Я, Эрнани из рода Раканов, подтверждаю правомочность его требований. Пусть говорит.
– Пусть говорит, – в голосе Шарля Эпинэ сквозило презрение.
– Пусть говорит, – Генрих Гонт, как всегда, ничего не понимал.
– Пусть говорит, – Алан произнес освященную обычаем фразу, пытаясь понять, что же ему так не нравится. Эрнани явно болен, но дело не в этом.
– Пусть говорит, – голос Алвы звучал лениво и равнодушно, в нем не было и следа утренней горячности.
Алан украдкой взглянул на женскую скамью, где виднелась одинокая фигурка в синем. Срок Октавии близок, ночные бдения вряд ли пойдут ей на пользу.
– Пусть говорит, – буркнул Августин Дорак, после аранского разгрома звавший маршала не иначе как каракатицей.
– Пусть говорит… Пусть говорит… Пусть говорит…
Что-то происходит, что-то скверное. Окделл поймал взгляд Эпинэ – глава Дома Молнии казался удивленным и раздраженным, не более того, а с того места, где сидел Алан, не было видно ни фок Варзова, ни Савиньяка.
– Я говорю мое Слово и обращаюсь к Чести и Памяти. – Придд держался уверенно, чтобы не сказать нагло. Он отнюдь не походил на человека, допустившего чудовищный промах, с трудом исправленный другими. – Я, Эктор-Фридрих-Иоаганн Придд, глава Дома Волны и маршал Талигойи, с болью и горечью объявляю, что силы нашего возлюбленного короля Эрнани истощены и он просит Высокий Совет принять на свои плечи заботу о государстве.
Недуг сразил короля в тяжелый час, мы осаждены сильным и коварным врагом, простонародье, подстрекаемое изменниками, отвернулось от нас. У нас нет надежды на победу, но Честь выше Смерти. Мы не сдадим Кабитэлу! Да, мы умрем, но умрем, как должно умереть потомкам владык Золотых земель. Наши жены и дети разделят нашу судьбу, но прежде чем пробьет наш час, мы обагрим наши мечи кровью ублюдков. Небеса надолго запомнят наш последний бой!
Что он несет! Разрубленный Змей, что он несет?!
– Ты лжешь! – сверкнул глазами Шарль, но Эрнани положил на плечо герцога бледную руку. – Король здоров!
– Нет, герцог, – прошелестел Эрнани, – я болен и не могу отвечать за доверившихся мне. Вокруг – измена, Кабитэла не с нами, она против нас. Нам придется выбирать между почетной гибелью, смертью от голода и сдачей, а значит, выбора у нас нет.
– Есть! – Эпинэ не собирался сдаваться. – Выгоним взашей ненадежных, договоримся с бастардом, чтоб он отпустил женщин и детей. Он согласится, а мы… Мы – воины! Мы или прорвемся в Гальтару и поднимем горы, или умрем.
– Люди Чести раз и навсегда отреклись от демонов Гальтары! – Ариго были кровными вассалами Эпинэ, и кансилльеру не следовало перечить сюзерену.
– Мы говорим не о том, – Карлион принадлежал к Дому Скал, но его жена была сестрой Придда, – нужно принять отречение и избрать регента.
– Называю Алана Окделла, – раздельно произнес Михаэль фок Варзов. Старый рыцарь принадлежал к Дому Волны, но сегодня, похоже, умерла еще одна традиция – графы один за другим отрекались от Глав своих Домов.
– Называю Эктора Придда, – Карлион никогда не спорит с Кунигундой.
– Придд, – тихо и внятно произнес кансилльер.
– Придд, – рявкнул Генрих Гонт.
– Молчу. – Алан изо всех сил сохранял спокойствие. Все случилось слишком быстро, почему Эрнани их не предупредил? Как бы то ни было, Человек Чести вправе отказаться от предложенной должности, но отдавать свой голос себе неприлично.
– Окделл, – бросил Савиньяк.
– Придд, – Тристрам всегда ненавидел своего сюзерена, но зарычал на него впервые.
– Окделл, – рявкнул глуховатый Дорак и тоном ниже добавил: – Только каракатицы нам и не хватало.
– Молчу, – пожал плечами Алва, играя сапфировой цепью. Кэналлиец прав – тот, кого поддержит полукровка, больше проиграет, чем выиграет.
– Окделл, – весело выкрикнул Шарль.
– Молчу, – Берхайм внимательно рассматривал свой перстень. И на том спасибо.
– Окделл, – Роберт Рокслей не имел обыкновения предавать.
– Придд!
