите меня из гамака, попытаюсь представить вас себе юной нимфой…
Мэксин. Много от вас радости в теперешнем состоянии.
Шеннон. Да и вы тоже не в том уже возрасте, дорогая моя, не будьте слишком разборчивы.
Мэксин. Ха! (Не очень лестное предложение все-таки приятно этой простой и трезвой душе. Она возвращается к немцам.) Шеннон. А теперь, мисс Джелкс, дайте попробовать вашего макового чаю.
Ханна. У меня вышел сахар, но есть немного сладкой имбирной настойки. (Наливает чашку питья, пробует.) Еще не настоялся. Но все-таки выпейте немного. (Зажигает спиртовку.) А следующая чашка будет покрепче… (Наклоняется над гамаком и подносит чашку к его губам.) Шеннон (приподымает голову, пьет, но сразу захлебнулся). Тень великого Цезаря! Это надо запивать варевом ведьм из «Макбета».
Ханна. Да, я знаю, горько.
Из-за угла появляются немцы и идут вниз на пляж поплавать при луне и устроить пикник с пивом. Даже в темноте их кожа светится почти фосфорическими красно-золотистыми тонами. Они тащат с собой ящик пива и фантастически раскрашенную резиновую лошадку, поют марш. Появление их похоже на дурной сон.
Шеннон. Демоны ада… с голосами… ангелов.
Ханна. Да, у них это называется «гармонией», мистер Шеннон.
Шеннон (рванувшись вдруг вперед и освобождаясь от ослабевших пут). Вырвался! Освободился! И без посторонней помощи!
Ханна. А я и не сомневалась, что вы сами сможете освободиться, мистер Шеннон.
Шеннон. Во всяком случае, благодарю за участие. (Подходит к столику с вином.) Ханна. Куда вы идете?
Шеннон. Недалеко. К спиртному – приготовить ром-коко.
Ханна. О!
Шеннон (у столика). Кокос? Есть. Мачете? Есть. Ром? Двойную порцию. Лед? Ах ты, пустое ведерко. Ну что ж, сегодня ночь теплых напитков. Мисс Джелкс? Хотите причитающееся вам бесплатно ром-коко?
Ханна. Нет, благодарю вас, мистер Шеннон.
Шеннон. Но вы не против, если я выпью?
Ханна. Что вы, мистер Шеннон!
Шеннон. Не станете порицать меня за эту слабость, за то, что я потакаю себе?
Ханна. Алкоголь – не главный вопрос для вас.
Шеннон. А какой же главный, мисс Джелкс?
Ханна. Самый старый в мире – потребность верить во что-нибудь или в кого-нибудь… в кого угодно и во что угодно…
Шеннон. И в тоне вашем полная безнадежность?
Ханна. Нет, я не смотрю на это безнадежно. Я открыла для себя нечто, во что можно верить.
Шеннон. Нечто, вроде… Бога?
Ханна. Нет.
Шеннон. А что же?
Ханна. В распахнутые настежь двери, в открытые двери от человека к человеку… пусть они будут открыты на одну только ночь.
Шеннон. Остановка на одну ночь?
Ханна. Настоящая близость между людьми…. вот так, на веранде, возле… их комнат, хотя бы на одну ночь, мистер Шеннон.
Шеннон. Физическая близость?
Ханна. Нет.
Шеннон. Я так и думал. Но тогда какая же?
Ханна. Я говорю о близости, которая помогает понять друг друга, о готовности помочь друг другу в такие ночи, как эта.
Шеннон. Кто был человек, о котором вы говорили вдове?.. Тот, кому вы помогли во время такого же припадка, как у меня?
Ханна. Ах, это… Я сама.
Шеннон. Вы?
Ханна. Да. Я могу помочь вам, потому что сама прошла через то, что у вас теперь. И у меня был свой призрак. Только я по-другому называла его. Я звала его «синим дьяволом»… И у нас бывали настоящие битвы, жестокие состязания.
Шеннон. В которых вы явно одержали победу.
Ханна. Да. Я не могла позволить себе быть побежденной.
Шеннон. И как же вы побороли своего «синего дьявола»?
Ханна. Я доказала ему, что в состоянии не поддаваться ему, и заставила его уважать свою стойкость.
