Они отшвырнули ставший ненужным буксирный «трос» и взялись за весла. Но прежде, чем отплыть, парижанин осмотрел кита.
Как мы помним, его наполовину выбросило на берег, перевернуло, и он застрял в острых рифах. Сейчас была видна левая часть живота.
Первое, что заметил Тотор, было нечто белое, жесткое, вроде рогатины, косо торчавшее из бока кита.
— Бедняга! — пожалел молодой человек. — Он нас спас. Не будем же неблагодарны, подплывем поближе и посмотрим, нельзя ли помочь.
— Yes! Подплывем, только осторожно… Стоит ему ударить хвостом…
Они подгребли к киту. Исполин смотрел на них своим маленьким, чуть больше, чем у быка, глазом, но не шевелился.
— Это же бивень покойного нарвала. От него и кровотечение, — установил Тотор. — Видишь, обломок высовывается наружу на метр под углом сорок пять градусов. А в теле еще по меньшей мере два метра. Великолепный удар! Теперь я понял! Все объясняется!
— Что?
— Плавающие водоросли-канаты зацепились за этот «гарпун», когда мы проходили отмель.
— Похоже, что так.
— Когда их сопротивление стало беспокоить кита, он помчался как безумный, таща за собой связку водорослей. Парочку из них я подхватил на ходу, и мадам Жонас, у которой защекотало еще больше, стала удирать. Вот она — разгадка буксира! Стебли так крепко обмотались вокруг бивня, что невозможно было отодрать. Я уже не удивляюсь, что бедная пришпоренная зверюга так мчалась, и в конце концов рана стала кровоточить.
— Верно.
— Надо попробовать выдернуть обломок. Хоть это мы должны сделать для нашей спасительницы.
— Согласен заняться хирургией, но только чуть позже.
— Почему?
— Ты еще спрашиваешь, изверг! Я умираю от голода и жажды! Прежде всего хочу молока, упиться потоками молока, а потом хоть лопнуть!
— Ты свихнулся?
— А ты ослеп? Молоко! Оно бьет из сосцов миссис Жонас!
— Тысяча чертей! Ты прав, а я — простофиля! Куда только смотрел!
Меринос не ошибся: придавленные к скале сосцы источали ручьи молока, которое, смешиваясь с морской водой, окрашивало ее в опаловый цвет.
Тотор подвел лодку к скале и причалил. Затем ухватился обеими руками за молочную железу размером побольше бочки. Меринос не медля сделал то же самое, и оба принялись пить с неистовой жадностью, большими глотками.
Они укрылись за выступом мадрепоровых кораллов, и мадам Жонас больше не видела их. Оглушенное животное оставалось спокойным во время великолепного и комичного обеда спасенных мореплавателей, которые пили и не могли оторваться.
Боже, какое упоение! Какое блаженство! О, это замечательное молоко, густое, сладкое, теплое, пенящееся, столь же питательное и вкусное, как у коров в долине Ож.
Невольные робинзоны были ненасытны. Но их можно понять, если вспомнить о постигших их лишениях и страданиях.
С тех пор как друзья покинули «Морган», юношам не приходилось пить ничего, кроме кокосового молока, которое им осточертело, и пальмового вина, горячившего их кровь.
Почти четверть часа Тотор и Меринос с жадностью упивались молоком. Наконец Тотор остановился и проговорил, размазывая по лицу живительную влагу:
— Уф! Больше не могу. Надулся до безобразия, как теленок.
— А я как young whalenote 94.
— Да, как китенок, это точней. Прекрасный обед! Ах, мадам Жонас, дорогая благодетельница, как вы милосердны! А ты, дорогой мой отец, герой легенд! Если бы ты мог взглянуть на своего малыша! А вы, король шерсти! Почему не дано вам лицезреть вашего наследника в шутовском колпаке, сосущего кормилицу-китиху!
Меринос, который вновь обрел хорошее настроение, расхохотался и продолжал:
— Это уж верх несуразицы! Как жаль, что нечем сфотографировать! Какую открытку можно было бы послать! А то на слово никто не поверит.
— Черт возьми, наше слово твердо! И если кокосовая пальма служила нам соской, почему бы не взять в кормилицы китиху? Не поверят — тем хуже для них! А теперь будем оперировать мадам Жонас.
Парижанин крепко ухватил обеими руками длинное костяное острие и потянул изо всех сил, а Гарри, упершись в скалу, удерживал лодку.
— Черт возьми, глубоко сидит.
Китиха шумно дышала и вздрагивала.
— Ну-ну, не шевелитесь, мамаша Жонас, это для вашего же блага!