Алану показалось, что он ослышался. Никогда еще Человек Чести не называл сам себя! Это не запрещалось, разве можно запретить то, что никому не приходило в голову.
– Вы удивлены, – Эктор счел уместным объяснить свой жест, – но я маршал Талигойи, и я знаю, что делать. Я не уроню нашей Чести.
– Разрубленный Змей, – крикнул Арсен Савиньяк, – конечно, не уроните, нельзя уронить то, чего нет!
– Спокойно! – Голос Михаэля фок Варзова мог перекрыть и грохот боя, и шум самой отчаянной пирушки. – Слово короля!
Эрнани медленно, словно не понимая, что от него требуется, поднял голову и тихо сказал:
– Придд!
– Трое из нас промолчали, – Ариго старался выглядеть беспристрастно, – пятеро назвали Алана Окделла, пятеро Эктора Придда, его же имя произнес король.
Люди Чести, признаете ли вы маршала Придда регентом Талигойи до конца войны? Есть ли среди вас готовые оспорить его избрание?
Таких не нашлось и не могло найтись. Закон не был нарушен, а король молчит. Если б кто-то из членов Совета схватился за меч, возможно, у него и нашлись бы сторонники, но слова Эрнани выбили почву из-под ног даже у Шарля Эпинэ. Алан, как в затянувшемся дурном сне, смотрел, как поднялся новоявленный регент, словно бы ставший выше ростом:
– Я не сомневался в сердцах Людей Чести. Нам некуда отступать, но мы…
Мимо проплыла маленькая серая бабочка – во дворце их было много, говорят, они зарождаются в старых тканях. Окделл невольно проследил глазами за живой серой пылинкой и увидел мелькнувшего на хорах арбалетчика в фиолетовом! Цвета Приддов. Возможно, кансилльер и маршал и верили в сердца Людей Чести, но на всякий случай приготовили дополнительные доводы.
– Я должен сообщить вам, – трубил маршал, – что я сделал с посланцем бастарда. Я повесил его на Песьей башне и с ним рядом два десятка гайифцев…
– Повесили? – подался вперед Дорак. – Когда?
– По дороге сюда.
– Бастард написал маршалу Придду лично?
– Какое это имеет значение?
– Для Людей Чести огромное, – старик поднялся и внимательно и строго обвел зал Четырех Мечей. «Нет большего позора, чем стать ниже врага своего, – процитировал он рыцарский кодекс. – Нет большего оскорбления, кое может нанести вассал своему сюзерену, нежели действуя от его имени, не имея на то должных полномочий». Вы еще не были регентом, Эктор Придд, когда казнили посла, ваш поступок опозорил всех Людей Чести. Я прошу Высокий Совет спросить регента, кому предназначалось письмо и где оно?
– На шее у посла, – Эктор огрызался, но в его голосе сквозила неуверенность, – если угодно, ублюдок требовал в трехдневный срок сдать крепость и признать его королем.
– Что ж, – по-прежнему тихо произнес Эрнани, но его услышали все, – теперь дело за малым. Бастард ждет ответа. Кто из Людей Чести объяснит бастарду, как становятся талигойскими королями? Эктор Придд? Вы повесили посла, будет справедливо, если вы его замените.
– Слишком много чести! – Регент старался говорить с презрением, но его крепкая шея побагровела.
– И, кроме того, – вставил доселе молчавший Рамиро Алва, – жизнь маршала слишком ценна для Талигойи, не правда ли? Поговорить по душам с Бездомным Королем должен тот, кого никому не будет жаль.
Ноздри Эктора раздувались, как у загнанного тяжеловоза, но что ответить, он не знал. Кэналлиец откровенно нарывался на ссору, Придд ссоры не хотел, понимая, что поединок с Рамиро превратит его из регента в труп. Люди Чести ничем не могли помочь своему вожаку – обычай был на стороне полукровки. Подобные оскорбления смывают кровью в присутствии свидетелей. Пустит в ход арбалеты? Вряд ли… Его и так поддержали, это средство лучше приберечь на будущее.
Алан смотрел на дерзко улыбающегося южанина. Алва прикончит Придда, но не может же он перебить всех членов Совета! Место Эктора займет Ариго, только и всего. Отречение Эрнани обратного хода не имеет. До конца осады король не правит, а лишь царствует, а осада закончится со смертью последнего из осажденных. Плетью обуха не перешибешь, это понимает даже Эпинэ. Затянувшееся молчание прервал король:
– Вы правы, герцог. Маршал Придд и Бездомный Король вряд ли поймут друг друга. Мне одинаково дороги все Люди Чести, но вы уже встречались с бастардом и вернулись. Я могу лишь просить, и я прошу вас поговорить с ним еще раз.