Шеннон. Каким образом?
Ханна. Просто не сдавалась, только и всего. И призраки, и «синие дьяволы» уважают стойкость и чтут все хитрости, на которые пускаются испуганные бедняги, чтобы вынести и побороть свои страхи.
Шеннон. Вроде макового настоя?
Ханна. И маковый настой, и ром-коко или просто несколько глубоких вдохов – все что угодно, все, что мы делаем, чтобы ускользнуть от них и продолжать свой путь.
Шеннон. Куда?
Ханна. Куда-нибудь… вот к такой пристани после долгих, томительных странствий, к такой веранде над морем и зелеными зарослями. Я говорю не только о странствиях по свету, по земле, но и о тех скитаниях, которые выпадают на долю всех, кого преследуют призраки и «синие дьяволы»… – по темным глубинам самих себя.
Шеннон (сардонически улыбаясь). Только не рассказывайте, что и у вас есть такие темные глубины.
Ханна. Я уверена, что такому искушенному и образованному человеку, как вы, мистер Шеннон, и без слов ясно, что во всем, решительно во всем есть своя теневая сторона.
Бросив на Шеннона взгляд, замечает, что он не слушает ее, а пристально всматривается куда-то. Это та сосредоточенная отрешенность, которая иногда наблюдается при тяжелых нервных расстройствах. Она поворачивается, чтобы разглядеть, что привлекло его внимание, затем на минуту закрывает глаза, глубоко вздыхает и продолжает говорить тоном гипнотизера – Шеннон не слушает, что она говорит, она понимает это, и на него может подействовать только тон и ритм ее речи.
Все, что существует под солнцем, имеет теневую сторону, кроме самого солнца… Солнце – единственное исключение. Но вы не слушаете…
Шеннон (будто отвечая ей). Он там, мой призрак, в зарослях! (И вдруг с силой запускает скорлупой кокоса вниз; слышны крики встревоженных птиц.) Вот это удар! Прямо в морду! Все зубы выбил, как зерна из кукурузного початка.
Ханна. И он помчался к зубному врачу?
Шеннон. Сейчас он временно отступил, но завтра – только сяду завтракать, снова появится со своей улыбочкой, от которой молоко в кофе скисает, а смердеть от него будет, как от пьяного гринго в мексиканской каталажке, проспавшего ночь в собственной блевотине.
Ханна. Если проснетесь раньше, чем я уйду, я принесу вам кофе… только позовите.
Шеннон (его внимание снова обращается к ней). Нет, даст Бог, вы уже уедете к тому времени.
Ханна. Может быть – да, может быть – нет. Надо что-то придумать, как-то задобрить вдову.
Шеннон. Она не из тех, кого можно задобрить, дорогая моя.
Ханна. А мне кажется, я что-нибудь придумаю, именно потому, что это необходимо. Не могу же я допустить, чтобы дедушка оказался в тех меблированных комнатах, мистер Шеннон. Так же, как не могла позволить вам плыть в Китай. Вы это знаете. И если, чтобы все это предотвратить, нужно поломать себе хорошенько голову, то за изобретательностью дело не станет.
Шеннон. А как вы справились со своим нервным припадком?
Ханна. А у меня никогда его и не было. Я не могу себе позволить такой роскоши. Правда, однажды я чуть было не поддалась. Когда-то и я была молода, мистер Шеннон, но я из тех, кто был молод, не зная молодости. А не чувствовать себя молодой, когда молода, – очень печально. Но мне повезло. Моя работа – рисование, эта терапия трудом, которую я себе прописала, – рисование заставило меня смотреть не только внутрь, но и вокруг себя, и постепенно в дальнем конце туннеля, из которого я так стремилась вырваться, я увидела слабый, еще очень неясный серый свет – свет мира, который был вне меня, и я что было сил продолжала пробиваться к нему. Нужно было…
Шеннон. Он так и остался серым, этот свет?
Ханна. Нет, нет, стал белым.
Шеннон. Только белым и никогда не был золотым?
Ханна. Нет, всегда белым. Но ведь белый свет так ярок… и его далеко видно в длинном темном туннеле, которому, кажется, конца не будет, и только Бог или смерть могут вывести из него… тем более если человек… как я, к примеру… не очень уверен в том, что есть Бог на свете.