Тотор снова дергал, качая острие из стороны в сторону. Бивень шатался в ножнах из живой плоти. Обильно текла кровь, забрызгивая хирурга, который тужился, стонал и кряхтел.
— Пошло, пошло! Держись, старушка! И главное, чур, без оплеух!
Тяжелый бивень стал понемногу подаваться и наконец неожиданно выскочил из раны.
Китиха содрогнулась всем телом.
Плюх! Бивень упал в воду, увлекая за собой парижанина, который барахтался и кричал:
— Не было бобо! Прошло как по маслу! Прекрасная ванна! Заодно можно поплескаться в приливе. Отведи лодку к берегу, а я за тобой вплавь.
Через пять минут друзья выбрались на берег. Ничуть не расслабленный послеобеденным купанием, Тотор встряхивался как собачонка, вытягивая «Нарвала» на сушу.
— Солнце садится, пора в постельку.
— Жестковата эта bednote 95, но мы слишком устали.
На берегу — тонкий песок, усеянный кусками белых, как снег, кораллов. Молодые люди раскидали ногами мадрепоры, расчистили себе маленькие площадки, улеглись и тут же заснули.
Утром они позавтракали молоком: мадам Жонас все еще лежала на берегу. Путешественники получили обильную и питательную еду.
Насытившись, они наполнили свое судно песком и кораллами, чтобы не дать ему пересохнуть. Этот тяжелый труд из-за отсутствия инструментов занял почти весь день. Вечером друзья рассчитывали вплавь добраться до китихи и попросить у нее ужин, но она уже снялась с мели и резвилась посреди бухты, высоко выбрасывая фонтан и медленно выбираясь в открытое море.
— Не повезло! — пожалел Тотор. — А я-то надеялся приручить мадам Жонас и устроить здесь образцовый молочный завод! Мы бы делали китовые сыры типа грюйера, камамбера, честераnote 96 и двойного сливочного. Увы, несбыточные мечты.
— Придется лечь без ужина.
— Аминь!
Путешественники снова улеглись на песке, но бесчисленные жгущие, колющие укусы мешали им сомкнуть глаза. Накануне вечером Тотор и Гарри настолько устали, что ничего не почувствовали, но сегодня! Легионы песчаных блох накинулись на них, кусали, свербили — поистине адская мука.
Устав ворочаться, друзья поднялись, отступили во мрак на несколько сот метров, и повалились на слой ила.
Восход солнца принес избавление.
В одном лье от бухты начинался лес. Пустые желудки погнали подростков к огромной зеленой стене, закрывавшей окрашенный пурпуром горизонт.
Несмотря на весь свой оптимизм, парижанин начал роптать:
— Все-таки надоедает постоянно бороться за похлебку. Хочется минуту побыть жалкими путешественниками-любителями, людьми на прогулке, которые могут и порадоваться жизни! В Австралии были еще цветочки!
— О да, дружище, то были цветочки! Мы — робинзоны волн, робинзоны песков, робинзоны лесов, бродячие робинзоны… да, наша жизнь сурова. Ох, попадись мне этот мерзавец Дик!
— Думаю, он от нас не уйдет. Вот тогда ему придется дорого заплатить за наши беды и невзгоды! А пока суд да дело, нужно что-то придумать.
Придумать-то нужно, но им не везло.
Вскоре путешественники были уже в лесу — великолепном, но совершенно бесплодном.
В зарослях мускатных деревьевnote 97 находят себе пищу голуби самой разнообразной расцветки, взлетающие стаями с шумом громового раската. Среди них — голубые с пурпурной шапочкой, зеленые с сапфировым хохолком, фиолетовые с блестками золота. Чудесная россыпь драгоценных камней, под которой живая плоть, сочная и душистая.
— Я бы их прямо сырыми съел! — сглотнул слюну Тотор. — Эх, где ты, мое ружье!
Тут и там возвышались огромные тиковые деревья, эвкалиптыnote 98, голубые камедные деревьяnote 99, магнолииnote 100, усыпанные нежными фиолетовыми цветами, утыканные шипами акации, гигантские папоротники, саговникиnote 101, хвощиnote 102, казуарины… note 103
— Ничего стоящего нет, пошли дальше!
По земле стелились мхи, нога погружалась в них чуть не до колена, росли огромные, как зонтики, грибы, поляны заполняли плауны-ликоподиумыnote 104 с мелкими листочками, потом появились заросли неизвестных растений, в которых изредка проскальзывала игуанаnote 105, змея или просто пальмовая крыса.
Истекая потом, измученные невыносимой жарой, с урчащими от голода животами молодые люди уже начали отчаиваться.
