Кирилл дал ей прикурить и пожал плечами:
— Не в теме. Вообще-то многие из наших способны.
— Предыдущая вирша была покруче. — Ксанка затянулась, выпустила изо рта колечко дыма, потом фыркнула и продекламировала: — «У капрала Мити Гмыри между ног две круглых гири, перед гирями конец: голова — сплошной свинец». — Она опять фыркнула.
— Да, в точку придумали! — согласился Кирилл.
Триконку с этим стихотворением удалось вывесить на прошлой неделе прямо в имитаторном классе. Создать ее было гораздо сложнее, поскольку под строками висели и эти самые… гири и свинец. Нежно-розового сосисочного цвета. Правда, без акустического сопровода, ибо это было бы уже слишком тяжеловесно…
— Над кем ржете? — Как обычно, стоило Ксанке приблизиться к Кириллу без общества Спири, рядом оказывалась Сандра Каблукова. — Над Гмырей?
— Над твоими мускулюс глютеус максимус, — ответила Ксанка самым своим ядовитым тоном (она перед тем, как собраться в лагерь, закончила курсы медицинских сестер и немного знала латынь). — Интересно, на каких тренажерах развиваешь?
Оказывается, в этих пределах знала латынь и Сандра, которая презрительно ухмыльнулась:
— А что, завидки девочку берут? На твои-то два кулачка ни у одного не поднимется! — Она мимоходом глянула на Кирилла: как тот оценил подколку?
Кирилл счел за лучшее не брать ни чью сторону и отвернулся.
Конечно, Сандра была не права: Ксанка была фигуристой метелкой, в ней всего в меру, в отличие от Громильши, отличающейся высоким ростом, широченными плечами и объемистыми буферами. Но высказать такое мнение значило подбросить хворосту в пламя разгорающегося конфликта. И так сверкающих глазами курсанток скоро придется растаскивать, а для Ксанки схватка с Громильшей запросто может закончиться госпитальной койкой.
Он же, Кирилл, будет выглядеть идиот идиотом…
Конфликт погасил Спиря. Подлетел, схватил Ксанку за руку:
— Имей в виду, когда пойдешь к Догу за нарядом… Он может затащить в ванну и тебя!
— Ее не потащит, она в любой ванне утонет, — фыркнула Сандра, перестала играть желваками на щеках, пригладила ежик стриженых волос, выбросила сигарету в урну и величественно отправилась к входу в учебный корпус.
Ксанка отпихнула Артема, выпятив челюсть, посмотрела на Кирилла, но тот сделал вид, будто ищет кого-то, подчеркнуто повернувшись спиной к уходящей Сандре.
Честно говоря, его раздражало, что Артем так серьезно озабочен судьбой Ксанки. В принципе, конечно, Спирино беспокойство понятно, но метелка должна уметь сама за себя постоять. В конце концов, курсанты готовятся стать солдатами, и тут сопли ни к чему. Пристанет к тебе с принуждением ротный капрал, врежь ему в… эти самые гири. А потом подай рапорт вышестоящему начальнику. На приказы, с которыми не согласны, всегда подают рапорта. Правда, тут не приказ, а действие… Короче, сучка не захочет — кобелек не вскочит! А в общем, курсанткам прозас дают, что не залетели. Сам же стык мало чем отличен от танца. Просто трутся иными органами. И вообще, дамы и господа… Для капрала распластать метлу — что дать в лоб обрезку-курсанту. Это Галактический Корпус, а не детский сад, матерь вашу за локоток!… Но Артем, похоже, в последнее не въезжает. Потому и ходит вокруг Ксанки, как кот вокруг валерьяны. И хочется, и колется!… Проще надо быть. Если деваха тебе не по барабану, дождись личного часа, заведи ее куда-нибудь в укромный уголок, прихвати за ананасы, стащи штаны и сделай так, чтобы она не зря принимала прозас…
— Не писай на зенит, а то в башне зазвенит! — сказала Ксанка Спире, выбросила окурок и нагнулась, поправляя магнитные застежки на ботинках.
Она плохо загорала, и околоштековый пятачок над левым ухом казался немигающим птичьим глазом, удивленно вперившимся в Кирилла. Другой, надо полагать, смотрел в песчаную дорожку, возле которой стояла урна.
— Я перед Догом в сучью стойку не встану, — добавила Ксанка, выпрямившись. — Не такой я паренек, Артюшенька!
И Спиря засиял, будто внеочередное увольнение получил.
А Кирилл еще больше обозлился.
3
Злоба в душе Кирилла Кентаринова жила сызмальства.