Шеннон. А вы все еще не очень уверены?
Ханна. Может быть, не так не уверена, как прежде. Видите ли, при моей работе я должна пристально и вблизи вглядываться в лицо человека, чтобы что-то схватить в нем прежде, чем он забеспокоится и крикнет: «Официант, счет! Мы уходим». Конечно, иногда – случается и такое – видишь только круглый комок теста, в котором вместо глаз торчат кусочки желе, и это сходит за лицо человеческое. Тогда я намекаю дедушке, чтобы он почитал стихи, – я не могу рисовать такие лица. Но они не так уж часто встречаются. И мне кажется, что это не настоящие лица. Большей частью мне удается что-то увидеть в лице человека, и я могу это схватить, могу… так же, как я что-то схватила и в вашем лице, когда рисовала вас сегодня… Вы слушаете?
Он присел на пол возле ее стула, напряженно глядя на нее.
В Шанхае, мистер Шеннон, есть место, которое называется Дом умирающих, – для старых нищих, для умирающих бедняков. Их дети и внуки – бедняки и приводят их туда… умирать на соломенных матах. В первое посещение меня это потрясло, и я убежала. Но потом снова пришла и увидела, что их дети и внуки и сторожа дома положили на соломенные маты возле их смертного ложа вещи, которые должны были их утешить, – цветы, трубки опиума, какие-то религиозные эмблемы. Это дало мне силу прийти снова и рисовать лица умирающих. У некоторых оставались живыми только одни глаза. Но, поверьте, мистер Шеннон, эти глаза умирающих бедняков, возле которых лежали последние маленькие знаки внимания к ним, глаза, с последними неясными проблесками жизни, – уверяю вас, мистер Шеннон, – светили ясно, как звезды Южного Креста. А теперь… я сделаю вам признание, на которое, пожалуй, только старая дева, внучка поэта-романтика, и способна… За всю свою жизнь я не видела ничего прекраснее, чем эти глаза… включая даже вид с этой веранды между небом и морем… и последнее время… последнее время дедушка смотрит на меня такими глазами. (Резко поднимается и подходит к краю веранды.) Скажите, что это за звуки я все время слышу оттуда?
Шеннон. Джаз в ресторане, на берегу.
Ханна. Я не о том. Я спрашиваю, кто там царапается и все время шуршит под верандой?
Шеннон. Ах, это… Мексиканцы поймали игуану и привязали к столбу под верандой. Ну а она, само собой, рвется на волю… натянет веревку до отказа, и – стоп. Ха-ха-ха, вот и все… (Повторяет строки дедушкиной поэмы: «Ветвь апельсина смотрит в небо…» и т д.) Скажите, мисс Джелкс, у вас есть какая-нибудь личная жизнь? Кроме акварелей, рисунков, путешествий с дедушкой?
Ханна. Мы с дедушкой создаем друг другу дом. Вы понимаете, что я хочу сказать? Не то, что это значит для всех, – не крыша над головой, не свой очаг. Для меня дом – это… не место, не здание… не постройка из дерева, кирпича, камня. Мой дом – это то, что связывает двух людей, то, в чем каждый из них… находит себе приют и покой… Может быть, звучит чуть приподнято, но вы ведь понимаете меня, мистер Шеннон?
Шеннон. Да, и очень хорошо, но только…
Ханна. Опять вы недоговариваете…
Шеннон. Лучше недоговорю… А то могу брякнуть такое, что причиню вам боль.
Ханна. Я не так чувствительна, мистер Шеннон.
Шеннон. Ну что ж, тогда скажу. (Подходит к столику со спиртным.) Если птице надо свить гнездо, чтобы жить в нем, она не станет его вить на дереве, которое может упасть.
Ханна. Я не птица, мистер Шеннон.
Шеннон. Это только метафора, мисс Джелкс.
Ханна. И, кажется, уже вторая порция ром-коко?
Шеннон. Верно. Так вот, когда птица вьет гнездо, ей кажется, что она вьет его надолго… что вьет его во имя великой цели спаривания, продолжения рода.
