А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Как говорить людям о том, что здесь происходит?
— У тебя дома знают про Билла?
Пакстон отрицательно покачала головой. Она никому не писала об этом. Ждала, что он разберется в своих отношениях с Дебби. Возможно, в конце концов он так и не решился бы порвать с ней. Этот вопрос так и остался у них нерешенным.
— Теперь я вряд ли им что-нибудь скажу. Какой смысл?
Ральф кивнул. В их сайгонской жизни было немало такого, о чем невозможно рассказать.
Они просидели до четырех утра. А через несколько часов Ральф вернулся, чтобы проводить Пакстон в аэропорт. У нее в руках была небольшая сумочка — та самая, с которой она приехала во Вьетнам. И чемодан был тем же, и боль в сердце, только боль стала значительно острее. Теперь она потеряла во Вьетнаме двоих. И все же, несмотря ни на что, начинала любить эту землю:
— Пакс, прошу тебя, забудь это место как можно скорее, — сказал на прощание Ральф. — Так будет лучше для тебя. Если ты этого не сделаешь, тебе крышка.
В глубине души Пакстон чувствовала, что он прав. Но в то же время знала, что не сможет ничего забыть. Потому что она сама этого не хотела.
— Береги себя, Ральф. Будь осторожен. — Она крепко обняла его. — Знаешь, я тебя очень люблю.
Когда он высвободился из ее объятий, у него в глазах стояли слезы. Последнее, что Ральф сказал, прежде чем Пакстон поднялась по трапу, было:
— Я тоже люблю тебя, Дельта-Дельта.
Глава 18
Прошло семнадцать часов, и Пакстон, летевшая самолетом компании «Уорлд эруэйз», приземлилась в аэропорту Окленд.
Во время перелета она не раз пыталась заговорить с возвращавшимися домой военными, но все они оказались до того измучены и изнурены и к тому же несколько обескуражены этим возвращением, что им не хотелось ни с кем разговаривать, даже с миловидной хрупкой блондинкой, какой была Пакси. Они так давно мечтали об этом дне, но теперь даже боялись осуществления мечты. Что они будут говорить там, дома? Как можно кому-то объяснить, что ощущаешь, убивая человека? Как рассказать, что чувствуешь, когда убиваешь человека своими руками — накалываешь на штык или стреляешь в лицо, а потом обнаруживаешь, что это женщина? Как поведать о девятилетнем мальчике, бросившем ручную гранату и убившем твоего товарища, и 6 том, как ты бросился за ним в кусты, вытащил и убил? Или о закатах в горах, о буйной зелени Вьетнама, о его звуках и запахах, о людях, о девушке, которая не может даже выговорить твоего имени, но ты все равно твердо знаешь, что любишь ее… Итак, большую часть пути все молчали.
Выйдя из самолета как была — в своих блузке и юбке, с завязанными в конский хвост волосами, в стоптанных сандалиях, — Пакстон никак не могла поверить, что она вернулась домой. Да это и не было ее домом. Дом остался в Сайгоне, в гостинице «Каравелла», разве можно считать домом то место в Беркли, где они жили с Питером? Или дом Вильсонов? И тем более дом матери в Саванне.
Только теперь, выйдя из самолета, Пакс поняла, что дома у нее больше нет. Стоявший рядом парень, военный, взглянул на нее, кивнул и прошептал:
— Как это странно, возвращаться домой из Вьетнама…
И она поняла его, потому что тоже прилетела оттуда.
Эд Вильсон прислал за ней лимузин, и Пакстон не торопясь отправилась в редакцию. Она и не ожидала такого приема, который ей закатили, — ее встречали как героя, вернувшегося из дальних стран. И редакторы, и люди, которых она совершенно не знала, пожимали ей руку, твердили о необыкновенно трудной работе, которую она проделала в Сайгоне. Они ошеломили Пакстон, которая совершенно не понимала, что они хотят этим сказать. Но она благодарила их — по щекам текли слезы. Наконец прием закончился, и она осталась наедине с Эдом Вильсоном.
Он смотрел на нее испытующе, догадываясь о том, какое страшное воздействие оказал на нее Вьетнам. Пакс изменилась, похудела, осунулась, хуже того, в глазах появилось нечто испугавшее его. Нечто грустное, взрослое и мудрое. Она видела войну, видела, как умирают люди.
— Тебе пришлось нелегко, — сказал он, ни о чем не спрашивая.
Уголки ее губ дрогнули, она кивнула.
— Я рада, что побывала там. — Она и в самом деле так считала. Из-за Билла, из-за Ральфа, из-за себя самой. И еще потому что" как ни странно, в этом она видела свой долг перед Питером и перед страной.