Но зоркий, внимательный глаз парижанина заметил каких-то толстых белых червей, скорее гусениц, карабкающихся по ветвям невысокой, не более пяти метров, широкоствольной пальмы.
Личинки красивого белого цвета с перламутровым оттенком, длиной сантиметров тридцать пять и толщиной в ружейный ствол обгладывали пористую кору и устраивали себе просторные гнезда.
— Повезло! — Тотор подскочил от радости. — Наконец есть чем перекусить… Думаю, не слишком рано для завтрака?
— Питаться червями, гусеницами? Мерзость! Тьфу!
— «С удовольствием» или «тьфу» — это уж как тебе нравится, дружище. Но вкусно! Это пальмовые черви, их пища — все то же вино, что мы пили, живут они в коре, как крысы в норах.
— Ты уверен?
— Отец их ел. Когда рассказывал, у него слюнки текли. Начали! Раз-два!
Он схватил личинку, напоминающую ломоть колбасы, не колеблясь, отхватил зубами изрядный кусок и тут же радостно проглотил его.
— Ну как? — спросил Меринос, кривя рот.
— Потрясающе! Сладко, изысканно, прекрасно пахнет. Можно подумать
— макароны с сахаром, ванилью и взбитым белком. Давай, не бойся, делай как я!
— Придется, потому что я умираю от голода.
И без малейшего энтузиазма американец принялся за червяка, который корчился, складываясь вдвое, извивался.
— Да не глотай ты его целиком! А то бунт поднимет у тебя в желудке! А сейчас, черт возьми, не время принимать рвотное!
Лицо Мериноса понемногу светлело. Он жевал с растущим удовольствием и вскоре воскликнул с набитым ртом:
— Ты прав, Тотор! Это изысканное блюдо!
— Правда? Мне кажется, я сто порций съем! Забавно, что жизнь дикаря преподносит такие сюрпризы. Мы в конце концов еще не вышли из детского возраста и, ей-богу, от сладостей не откажемся!
Наевшись досыта, друзья нашли родник и с наслаждением утолили жажду. И вот Тотор с Мериносом, снова полные отваги и сил, строят новые планы, с надеждой смотрят в будущее, ищут выход.
Прежде всего: где они находятся? Возможно, на западном берегу Новой Гвинеи. Затерянная страна, вдалеке от проторенных морских путей, без связей с цивилизованными странами; короче — неизвестность, пустыня!
Молодые люди вынуждены рассчитывать только на самих себя, они могут лишь с трудом поддерживать свое существование без провианта, постепенно теряя силы, а возможно, и надежду.
Им придется предпринимать сверхчеловеческие усилия, приспосабливаться, нужно найти местных жителей, добиться помощи от них. Только кто эти жители? Может быть, каннибалы?
— Ну, хватит! — беззаботно подвел итог Тотор. — Нечего пугать самих себя! И с каннибалами договоримся! Папа в свое время укротил тигра и орангутанга, а мы… разве не собирались мы дрессировать кита?
Планы, конечно, разумные, но выполнить их не так-то легко. Затерянные в лесу, утонувшие в огромном и бесплодном море растительности, Тотор и Меринос плутали бесцельно и бессмысленно.
Время уходило на то, чтобы урвать у природы необходимую пищу. Их неотступно преследовали голод и жажда, мучила усталость, подавляла жара. Одежда превратилась в лохмотья, кожа была иссечена шипами, лица сожжены солнцем, путешественники отощали и стали похожи на дикарей. Потеряв счет дням и неделям, они уже не знали, давно ли блуждают по лесу.
Бодрость испарилась, веселость улетучилась, друзья лишь изредка обменивались короткими фразами. Опустив руки, они брели согнувшись, едва держась на ногах, в поисках плода, ягоды, личинки, насекомого, почки, думая лишь об одном: как утолить голод, ужасный, непрерывно терзающий голод.
Огромный лес держал наших героев в плену и не хотел отпускать. Сколько они еще выдержат? Страшно и подумать о будущем.
Однажды утром они настолько ослабли, что не смогли встать, и долгие часы лежали под голубоватым кустом с красными ягодами, где провели ночь. Над головами — шелестела ветвями стая падких до ягод райских птицnote 106, оглушая друзей назойливыми криками. Вдруг ужасный вопль заставил обоих вскочить. Никакого сомнения, это был зов человека.
Из последних сил юноши побежали на крики. Тотор переложил нож в руку, Меринос размахивал дубиной.
В пятидесяти шагах раскинулась небольшая поляна. На ее краю каталась по земле одетая в яркий саронг note 107 женщина. Она извивалась, выла, отбиваясь от чего-то отвратительного и страшного, прилипшего к ее лицу… Это нечто походило на огромную гусеницу сантиметров пятнадцати толщиной и примерно тридцати сантиметров длиной, с жестким, длинным, черным ворсом.