Ханна. Повторяю, мистер Шеннон, я не птица. Я принадлежу к роду человеческому – так неужели, когда одно существо этой фантастической породы свивает себе гнездо в сердце другого, надо прежде всего думать – надолго ли? Неужели без этого нельзя?.. Только так?.. В последнее время и дедушке, и мне все напоминает о недолговечности всего сущего. Едем в гостиницу, где бывали не раз, – а ее уже нет. Снесли. И на ее месте один из этих холодных отелей-модерн из стекла и железа. А если старая гостиница на месте – хозяина или метрдотеля, которые всегда сердечно встречали нас, уже заменил другой, и он смотрит на нас так подозрительно.
Шеннон. Да, но вы вдвоем…
Ханна. Вдвоем.
Шеннон. А когда старый джентльмен уйдет из мира?
Ханна. Да?..
Шеннон. Что вы будете делать? Остановитесь?
Ханна. Остановлюсь… или буду продолжать путь… Вероятно, буду жить дальше…
Шеннон. Одна? Одна приезжать в отели, в одиночестве есть в углу за столиком на одного?
Ханна. Благодарю за участие, мистер Шеннон, но моя профессия учит быстро находить общий язык с чужими и быстро превращает их в друзей.
Шеннон. Заказчики – не друзья.
Ханна. Становятся друзьями, если в них есть дружелюбие.
Шеннон. Да, но каково вам будет путешествовать одной после стольких лет путешествий с…
Ханна. А вот испытаю – тогда и буду знать каково. И потом, не говорите об одиночестве так, будто оно неведомо другим людям. Например, вам.
Шеннон. Я всегда разъезжал с целым вагоном, самолетом, автобусом туристов.
Ханна. Но это вовсе не значит, что вы не были одиноки.
Шеннон. Мне всегда удавалось сблизиться с кем-нибудь в группе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Шеннон. Хотите сказать – уважаете меня?
Ханна. Да.
Шеннон. Но только что сами говорили, что мне нравится… быть распятым без гвоздей! Нравится… как вы сказали?.. не слишком мучительное искупление…
Ханна (прерывая его). Да, но я думала…
Шеннон. Развяжите меня!
Ханна. Скоро, скоро. Потерпите.
Шеннон. Сию минуту!
Ханна. Нет еще, мистер Шеннон. Не могу, пока не буду уверена, что вы не поплывете в Китай. Видите ли, мне кажется, для вас и этот дальний заплыв до Китая – тоже довольно безболезненное искупление грехов. И вы не думаете, что, прежде чем заплывете за риф, заплыв может быть прерван первой же акулой или меч-рыбой. Боюсь, что вы и вправду поплывете. Все очень просто, если вообще что-то может быть просто.
Шеннон. А что бывает просто?
Ханна. Ничего. Все просто только для нищих духом, мистер Шеннон.
Шеннон. И поэтому человека нужно держать связанным?
Ханна. Только чтобы он не пустился вплавь до Китая.
Шеннон. Хорошо, мисс Будда в юбке, прикурите и дайте мне сигарету, и выньте, когда я задохнусь, если и это не покажется вам удобным способом искупления грехов.
Ханна (оглядываясь). Сейчас… только куда же я их положила?
Шеннон. У меня в кармане есть еще пачка.
Ханна. В каком кармане?
Шеннон. Не помню. Придется устроить обыск.
Ханна (ощупывая карманы пиджака). В пиджаке нет.
Шеннон. Поищите в карманах брюк.
Какое-то мгновение она колеблется, такая интимность ее смущает.
Но затем вынимает сигареты у него из кармана брюк.
Теперь прикурите и дайте сигарету мне.
Она повинуется, Шеннон почти сразу закашлялся от дыма, сигарета выпала.
Ханна. Уронили на себя. Где она?
Шеннон (извиваясь в гамаке). Да подо мной, подо мной! Жжет! Развяжите, ради Бога, развяжите! Она меня жжет сквозь брюки.
Ханна. Приподнимитесь, чтобы я могла…
Шеннон. Не могу, веревки режут! Развяжите, развяжи-и-и-те меня-а-а…
Ханна. Нашла! Вот она!
Крики Шеннона привлекли внимание Мэксин.
