А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Ей-то, в самом деле, за что на плечи его груз?
— Пусть бы поехала, — после некоторого молчания, когда уже выехали за Суземку, сказала Соня. Выходит, думали они об одном и том же.
— Теперь в другой раз, — ответил Черданцев и перевел разговор на более близкое для сидящих позади женщин: — Ребята, наверное, уже в облвоенкомате.
— Ох, только бы нормально отслужили да воротились, — вздохнула Соня. — А то, говорят, что и дерутся они там, в армии. А, Миш?
Михаил Андреевич хотел отделаться усмешкой, но ответил серьезно:
— Всякое бывает, девчата. Когда сто человек одного возраста поселить на два года в казарму, тут нужно не то что умение, а порой просто житейскую мудрость, чтобы обойти все конфликты и острые углы.
— Так, значит... — с испугом начала Соня, она спросила в надежде, что Михаил развеет ее опасения, а он...
— Но вы за своих ребят не бойтесь, — обернулся назад Черданцев. — Во-первых, дерутся далеко не везде. А во-вторых, если и дерутся, то достается в первую очередь маменькиным сынкам, слюнтяям, пижонам и сачкам. Короче, за дело, если отбросить эмоции. А ваши не такие.
— Может, поехать к ним? — подала голос Аня.
«Надо было все-таки просто посмеяться, не лезть в эти объяснения, — пожалел Черданцев. — Они сейчас настолько все остро и обнажено воспринимают, что лучший вариант ответов — это „да“ или „нет“.
— Да все будет нормально. Ехать к ним еще рано, а на присягу, через месяц, можно будет съездить. Потом они в отпуск приедут, так время и пролетит. Лучше невест им ищите.
— Была одна на двоих, да ваш военный, курсантик, перебил, — вздохнула Соня.
— Улыба, что ль? — догадался Черданцев.
— Настасья. Хорошая девка, работящая, а вот не повезло нам с Аннушкой на такую невестку.
— Еще десять раз все поменяется, — махнул рукой Михаил Андреевич. — В их возрасте и в наше время это так.
Замолчали, задумались каждый о своем. Черданцев краешком глаза выхватывал в дребезжащем зеркальце окаменевшее лицо Ани. В дребезжащем каменное — страшно. Нельзя же так убиваться, надрывать сердце.
— Аня, — позвал Черданцев.
— Да, — отрешенно отозвалась та, не отрывая взгляда от видимой только ей точки на ветровом стекле.
— Ты совсем загрустила.
— Тревожно на душе почему-то, предчувствие какое-то нехорошее гложет, — оторвалась она наконец от стекла, села поудобнее.
— Перестань. Осенью восьмидесятого два бравых десантника появятся в Сошневе, и вы сами будете смеяться над страхами и переживаниями.
— Когда это будет...
— Могу сказать: ровно через два года. Точность гарантирую, потому что обладаю даром угадывать все события. Например, зима начнется 1 декабря, Новый год — 1 января, мне пятьдесят два года стукнет 21 декабря, в день рождения Сталина...
— Ох, не напоминай про годы, — отозвалась Соня. — Наш век уже такой, что лучше вообще не вести никаких подсчетов, сзади, как до Суземки, уже проехано много, а спереди — вон оно, Сошнево, рядом.
...Деревня выглядела пустынной, первые после лета холода заставили искать место в доме у печки и старого и малого — пока это привыкнется к зябкости. Черданцев притормозил машину у Сонькиного дома, она открыла, вытолкнула плечом дверцу. Аня из своего угла задвигалась было по сиденью за ней, но Михаил Андреевич остановил:
— Сиди, я подброшу.
Соня с грустью и тихой женской завистью посмотрела на них, не смогла сдержать вздоха:
— А я думала, присядем на минутку втроем.
Черданцев глянул на часы, Аннушка тоже замотала головой:
— Не, Сонь, мне тоже хоть чуть-чуть прибраться надо, все ж стоит корытом. Я попозже забегу.
— Тогда ладно, — вздохнула Соня. Намерилась захлопнуть дверцу, но только оттолкнулась от нее и, оставив открытой, пошла к своей хате.
— Нехорошо как-то все получается, Миша, — проговорила Аннушка, провожая взглядом подругу. — Все нехорошо. И с женой твоей, и с Сонькой.
— Не надо, Аня.
— Надо, Мишенька, давно надо. С самого начала. Я просто думала, что-то вернется, да только как вернуть прожитое. Жил бы ты тихо, спокойно, а тут я, дура...
— Не говори ничего, прошу тебя. Давай завтра...
— Не, Миша, никаких «завтра». Ни завтра, ни послезавтра, ни на Покров, ни на Николу. Молния долго в небе не держится.