Чудовище присосалось с такой силой, что руки жертвы не могли его оторвать.
Незнакомка погибнет, если ей не помочь.
Преодолевая отвращение, Тотор вонзил свой нож в мохнатую спину мерзкой твари.
Брызнул поток черной серозной жидкостиnote 108. Существо сжалось и тяжело упало на землю.
На лице женщины оказалось более дюжины ран, из них на грудь тонкими струйками текла кровь.
Несчастная с трудом переводила дух, а ее глаза с благодарностью смотрели на спасителей.
Концом палки Меринос перевернул чудовище. Показалось отвратительное брюхо, гладкое, мягкое, бледно-желтое с голубоватыми пятнами, с двойным рядом мощных присосков и хоботков.
Вот почему это ужасное животное прилипало с такой силой. Несчастная непременно оказалась бы его жертвой: она была бы высосана добела, а потом задушена.
Женщина приподнялась, села, наконец встала на ноги. Вытирая тыльной стороной ладони все еще сочившуюся кровь, она внимательно слушала Мериноса, похоже, понимая его.
Американец обращался к ней по-английски. Стоун подошел поближе и внезапно побледнел: на шее у туземки на золотой цепочке висели небольшие часы. На их корпусе переплетались две алмазные буквы. Отвесно падающие солнечные лучи отражались в бриллиантах ослепляющим светом.
Гарри растерянно посмотрел на Тотора и едва слышно произнес:
— Посмотри! На монограмме Н и С — инициалы Нелли, а сами часы… подобных им на свете нет, они мне знакомы, это мой подарок сестре… На «Моргане» они были у нее!
— О, Боже!
ГЛАВА 10
Женщина с отрезанным языком. — В пути. — Обереги. — Перед дверью. — Трудный вход. — Впереди море. — Те, кого не ждали. — Сюрприз за сюрпризом. — Вместе! — Все больше тайн. — Обыкновенный дом. — Немая охрана.
Гарри был потрясен, узнав часы своей сестры на шее негритянки.
Сомнений быть не могло — это те самые часы, которые он купил за умопомрачительную цену у первого ювелира Нью-Йорка. Каприз миллионера. Шедевр роскоши и тонкого вкуса.
Но как попали часы к туземке, женщине из племени лесных каннибалов? Задаваясь этим вопросом, Гарри содрогался от страха и душевной боли. Слезы показались на его глазах.
— Сестра моя! Бедная Нелли! — всхлипывал он. — Добрая, нежная — во власти чудовищ! Быть может, искалечена или погибла! О, Боже, какой ужас! Я этого не вынесу! Тотор, друг мой, у меня в сердце гробовой холод, будто я умираю! Ах, сестра, моя сестра!
У Тотора тоже увлажнились глаза и стеснило горло. Он взял руки Гарри в свои и шептал ободряюще:
— Нет, не верю я в эти ужасы! Не может быть! Я даже чувствую, что это добрый знак. Смотри, женщина, похоже, не злая, кроткая. Она чисто одета. Наверняка люди ее племени вовсе не жестокие выродки. Несомненно, твоя сестра живет у них. Кто знает, — кораблекрушение или «Морган» стоит у берега… Во всяком случае, я надеюсь и верю, что наши беды кончатся.
— Добрый мой Тотор, как бы я хотел, чтобы это было правдой!
— Давай расспросим женщину. Мы ей оказали большую услугу, она нам все скажет.
Медленно, четко выделяя слова, Гарри спросил туземку по-английски, кто она, откуда, кто дал ей часы и, наконец, знает ли она их владелицу — белую девушку с волосами солнечного цвета.
Папуаскаnote 109 внимательно слушала, ее большие карие глаза с эмалево-белыми белками искрились умом. Ей было на вид лет двадцать, недурна собой, светло-шоколадного цвета.
Кровь уже не текла по лицу, но изуродованная присосками кожа вздулась большими пузырями, продырявленными посредине, словно пробойником. Должно быть, обнажившаяся в этих местах розовая плоть очень болела.
Женщина еще дрожала, грудь ее вздымалась, она отвечала жестами, сопровождая их тихими хрипами и не произнося ни слова.
К несчастью, ничего понять не удавалось.
Туземка подошла к друзьям и бесцеремонно провела рукой по лицу Гарри, погладила его рыжие, слегка вьющиеся волосы, осторожно, наивным жестом ребенка, рассматривающего картинку, обвела кончиком пальца голубые глаза и улыбнулась, покачивая головой.