Мэксин (вбегает на веранду и садится на ноги Шеннону). Слушайте вы, сумасшедший, несчастный ирландец! Я позвонила Лопесу – доктору Лопесу. Помните? Тот самый, в грязной белой куртке, что приходил, когда вы у нас прошлый раз заболели. Который потом отвез вас в сумасшедший дом, где вас бросили в одиночку – там была только параша, солома на полу да водопроводный кран. Вы тогда доползли до крана, грохнулись головой об пол и заработали сотрясение мозга… Так вот, я сказала ему, что вы опять явились сюда и, видно, опять тронулись и что, если вы к утру не уйметесь, придется отправить вас туда же.
Шеннон (прерывая ее звуками, похожими на крики испуганных диких гусей). Уфф, уфф, уфф, уфф, уфф…
Ханна. Миссис Фолк, мистер Шеннон не успокоится, если его не оставить в покое в этом гамаке.
Мэксин. Так почему же вы не оставляете его в покое?
Ханна. Но я не раздражаю его… и надо же… кому-нибудь позаботиться о нем.
Мэксин. И этот «кто-нибудь» – вы?
Ханна. Много лет назад, миссис Фолк, мне довелось ухаживать за человеком в таком же состоянии. И я знаю, как важно дать им время успокоиться.
Мэксин. Но он что-то не был покоен, я слышала, как он орал.
Ханна. Сейчас успокоится. Я готовлю ему снотворное, миссис Фолк.
Мэксин. Вижу! Потушите немедленно! Здесь никому не разрешается готовить, кроме китайца на кухне.
Ханна. Но ведь это маленькая спиртовочка, миссис Фолк.
Мэксин. Сама знаю. Тушите! (Тушит спиртовку.) Шеннон. Мэксин, дорогая. (Спокойно.) Отстаньте вы от этой леди. Вам ее не запугать. Куда уж сучке до леди!
Слышны крики немцев.
Вольфганг. Eine Kiste Carta Blanca. Ящик пива «Карта Бланка» (нем.)
Фрау Фаренкопф. Wir haben genug gehabt… vielleicht nicht? Мы уже достаточно выпили… может, не надо? (нем.)
Фаренкопф. Nein! Niemals genug!.. Нет! Никогда не бывает достаточно!.. (нем.)
Хильда. Mutter, du bist click… aber wir sind es nicht. Мама, ты толстая, а мы еще не потолстели (нем.)
Шеннон. Мэксин, вы пренебрегаете своими обязанностями официантки. (Тон его обманчиво мягок.) Немцы требуют ящик пива на пляж. Ну и пошлите им пива… а когда луна зайдет, то я, если только вы выпустите меня из гамака, попытаюсь представить вас себе юной нимфой…
Мэксин. Много от вас радости в теперешнем состоянии.
Шеннон. Да и вы тоже не в том уже возрасте, дорогая моя, не будьте слишком разборчивы.
Мэксин. Ха! (Не очень лестное предложение все-таки приятно этой простой и трезвой душе. Она возвращается к немцам.) Шеннон. А теперь, мисс Джелкс, дайте попробовать вашего макового чаю.
Ханна. У меня вышел сахар, но есть немного сладкой имбирной настойки. (Наливает чашку питья, пробует.) Еще не настоялся. Но все-таки выпейте немного. (Зажигает спиртовку.) А следующая чашка будет покрепче… (Наклоняется над гамаком и подносит чашку к его губам.) Шеннон (приподымает голову, пьет, но сразу захлебнулся). Тень великого Цезаря! Это надо запивать варевом ведьм из «Макбета».
Ханна. Да, я знаю, горько.
Из-за угла появляются немцы и идут вниз на пляж поплавать при луне и устроить пикник с пивом. Даже в темноте их кожа светится почти фосфорическими красно-золотистыми тонами. Они тащат с собой ящик пива и фантастически раскрашенную резиновую лошадку, поют марш. Появление их похоже на дурной сон.
Шеннон. Демоны ада… с голосами… ангелов.
Ханна. Да, у них это называется «гармонией», мистер Шеннон.
Шеннон (рванувшись вдруг вперед и освобождаясь от ослабевших пут). Вырвался! Освободился! И без посторонней помощи!
Ханна. А я и не сомневалась, что вы сами сможете освободиться, мистер Шеннон.