– Просьба короля – закон для Человека Чести, – поклонился Рамиро, – вне зависимости от того, правит ли он или царствует. Не правда ли, эр Придд? Я полагаю, Высокий Совет захочет посмотреть на нашу встречу?
– Это неправильно! – Шарль Эпинэ и так терпел слишком долго. – Ответ должен передать тот, кто приказал повесить посла. Рыцарь отвечает за свои поступки сам, а не прячется за чужими спинами.
– Пустое, Шарль, – кэналлиец улыбнулся, но на сей раз без своей обычной иронии, – Оллар – воспитанный человек, он знает, как обходиться с парламентером. Наш незаконнорожденный друг не пожелает выглядеть заходящимся от бессильной ярости дураком.
– И все равно я, как член Высокого Совета, требую, чтобы Рамиро Алва остался здесь. Если на то пошло, чем быстрее убьют Придда, тем дольше проживем мы все!
– Герцог Эпинэ! – Эрнани Ракан стукнул кулаком по столу, пожалуй, впервые за свои сорок восемь лет. – Замолчите! Герцога Алву никто не неволит, если он откажется, Высокий Совет подумает над вашими словами.
– Зачем мне отказываться от своих слов? – пожал плечами кэналлиец. – Если у бастарда есть хоть капля ума и гордости, он меня и пальцем не тронет. Ну а если что-то пойдет не так, герцог Эпинэ помянет меня в каких-нибудь молитвах.
3
…Все повторялось. Точно так же распахнулись ворота Полуденной башни, пропуская всадника в черном и синем. Точно так же посреди вытоптанного ржаного поля его ждал широкоплечий воин на могучем коне. Точно так же в лагере Оллара развевались знамена с Победителем Драконов, а с Королевской башни за встречей следили Эрнани Талигойский и его рыцари, среди которых был и Алан Окделл. Точно так же не было надежды. Никакой.
Единственным отличием было то, что и Бездомный Король, и властитель Кэналлоа были без шлемов. С высоты в сорок бье лица бастарда было не разглядеть, и Алану внезапно мучительно захотелось увидеть, каков с виду их будущий палач.
Оллар и Алва немного поговорили, затем Рамиро повернул коня. Ветер швырялся пылью, рвал с деревьев еще зеленые листья, трепал черные волосы кэналлийского герцога, треугольные флаги, хвосты и гривы коней.
Эрнани повернулся к Алану:
– Окделл, вам не кажется, что все повторяется?
– Я как раз думал об этом.
– Мне бы хотелось, чтобы мы всегда думали одинаково. Я не сразу решил, кому поручить столь щекотливое дело, но вы слишком прямодушны, Дорак стар, а Эпинэ излишне горяч.
– Да, – встрял Эктор Придд, – Человек Чести вряд ли смог бы стерпеть оскорбления ничтожного бастарда.
– Три месяца назад на этом самом месте вы их терпели, – сверкнул глазами Эрнани. – Оллару ответил лишь герцог Алва.
– Ублюдку следовало об этом напомнить, – Генрих Горн никогда не был особенно умен. – Правильно, что ответ отвез именно кэналлиец.
Эктор гордо промолчал. Если б маршалу предложили выбирать между головой Бездомного Короля и головой Рамиро, он бы выбрал последнюю. Ревнив, как побитый молью ростовщик, женатый на танцовщице, – так, кажется, говорит Эпинэ…
Стражники раздвинули копья, пропуская гонца. Смуглое лицо Алвы было совершенно невозмутимым.
– Вы передали письмо бастарду, герцог?
– Я исполнил приказ моего короля. Франциск Оллар получил то, что хотел.
– Благодарю вас, Алва. Вы оказали мне и Талигойе неоценимую услугу. Я и впредь рассчитываю на вашу руку и вашу голову. Проводите меня. Все свободны. Алан, Шарль, призываю вас к благоразумию. Мы еще не побеждены. Прощайте, господа. Доброй ночи.
Эрнани тяжело поднялся и оперся на руку кэналлийца. Рядом с южанином Эрнани казался серой тенью, тенью того, что исчезало навсегда. Если ничего не предпринять, они все исчезнут, больные и здоровые, старые и молодые, чистокровные и не очень. Если ничего не предпринять… Но что они, во имя Создателя, Четверых, Чужого с его кошками, могут сделать? Что?!
Часть четвертая
Кони мотают мордами.
Всадники мертвые.