— Погоди, что-то ты... Давай доедем до тебя...
— Не надо. Не хочу. Я лучше дойду. Я давно себе сказала: вот провожу Сашу в армию — и... и все, Миша. Для безрассудства я уже стара, да и не хочу, чтобы у тебя в семье из-за меня было плохо. Прощай.
— Аня! — потянулся Черданцев, чтобы удержать ее, но Аня увернулась, вылезла из машины. Захлопнула оставленную Соней дверцу.
«К чему-то подобному и шло, — подумал Михаил Андреевич. Положил голову на руки, обнявшие баранку. — Только плохо, что именно сегодня. И именно так. Сегодня им обеим тяжело».
Вышел из «уазика». Аннушка медленно шла мимо палисадников. Не оборачивалась, а когда не оборачиваются, сердце ведь болит сильнее. Зачем она так себя?
Звякнули пустые ведра на крыльце у Сони. Она стояла, опершись на коромысло, и смотрела сквозь голые ветви растущей у дома черемухи на него. Вернее на то, как он смотрит на Аню. Может, и загремела ведрами, привлекая внимание.
Но Черданцев, обернувшись еще раз на Аню, залез в машину. Включил передачу...
31 декабря 1978 года. Узбекистан.
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово — „здравствуй“, мой родной. Почему же и куда ты исчез? Я умоляю тебя откликнуться, хотя бы сказать, что живой. А хочешь, я приеду к тебе в гости? Хоть на две минутки, хоть навсегда...
Мысли пляшут, сбиваются, ты меня извини. Я даже не знаю, если честно, как писать это письмо, то ли о том, что на сердце, то ли просто о новостях. А все от того, что не знаю, как ты относишься ко мне сейчас, спустя полгода после нашего расставания.
Я сейчас снова работаю экономистом. Не смогла больше быть с ребятами, не имею права. Да и в школе смотрели на меня так, словно... Впрочем, что говорить обо мне, во всей этой истории самым крайним оказался ты, это больно, несправедливо. Я даже писала вам в дивизию, чтобы тебя не наказывали. А адрес твой разыскал Черданцев, он передает тебе привет. Виделись с ним на проводах Юрки и Сашки Вдовина. Они десантники, служат в Белоруссии. На проводах видела и Филиппка, но подойти не осмелилась. Ты, наверное, знаешь, что ему ампутировали кисти рук, а сейчас еще начало падать зрение на тот, правый, поврежденный глаз...
Вот и все новости. Сердцем пишу одно письмо, а разумом — вот это. Прошу тебя, откликнись. По почерку, по словам попытаюсь понять тебя. Хотя боюсь, вдруг все, что было у нас с тобой, — это сон. Лена».
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово — „здравствуй“, мой родной...»
— Здравствуй, Лена, — вслух произнес Борис и отложил читаную-перечитаную страничку из школьной тетради в клеточку, вылил в стакан остатки вина. Кивнул своему отражению в осколке зеркальца, стоящего на столе, — с Новым годом.
— Товарищ старший лейтенант, — одеяло, служившее дверью, отодвинулось, заглянул прапорщик, дежурный но эскадрону. — Там внизу, в дежурке, Оксана Сергеевна.
— Ну и что?
— Поздравила нас с Новым годом, спросила, где вы. Говорю, сейчас позову.
— Меня нет.
— А я уже сказал, что вы здесь.
— Нету. Исчез, растворился. Остался в старом году.
— Товарищ старший лейтенант... Она пирог принесла, с курагой. Говорит, для всех, кто в наряде. А вы ведь тоже ответственный.
— Я ответственный по эскадрону, а не по пирогу. И вообще, почему посторонние в расположении части?
— Так вроде она не посторонняя. Я ведь об Оксане Сергеевне Борисовой, нашем ветеринарном враче.
— И я о ней же. Скажите Оксане Сергеевне, что старший лейтенант Ледогоров пироги с курагой не ест. Все!
Прапорщик недоуменно пожал плечами, окинул взглядом захламленный уголок комвзвода и скрылся за одеялом.
«Кушайте свой пирог сами, Оксана Сергеевна», — плюхнулся на кровать, заставив ее жалобно заскрипеть, Ледогоров. Взял с тумбочки тетрадный листок.
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй...»
«Здравствуй, Лена. Я не забыл тебя. И прости за молчание. Просто хотелось забыться, уйти от всего...»