Шеннон. Во всяком случае, благодарю за участие. (Подходит к столику с вином.) Ханна. Куда вы идете?
Шеннон. Недалеко. К спиртному – приготовить ром-коко.
Ханна. О!
Шеннон (у столика). Кокос? Есть. Мачете? Есть. Ром? Двойную порцию. Лед? Ах ты, пустое ведерко. Ну что ж, сегодня ночь теплых напитков. Мисс Джелкс? Хотите причитающееся вам бесплатно ром-коко?
Ханна. Нет, благодарю вас, мистер Шеннон.
Шеннон. Но вы не против, если я выпью?
Ханна. Что вы, мистер Шеннон!
Шеннон. Не станете порицать меня за эту слабость, за то, что я потакаю себе?
Ханна. Алкоголь – не главный вопрос для вас.
Шеннон. А какой же главный, мисс Джелкс?
Ханна. Самый старый в мире – потребность верить во что-нибудь или в кого-нибудь… в кого угодно и во что угодно…
Шеннон. И в тоне вашем полная безнадежность?
Ханна. Нет, я не смотрю на это безнадежно. Я открыла для себя нечто, во что можно верить.
Шеннон. Нечто, вроде… Бога?
Ханна. Нет.
Шеннон. А что же?
Ханна. В распахнутые настежь двери, в открытые двери от человека к человеку… пусть они будут открыты на одну только ночь.
Шеннон. Остановка на одну ночь?
Ханна. Настоящая близость между людьми…. вот так, на веранде, возле… их комнат, хотя бы на одну ночь, мистер Шеннон.
Шеннон. Физическая близость?
Ханна. Нет.
Шеннон. Я так и думал. Но тогда какая же?
Ханна. Я говорю о близости, которая помогает понять друг друга, о готовности помочь друг другу в такие ночи, как эта.
Шеннон. Кто был человек, о котором вы говорили вдове?.. Тот, кому вы помогли во время такого же припадка, как у меня?
Ханна. Ах, это… Я сама.
Шеннон. Вы?
Ханна. Да. Я могу помочь вам, потому что сама прошла через то, что у вас теперь. И у меня был свой призрак. Только я по-другому называла его. Я звала его «синим дьяволом»… И у нас бывали настоящие битвы, жестокие состязания.
Шеннон. В которых вы явно одержали победу.
Ханна. Да. Я не могла позволить себе быть побежденной.
Шеннон. И как же вы побороли своего «синего дьявола»?
Ханна. Я доказала ему, что в состоянии не поддаваться ему, и заставила его уважать свою стойкость.
Шеннон. Каким образом?
Ханна. Просто не сдавалась, только и всего. И призраки, и «синие дьяволы» уважают стойкость и чтут все хитрости, на которые пускаются испуганные бедняги, чтобы вынести и побороть свои страхи.
Шеннон. Вроде макового настоя?
Ханна. И маковый настой, и ром-коко или просто несколько глубоких вдохов – все что угодно, все, что мы делаем, чтобы ускользнуть от них и продолжать свой путь.
Шеннон. Куда?
Ханна. Куда-нибудь… вот к такой пристани после долгих, томительных странствий, к такой веранде над морем и зелеными зарослями. Я говорю не только о странствиях по свету, по земле, но и о тех скитаниях, которые выпадают на долю всех, кого преследуют призраки и «синие дьяволы»… – по темным глубинам самих себя.
Шеннон (сардонически улыбаясь). Только не рассказывайте, что и у вас есть такие темные глубины.
Ханна. Я уверена, что такому искушенному и образованному человеку, как вы, мистер Шеннон, и без слов ясно, что во всем, решительно во всем есть своя теневая сторона.
Бросив на Шеннона взгляд, замечает, что он не слушает ее, а пристально всматривается куда-то. Это та сосредоточенная отрешенность, которая иногда наблюдается при тяжелых нервных расстройствах. Она поворачивается, чтобы разглядеть, что привлекло его внимание, затем на минуту закрывает глаза, глубоко вздыхает и продолжает говорить тоном гипнотизера – Шеннон не слушает, что она говорит, она понимает это, и на него может подействовать только тон и ритм ее речи.