1
Когда в казармы ворвалась Женевьев, проведший всю ночь на стенах Алан не сразу понял, что случилось, а случилась беда. Адепты Истины поймали на площади у комендантского дома котенка и, как это у них водится, принялись избивать своими посохами. Но страшным было не это, а то, что восьмилетний сын и наследник Окделла ударил одного из проповедников кинжалом в спину и, похоже, убил. Герцог бросился к двери, но она оказалась заперта – добрые слуги спасали господина то ли от гнева сбежавшейся толпы, то ли от господней кары. Поняв, что высадить дубовое чудовище не удастся, Алан кинулся к окну. Он мог видеть, что творится внизу, но высота в полсотни бье и кованая решетка не позволяли броситься на помощь. Женевьев вцепилась ему в плечо, он этого не заметил. Там, внизу, непонятно откуда взявшаяся толпа готовилась растерзать его сына, а он ничего не мог сделать.
В странном оцепенении Алан Окделл смотрел на сжимающего кинжал мальчика в центре стягивающегося кольца. И это в Новом городе, который он, герцог Окделл, защищает! Где его люди?! На стенах? В таверне? Живы ли? Как забрали такую власть фанатики в серых балахонах? Откуда столько злобы?
Просвистел брошенный кем-то камень, и Окделл вздрогнул, словно целили в него, – хотя, будь это так, он бы держался лучше. За первым булыжником полетел второй, третий. «Истинник» неистовствовал, размахивая своим посохом, призывая громы небесные на головы пособников Чужого. Пока камни цели не достигали, но лишь пока. Алан так и не понял, откуда вынырнул Рамиро Алва со своими людьми, но кэналлиец понял все.
Южане обнажили клинки и рванулись сквозь толпу с яростью вепрей. Они, как и в день гайифского бунта, шли клином, прикрывая друг друга, и впереди всех рубился Рамиро. Несколько рук со все еще зажатыми в них камнями упали на землю, растрепанная баба взлетела в воздух и, пролетев пару шагов, врезалась головой в мужское брюхо, которое сделало бы честь любой беременной. Кто-то рассыпал непонятно откуда взявшиеся зеленые яблоки, и они, подскакивая, покатились по испятнанным алым камням. Толпа зарычала и расступилась, на пожухлой траве остались сын Алана Окделла, скребущий булыжники котенок, два проповедника – живой и мертвый – и Рамиро Алва с окровавленным мечом.
– Ты что-то говорил о проклятой крови и демонах? – Алва ухмылялся не хуже Повелителя Кошек. – И, кажется, я расслышал имя Его Величества?
– Горе чтящему древних демонов! – взвыл адепт Истины, потрясая посохом. – Будет повержен он и…
Растрепанная голова с так и не закрывшимся ртом покатилась, словно еще одно чудовищное яблоко. Туловище в сером балахоне рухнуло рядом с затихшим котенком. Все замерло. Сейчас они или схватятся за колья, или разбегутся.
Рамиро Алва пнул ногой убитого и вскинул голову:
– Если меня сейчас не убьет молнией, значит, я прикончил не святого, а бунтовщика и вражеского подсыла.
Окделл невольно поднял глаза – небо было высоким, синим и равнодушным. Высшим силам не было дела ни до «истинников», ни до котят.
– Прекрасно, – голос кэналлийца вернул герцога на землю, – я оправдан. А теперь считаю до ста. Если здесь кто-то останется, пеняйте на себя. Мои лучники не промахиваются.
Словно в ответ что-то свистнуло, и стрела с черным оперением пригвоздила мертвую голову к земле. Окделл поднял глаза и увидел на крыше стрелка в синей тунике. Видимо, вверх посмотрели многие, так как толпа стала стремительно редеть. Алва подошел к Дикону и взял было его за руку, но потом наклонился и поднял казавшегося тряпичным котенка. Мальчик что-то сказал герцогу, тот в ответ покачал головой – мол, ничего нельзя сделать. Только сейчас Алан понял, что его запястье все еще сжимают пальцы жены.
– Слава Четверым, – Женевьев была слишком взволнованна, чтобы следить за своими словами, – обошлось…
Именно, что обошлось. Чудом. И чудо это опять сотворил кэналлийский полукровка, не задумываясь рубивший руки и головы. Кровь на юге сто?ит дешевле воды, не говоря уж о вине.
Колокола Большого храма зазвонили, призывая всех, ожидающих Его, на вечернюю службу. Они что там, с ума сошли, сейчас нет и трех! Еще и труба запела… Разрубленный Змей! Алан с трудом разлепил глаза и не сразу им поверил. Не было ни Нижнего города, ни Женевьев, он лежал в собственной спальне, и за окном на самом деле звонили к вечерней службе. Да, разумеется, они же оставили город и затворились в Цитадели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
– Пусть говорит, – в голосе Шарля Эпинэ сквозило презрение.