— Можно подумать, она тебя знает, — проговорил парижанин, — или, скорее всего, ты кого-то напоминаешь ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Как мы помним, его наполовину выбросило на берег, перевернуло, и он застрял в острых рифах. Сейчас была видна левая часть живота.
Первое, что заметил Тотор, было нечто белое, жесткое, вроде рогатины, косо торчавшее из бока кита.
— Бедняга! — пожалел молодой человек. — Он нас спас. Не будем же неблагодарны, подплывем поближе и посмотрим, нельзя ли помочь.
— Yes! Подплывем, только осторожно… Стоит ему ударить хвостом…
Они подгребли к киту. Исполин смотрел на них своим маленьким, чуть больше, чем у быка, глазом, но не шевелился.
— Это же бивень покойного нарвала. От него и кровотечение, — установил Тотор. — Видишь, обломок высовывается наружу на метр под углом сорок пять градусов. А в теле еще по меньшей мере два метра. Великолепный удар! Теперь я понял! Все объясняется!
— Что?
— Плавающие водоросли-канаты зацепились за этот «гарпун», когда мы проходили отмель.
— Похоже, что так.
— Когда их сопротивление стало беспокоить кита, он помчался как безумный, таща за собой связку водорослей. Парочку из них я подхватил на ходу, и мадам Жонас, у которой защекотало еще больше, стала удирать. Вот она — разгадка буксира! Стебли так крепко обмотались вокруг бивня, что невозможно было отодрать. Я уже не удивляюсь, что бедная пришпоренная зверюга так мчалась, и в конце концов рана стала кровоточить.
— Верно.
— Надо попробовать выдернуть обломок. Хоть это мы должны сделать для нашей спасительницы.
— Согласен заняться хирургией, но только чуть позже.
— Почему?
— Ты еще спрашиваешь, изверг! Я умираю от голода и жажды! Прежде всего хочу молока, упиться потоками молока, а потом хоть лопнуть!
— Ты свихнулся?
— А ты ослеп? Молоко! Оно бьет из сосцов миссис Жонас!
— Тысяча чертей! Ты прав, а я — простофиля! Куда только смотрел!
Меринос не ошибся: придавленные к скале сосцы источали ручьи молока, которое, смешиваясь с морской водой, окрашивало ее в опаловый цвет.
Тотор подвел лодку к скале и причалил. Затем ухватился обеими руками за молочную железу размером побольше бочки. Меринос не медля сделал то же самое, и оба принялись пить с неистовой жадностью, большими глотками.
Они укрылись за выступом мадрепоровых кораллов, и мадам Жонас больше не видела их. Оглушенное животное оставалось спокойным во время великолепного и комичного обеда спасенных мореплавателей, которые пили и не могли оторваться.
Боже, какое упоение! Какое блаженство! О, это замечательное молоко, густое, сладкое, теплое, пенящееся, столь же питательное и вкусное, как у коров в долине Ож.
Невольные робинзоны были ненасытны. Но их можно понять, если вспомнить о постигших их лишениях и страданиях.
С тех пор как друзья покинули «Морган», юношам не приходилось пить ничего, кроме кокосового молока, которое им осточертело, и пальмового вина, горячившего их кровь.
Почти четверть часа Тотор и Меринос с жадностью упивались молоком. Наконец Тотор остановился и проговорил, размазывая по лицу живительную влагу:
— Уф! Больше не могу. Надулся до безобразия, как теленок.
— А я как young whalenote 94.
— Да, как китенок, это точней. Прекрасный обед! Ах, мадам Жонас, дорогая благодетельница, как вы милосердны! А ты, дорогой мой отец, герой легенд! Если бы ты мог взглянуть на своего малыша! А вы, король шерсти! Почему не дано вам лицезреть вашего наследника в шутовском колпаке, сосущего кормилицу-китиху!
Меринос, который вновь обрел хорошее настроение, расхохотался и продолжал:
— Это уж верх несуразицы! Как жаль, что нечем сфотографировать! Какую открытку можно было бы послать! А то на слово никто не поверит.
— Черт возьми, наше слово твердо! И если кокосовая пальма служила нам соской, почему бы не взять в кормилицы китиху? Не поверят — тем хуже для них! А теперь будем оперировать мадам Жонас.
Парижанин крепко ухватил обеими руками длинное костяное острие и потянул изо всех сил, а Гарри, упершись в скалу, удерживал лодку.
— Черт возьми, глубоко сидит.
Китиха шумно дышала и вздрагивала.
— Ну-ну, не шевелитесь, мамаша Жонас, это для вашего же блага!
Тотор снова дергал, качая острие из стороны в сторону. Бивень шатался в ножнах из живой плоти. Обильно текла кровь, забрызгивая хирурга, который тужился, стонал и кряхтел.