Ледогоров стал смотреть в фанерный потолок казармы. После подрыва Филиппка, только увидев его окровавленные руки, залитое кровью лицо, прожженную на груди курточку, он, вырывая у подбежавшего Буланова медицинскую сумку, краем сознания, помимо воли и желания просто отметил, констатировал для себя — конец службе. Потом был бег по лесу: Лена впереди, они с Сергеем и уложенным на одеяло парнишкой следом. Где-то отстала, плакала и звала их Улыба. Курсант несколько раз обернулся, но стонал, изворачивался на одеяле Димка, и они бежали, бежали, бежали.
— Что же ты так, Димка? — уже в больнице успел спросить его Ледогоров. — Ты же знал, что нельзя ничего трогать.
Мальчишка посмотрел левым, очищенным от крови глазом на него, потом на Лену и закрыл веки. Да, он ревновал, он делал раскоп назло пионервожатой, променявшей поиск на любовь со старшим лейтенантом, назло Ледогорову, замутившему голову их руководителю. Назло Улыбе и курсанту, предавшим Сашку и Юрку. Назло, назло, назло...
— Во всем виноват я, — отрезал все предложения разделить вину на обстоятельства и случайности Ледогоров, когда вечером собрались в военкомате начальник милиция, женщина из прокуратуры, директор школы. — Я был старшим, и здесь ни Желтикова, ни обстоятельства ни при чем.
Согласно закивал директор — ему, что ли, хотелось вешать ЧП на школу. Вроде бы остался доволен милиционер — не нужно искать виновных, прокурор тоже была не прочь отдать это дело в военную прокуратуру. Лишь Черданцев попытался еще раз если и не выгородить старшего лейтенанта, то хотя бы смягчить ситуацию, но Ледогоров стоял непреклонно: он сапер, он должен был обеспечить безопасность работ, и отвечать должен только он сам. Один.
И через несколько недель расследования — прощайте, ВДВ, да здравствуют советские кавалерийские эскадроны, выговор по партийной линии и полное отсутствие перспективы в дальнейшей службе. Жизнь прекрасна и удивительна. У нас всегда должен быть кто-то наказан. Хотя бы на всякий случай. А тут еще и Оксана, глазастое чудо, подвернулась. Бывшее чудо...
Он окликнул ее, уже подходя к городку. Длинноногая, в коротеньком сарафанчике, она оглянулась на его голос и, убедившись, что запыленный, потный старший лейтенант обращается к ней, остановилась, подождала его.
— Извините. Старший лейтенант Ледогоров. Вы местная?
— А вам показать, где находится эскадрон? — оглядев чемодан, спросила она. — Вот за этим забором, — указала она взглядом на пыльные, когда-то по весне, видимо, забрызганные грязью плиты, тянувшиеся вдоль тротуара. Это Борис знал уже и сам, просто хотел остановить, увидеть лицо идущей перед ним девушки. А глаза ее, как зеленые антоновки, смотрели на него насмешливо, все понимая, — видимо, не он первый интересовался у нее дорогой. — Что, высоковат для вас? — улыбнулась она, склонив голову набок. Волосы упали на плечо, открыв мочку ушка с дырочкой для сережки.
— Грязноват, — чувствуя подвох, медленно ответил Ледогоров.
— А-а, а я-то думала, что вы офицер, — разочарованно протянула девушка и, подчеркнуто вздохнув, спросила: — Вам помочь нести чемодан?
Ледогоров мог поклясться, что его красное от жары лицо стало с начало белым, потом пошло пятнами. Сняв фуражку, он рукавом вытер пот со лба. Подхватив чемодан, с усилием поднял его и бросил через забор. Туда же полетела парашютная сумка с вещами, фуражка. Не глядя на Девушку, Борис подпрыгнул, ухватился за край плиты и, оставляя на ней туфлями полосы, перевалил за своим имуществом: пусть знает десантные войска. Ишь, красавицу из себя корчит. Познакомился, черт возьми.
Сразу за стеной начинался стадион, за ним виднелась казарма, от которой к Ледогорову бежал сержант с повязкой дежурного.
— Восток диким был, диким и остался, — пробурчал Борис, отряхивая фуражку от пыли и колючек. — Но ничего, я ей ноги когда-нибудь повыдергиваю. И заставлю смотреть своими «антоновками» по-другому.
Подбежал сержант, приложил руку к панаме!
— Дежурный по КПП сержант Крижанаускас. Докладываю: вас вызывает к себе дежурный по части.
— Он что, видел? — кивнул на забор Ледогоров.
— Докладываю: так точно.
— А командир на месте?
— Докладываю: никак нет.
— А где?
— Докладываю: не могу знать. Разрешите проводить к дежурному? — чисто с прибалтийской педантичностью выполнил приказ сержант.
— Проводи, — кивнул Ледогоров.