– Пусть говорит, – Генрих Гонт, как всегда, ничего не понимал.
– Пусть говорит, – Алан произнес освященную обычаем фразу, пытаясь понять, что же ему так не нравится. Эрнани явно болен, но дело не в этом.
– Пусть говорит, – голос Алвы звучал лениво и равнодушно, в нем не было и следа утренней горячности.
Алан украдкой взглянул на женскую скамью, где виднелась одинокая фигурка в синем. Срок Октавии близок, ночные бдения вряд ли пойдут ей на пользу.
– Пусть говорит, – буркнул Августин Дорак, после аранского разгрома звавший маршала не иначе как каракатицей.
– Пусть говорит… Пусть говорит… Пусть говорит…
Что-то происходит, что-то скверное. Окделл поймал взгляд Эпинэ – глава Дома Молнии казался удивленным и раздраженным, не более того, а с того места, где сидел Алан, не было видно ни фок Варзова, ни Савиньяка.
– Я говорю мое Слово и обращаюсь к Чести и Памяти. – Придд держался уверенно, чтобы не сказать нагло. Он отнюдь не походил на человека, допустившего чудовищный промах, с трудом исправленный другими. – Я, Эктор-Фридрих-Иоаганн Придд, глава Дома Волны и маршал Талигойи, с болью и горечью объявляю, что силы нашего возлюбленного короля Эрнани истощены и он просит Высокий Совет принять на свои плечи заботу о государстве.
Недуг сразил короля в тяжелый час, мы осаждены сильным и коварным врагом, простонародье, подстрекаемое изменниками, отвернулось от нас. У нас нет надежды на победу, но Честь выше Смерти. Мы не сдадим Кабитэлу! Да, мы умрем, но умрем, как должно умереть потомкам владык Золотых земель. Наши жены и дети разделят нашу судьбу, но прежде чем пробьет наш час, мы обагрим наши мечи кровью ублюдков. Небеса надолго запомнят наш последний бой!
Что он несет! Разрубленный Змей, что он несет?!
– Ты лжешь! – сверкнул глазами Шарль, но Эрнани положил на плечо герцога бледную руку. – Король здоров!
– Нет, герцог, – прошелестел Эрнани, – я болен и не могу отвечать за доверившихся мне. Вокруг – измена, Кабитэла не с нами, она против нас. Нам придется выбирать между почетной гибелью, смертью от голода и сдачей, а значит, выбора у нас нет.
– Есть! – Эпинэ не собирался сдаваться. – Выгоним взашей ненадежных, договоримся с бастардом, чтоб он отпустил женщин и детей. Он согласится, а мы… Мы – воины! Мы или прорвемся в Гальтару и поднимем горы, или умрем.
– Люди Чести раз и навсегда отреклись от демонов Гальтары! – Ариго были кровными вассалами Эпинэ, и кансилльеру не следовало перечить сюзерену.
– Мы говорим не о том, – Карлион принадлежал к Дому Скал, но его жена была сестрой Придда, – нужно принять отречение и избрать регента.
– Называю Алана Окделла, – раздельно произнес Михаэль фок Варзов. Старый рыцарь принадлежал к Дому Волны, но сегодня, похоже, умерла еще одна традиция – графы один за другим отрекались от Глав своих Домов.
– Называю Эктора Придда, – Карлион никогда не спорит с Кунигундой.
– Придд, – тихо и внятно произнес кансилльер.
– Придд, – рявкнул Генрих Гонт.
– Молчу. – Алан изо всех сил сохранял спокойствие. Все случилось слишком быстро, почему Эрнани их не предупредил? Как бы то ни было, Человек Чести вправе отказаться от предложенной должности, но отдавать свой голос себе неприлично.
– Окделл, – бросил Савиньяк.
– Придд, – Тристрам всегда ненавидел своего сюзерена, но зарычал на него впервые.
– Окделл, – рявкнул глуховатый Дорак и тоном ниже добавил: – Только каракатицы нам и не хватало.
– Молчу, – пожал плечами Алва, играя сапфировой цепью. Кэналлиец прав – тот, кого поддержит полукровка, больше проиграет, чем выиграет.
– Окделл, – весело выкрикнул Шарль.
– Молчу, – Берхайм внимательно рассматривал свой перстень. И на том спасибо.
– Окделл, – Роберт Рокслей не имел обыкновения предавать.
– Придд!
Алану показалось, что он ослышался. Никогда еще Человек Чести не называл сам себя! Это не запрещалось, разве можно запретить то, что никому не приходило в голову.
