А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– Если вы позволите, господин, я буду говорить прямо.– Ты всегда имел такую возможность, Мэтью. И тебе незачем просить у меня разрешения. – Диксону постоянно приходилось повторять эту маленькую речь.– В этом доме есть что-то темное, хозяин. – Мэтью помедлил, словно подбирая нужное слово. – Не то чтобы порочное, но зловещее. Нечто, существующее во тьме и питающееся болью. Оно ждало вас и сейчас счастливо.– Графиня Марн? Мне она не показалась порождением тьмы.Похоже, Мэтью обиделся на эту шутку. Он отвернулся и опять склонился над сундуком.– Если не она, то кто?– Вы сердитесь, – вместо ответа сказал Мэтью.– Я не сердит, просто мне не терпится узнать. Могу точно сказать, что-то здесь не так, но пока я не знаю что, а потому не буду спешить с суждением о том, дурное оно или нет.– Что это за женщина, если она не знает, как выглядит ее муж? Если она указывает на другого мужчину и заявляет, что это он?– А что это за мужчина, если он способен оставить такую женщину? – возразил Диксон. – У меня нет ни одного ответа, а потому мы останемся, пока я их не получу.– Тьма будет рада. И она разрастется.– А я-то думал, буддисты верят в привлечение добра.Мэтью прикрыл глаза и не открывал их целые полминуты, а когда все же открыл, его взгляд был спокоен и безмятежен.– Господин, вы же знаете, я не буддист, я баптист.– Я думаю, когда тебе надо, ты – восточный человек, и ты – нечто совсем иное, если это больше соответствует твоей цели.Диксон явно был раздражен, особенно улыбкой, которой ответил ему Мэтью.– Видите, тьма уже принялась за вашу душу, вы становитесь грубым.Диксон двинулся к двери, решив избавиться от общества Мэтью.– Держитесь подальше от этой женщины, господин, – вслед ему произнес Мэтью.Этот совет прозвучал так необычно, что Диксон оглянулся и посмотрел Мэтью прямо в глаза.– Она опасна для вас, господин. Я очень сильно это чувствую. Она принесет вам зло. Я знаю, вы в трауре, но ее объятия не подарят вам покоя.Диксон, больше не оглядываясь, открыл дверь.– Ни слова об этом, Мэтью. Я тебе запрещаю.– Этот визит облегчил ваше сердце, господин?Диксон, не отвечая, вышел, прикрыл за собой дверь и с минуту постоял, прислонившись к ней спиной. Глупец он был, когда думал, что возвращение домой успокоит его совесть.Что же сейчас делать? Можно вернуться на бал, но настроение совсем не праздничное, да и новые угрозы от жены Джорджа ему ни к чему. Пусть Мэтью думает все, что хочет, но он вовсе не стремится снова увидеть графиню Марн.Можно было бы пойти на кухню. Мальчишкой он частенько туда заглядывал. Голод мог быть стимулом проверить память – так ли быстро отыщет он кухню, как в детстве? Однако ему никого не хотелось видеть, тем более замученную хлопотами кухонную прислугу.Вместо кухни Диксон направился в южное крыло, подальше от бального зала и спальных покоев, в комнату, которую так хорошо помнил – в библиотеку дядюшки.Он медленно открывал дверь, давая возможность памяти вместе с ним переступить порог и вернуть душе прежние чувства. Диксону казалось, что в ушах снова грохочет мощный голос дядюшки Стэна: «Закрой-ка дверь! Здесь сквозит! Как можно работать в этом проклятом холоде!» Однако дяди больше здесь не было. Никто не сидел за массивным столом, прослужившим многим поколениям Маккиннонов.Диксон вошел внутрь. Время пощадило эту комнату. Здесь почти ничто не изменилось с тех пор, как он покинул Балфурин. Изменился только он сам. Громадный письменный стол больше не подавлял. И стул не напоминал трон. Сколько раз он, робея, стоял здесь, пока дядя читал очередное суровое нравоучение?В первый раз его призвали сюда в десять лет.– Диксон, я не позволю тебе позорить семью! Не допущу, чтобы о твоих выходках болтали по всей Шотландии! Изволь вести себя достойно, как приличествует Маккиннону!– Да, дядя.Много лет эта фраза была единственным ответом на все вопросы дядюшки. Позже Диксон научился вести себя с должной решимостью.– Правда, что ты заставил служанку переспать с тобой?– Это она так говорит, дядя?– Она ничего не говорит. Только хихикает, когда кто-нибудь упоминает твое имя. Однако повар утверждает, что люди видели, как вы целовались в кладовке. Это правда?Диксон пожал плечами, а дядюшка не стал сдерживаться и изрядно его поколотил.Потом его отослали из школы с предупреждением, что исключат за отсутствие прилежания. Дядя снова позвал Диксона в кабинет.– Я плачу за твою учебу, молодой человек.– Благодарю вас, дядюшка.– Мне нужна не твоя благодарность, а твои успехи. Ты должен всегда помнить, кто ты такой.