Скорее всего, потому что у него не было матери. Вернее, мама-то у него, ясно, имелась, да вот только он ее совершенно не помнил. Осталось лишь призрачное ощущение присутствия рядом чего-то огромного, мягкого и теплого. Чего-то хорошего и вкусного. Наверное, это была мама. То есть, конечно, это была мама! И, наверное, материнское молоко…
Чаще всего это ощущение приходило во сне. И всякий раз было тепло и мягко. А просыпался Кирилл с другим ощущением — гигантской, бесконечной, невыносимой потери. Эта потеря рождала жалость к самому себе, а жалость уже через несколько минут превращалась в злобу по отношению ко всему белому свету.
Кирилл не помнил не только маму. У него не отложился в памяти момент, когда его привезли (или привели?) в приют.
Первое воспоминание было уже в приютских стенах.
— Здравствуй, малыш! Как тебя зовут? — Певучий голос, в котором ничего нет, кроме радости.
— Килил.
— А меня Мама Зина. Я буду твоей воспитательницей. — Высокая женщина в белом платье (это потом Кирилл узнал, что такое платье называется халатом и его носят не только воспитательницы, но и врачи) протягивает новичку конфету. — На-ка!
Тот с восторгом, едва ли не притоптывая от нетерпения, разворачивает фантик, а внутри — ничего…
— Слишком уж ты доверчив, Килил, — говорит воспитательница, передразнивая.
Кирилл не понимает, что ей не понравилось, но не это его расстраивает.
Потом он и сам порой угощал подружек такими «конфетками» — корпорация «Невский завод», производящая джамперы для всей Солнечной системы, выпускала в помощь любителям нехитрых розыгрышей всякие штуковины с использованием формованных силовых полей.
Но тогда, при знакомстве с Мамой Зиной, он знать не знал о конфетах-пустышках. Фантик с медведем был так красив! А разочарование столь велико, что слезы сами брызнули из глаз.
— Э-э, да ты у нас, оказывается, плакса! — сказала Мама Зина осуждающим тоном. — Кто слишком часто слезы льет, тому Единый счастья не дает.
Обида тут же обратилась в злость на обидчицу, слезы мгновенно высохли, и это не укрылось от глаз опытной воспитательницы.
— Э-э, да ты, оказывается, еще и злючка. — Мама Зина покачала головой. — Ну, пойдем, я тебе покажу, где ты будешь спать. — Воспитательница протянула новичку мягкую руку.
Кирилл попытался укусить ее за палец, но Мама Зина была наготове. Сильные пальцы стиснули щеку злючки словно клещами, и Кирилл едва не завопил от боли. Но не завопил — детский умишко каким-то образом сообразил, что лучше вытерпеть. И мальчишка вытерпел. Лишь зубами скрипнул.
— Терпеливый, крысеныш, — удовлетворенно сказала воспитательница.
Клещи отпустили щеку Кирилла.
И тогда он не выдержал — все-таки заплакал.
— К ма-а-аме хочу… К ма-а-аме…
— Не реветь, крысеныш! — скомандовала воспитательница. — Я теперь твоя мама. Я и Мама Ната. Не та мать, которая родила, а та, которая вырастила, — добавила она не очень понятную для Кирилла фразу.
Испуг прошел, мальчишка перестал плакать. Мама Зина взяла его за руку и повела по коридору со светло-зелеными стенами. Коридор был не очень длинным, и вскоре они оказались в комнате, где стены тоже были зелеными, но другого оттенка. В комнате стояло несколько маленьких кроваток — Кирилл тогда умел считать только до трех.
Мама Зина подвела его к одной из кроваток, в углу, застеленной зеленым же одеялом.
— Тут ты будешь спать. А сейчас пойдем знакомиться с другими детьми. Ты помнишь, как меня зовут?
Кирилл, само собой, помнил.
— Зина.
— Не Зина! — Пальцы-клещи угрожающе нависли над его лицом. — Мама Зина… Так как же меня зовут?
— Зина!
— Ах ты маленький упрямец! — Воспитательница вновь стиснула его щеку, теперь другую, да так, что Кирилл взвизгнул:
— Не надо!
На этот раз слезы удалось сдержать; он и сам не понимал, каким образом, — просто не заплакал.
Воспитательница отпустила щеку и вновь спросила:
— Так как же меня зовут, крысеныш?
— Мама Зина, — вынужден был сказать Кирилл.
— Так-то, маленький упрямец. — Воспитательница снова взяла его за руку. — Пойдем знакомиться с детьми.
Кирилла привели в другую комнату, стены которой были окрашены в желтый цвет. И мальчишка увидел тех, с кем ему предстояло прожить следующие двенадцать лет. Правда, тогда он этого не знал. И совершенно не запомнил, как познакомился с Мамой Натой, хотя вскоре именно с нею в его мыслях ассоциировалось слово «мать».