– Вы удивлены, – Эктор счел уместным объяснить свой жест, – но я маршал Талигойи, и я знаю, что делать. Я не уроню нашей Чести.
– Разрубленный Змей, – крикнул Арсен Савиньяк, – конечно, не уроните, нельзя уронить то, чего нет!
– Спокойно! – Голос Михаэля фок Варзова мог перекрыть и грохот боя, и шум самой отчаянной пирушки. – Слово короля!
Эрнани медленно, словно не понимая, что от него требуется, поднял голову и тихо сказал:
– Придд!
– Трое из нас промолчали, – Ариго старался выглядеть беспристрастно, – пятеро назвали Алана Окделла, пятеро Эктора Придда, его же имя произнес король.
Люди Чести, признаете ли вы маршала Придда регентом Талигойи до конца войны? Есть ли среди вас готовые оспорить его избрание?
Таких не нашлось и не могло найтись. Закон не был нарушен, а король молчит. Если б кто-то из членов Совета схватился за меч, возможно, у него и нашлись бы сторонники, но слова Эрнани выбили почву из-под ног даже у Шарля Эпинэ. Алан, как в затянувшемся дурном сне, смотрел, как поднялся новоявленный регент, словно бы ставший выше ростом:
– Я не сомневался в сердцах Людей Чести. Нам некуда отступать, но мы…
Мимо проплыла маленькая серая бабочка – во дворце их было много, говорят, они зарождаются в старых тканях. Окделл невольно проследил глазами за живой серой пылинкой и увидел мелькнувшего на хорах арбалетчика в фиолетовом! Цвета Приддов. Возможно, кансилльер и маршал и верили в сердца Людей Чести, но на всякий случай приготовили дополнительные доводы.
– Я должен сообщить вам, – трубил маршал, – что я сделал с посланцем бастарда. Я повесил его на Песьей башне и с ним рядом два десятка гайифцев…
– Повесили? – подался вперед Дорак. – Когда?
– По дороге сюда.
– Бастард написал маршалу Придду лично?
– Какое это имеет значение?
– Для Людей Чести огромное, – старик поднялся и внимательно и строго обвел зал Четырех Мечей. «Нет большего позора, чем стать ниже врага своего, – процитировал он рыцарский кодекс. – Нет большего оскорбления, кое может нанести вассал своему сюзерену, нежели действуя от его имени, не имея на то должных полномочий». Вы еще не были регентом, Эктор Придд, когда казнили посла, ваш поступок опозорил всех Людей Чести. Я прошу Высокий Совет спросить регента, кому предназначалось письмо и где оно?
– На шее у посла, – Эктор огрызался, но в его голосе сквозила неуверенность, – если угодно, ублюдок требовал в трехдневный срок сдать крепость и признать его королем.
– Что ж, – по-прежнему тихо произнес Эрнани, но его услышали все, – теперь дело за малым. Бастард ждет ответа. Кто из Людей Чести объяснит бастарду, как становятся талигойскими королями? Эктор Придд? Вы повесили посла, будет справедливо, если вы его замените.
– Слишком много чести! – Регент старался говорить с презрением, но его крепкая шея побагровела.
– И, кроме того, – вставил доселе молчавший Рамиро Алва, – жизнь маршала слишком ценна для Талигойи, не правда ли? Поговорить по душам с Бездомным Королем должен тот, кого никому не будет жаль.
Ноздри Эктора раздувались, как у загнанного тяжеловоза, но что ответить, он не знал. Кэналлиец откровенно нарывался на ссору, Придд ссоры не хотел, понимая, что поединок с Рамиро превратит его из регента в труп. Люди Чести ничем не могли помочь своему вожаку – обычай был на стороне полукровки. Подобные оскорбления смывают кровью в присутствии свидетелей. Пустит в ход арбалеты? Вряд ли… Его и так поддержали, это средство лучше приберечь на будущее.
Алан смотрел на дерзко улыбающегося южанина. Алва прикончит Придда, но не может же он перебить всех членов Совета! Место Эктора займет Ариго, только и всего. Отречение Эрнани обратного хода не имеет. До конца осады король не правит, а лишь царствует, а осада закончится со смертью последнего из осажденных. Плетью обуха не перешибешь, это понимает даже Эпинэ. Затянувшееся молчание прервал король:
– Вы правы, герцог. Маршал Придд и Бездомный Король вряд ли поймут друг друга. Мне одинаково дороги все Люди Чести, но вы уже встречались с бастардом и вернулись. Я могу лишь просить, и я прошу вас поговорить с ним еще раз.