— Предлагаю тебе съездить домой и немного прийти в себя. Отдохни и принимайся за дело. Пиши что хочешь. Ты прекрасно справилась с заданием, но теперь, я думаю, лучше вернуться к старым темам.
Пакстон была тронута, ей и самой хотелось того же, но ее интересовал еще один вопрос. Что будет с той колонкой, которую она вела, присылая материалы о Сайгоне.
— А «Вьетнамские репортажи»? Их будет продолжать кто-то другой?
Эд с улыбкой покачал головой. Все они, журналисты, такие — относятся к своим колонкам, как к собственным детям.
— Никсон обещает прекратить войну. А пока она не Кончилась, думаю, мы обойдемся репортажами «Ассошиэйтед Пресс» из Сайгона.
— Да, там работают отличные ребята, — сказала Пакстон, думая о Ральфе.
Эд Вильсон гордо улыбнулся.
— Ты была одной из них, Пакстон, — сказал он. — Ты приятно удивила меня. Я и не предполагал, что из тебя может выйти такой репортер. Я-то думал, ты через месяц сбежишь, перепугавшись до смерти.
— Сначала я действительно боялась, но по крайней мере знала, что делаю что-то полезное.
— Ну конечно. А последнее время я стал опасаться, что мы здесь в Сан-Франциско больше тебя не увидим. — Он нахмурился. — Вообще-то чего ты там так задержалась?
На миг Пакстон растерялась, не зная, что сказать. Человек, которого она любила, погиб, а другой…
— Я… Я так вошла в эту жизнь… Нелегко было бросить все и уехать.
— Ну я так и думал. Хорошо, теперь отдыхай, возвращайся через пару недель, когда придешь в форму.
«Интересно, когда это будет», — подумала она и взглянула на часы, вспомнив, что ей еще нужно найти комнату в гостинице.
Однако оказалось, что в редакции об этом уже позаботились.
— Мы заказали тебе номер в «Фермонте». Марджори хотела, чтобы ты остановилась у нас, но я подумал, что тебе сейчас надо как следует отдохнуть, и лучше бы ни от кого не зависеть. — В разговоре с Марджори он добавил еще, что Пакс могла привезти из Вьетнама какую-нибудь болезнь, так что будет лучше, если она остановится не у них, а где-то еще.
Ей предоставили машину и шофера; Вильсоны пригласили на обед. Однако к этому времени начала сказываться девятичасовая разница во времени, и Пакстон с трудом сдерживалась, чтобы не заснуть, глаза так и слипались. Но все же это была волнующая встреча. Пакстон понимала, что все ждут от нее рассказа о том, как погиб Питер, но она и сама толком ничего не знала. Во время обеда Габби без умолку болтала о том, какой умницей стала Марджи, каким бойким карапузом малыш Питер, расписывала свой замечательный дом — обои от Бруншвига, в спальне голубые занавески. Пакстон так устала, что дважды за время обеда по ошибке назвала ее Дебби. Как будто не могла взять себя в руки. Все вокруг казались совершенно чужими. За семь месяцев они стали так далеки. И Пакстон приходилось сдерживаться, чтобы не разрыдаться у них на глазах, настолько ее душило желание встать и заявить, что она больше не в силах выносить всего этого. Ей не хватало звуков и запахов ее комнаты в «Каравелле». Питер… Билл… Когда обед наконец закончился, у Пакстон буквально кружилась голова.
Вернувшись в гостиницу, она легла на кровать, но от усталости, потрясений и обиды заснуть не могла. Только под утро ей удалось задремать, но уже через два часа ее разбудили. Пакстон встала, приняла душ и оделась. Нужно было успеть на самолет в Саванну.
Там оказалось еще тяжелее. Она носила не ту, одежду… Ей нечего было сказать родным. Она не выносила Юниор-лигу и тем более мамин Бридж-клуб, а завтрак, который задали в ее честь дочери Гражданской войны, был похож на страшный сон.
Все в один голос утверждали, что хотят послушать о Вьетнаме, но на самом деле они ничего не хотели слушать. Они не хотели знать ни о зловонии смерти, ни о мальчике с оторванными руками, ни о нищих, кишащих на закате вокруг террасы отеля «Континенталь». Они не желали слушать ни о венерических болезнях, ни о наркотиках, ни о детях, умирающих от рук солдат, ни о том, как убивают стариков и детей. Им было неинтересно, как и почему эта страна разбивает сердце, но заставляет любить себя.