На третьем году его все-таки исключили, с позором отослали домой, вручив письмо с описанием его подвигов. Дядя объявил Диксона позором семьи.– Мальчик, ты хоть понимаешь, о чем я с тобой говорю?– Я не мальчик, дядя. Я мужчина.– Нет, ты еще дитя. Только дети ведут себя так, как ты. Мужчина признает свои ошибки.На это Диксон не сумел ничего возразить, а потому промолчал.Как ни странно, он никогда не обижался на дядюшку за его суровость. Он лишь не понимал, почему с Джорджем обращаются иначе. Однажды Диксон все же набрался смелости и спросил, почему Джорджа не наказали за такой же проступок. Дядя тут же ответил:– Потому что Джорджу нет необходимости преуспевать в жизни.Кузены были очень похожи внешне, но на этом их сходство кончалось. Джордж был наследником, баловнем судьбы, его ждал графский титул, и воспитывали его так, словно он его уже получил.На похороны дяди собралось множество народа. Люди явились издалека, чтобы проститься с человеком, которого они любили и почитали. Диксон стоял под дождем, удивляясь искренности их горя и думая, что, возможно, в этом и есть истинная мера человека – не то, что он оставил после себя, но количество людей на его похоронах.Через несколько дней он покинул Шотландию, осознав, что здесь у него нет будущего. К тому же он не желал видеть, как Джордж проигрывает семейное состояние в карты и пускает его по ветру на любовниц и лошадей.Больше десяти лет минуло с тех пор, как Диксон в последний раз стоял на этом месте. Достаточно времени, чтобы осознать то, чему учил его дядюшка. Казалось, в кабинете и ныне звучит эхо тех ушедших в прошлое внушений. Диксон ощущал глубокую, неотступную боль – не в его власти заглянуть за смертный покров и послать привет другу, кого он научился любить и кем восхищался.– Простите меня, дядюшка, – негромко проговорил он в пустоту. – Простите за все мои прегрешения. За непослушание, за то, что доставил столько забот.Диксон обогнул стол и сел в кресло дяди.В комнате больше не пахло табаком, пахло розами. В центре стола лежала записная книжка в кожаном переплете с тиснением букета роз. На нем стояла серебряная подставка для пера и чернильница в форме лебедя.Видимо, графиня Марн пользовалась этой комнатой как своим кабинетом.Она здесь чужая, но ее притязания куда основательнее его собственных. Ему следовало избрать для воспоминаний иное помещение. Но ни одна другая комната так не будила призраки детства, как библиотека.Справа лежала стопка корреспонденции. Графине, очевидно, нравилась толстая почтовая бумага кремового оттенка, писала она очень изящно. И подпись тоже кое о чем говорила: она не пользовалась полным титулом, а подписывалась просто: Шарлотта Маккиннон. Графской короны тоже нигде не было.Интересно, Джордж женился на ней из-за денег? А если так, почему он тут же ее оставил? Через неделю, сказала она. Либо она лжет, либо Джордж – полный негодяй. Кузена Диксон знал лучше, чем графиню, а потому знал, кого надо винить.Он поправил перья, выровнял чернильницу по краю блокнота.Итак, Джорджа нет, а Шарлотта принимает его за кузена. Балфурин превращен в школу молодых леди «Каледония». Мэтью предсказывает всяческие страхи, а сам Диксон никак не может избавиться от удушающего чувства вины, которое заставило его пуститься в это путешествие.Зачем вообще он вернулся домой?
Мейзи тихонько постучала в дверь и, не услышав ответа, повернула ручку, удерживая поднос одной рукой. Хозяйские покои были пусты, но она все же позвала его сиятельство по имени, думая, что тот может находиться в смежной комнатке.Никто не ответил. Мейзи поставила поднос на небольшой письменный стол и вернулась на кухню.Подняться выше этажом было труднее. Мейзи позволила себе немного передохнуть, пока никто не видит. Для нее было делом чести не поддаваться своему недугу. Недаром мать говорила, что у каждого есть что-то от рождения. У некоторых недостатки видны сразу, у других скрыты от чужих глаз, но у каждого есть порок, и часто – не единственный.Поднявшись наконец на третий этаж, она тихонько постучала в третью от конца коридора дверь. В комнате, которую занимал сейчас Мэтью, когда-то жил один лакей, но сейчас он перебрался в Эдинбург, потому что деревенская тишина стала действовать ему на нервы.Мейзи хорошо знала эту комнату – сама ее убирала. Окно выходило на озеро, комната в изобилии освещалась утренним солнцем. На узкой кровати лежало миленькое голубое покрывало, а подушка была мягче ее собственной. Ее недавно снова набили, Мейзи сама проследила, чтобы внутрь положили душистые травы, и теперь она пахла свежестью в любое время года.