– Просьба короля – закон для Человека Чести, – поклонился Рамиро, – вне зависимости от того, правит ли он или царствует. Не правда ли, эр Придд? Я полагаю, Высокий Совет захочет посмотреть на нашу встречу?
– Это неправильно! – Шарль Эпинэ и так терпел слишком долго. – Ответ должен передать тот, кто приказал повесить посла. Рыцарь отвечает за свои поступки сам, а не прячется за чужими спинами.
– Пустое, Шарль, – кэналлиец улыбнулся, но на сей раз без своей обычной иронии, – Оллар – воспитанный человек, он знает, как обходиться с парламентером. Наш незаконнорожденный друг не пожелает выглядеть заходящимся от бессильной ярости дураком.
– И все равно я, как член Высокого Совета, требую, чтобы Рамиро Алва остался здесь. Если на то пошло, чем быстрее убьют Придда, тем дольше проживем мы все!
– Герцог Эпинэ! – Эрнани Ракан стукнул кулаком по столу, пожалуй, впервые за свои сорок восемь лет. – Замолчите! Герцога Алву никто не неволит, если он откажется, Высокий Совет подумает над вашими словами.
– Зачем мне отказываться от своих слов? – пожал плечами кэналлиец. – Если у бастарда есть хоть капля ума и гордости, он меня и пальцем не тронет. Ну а если что-то пойдет не так, герцог Эпинэ помянет меня в каких-нибудь молитвах.
3
…Все повторялось. Точно так же распахнулись ворота Полуденной башни, пропуская всадника в черном и синем. Точно так же посреди вытоптанного ржаного поля его ждал широкоплечий воин на могучем коне. Точно так же в лагере Оллара развевались знамена с Победителем Драконов, а с Королевской башни за встречей следили Эрнани Талигойский и его рыцари, среди которых был и Алан Окделл. Точно так же не было надежды. Никакой.
Единственным отличием было то, что и Бездомный Король, и властитель Кэналлоа были без шлемов. С высоты в сорок бье лица бастарда было не разглядеть, и Алану внезапно мучительно захотелось увидеть, каков с виду их будущий палач.
Оллар и Алва немного поговорили, затем Рамиро повернул коня. Ветер швырялся пылью, рвал с деревьев еще зеленые листья, трепал черные волосы кэналлийского герцога, треугольные флаги, хвосты и гривы коней.
Эрнани повернулся к Алану:
– Окделл, вам не кажется, что все повторяется?
– Я как раз думал об этом.
– Мне бы хотелось, чтобы мы всегда думали одинаково. Я не сразу решил, кому поручить столь щекотливое дело, но вы слишком прямодушны, Дорак стар, а Эпинэ излишне горяч.
– Да, – встрял Эктор Придд, – Человек Чести вряд ли смог бы стерпеть оскорбления ничтожного бастарда.
– Три месяца назад на этом самом месте вы их терпели, – сверкнул глазами Эрнани. – Оллару ответил лишь герцог Алва.
– Ублюдку следовало об этом напомнить, – Генрих Горн никогда не был особенно умен. – Правильно, что ответ отвез именно кэналлиец.
Эктор гордо промолчал. Если б маршалу предложили выбирать между головой Бездомного Короля и головой Рамиро, он бы выбрал последнюю. Ревнив, как побитый молью ростовщик, женатый на танцовщице, – так, кажется, говорит Эпинэ…
Стражники раздвинули копья, пропуская гонца. Смуглое лицо Алвы было совершенно невозмутимым.
– Вы передали письмо бастарду, герцог?
– Я исполнил приказ моего короля. Франциск Оллар получил то, что хотел.
– Благодарю вас, Алва. Вы оказали мне и Талигойе неоценимую услугу. Я и впредь рассчитываю на вашу руку и вашу голову. Проводите меня. Все свободны. Алан, Шарль, призываю вас к благоразумию. Мы еще не побеждены. Прощайте, господа. Доброй ночи.
Эрнани тяжело поднялся и оперся на руку кэналлийца. Рядом с южанином Эрнани казался серой тенью, тенью того, что исчезало навсегда. Если ничего не предпринять, они все исчезнут, больные и здоровые, старые и молодые, чистокровные и не очень. Если ничего не предпринять… Но что они, во имя Создателя, Четверых, Чужого с его кошками, могут сделать? Что?!
Часть четвертая
Кони мотают мордами.
Всадники мертвые.