Сержант подхватил вещи, пошел через стадион к казармам. Между ними мелькнули кавалеристы, и Борис замер: вот она, его новая служба, романтичная, непонятная и совершенно непредвиденная. Неужели это все-таки не сон? Неужели все серьезно? Он, сапер-десантник, будет лошадям хвосты крутить?
— Руки держать стаканчиками, стаканчиками, — донесся чей-то властный голос. — Дистанция — на корпус лошади. Манежным галопом — марш!
— Докладываю: идут занятия.
— Иди в штаб, я посмотрю и подойду.
Сразу за казармами находился изрытый копытами манеж — огороженная невысоким деревянным заборчиком площадка, похожая на хоккейную коробку. Вдоль забора мчались друг за другом около полутора десятка кавалеристов — обыкновенных солдат, к тому же еще и в красных погонах. Посреди манежа крутился всадник, время от времени подавая команды:
— Выбросить стремена, сократить дистанцию, в колонну по два — марш!
На площадке стало просторнее, несколько солдат принесли щитовой заборчик, и всадники один за другим стали направлять лошадей на препятствие.
— Не заблудились? — послышался над головой Ледогорова женский голос, он оглянулся и отпрянул: за спиной стояла лошадь, на которой восседала...
«Она или не она?» — думал Борис, вглядываясь в кавалериста — в берете, в форме, перехваченной портупеей, в высоких сапогах со шпорами: к этому трудно было привыкнуть после сарафана. Но «антоновки»-то, глазища, — точно ее. И язвительность свою, видимо, она с сарафаном не снимает.
— Значит, не заблудились, — ехидничала с высоты девушка. — До штаба довезти? Не бойтесь, это лошадь, если вдруг не знаете. Она добрых людей не кусает.
— Тогда почему вы не покусаны? — не сдержался Ледогоров.
Девушка замерла, мгновение раздумывала над услышанным. Потом лошадь под ней, повинуясь какому-то сигналу, встала на задние ноги и пошла на Бориса. Ледогоров решил стоять до последнего, но, увидев прямо над собой перебирающие воздух копыта, все же отскочил в сторону — ну их, этих кавалерист-девиц, в баню. И только после этого девушка хлопнула ладонью по шее лошади, поставила ее на ноги, наклонилась к ее уху и достаточно громко, чтобы слышал старший лейтенант, похвалила:
— Молодец, Агрессор. Умница. Пошли.
Она с места взяла в карьер, перемахнула через заборчик и пронеслась по манежу.
«Дурдом какой-то, детские игры», — сплюнул Борис и, не оглядываясь, пошел к штабу.
Так вошли в его жизнь кавалерия и Оксана. Много воды утекло за полгода службы, научился и он сидеть в седле, рубить шашкой лозу, чистить копыта лошадей, выбирать им корм и многое другое. Было, конечно, интересно, но — не его. Иной раз даже ставил своего Адмирала на дыбы, вдруг увидев под его копытами взъерошенную землю — вдруг мина? Сапер жил в нем еще цепко, в конечном итоге Борис мечтал вернуться и в ВДВ, и к своему делу, но и новое занятие завораживало, позволяло дням нестись со скоростью Агрессора — самого быстрого в эскадроне скакуна. Наладились отношения и с Оксаной, а когда оказалось, что ее фамилия к тому же еще и Борисова, Ледогоров в одну из встреч так и сказал:
— А вот и моя Оксана.
— С чего это ты взял? — Они уже были на «ты», но не до такой степени, чтобы определяться в «мои» или «не мои».
— Какая у тебя фамилия? Борисова. А я кто? Борис. Значит, что мы имеем? Оксану Борисову, то есть мою. Возражения?
— Ну тебя, — отмахивалась Оксана, любовь и гордость всего эскадрона.
Вспоминалась ли Лена? Конечно. И за письма ей садился несколько раз, и телеграммы к праздникам заготавливал, но так и не дошло до их отправки. Оксана была виновата? Вряд ли, хотя тянуло Бориса к ней все сильнее и сильнее. И не потому, что она была рядом, а Лена за тысячи километров. Вспоминая Суземку, Борис все отчетливее представлял себе, что до любви у них с Леной было еще далеко. Да, чем-то она понравилась, есть у нее притягательность, но вот появилась Оксана — и вытеснила Лену. Так была ли любовь? А не получится ли, что после Оксаны повстречается какая-нибудь новая глазастая, языкастая и ногастая, которая отодвинет все, что было до нее? Черт его знает. Но... но Агрессор и Адмирал уже ржали, увидев друг друга. А это означало, что их хозяева привыкли ездить рядом и им вновь придется тереться бок о бок. Как это происходит, почему перед Леной он готов тысячу раз извиниться, но все же... все же остаться с Оксаной? Когда-то он думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48