Поэтому Пакстон только и сказала, что ужасно устала, что вымоталась и измучилась, а потому сейчас совершенно не в состоянии рассказывать о Вьетнаме. Им хотелось услышать что-то вроде мелодрамы о войне: с выстрелами, но без крови, без снарядов, без костей и мяса, которые разлетаются во все стороны, без гибнущих солдат и умирающей страны.
Пакстон никогда не чувствовала себя более одинокой, чем здесь, в Саванне. Ей стало тоскливо, и она с новой силой ощутила, как ей не хватает сейчас Квинни. Она знала, что и старой няне не смогла бы сейчас рассказать всего. Пакстон выросла, она больше не девочка, а одинокая взрослая женщина. Всем чужая. Кому и что может она рассказать, кроме тех, кто тоже был там. Однажды она пошла прогуляться вместе с несколькими старыми друзьями и почти сразу же пожалела о том, что согласилась. Но вдруг в баре она встретила одного парня. Они разговорились — наконец-то Она нашла человека, с котором можно говорить. Они вспомнили о Бенсуке и Кучи, о Нхатранге и Бьенхоа, о Лонгбине, Хуэ и Вунгтау, где она с Биллом провела свои первые выходные. Посторонним могло показаться, что они общаются на каком-то тайном языке. Это был лучший вечер в Саванне. На прощание они пожали друг другу руки.
Но тяжелее всего Пакстон было с матерью. Та полагала, что дочь все еще тоскует о Питере. На самом деле Пакстон тосковала по всему сразу — по своей потерянной юности, по стране, которую никогда больше не увидит, по двум мужчинам, которых любила, и по той части себя самой, которая ушла вместе с ними.
Брат приписывал все обычному переутомлению. Наконец, приобретя несколько новых вещей, более приличных, чем ботинки военного образца, в которых она прилетела, Пакстон в середине февраля вернулась в Сан-Франциско.
Она всерьез принялась за работу в «Морнинг сан». Несколько недель она прожила в гостинице, пока не нашла небольшую квартирку. Каждый вечер она давала себе слово, что завтра позвонит Габби, но всякий раз обнаруживала, что не может этого сделать.
Им было не о чем говорить. Пакетом не хотела осматривать дом с голубыми занавесками. Теперь даже Мэтт стал казаться неприятным и каким-то напыщенным. Все в них выглядело неестественным, мелким, неважным. Время, когда они были близкими людьми, ушло безвозвратно. И люди, которых она с тех пор полюбила, тоже ушли. Никого не осталось. Пакстон ненавидела даже свою работу, то, что писала теперь для газеты.
Пакстон должна была давать материал о местных политических событиях. После Вьетнама они казались невероятно скучными и малозначащими. А мистер Вильсон к тому же настаивал, чтобы Пакстон вечерами ездила в Беркли и наконец получила диплом. Но она не представляла себе, как осуществит его план — ведь все это утомительно, скучно и, главное, совершенно бессмысленно. Пакстон чувствовала себя измученной, но и возвращаться вечерами домой было также невыносимо. Ей недавно исполнилось двадцать три, а казалось, жизнь уже кончилась. Говорить она теперь могла только с теми, кто был там.
Время от времени Пакстон сталкивалась с такими. Они внезапно врывались в жизнь друг друга и говорили часами, а затем расходились, и тогда вновь наступала тишина. Но она все время ощущала, что там, во Вьетнаме, люди продолжают воевать, побеждать и терпеть поражения, продолжают гибнуть. Ей казалось, что она тратит свою жизнь впустую оттого, что находится не там, не с ними. Пока война не кончилась, Пакстон должна быть там, в Сайгоне. Однажды она попыталась объяснить это редактору, но тот лишь улыбнулся в ответ и сказал, что она прекрасно справляется и с текущей работой.
Пакстон продолжала следить за всеми новостями, поступавшими из Вьетнама, и постоянно думала, чем сейчас занят Ральф и все остальные. Почему они еще там, а ей пришлось вернуться? Чем она заслужила такое наказание?
Вопреки всем обещаниям прекратить военные действия Пакстон, как и другие американцы, все время слышала о том, что бои продолжаются, а список убитых и раненых увеличивается.
Прошло четыре месяца со дня ее возвращения в Штаты, и Пакстон почувствовала, что больше не может здесь находиться.
Год назад погиб Питер, и она присутствовала на его похоронах.
Хуже всего было то, что она чувствовала себя такой же мертвой.
И Питер, и Билл — они по крайней мере жили и погибли, пришли и ушли, она же прозябала, писала о вещах, до которых ей не было никакого дела, и чувствовала, что тратит жизнь понапрасну.