Все, что существует под солнцем, имеет теневую сторону, кроме самого солнца… Солнце – единственное исключение. Но вы не слушаете…
Шеннон (будто отвечая ей). Он там, мой призрак, в зарослях! (И вдруг с силой запускает скорлупой кокоса вниз; слышны крики встревоженных птиц.) Вот это удар! Прямо в морду! Все зубы выбил, как зерна из кукурузного початка.
Ханна. И он помчался к зубному врачу?
Шеннон. Сейчас он временно отступил, но завтра – только сяду завтракать, снова появится со своей улыбочкой, от которой молоко в кофе скисает, а смердеть от него будет, как от пьяного гринго в мексиканской каталажке, проспавшего ночь в собственной блевотине.
Ханна. Если проснетесь раньше, чем я уйду, я принесу вам кофе… только позовите.
Шеннон (его внимание снова обращается к ней). Нет, даст Бог, вы уже уедете к тому времени.
Ханна. Может быть – да, может быть – нет. Надо что-то придумать, как-то задобрить вдову.
Шеннон. Она не из тех, кого можно задобрить, дорогая моя.
Ханна. А мне кажется, я что-нибудь придумаю, именно потому, что это необходимо. Не могу же я допустить, чтобы дедушка оказался в тех меблированных комнатах, мистер Шеннон. Так же, как не могла позволить вам плыть в Китай. Вы это знаете. И если, чтобы все это предотвратить, нужно поломать себе хорошенько голову, то за изобретательностью дело не станет.
Шеннон. А как вы справились со своим нервным припадком?
Ханна. А у меня никогда его и не было. Я не могу себе позволить такой роскоши. Правда, однажды я чуть было не поддалась. Когда-то и я была молода, мистер Шеннон, но я из тех, кто был молод, не зная молодости. А не чувствовать себя молодой, когда молода, – очень печально. Но мне повезло. Моя работа – рисование, эта терапия трудом, которую я себе прописала, – рисование заставило меня смотреть не только внутрь, но и вокруг себя, и постепенно в дальнем конце туннеля, из которого я так стремилась вырваться, я увидела слабый, еще очень неясный серый свет – свет мира, который был вне меня, и я что было сил продолжала пробиваться к нему. Нужно было…
Шеннон. Он так и остался серым, этот свет?
Ханна. Нет, нет, стал белым.
Шеннон. Только белым и никогда не был золотым?
Ханна. Нет, всегда белым. Но ведь белый свет так ярок… и его далеко видно в длинном темном туннеле, которому, кажется, конца не будет, и только Бог или смерть могут вывести из него… тем более если человек… как я, к примеру… не очень уверен в том, что есть Бог на свете.
Шеннон. А вы все еще не очень уверены?
Ханна. Может быть, не так не уверена, как прежде. Видите ли, при моей работе я должна пристально и вблизи вглядываться в лицо человека, чтобы что-то схватить в нем прежде, чем он забеспокоится и крикнет: «Официант, счет! Мы уходим». Конечно, иногда – случается и такое – видишь только круглый комок теста, в котором вместо глаз торчат кусочки желе, и это сходит за лицо человеческое. Тогда я намекаю дедушке, чтобы он почитал стихи, – я не могу рисовать такие лица. Но они не так уж часто встречаются. И мне кажется, что это не настоящие лица. Большей частью мне удается что-то увидеть в лице человека, и я могу это схватить, могу… так же, как я что-то схватила и в вашем лице, когда рисовала вас сегодня… Вы слушаете?
Он присел на пол возле ее стула, напряженно глядя на нее.
В Шанхае, мистер Шеннон, есть место, которое называется Дом умирающих, – для старых нищих, для умирающих бедняков. Их дети и внуки – бедняки и приводят их туда… умирать на соломенных матах. В первое посещение меня это потрясло, и я убежала. Но потом снова пришла и увидела, что их дети и внуки и сторожа дома положили на соломенные маты возле их смертного ложа вещи, которые должны были их утешить, – цветы, трубки опиума, какие-то религиозные эмблемы. Это дало мне силу прийти снова и рисовать лица умирающих. У некоторых оставались живыми только одни глаза. Но, поверьте, мистер Шеннон, эти глаза умирающих бедняков, возле которых лежали последние маленькие знаки внимания к ним, глаза, с последними неясными проблесками жизни, – уверяю вас, мистер Шеннон, – светили ясно, как звезды Южного Креста. А теперь… я сделаю вам признание, на которое, пожалуй, только старая дева, внучка поэта-романтика, и способна… За всю свою жизнь я не видела ничего прекраснее, чем эти глаза… включая даже вид с этой веранды между небом и морем… и последнее время… последнее время дедушка смотрит на меня такими глазами. (Резко поднимается и подходит к краю веранды.) Скажите, что это за звуки я все время слышу оттуда?
