– И все-таки, как говорится, возвращаясь к нашим баранам, не могу не спросить еще раз: чем вызван ваш повышенный интерес к персоне безвременно усопшего вице-мэра? – спросил Верлен Аркадиевич, задержав руку Олега. – Хотя бы намекните. Я ведь газетчик. Меня хлебом не корми, а подавай сенсацию.
Олег был сумрачен. Нехорошие подозрения постепенно превращались в уверенность.
– Ответ должен быть честным? – Он не отвел взгляд, а смотрел прямо в глаза собеседнику.
– Насколько это возможно. Вы ведь не на исповеди…
– Верно, не на исповеди. Вот потому и говорю – лучше вам ничего не знать. Поверьте мне. Это пока только мои предположения… но я уже вижу в ваших глазах журналистский азарт, поэтому просто обязан вас предупредить. Вы, конечно же, предпримите свое расследование, чтобы я там ни говорил. А может, уже его ведете. Могу вас огорчить – сенсаций не ждите. Почему? Вы их просто не дождетесь.
– Неужели все так серьезно?
– Думаю, что да. Хотя… не факт. Пока не факт. Скажу откровенно – вы мне симпатичны. И мне очень не хотелось бы прочитать в вашей газете еще один некролог. Притом очень скоро.
– Ух ты! – Главный редактор попытался улыбнуться, но улыбка вышла вымученной и кривой. – Вы меня здорово напугали. Но обещаю – я подумаю.
– Думайте… если, конечно, вам еще не совсем надоела жизнь. Я пошел. Спасибо за информацию и всего доброго…
С этими словами Олег покинул кабинет Верлена Аркадиевича. Рыжая девица напоминала рассерженную кошку; она никак не могла утихомирить нескольких сотрудников редакции, которые рвались в кабинет шефа, и, судя по ее решительному настрою, уже готова была пустить в ход свои длинные ногти.
Вежливо кивнув ей на прощанье, художник поторопился покинуть здание. На душе у него скребли кошки.

Глава 22

«Не надо было, ничего не надо было говорить Верлену! – думал Олег, выруливая со стоянки возле здания редакции на проезжую часть. – Глупый язык… точно без костей. Как бы этот рыцарь пера не начал сражаться с ветряными мельницами. Глаза у него загорелись… И вообще – не стоило даже ходить в редакцию. То, о чем рассказал мне главный редактор, я знал заранее. Может, не столь детально, но вполне достаточно для определенных выводов…»
Достаточно ли?
А что если это всего лишь его повышенная мнительность?
Просто сказывается большое напряжение – все-таки, последнее время он работал, как одержимый. А как не работать, если заказов собралось года на два вперед?
Неожиданная мысль проникла в мозг и заставила круто переложить руль. Олег свернул в переулок и выехал на улицу, которая вела к дому старого архитектора. Ему почему-то сильно захотелось увидеть старика.
По дороге художник зашел в магазин, где купил торт и дорогое французское шампанское. От предвкушения встречи с Леонидом Константиновичем у него даже настроение улучшилось.
Олегу снова захотелось окунуться в мир воспоминаний старого архитектора, в другую жизнь, которая начала казаться художнику такой пасторальной, такой сермяжно-идиллической, что была похожа на добрую сказку.
Возле дома старика он застал кучу зевак, которые что-то горячо обсуждали. Собственно говоря, дома не было. На его месте лежала груда обгоревших бревен, мусора и высилась, как надгробие из черного камня, закопченная при пожаре труба камина.
– Что произошло?! – вскричал Олег, подбежав к людям.
– Не видишь, что ли? – угрюмо ответил мужик средних лет с испитым лицом. – Сгорело все.
– Как, когда?
– Третьего дня, – ответила женщина в платочке.
Наверное, она шла из церкви, которая находилась неподалеку.
– Мы тут все могли сгореть, – встрял в разговор сухощавый дедок на костылях. – Вот, бежал пожар тушить… – Он показал на свою загипсованную ногу. – Огонь до неба был. Искры в окна залетали. Хорошо догадались послать людей с ведрами на чердак, иначе нашему дому точно была бы хана.
– Поджог, – авторитетно заявил молодой мужчина в спецовке; наверное, слесарь-сантехник. – На это место братва давно глазом накинула. Центр города. Хотели построить казино. А тут этот… музей. Ни обойти, ни подвинуть. Вот и пустили красного петуха.
– Твоя правда, – отозвалась толстуха в годах. – На моих глазах было. Ночью поднялась воды попить, а тут как пыхнет… Сразу крыша загорелась. Мне хорошо было видно. Вон окна моей квартиры, совсем рядом.