— Пошло, пошло! Держись, старушка! И главное, чур, без оплеух!
Тяжелый бивень стал понемногу подаваться и наконец неожиданно выскочил из раны.
Китиха содрогнулась всем телом.
Плюх! Бивень упал в воду, увлекая за собой парижанина, который барахтался и кричал:
— Не было бобо! Прошло как по маслу! Прекрасная ванна! Заодно можно поплескаться в приливе. Отведи лодку к берегу, а я за тобой вплавь.
Через пять минут друзья выбрались на берег. Ничуть не расслабленный послеобеденным купанием, Тотор встряхивался как собачонка, вытягивая «Нарвала» на сушу.
— Солнце садится, пора в постельку.
— Жестковата эта bednote 95, но мы слишком устали.
На берегу — тонкий песок, усеянный кусками белых, как снег, кораллов. Молодые люди раскидали ногами мадрепоры, расчистили себе маленькие площадки, улеглись и тут же заснули.
Утром они позавтракали молоком: мадам Жонас все еще лежала на берегу. Путешественники получили обильную и питательную еду.
Насытившись, они наполнили свое судно песком и кораллами, чтобы не дать ему пересохнуть. Этот тяжелый труд из-за отсутствия инструментов занял почти весь день. Вечером друзья рассчитывали вплавь добраться до китихи и попросить у нее ужин, но она уже снялась с мели и резвилась посреди бухты, высоко выбрасывая фонтан и медленно выбираясь в открытое море.
— Не повезло! — пожалел Тотор. — А я-то надеялся приручить мадам Жонас и устроить здесь образцовый молочный завод! Мы бы делали китовые сыры типа грюйера, камамбера, честераnote 96 и двойного сливочного. Увы, несбыточные мечты.
— Придется лечь без ужина.
— Аминь!
Путешественники снова улеглись на песке, но бесчисленные жгущие, колющие укусы мешали им сомкнуть глаза. Накануне вечером Тотор и Гарри настолько устали, что ничего не почувствовали, но сегодня! Легионы песчаных блох накинулись на них, кусали, свербили — поистине адская мука.
Устав ворочаться, друзья поднялись, отступили во мрак на несколько сот метров, и повалились на слой ила.
Восход солнца принес избавление.
В одном лье от бухты начинался лес. Пустые желудки погнали подростков к огромной зеленой стене, закрывавшей окрашенный пурпуром горизонт.
Несмотря на весь свой оптимизм, парижанин начал роптать:
— Все-таки надоедает постоянно бороться за похлебку. Хочется минуту побыть жалкими путешественниками-любителями, людьми на прогулке, которые могут и порадоваться жизни! В Австралии были еще цветочки!
— О да, дружище, то были цветочки! Мы — робинзоны волн, робинзоны песков, робинзоны лесов, бродячие робинзоны… да, наша жизнь сурова. Ох, попадись мне этот мерзавец Дик!
— Думаю, он от нас не уйдет. Вот тогда ему придется дорого заплатить за наши беды и невзгоды! А пока суд да дело, нужно что-то придумать.
Придумать-то нужно, но им не везло.
Вскоре путешественники были уже в лесу — великолепном, но совершенно бесплодном.
В зарослях мускатных деревьевnote 97 находят себе пищу голуби самой разнообразной расцветки, взлетающие стаями с шумом громового раската. Среди них — голубые с пурпурной шапочкой, зеленые с сапфировым хохолком, фиолетовые с блестками золота. Чудесная россыпь драгоценных камней, под которой живая плоть, сочная и душистая.
— Я бы их прямо сырыми съел! — сглотнул слюну Тотор. — Эх, где ты, мое ружье!
Тут и там возвышались огромные тиковые деревья, эвкалиптыnote 98, голубые камедные деревьяnote 99, магнолииnote 100, усыпанные нежными фиолетовыми цветами, утыканные шипами акации, гигантские папоротники, саговникиnote 101, хвощиnote 102, казуарины… note 103
— Ничего стоящего нет, пошли дальше!
По земле стелились мхи, нога погружалась в них чуть не до колена, росли огромные, как зонтики, грибы, поляны заполняли плауны-ликоподиумыnote 104 с мелкими листочками, потом появились заросли неизвестных растений, в которых изредка проскальзывала игуанаnote 105, змея или просто пальмовая крыса.
Истекая потом, измученные невыносимой жарой, с урчащими от голода животами молодые люди уже начали отчаиваться.
Но зоркий, внимательный глаз парижанина заметил каких-то толстых белых червей, скорее гусениц, карабкающихся по ветвям невысокой, не более пяти метров, широкоствольной пальмы.