Шеннон. Джаз в ресторане, на берегу.
Ханна. Я не о том. Я спрашиваю, кто там царапается и все время шуршит под верандой?
Шеннон. Ах, это… Мексиканцы поймали игуану и привязали к столбу под верандой. Ну а она, само собой, рвется на волю… натянет веревку до отказа, и – стоп. Ха-ха-ха, вот и все… (Повторяет строки дедушкиной поэмы: «Ветвь апельсина смотрит в небо…» и т д.) Скажите, мисс Джелкс, у вас есть какая-нибудь личная жизнь? Кроме акварелей, рисунков, путешествий с дедушкой?
Ханна. Мы с дедушкой создаем друг другу дом. Вы понимаете, что я хочу сказать? Не то, что это значит для всех, – не крыша над головой, не свой очаг. Для меня дом – это… не место, не здание… не постройка из дерева, кирпича, камня. Мой дом – это то, что связывает двух людей, то, в чем каждый из них… находит себе приют и покой… Может быть, звучит чуть приподнято, но вы ведь понимаете меня, мистер Шеннон?
Шеннон. Да, и очень хорошо, но только…
Ханна. Опять вы недоговариваете…
Шеннон. Лучше недоговорю… А то могу брякнуть такое, что причиню вам боль.
Ханна. Я не так чувствительна, мистер Шеннон.
Шеннон. Ну что ж, тогда скажу. (Подходит к столику со спиртным.) Если птице надо свить гнездо, чтобы жить в нем, она не станет его вить на дереве, которое может упасть.
Ханна. Я не птица, мистер Шеннон.
Шеннон. Это только метафора, мисс Джелкс.
Ханна. И, кажется, уже вторая порция ром-коко?
Шеннон. Верно. Так вот, когда птица вьет гнездо, ей кажется, что она вьет его надолго… что вьет его во имя великой цели спаривания, продолжения рода.
Ханна. Повторяю, мистер Шеннон, я не птица. Я принадлежу к роду человеческому – так неужели, когда одно существо этой фантастической породы свивает себе гнездо в сердце другого, надо прежде всего думать – надолго ли? Неужели без этого нельзя?.. Только так?.. В последнее время и дедушке, и мне все напоминает о недолговечности всего сущего. Едем в гостиницу, где бывали не раз, – а ее уже нет. Снесли. И на ее месте один из этих холодных отелей-модерн из стекла и железа. А если старая гостиница на месте – хозяина или метрдотеля, которые всегда сердечно встречали нас, уже заменил другой, и он смотрит на нас так подозрительно.
Шеннон. Да, но вы вдвоем…
Ханна. Вдвоем.
Шеннон. А когда старый джентльмен уйдет из мира?
Ханна. Да?..
Шеннон. Что вы будете делать? Остановитесь?
Ханна. Остановлюсь… или буду продолжать путь… Вероятно, буду жить дальше…
Шеннон. Одна? Одна приезжать в отели, в одиночестве есть в углу за столиком на одного?
Ханна. Благодарю за участие, мистер Шеннон, но моя профессия учит быстро находить общий язык с чужими и быстро превращает их в друзей.
Шеннон. Заказчики – не друзья.
Ханна. Становятся друзьями, если в них есть дружелюбие.
Шеннон. Да, но каково вам будет путешествовать одной после стольких лет путешествий с…
Ханна. А вот испытаю – тогда и буду знать каково. И потом, не говорите об одиночестве так, будто оно неведомо другим людям. Например, вам.
Шеннон. Я всегда разъезжал с целым вагоном, самолетом, автобусом туристов.
Ханна. Но это вовсе не значит, что вы не были одиноки.
Шеннон. Мне всегда удавалось сблизиться с кем-нибудь в группе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11