– Там… в музее… жил старик. Он… живой? – спросил Олег, с трудом ворочая вдруг занемевшим языком.
Он почувствовал, как какой-то скользкий холодный гад обвился вокруг его сердца, сбивая сердечный ритм и затрудняя дыхание.
– Старик? – Женщина в платочке перекрестилась. – Царствие ему небесное… Сгорел он, вместе с домом. Доброй души был человек. Все церковные службы посещал. Теперь с Господом беседует.
Леонид Константинович погиб… Олег больше не стал слушать разговоры. Он медленно побрел по тротуару, с трудом, как столетний дед, переставляя ноги. Так шел он минут десять, пребывая в ступоре, пока не вспомнил, что ехал к старому архитектору на машине.
Возвратившись, он забрался в салон и покатил, куда глаза глядят. В конечном итоге его остановил автоинспектор, и не за быструю езду, а за то, что машина Олега едва ползла, мешая движению.
Художник с трудом соображал, что ему втолковывал молоденький лейтенант; Олег даже беспрекословно подышал в трубку, потому как автоинспектор заподозрил, что он выпивши. В конечном итоге лейтенант отпустил его, но еще долго смотрел вслед машине со странным водителем, мучаясь сомнениями, правильно он поступил или нет.
Олег пришел в себя только за городом, когда остановился в тени высокого дерева на обочине. Ему почему-то вовсе не хотелось задать себе вопрос: с какой стати его так поразила смерть старика, совсем чужого ему человека? И тем более он не хотел искать на него ответ.
Олег открыл бутылку шампанского и выпил ее до дна за несколько приемов – помянул старого архитектора. Голова была как погремушка из бычьего пузыря, наполненная горохом, а все его действия напоминали движения робота.
Когда бутылка показала дно, художник выбросил ее и торт в кусты и повернул обратно.
Несмотря на выпитое шампанское, прояснение в голове не наступило, а мысли по-прежнему были мелки и беспорядочны. Но главное Олег для себя уже уяснил. Он должен – нет, обязан! – прояснить ситуацию до конца.
В мастерскую Олег заходить не стал, а поехал прямо домой и завалился в постель. Его бессмысленные сны состояли из шорохов и дробного стука, словно погремушка продолжала действовать и в сонном состоянии.
Художника разбудил телефонный звонок. Он так долго и настойчиво звенел, что Олег, который накрыл голову подушкой, не выдержал и встал – раздражающие звуки пробились и сквозь толстый слой лебяжьего пуха.
– Да, слушаю! – хрипло и с ненавистью сказал он в микрофон.
– Радлов, занимайся своим делом, греби деньгу лопатой, но не лезь, куда тебя не просят, – раздался в трубке грубый мужской голос. – Иначе пожалеешь. Надеюсь, ты понял, о чем я говорю.
– Кто… Кто это?!
– Неважно. И заруби себе на носу – шутки кончились.
Прозвучали гудки отбоя. Остолбеневший Олег смотрел на телефонную трубку как на ядовитую гадину. В конце концов, опомнившись, он с отвращением бросил ее на рычаги и сел – скорее, упал – в кресло.
Что творится, черт возьми?! – вскричал он мысленно. Конечно же, художник понял то, что имел ввиду незнакомец. Но как этот неизвестный сукин сын смог проникнуть в его мысли? Нет, не он, сам себе возразил Олег. ОНИ.
Или за ним следят? А он, убаюканный большими доходами, славой и золотым дождем заказов, ничего не замечает. Возможно.
И все равно не совсем понятно. Ведь мысль, которая сформировалась у него в голове из разрозненных фактов, пока еще не обрела реального воплощения. А мысли человеческие пока еще никто не в состоянии подслушать.
Или он заблуждается? Нынче техника пошла такая, что от нее можно всего ждать. А что спрятано в лабораториях… Или действует, но в интересах спецслужб, скрытно и тайно. Голова идет кругом…
Нет, не могут они знать, что он задумал, не могут! Скорее всего, телефонный звонок – это результат анализа. Догадка. Дедуктивный метод. Он дал им нить для рассуждений, посетив сначала Леонида Константиновича, а затем главного редактора газеты «Кто?».
И вот результат – старый архитектор погиб… Случай? Возможно. Но тогда почему дом-музей простоял полстолетия без единого ЧП, а тут вдруг вспыхнул, как факел? А ведь он был еще вполне добротным.
Подожгли бандиты… Не исключено. Но кто направил руку поджигателя?