Много позже он увидел голограмму своей настоящей матери. На могильной плите — когда Мама Зина сообщила крысенышу, где похоронены его родители. Кириллу было уже восемь. Он стоял перед могилой и, глядя на изображение женщины, запечатленное в триконке — красивое круглое лицо, улыбающиеся серые глаза, длиннющие, как вечерние тени, ресницы, ямочка на подбородке, — мысленно спрашивал: «Почему же ты заболела? Почему так рано умерла?»
А потом Мама Зина объяснила Кириллу, что мать его умерла не от тяжелой продолжительной болезни, как ему говорили. Собственно, это и вовсе была не болезнь… Все очень просто: Екатерину Кентаринову прирезал кухонным лазерным ножом очередной сожитель, когда она в пьяном угаре приволокла в постель внеочередного. Именно так выразилась Мама Зина, и Кирюша возненавидел ее, и стала она впредь уже не Мамой, а Стервой Зиной, и в скукоженную душу приютского крысеныша влился еще один ручеек злобы…
В общем, злоба стала для мальчишки сродни детскому — острому и непреходящему — желанию играть. Кирилл всегда на кого-нибудь сердился. То на Жердяя Севку, бывшего тремя годами старше и до тех пор отбиравшего сладкое у воспитанников из младшей группы, пока они не научились съедать свою порцию за столом, а не уносить куски в карманах, хвастаясь, кто дольше вытерпит и не съест… То на Маму Зину и Маму Нату, когда они ставили Кирилла, не желающего произносить перед трапезой обязательную молитву Единому Богу, на колени, в Темный Угол, который отгородили в игровой, чтобы наказанному слышно было, как другие в это время играют. Или отправляли в карцер за то, что отметелил вечно дразнящегося Петьку-Мартышку… То на Доктора Айболита, которого на самом деле звали Сергеем Ивановичем Неламовым, за то, что он делал Кирюше больные уколы, когда тот простужался.
Именно Доктор Айболит сказал как-то, что «на сердитых воду возят», посоветовал держать злобу при себе и даже объяснил, как это сделать.
«Когда начинаешь злиться, — говорил он, — вспомни что-нибудь хорошее. Вкусную шоколадную конфету, которую дарит, навещая детей, патронесса приюта. Хорошую погоду, когда выпускают на улицу…»
Кирилл вспоминал. И поначалу злился. На вкусную конфету за то, что ее не было в кармане. На хорошую погоду, потому что она часто устанавливалась в те дни, когда надо учиться, и непременно портилась, когда приходил долгожданный выходной.
Тем не менее, в конце концов, он научился загонять злобу поглубже, откуда она не могла вырваться мгновенно и натворить дел, за которыми следовало неотвратимое наказание.
Доктор Айболит называл это аутогенной тренировкой и утверждал, что любой человек — хозяин своих чувств.
Именно Айболит первым посоветовал взрослеющему Кириллу Кентаринову пойти после приюта в Галактический Корпус.
4
Чтобы не злиться на Спирю, Кирилл прибегнул к аутогенной тренировке — вспомнил, какая физиономия была у Дога, когда тот стоял перед триконкой с гирями. Морда лица красная, кулаки сжимаются и разжимаются, разорвал бы автора, кабы в теме был — кто… Кишка тонка! А вот курсант Кентаринов, в отличие от ротного капрала Гмыри, в теме дальше некуда!
И весь остаток дня Кирилл раздумывал: стоит или не стоит идти к Догу. Едва сопло не рвал. И в конце концов решил: не стоит… Угрозы ротного могли быть пустым трепом, и хорош он, курсант Кентаринов, будет, если купится на такой летучий мусор! Вот если Гмыря и на самом деле начнет выделываться, тогда посмотрим. В конце концов оказаться крайним никогда не поздно. Ржавые пистоны никуда не убегут… А может, капраловы черные обещания — и вообще проверка боевого духа подчиненных. Мол, поглядим: не найдется ли среди личного состава мозглячок, который бросится стучать на товарищей из простой боязни обещанных с воспитательной целью придирок…
Не-е-е, капрал, нашего брата на такой мусор не заловишь!