1
Когда в казармы ворвалась Женевьев, проведший всю ночь на стенах Алан не сразу понял, что случилось, а случилась беда. Адепты Истины поймали на площади у комендантского дома котенка и, как это у них водится, принялись избивать своими посохами. Но страшным было не это, а то, что восьмилетний сын и наследник Окделла ударил одного из проповедников кинжалом в спину и, похоже, убил. Герцог бросился к двери, но она оказалась заперта – добрые слуги спасали господина то ли от гнева сбежавшейся толпы, то ли от господней кары. Поняв, что высадить дубовое чудовище не удастся, Алан кинулся к окну. Он мог видеть, что творится внизу, но высота в полсотни бье и кованая решетка не позволяли броситься на помощь. Женевьев вцепилась ему в плечо, он этого не заметил. Там, внизу, непонятно откуда взявшаяся толпа готовилась растерзать его сына, а он ничего не мог сделать.
В странном оцепенении Алан Окделл смотрел на сжимающего кинжал мальчика в центре стягивающегося кольца. И это в Новом городе, который он, герцог Окделл, защищает! Где его люди?! На стенах? В таверне? Живы ли? Как забрали такую власть фанатики в серых балахонах? Откуда столько злобы?
Просвистел брошенный кем-то камень, и Окделл вздрогнул, словно целили в него, – хотя, будь это так, он бы держался лучше. За первым булыжником полетел второй, третий. «Истинник» неистовствовал, размахивая своим посохом, призывая громы небесные на головы пособников Чужого. Пока камни цели не достигали, но лишь пока. Алан так и не понял, откуда вынырнул Рамиро Алва со своими людьми, но кэналлиец понял все.
Южане обнажили клинки и рванулись сквозь толпу с яростью вепрей. Они, как и в день гайифского бунта, шли клином, прикрывая друг друга, и впереди всех рубился Рамиро. Несколько рук со все еще зажатыми в них камнями упали на землю, растрепанная баба взлетела в воздух и, пролетев пару шагов, врезалась головой в мужское брюхо, которое сделало бы честь любой беременной. Кто-то рассыпал непонятно откуда взявшиеся зеленые яблоки, и они, подскакивая, покатились по испятнанным алым камням. Толпа зарычала и расступилась, на пожухлой траве остались сын Алана Окделла, скребущий булыжники котенок, два проповедника – живой и мертвый – и Рамиро Алва с окровавленным мечом.
– Ты что-то говорил о проклятой крови и демонах? – Алва ухмылялся не хуже Повелителя Кошек. – И, кажется, я расслышал имя Его Величества?
– Горе чтящему древних демонов! – взвыл адепт Истины, потрясая посохом. – Будет повержен он и…
Растрепанная голова с так и не закрывшимся ртом покатилась, словно еще одно чудовищное яблоко. Туловище в сером балахоне рухнуло рядом с затихшим котенком. Все замерло. Сейчас они или схватятся за колья, или разбегутся.
Рамиро Алва пнул ногой убитого и вскинул голову:
– Если меня сейчас не убьет молнией, значит, я прикончил не святого, а бунтовщика и вражеского подсыла.
Окделл невольно поднял глаза – небо было высоким, синим и равнодушным. Высшим силам не было дела ни до «истинников», ни до котят.
– Прекрасно, – голос кэналлийца вернул герцога на землю, – я оправдан. А теперь считаю до ста. Если здесь кто-то останется, пеняйте на себя. Мои лучники не промахиваются.
Словно в ответ что-то свистнуло, и стрела с черным оперением пригвоздила мертвую голову к земле. Окделл поднял глаза и увидел на крыше стрелка в синей тунике. Видимо, вверх посмотрели многие, так как толпа стала стремительно редеть. Алва подошел к Дикону и взял было его за руку, но потом наклонился и поднял казавшегося тряпичным котенка. Мальчик что-то сказал герцогу, тот в ответ покачал головой – мол, ничего нельзя сделать. Только сейчас Алан понял, что его запястье все еще сжимают пальцы жены.
– Слава Четверым, – Женевьев была слишком взволнованна, чтобы следить за своими словами, – обошлось…
Именно, что обошлось. Чудом. И чудо это опять сотворил кэналлийский полукровка, не задумываясь рубивший руки и головы. Кровь на юге сто?ит дешевле воды, не говоря уж о вине.
Колокола Большого храма зазвонили, призывая всех, ожидающих Его, на вечернюю службу. Они что там, с ума сошли, сейчас нет и трех! Еще и труба запела… Разрубленный Змей! Алан с трудом разлепил глаза и не сразу им поверил. Не было ни Нижнего города, ни Женевьев, он лежал в собственной спальне, и за окном на самом деле звонили к вечерней службе. Да, разумеется, они же оставили город и затворились в Цитадели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10