Олег вскочил на ноги, словно его подбросило вверх пружиной. Надо предупредить Верлена Аркадиевича! Пусть поостережется.
Нехорошее предчувствие всецело завладело художников, и он принялся набирать телефон редакции, хотя на часах уже было полшестого.
– Редакция газеты «Кто?». Слушаю вас, – раздался на другом конце провода голос рыжей секретарши.
– Это вас беспокоит Радлов, художник. Я сегодня к вам приходил. Помните?
– Как же, как же… Что вы хотели?
– Соедините меня с Верленом Аркадиевичем. Мне нужно сказать ему пару слов.
– Ничем не могу помочь. Он уехал.
– Куда? – глупо брякнул Олег.
– Начальник не обязан докладывать подчиненным о своих планах.
– Тогда дайте мне номер его мобильного телефона.
– Запрещено, – сухо ответила девица.
– Ну пожалуйста. Это очень важно!
– Нет. В нашей редакции это закон.
– Тогда подскажите мне домашний адрес Верлена Аркадиевича. Надеюсь, хоть это не тайна.
– И напрасно надеетесь. Его домашний адрес даже мне неизвестен.
– Да что у вас там, антифашистское подполье?!
– Если вы забыли, то это приемная еженедельника «Кто?», – неприязненно ответила рыжая лахудра, как мысленно прозвал ее Олег.
Он уже хотел сказать со зла ей пару «ласковых» слов, но следующая фраза секретарши сразила его, что называется, наповал:
– Радлов, тебе же говорили – не лезь не в свое дело. А то будет тебе очень плохо.
Голос девицы сильно изменился, стал хриплым и наглым, и тем не менее, это была она.
В трубке давно звучали короткие гудки, а Олег, в очередной раз испытавший потрясение, бессмысленно шевелил губами, словно продолжая диалог. Наконец он немного пришел в себя, подошел к бару, достал бутылку коньяка и бокал, наполнил его доверху, и выпил до дна.
В мире что-то творилось. И это «что-то» вращалось вокруг Олега, хотя он и не считал себя пупом земли.
«Я схожу с ума, – думал он отрешенно. – Это точно. Или уже сошел. И сейчас сижу в дурдоме, а все события происходят в моей бедной голове».
Он подошел к зеркалу – и отшатнулся.
На него смотрел незнакомый человек. Он был взъерошен, до синевы бледен, с черными кругами под глазами и перекошенным лицом.
Дабы убедиться, что это все-таки он, а не какое-то потустороннее существо, Олег отвесил себе две сильные затрещины, после чего бледность резко сменилась на нездоровый румянец, зато лихорадочный, почти безумный блеск в глазах сменился привычной ясной лазурью.
Поставив бокал на стол, Олег пошел в ванную, где добрых полчаса истязал себя контрастным душем. В конечном итоге его кожа покрылась пупырышками, и он начал лязгать от холода зубами – питьевая вода в краны подавалась из артезианских скважин, поэтому в любое время года была ледяной.
Вода словно унесла все его заботы и треволнения. Из-под душа Олег вышел здравомыслящим и уравновешенным человеком, уверенным в собственных силах. Он хотел позвонить Маргарите, да вовремя вспомнил, что она уехала к отцу и матери, которые жили где-то близ Москвы.
Своих родителей Марго почему-то не жаловала. Она никогда не рассказывала о них Олегу, и только однажды – случайно и на подпитии – проговорилась, что отец у нее какая-то важная шишка государственного масштаба.
Видимо, Маргарита была с родителями в ссоре, поэтому Олег раздумал звонить ей по мобильному телефону, так как знал, что присутствие других людей при разговоре она не может терпеть и обычно отделывается односложными «да» и «нет». А ему хотелось поговорить с Маргаритой обстоятельно.
Поехала она в Москву потому, что ее вызвали телеграммой. (У родителей даже не было телефонных номеров дочери). Марго объяснила Олегу, что сильно заболела мать, и ее положили в реанимацию.
«Пойду в „Олимп“, – решил Олег. – Иначе я тут точно с ума сойду в одиночестве…»
Бар, как всегда, полнился людьми. Свободных мест не было, но Олегу повезло – на своем уже привычном месте сидела теплая компания все в том же «боевом» составе – Вавочкин, Прусман, Шуршиков и Хрестюк. Они что-то оживленно обсуждали, поэтому не заметили Олега.
– Господа, у вас найдется для меня стул? – спросил художник с преувеличенной вежливостью.
– Олежка! – радостно возопил Хрестюк. – Легок на помине. Конечно, найдется. Эй, пацан! – подозвал он молоденького официанта. – Тащи сюда еще одно кресло. Да смотри, чтобы оно было не поломанное!