Личинки красивого белого цвета с перламутровым оттенком, длиной сантиметров тридцать пять и толщиной в ружейный ствол обгладывали пористую кору и устраивали себе просторные гнезда.
— Повезло! — Тотор подскочил от радости. — Наконец есть чем перекусить… Думаю, не слишком рано для завтрака?
— Питаться червями, гусеницами? Мерзость! Тьфу!
— «С удовольствием» или «тьфу» — это уж как тебе нравится, дружище. Но вкусно! Это пальмовые черви, их пища — все то же вино, что мы пили, живут они в коре, как крысы в норах.
— Ты уверен?
— Отец их ел. Когда рассказывал, у него слюнки текли. Начали! Раз-два!
Он схватил личинку, напоминающую ломоть колбасы, не колеблясь, отхватил зубами изрядный кусок и тут же радостно проглотил его.
— Ну как? — спросил Меринос, кривя рот.
— Потрясающе! Сладко, изысканно, прекрасно пахнет. Можно подумать
— макароны с сахаром, ванилью и взбитым белком. Давай, не бойся, делай как я!
— Придется, потому что я умираю от голода.
И без малейшего энтузиазма американец принялся за червяка, который корчился, складываясь вдвое, извивался.
— Да не глотай ты его целиком! А то бунт поднимет у тебя в желудке! А сейчас, черт возьми, не время принимать рвотное!
Лицо Мериноса понемногу светлело. Он жевал с растущим удовольствием и вскоре воскликнул с набитым ртом:
— Ты прав, Тотор! Это изысканное блюдо!
— Правда? Мне кажется, я сто порций съем! Забавно, что жизнь дикаря преподносит такие сюрпризы. Мы в конце концов еще не вышли из детского возраста и, ей-богу, от сладостей не откажемся!
Наевшись досыта, друзья нашли родник и с наслаждением утолили жажду. И вот Тотор с Мериносом, снова полные отваги и сил, строят новые планы, с надеждой смотрят в будущее, ищут выход.
Прежде всего: где они находятся? Возможно, на западном берегу Новой Гвинеи. Затерянная страна, вдалеке от проторенных морских путей, без связей с цивилизованными странами; короче — неизвестность, пустыня!
Молодые люди вынуждены рассчитывать только на самих себя, они могут лишь с трудом поддерживать свое существование без провианта, постепенно теряя силы, а возможно, и надежду.
Им придется предпринимать сверхчеловеческие усилия, приспосабливаться, нужно найти местных жителей, добиться помощи от них. Только кто эти жители? Может быть, каннибалы?
— Ну, хватит! — беззаботно подвел итог Тотор. — Нечего пугать самих себя! И с каннибалами договоримся! Папа в свое время укротил тигра и орангутанга, а мы… разве не собирались мы дрессировать кита?
Планы, конечно, разумные, но выполнить их не так-то легко. Затерянные в лесу, утонувшие в огромном и бесплодном море растительности, Тотор и Меринос плутали бесцельно и бессмысленно.
Время уходило на то, чтобы урвать у природы необходимую пищу. Их неотступно преследовали голод и жажда, мучила усталость, подавляла жара. Одежда превратилась в лохмотья, кожа была иссечена шипами, лица сожжены солнцем, путешественники отощали и стали похожи на дикарей. Потеряв счет дням и неделям, они уже не знали, давно ли блуждают по лесу.
Бодрость испарилась, веселость улетучилась, друзья лишь изредка обменивались короткими фразами. Опустив руки, они брели согнувшись, едва держась на ногах, в поисках плода, ягоды, личинки, насекомого, почки, думая лишь об одном: как утолить голод, ужасный, непрерывно терзающий голод.
Огромный лес держал наших героев в плену и не хотел отпускать. Сколько они еще выдержат? Страшно и подумать о будущем.
Однажды утром они настолько ослабли, что не смогли встать, и долгие часы лежали под голубоватым кустом с красными ягодами, где провели ночь. Над головами — шелестела ветвями стая падких до ягод райских птицnote 106, оглушая друзей назойливыми криками. Вдруг ужасный вопль заставил обоих вскочить. Никакого сомнения, это был зов человека.
Из последних сил юноши побежали на крики. Тотор переложил нож в руку, Меринос размахивал дубиной.
В пятидесяти шагах раскинулась небольшая поляна. На ее краю каталась по земле одетая в яркий саронг note 107 женщина. Она извивалась, выла, отбиваясь от чего-то отвратительного и страшного, прилипшего к ее лицу… Это нечто походило на огромную гусеницу сантиметров пятнадцати толщиной и примерно тридцати сантиметров длиной, с жестким, длинным, черным ворсом.