Стерва Зина, помнится, на полдня поставила его в Темный Угол, чтобы выяснить, кто узнал пароль и заказал по сетевому снабжению шоколад, вишневый сок и булочки со сливками. Но ни Кирилл, ни Степка Яровой так и не признались. Это потом уже Степка проболтался, исключительно сдуру. Именно проболтался, а не признался. Слишком глупы они были, чтобы распознать хитроумную ловушку, когда Стерва Зина предложила решить задачку по режимам сетевого снабжения… Ведь ни Степке, ни Кириллу и в голову не пришло, что о режимах знают только те, кто пользовался приемным ресивером, а детей к ресиверам не подпускают. Кирилл бы тоже проболтался, но Стерва Зина задала Степке задачу раньше, а прочих, когда Степку словила, и проверять, дура, не стала. Степка проболтался в общем смысле — про Кирилла он ни слова не сказал…
И склониться сейчас перед Догом было все равно что выдать Степку. Но с другой стороны, ротный капрал мимо мишеней палить не будет — уж коли обещал курсантам ржавые пистоны, то за ним дело не станет…
В размышлениях прошли занятия по стрелковому вооружению и тактической подготовке. В размышлениях прошел обед и короткое послеобеденное личное время. В размышлениях прошли тренинги второй половины дня и строевые экзерсисы. Решая тактические задачи, поглощая наперченый борщ со сметаной и печатая строевой шаг на плацу, Кирилл ломал голову — ждать, пока неприятности обойдут тебя стороной, или идти им навстречу?
Оторвал парня от этих мучений вызов.
Кирилл сидел после ужина в курилке (внешне — вместе с товарищами; внутренне — один на один с собственным "я"), когда рядом вспыхнул в воздухе видеопласт.
— Курсант Кентаринов! — В видеопласте появилось изображение прапора Оженкова.
В первый момент Кирилла тряхануло стрёмом, но потом он вспомнил, какой сегодня день, и успокоился: Оженков должен был вызвать его в любом случае. Иначе с какой стати курсанту заявляться к прапору без вызова?…
— Я! — Кирилл вскочил со скамейки и вытянулся.
— Ко мне!
— Есть.
«Ко мне» в данном случае означало «в комнату прапорщика». И вовсе не за ржавыми пистонами!
Кирилл едва не бежал по песчаной дорожке, и тени тянулись перед ним, как указующий дорогу перст. Ветерок шевелил листву платанов, высаженных вдоль дорожек. Душу снедало предвкушение. Не худшее чувство из тех, что существуют в жизни. И уж всяко много лучше того, что испытывает Спиря ко Ксанке, пропади она пропадом, в самом-то деле!…
Едва Кирилл приблизился к двери Оженкова, она приглашающе распахнулась. Кирилл вошел, вытянулся, доложил по уставу:
— Господин прапорщик, курсант Кентаринов по вашему приказанию явился!
Оженков молча кивнул в сторону шеридана. Кирилл сел в кресло, протянул руки к виртуальной клаве и, набрав серию паролей, перевел на «до востребования» двадцать кредов со своего счета. Потом привычно просмотрел уже открытый прапором каталог предложений и сделал выбор на следующий раз:
— Модель тринадцать-пятьдесят.
Оженков кивнул и, достав из сейфа «шайбу», заказанную Кириллом неделю назад, сказал:
— Странный вы парень, курсант! Там, — он кивнул в сторону окна, — их сотни, и любая ни стоила бы ни гроша.
— Любая мне не нужна, — ответил Кирилл, стараясь, чтобы не выдать голосом предвкушение. — А подходящей не находится.
— Уж больно вы привередливы, Кентаринов! — Прапор протянул «шайбу» на раскрытой ладони. — Разоритесь!
— Помирать — так с музыкой, любить — так королеву!
Эту фразу Кирилл не раз слышал от Спири. Под королевой тот, разумеется, понимал исключительно Ксанку.
— Ну-ну! — хмыкнул прапор. — Пока есть деньги, будут и королевы.
— Пока мы живы, деньги будут!
Прапорщик хмыкнул:
— Деньги будут, пока руки-ноги целы.
— А без рук-ног и деньги не понадобятся!
Прапор снова хмыкнул и промолчал. И правильно сделал — Кириллу сейчас не нужны были воспитательные речи. От предвкушения едва не трясло.
Кирилл сжал «шайбу» пальцами и снял с ладони Оженкова. «Шайба» была гладкой. Будто аккумуляторная батарея от трибэшника…
Душа тут же запела.
— Разрешите идти?
— Ступайте, курсант. До отбоя времени достаточно. Личный час…
Кирилл отдал прапору честь и ринулся в сторону санблока. Дрожа от возбуждения, ворвался в раздевалку душевой, скинул одежду и, сжимая в потной ладони «шайбу», влетел в кабинку туалета. Пальцы тряслись так, что он едва не выронил гладкий кругляш. Даже на сердце похолодело — удар о пол означал бы, что два десятка кредов выброшены на ветер… Впрочем, причем тут креды?
1 2 3 4 5