– Мои косточки перемываете? – спросил Олег.
– А ты что, до сих пор ничего не знаешь? – недоверчиво воззрился на него Прусман. – Или решил притемнить, чтобы не накрывать поляну?
– Что я должен знать?
– Да, брат, заелся ты… – Шуршиков полез карман и достал оттуда газету. – Вот, читай, – ткнул он толстым узловатым пальцем в порядком измятый лист. – Тебе звание заслуженного художника присвоили, а ты ни сном, ни духом. Понятное дело – когда много бабок в кармане, награды и звания всего лишь мишура, малосущественное прилагательное возле большого существительного. А тут хотя бы какую-нибудь дешевенькую медальку дали.
Олег быстро пробежал глазами сообщение и сказал не без смущения:
– Что ж, тогда гудим. Это дело надо обмыть. С меня стол и все остальное, вплоть до такси, чтобы развезти всех по домам.
– Во! – поднял вверх указательный палец воодушевленный предстоящим банкетом Вавочкин. – Слова не мальчика, но мужа. А то тут некоторые, – он перевел взгляд на Прусмана, – начали сомневаться. Заелся, друзей в упор не видит… Твои слова? Твои!
– Прошу пардону, – покаянно ответил Прусман. – Виноват. Это говорил не я, а моя еврейская сущность. Всегда сомневайся, и тебя никогда не обманут. Сомнение является фундаментом еврейских капиталов.
– А вот я никогда не сомневался в порядочности Олега, – добродушно пробасил Шуршиков. – Это не тот человек.
Олег критическим взглядом окинул стол, на котором присутствовали лишь набор специй, хлебница, какие-то салатики и пустая бутылка из-под водки, и сделал заказ. Пока он занимался с официантом, Хрестюк лихорадочно шарил по своим многочисленным карманам.
Наконец он извлек крохотный блокнотик и торжественно провозгласил:
– Други! Послушайте. По такому случаю дарю тебе, Олежка, свой новый стих.
– Побереги свой запал, – бесцеремонно оборвал его Шуршиков. – Вот когда мы дойдем до кондиции, тогда давай, грузи… классик. А то твоя поэзия плохо усваивается на голодный желудок.
– Ты подлый негодяй и графоман! – обозлился поэт, оскорбленный в своих лучших чувствах.
– Кто бы спорил… – Шуршиков добродушно хохотнул. – Все мы графоманы – и великие, и такие, как я и ты. Сидеть сутками напролет за письменным столом и кропать разную ахинею, а потом долго и терпеливо ждать, когда тебе за нее заплатят (и заплатят ли вообще), может только человек, сдвинутый по фазу. Сиречь, графоман. Что и следовало доказать. Так что этим словом ты не можешь меня оскорбить. Что касается негодяя, то и здесь у меня нет возражений. Есть хорошее выражение: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Смекаешь, невольник чести?
– Дать бы тебе… по морде!
– А ты дай, дай. Что, кишка тонка? Да-а, измельчали нынче поэты… и прозаики тоже. А были когда-то, были люди… Сережка Есенин, Маяковский… и многие другие. Какие раньше мы кутежи закатывали! Бокалы и зеркала били в лучших ресторанах города… и что? Ничего. Менты под козырек брали и под белы руци домой провожали. Потому что так приказал сам… – Тут Шуршиков с многозначительным видом ткнул пальцем в потолок. – Сам секретарь обкома партии.
– Ты пещерный троглодит, динозавр! – огрызнулся Хрестюк. – Комуняка.
– Ну, был я секретарем партбюро, не скрываю. Так ведь народ доверил. Тебя вот тоже принимали.
– Но не приняли!
– Верно. Не приняли. Аморальным типам в компартии не место. Но заявление ты подавал? Подавал.
– Ой-ой, ты на себя посмотри! – Возмущенный Хрестюк даже подскочил, будто его шилом ткнули в мягкое место. – Моралист… Да у тебя баб было столько, что пальцев на руках и ногах не хватит, дабы их пересчитать.
– Были, не скрываю, теперь об этом уже можно говорить. Но тогда я о своих зазнобах и под пыткой не сознался бы. А почему? Потому что был умным. Ты же, дурачина, на каждом перекресте бахвалился своими победами, да стишки дамам сердца кропал с дарственными подписями.
– Хватит вам пикироваться, – недовольно сказал Прусман. – Вон уже заказ несут. А то еще и впрямь подеретесь, и вместо праздничного застолья нас потащат в кутузку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31