Чудовище присосалось с такой силой, что руки жертвы не могли его оторвать.
Незнакомка погибнет, если ей не помочь.
Преодолевая отвращение, Тотор вонзил свой нож в мохнатую спину мерзкой твари.
Брызнул поток черной серозной жидкостиnote 108. Существо сжалось и тяжело упало на землю.
На лице женщины оказалось более дюжины ран, из них на грудь тонкими струйками текла кровь.
Несчастная с трудом переводила дух, а ее глаза с благодарностью смотрели на спасителей.
Концом палки Меринос перевернул чудовище. Показалось отвратительное брюхо, гладкое, мягкое, бледно-желтое с голубоватыми пятнами, с двойным рядом мощных присосков и хоботков.
Вот почему это ужасное животное прилипало с такой силой. Несчастная непременно оказалась бы его жертвой: она была бы высосана добела, а потом задушена.
Женщина приподнялась, села, наконец встала на ноги. Вытирая тыльной стороной ладони все еще сочившуюся кровь, она внимательно слушала Мериноса, похоже, понимая его.
Американец обращался к ней по-английски. Стоун подошел поближе и внезапно побледнел: на шее у туземки на золотой цепочке висели небольшие часы. На их корпусе переплетались две алмазные буквы. Отвесно падающие солнечные лучи отражались в бриллиантах ослепляющим светом.
Гарри растерянно посмотрел на Тотора и едва слышно произнес:
— Посмотри! На монограмме Н и С — инициалы Нелли, а сами часы… подобных им на свете нет, они мне знакомы, это мой подарок сестре… На «Моргане» они были у нее!
— О, Боже!
ГЛАВА 10
Женщина с отрезанным языком. — В пути. — Обереги. — Перед дверью. — Трудный вход. — Впереди море. — Те, кого не ждали. — Сюрприз за сюрпризом. — Вместе! — Все больше тайн. — Обыкновенный дом. — Немая охрана.
Гарри был потрясен, узнав часы своей сестры на шее негритянки.
Сомнений быть не могло — это те самые часы, которые он купил за умопомрачительную цену у первого ювелира Нью-Йорка. Каприз миллионера. Шедевр роскоши и тонкого вкуса.
Но как попали часы к туземке, женщине из племени лесных каннибалов? Задаваясь этим вопросом, Гарри содрогался от страха и душевной боли. Слезы показались на его глазах.
— Сестра моя! Бедная Нелли! — всхлипывал он. — Добрая, нежная — во власти чудовищ! Быть может, искалечена или погибла! О, Боже, какой ужас! Я этого не вынесу! Тотор, друг мой, у меня в сердце гробовой холод, будто я умираю! Ах, сестра, моя сестра!
У Тотора тоже увлажнились глаза и стеснило горло. Он взял руки Гарри в свои и шептал ободряюще:
— Нет, не верю я в эти ужасы! Не может быть! Я даже чувствую, что это добрый знак. Смотри, женщина, похоже, не злая, кроткая. Она чисто одета. Наверняка люди ее племени вовсе не жестокие выродки. Несомненно, твоя сестра живет у них. Кто знает, — кораблекрушение или «Морган» стоит у берега… Во всяком случае, я надеюсь и верю, что наши беды кончатся.
— Добрый мой Тотор, как бы я хотел, чтобы это было правдой!
— Давай расспросим женщину. Мы ей оказали большую услугу, она нам все скажет.
Медленно, четко выделяя слова, Гарри спросил туземку по-английски, кто она, откуда, кто дал ей часы и, наконец, знает ли она их владелицу — белую девушку с волосами солнечного цвета.
Папуаскаnote 109 внимательно слушала, ее большие карие глаза с эмалево-белыми белками искрились умом. Ей было на вид лет двадцать, недурна собой, светло-шоколадного цвета.
Кровь уже не текла по лицу, но изуродованная присосками кожа вздулась большими пузырями, продырявленными посредине, словно пробойником. Должно быть, обнажившаяся в этих местах розовая плоть очень болела.
Женщина еще дрожала, грудь ее вздымалась, она отвечала жестами, сопровождая их тихими хрипами и не произнося ни слова.
К несчастью, ничего понять не удавалось.
Туземка подошла к друзьям и бесцеремонно провела рукой по лицу Гарри, погладила его рыжие, слегка вьющиеся волосы, осторожно, наивным жестом ребенка, рассматривающего картинку, обвела кончиком пальца голубые глаза и улыбнулась, покачивая головой.
— Можно подумать, она тебя знает, — проговорил парижанин, — или, скорее всего, ты кого-то напоминаешь ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25