Наконец первого июня, как раз перед отъездом Никсона в Мидуэй на встречу с Тхиеу для подписания договора о выводе из Вьетнама двадцати пяти тысяч человек, она решилась. Пакстон с легким сердцем вошла в кабинет Эда Вильсона, чего не случалось уже несколько месяцев, — она наконец поняла, чего хочет. Она попросила отдать ей ее колонку и мягко намекнула, что, если ее снова не пошлют в Сайгон, она найдет других, кто это сделает.
Вильсон испугался. На миг он подумал, что она пробыла там слишком долго и незаметно сошла с ума.
— Ради Бога, Пакстон, зачем тебе туда ехать?! Подумай, наши парни теперь идут на все, лишь бы этого избежать. — Сказывалась его прежняя позиция, он стоял на ней до тех пор, пока не потерял сына.
Вернувшись на рабочее место, она немедленно составила телеграмму Ральфу Джонсону в отдел «Ассошиэйтед Пресс», Эден-билдинг, Сайгон: «Возвращаюсь первым рейсом. Будь готов. С любовью. Дельта-Дельта».
Она отослала телеграмму и пошла паковать вещи и звонить матери, Габби и всем остальным. Мать была в шоке, но по большому счету даже не удивилась. Габби ждала третьего ребенка. Но у Пакстон теперь была своя жизнь. Два дня спустя она села в самолет, улетавший в Сайгон.
Глава 19
Пакстон прибыла в Тан Сон Нхат и сразу же ощутила: она вернулась домой. Эта военная база вызывала в ней куда больше тепла, чем Саванна. Она с первой же минуты почувствовала себя как дома и, пока ехала на такси вниз по Тудо в «Каравеллу», не переставая думала, как правильно она поступила. Удивительно, что она смогла прожить там целых пять месяцев. И вот наконец она вернулась в свой мир. Уехав отсюда, она как будто оцепенела, а теперь начала оживать.
Пакстон оставила багаж в гостинице и попросила водителя отвезти ее на площадь к Эден-билдинг. Когда они проезжали памятник Мартинесу, она не смогла сдержать улыбки. Не терпелось поскорее увидеть Ральфа. Он был на месте, когда Пакстон вошла, — казался каким-то усталым и недовольным. Он, видимо, только что вернулся с выезда и теперь, сидя к ней спиной, громко жаловался на скверного шофера. Пакстон медленно подошла к нему сзади и тронула за плечо, Ральф оглянулся и, увидев ее, вскочил и с улыбкой обнял.
— Дельта-Дельта… Прямо глазам не верю… Вот сумасшедшая девка. Какого черта ты здесь делаешь? Могла бы себе сидеть в Сан-Франциско.
— Правда? Кто тебе сказал? Ты не представляешь, что там делается — меня заставляли описывать их занудные делишки, ходить на встречи с избирателями. Меня просто тошнило.
— Тогда добро пожаловать назад, — спокойно сказал Ральф.
Было видно: он искренне рад, что она вернулась.
— Спасибо.
Их глаза встретились. Они провели вместе немало тяжелых минут, и на самом деле именно ему Пакстон была обязана всем, что знала о Вьетнаме.
— Устала с дороги? Может, что-нибудь выпьешь? Ты когда приехала?
— Около двух часов назад. Но нет, я совсем не устала. Я даже не понимаю, сколько сейчас времени, но это не имеет значения. — Пакстон была счастлива, что снова видит его.
— Ну что, посетим террасу в «Континентале»? — весело спросил Ральф.
Он все еще помнил, как испугалась Пакстон, когда приехала в Сайгон впервые, а Жан-Пьер повел ее туда. Пакстон вспомнила о своем французском друге.
— Как он, кстати?
— Как всегда, слишком много пьет. У его жены в конце концов лопнуло терпение. Она устала его ждать. Но как мне кажется, он сам предполагал, что так оно и случится.
Ральф вел машину, но то и дело поглядывал па Пакстон. Он был счастлив снова видеть ее. Ведь для него она была почти членом семьи. И то же самое чувствовала сейчас Пакстон.
— Как Франс?
— Прекрасно. — Ральф снова внимательно взглянул на нее. — Франс ждет ребенка в сентябре.
Пакстон серьезно взглянула на него, стараясь понять, что он чувствует по этому поводу. Учитывая неопределенность их положения, Ральф всегда был против детей. Он считал, что не стоит заводить ребенка вне брака. И очень переживал из-за этого.
— Я пытался ее отговорить. Не ради нас, ради ребенка. Но она так этого хочет, и вот… voila. — Ральф еще не женился на ней, но, с тех пор как речь пошла о ребенке, серьезно подумывал об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40