Она еще раз постучала и уже стала подумывать, не оставить ли поднос на полу у двери, но если внутри никого не было, то любой сможет войти. К тому же жалко угощения. В кухне Мейзи взяла из серебряных судков одни и те же блюда и для графа, и для секретаря. Кухарка немного поворчала – угощение приготовлено для бального зала, но Мейзи проявила упрямство, сообщив, что ужин для графа. Кухарка что-то пробормотала, вытерла руки о фартук и отступила.Внезапно дверь комнаты распахнулась, и Мейзи оказалась лицом к лицу с восточным человеком.Пораженная его видом, девушка на мгновение забыла о вежливости. Мэтью был самым странным человеком из всех, кого ей довелось видеть на своем недолгом веку – удлиненные глаза и такой плоский нос… Красиво очерченный рот, глаза торфяного цвета – темно-темно-карие. Волосы острижены коротко по всей голове. Мейзи задумалась: такие ли они мягкие, как выглядят?Он смотрел прямо ей в лицо, не улыбался, но у Мейзи создалось впечатление, что он как будто забавляется.– Я принесла вам ужин, – проговорила наконец девушка. – Уверена, вы голодны.– Я умею справляться с голодом, но все равно благодарю.– Но зачем вам голодать? В Балфурине достаточно провизии.Она вытянула руки, думая, что молодой человек заберет поднос. Или следует войти в комнату и поставить его на столик возле кровати? Однако пока она раздумывала, он забрал поднос из ее рук.– Здесь такие маленькие штучки, называются тарталетки. Думаю, это что-то французское. Еще ростбиф, сыры и какая-то выпечка, по-моему, вишневый пирог. Кухарка с другими служанками несколько дней готовили угощение. Называется – буфет. Я никогда такого не видела. Но сегодня много необычного. Мама говорит, что день, когда ты что-нибудь узнал, не прошел впустую.– Все выглядит аппетитно, – заметил Мэтью.– Если вам не понравится, я могу попробовать найти что-нибудь другое, что будет вам по вкусу. Вам нравятся шотландские блюда? – спросила Мейзи.– Они очень необычные. Я привык к другому.– А к чему вы привыкли? Или нельзя спрашивать? Видите ли, я не знаю, где это – Пинанг.– На другом конце света.– О! – Мейзи никогда не встречала никого, кроме шотландцев. Ну еще, конечно, англичан, но ведь теперь их следует считать соотечественниками, разве не так?– Мне нравится ваша рыба, – объяснил Мэтью. – Лосось. С рисом. И я очень люблю овощи.– Тут есть лосось, – обрадовалась Мейзи и указала на одну из тарталеток. – Но риса, боюсь, нет.– Благодарю вас, я попробую лосося.Мэтью поклонился. Этот жест так поразил Мейзи, что она застыла на месте.– Благодарю, – повторил он, явно призывая ее удалиться, но Мейзи очень не хотелось уходить, хотелось стоять здесь и рассматривать гостя.– Позвольте узнать, почему вы так смотрите? Потому что у меня необычная внешность?– Нет-нет, – смущенно запротестовала девушка и опустила глаза, желая от стыда провалиться под землю. – Это потому, что вы – самый красивый человек из всех, кого я только видела.Лицо Мэтью изобразило крайнее удивление, затем он улыбнулся. Улыбка была настолько прекрасной, что у Мейзи не было выбора – она улыбнулась в ответ. Глава 4 Бал и шумное веселье продолжались почти до утра. Наблюдая за танцующими, Шарлотта еще сильнее ощутила отсутствие Спенсера. Ведь он непременно приобнял бы ее за плечи и увел от чужих взглядов. А прежде чем отпустить, целомудренно, но нежно поцеловал бы в висок и сочувственной улыбкой постарался бы вселить в нее мужество.И кстати, как поверенный, дал бы квалифицированный совет, как вести себя с Джорджем.Но Спенсера здесь не было, а Джордж был.Да она же его ненавидит! Это открытие ошеломило Шарлотту, пока она стояла, прижавшись спиной к деревянной панели и наблюдая за танцорами. Да, она ненавидит Джорджа, графа Марна. Это чувство накатило на нее так, словно где-то в сердце прорвалась плотина. Ненавидит за все унижения, которые пришлось пережить, за все бессонные ночи, за все страхи!За все эти годы от него не пришло ни единой весточки. Ни извинения, ни объяснения, ни хотя бы письма со словами, что он устал от семейной жизни и от нее самой и решил все бросить. Ни какого-нибудь намека на то, что произошло.Ее сердце билось так быстро, что голова начала кружиться. Шарлотта направилась к буфету, по пути приветливо кивнула родителям одной ученицы, обменялась вежливым замечанием с другой парой.У конца буфетного стола ей встретились две воспитанницы, и Шарлотте пришлось терпеть их хихиканье и перешептывание. Она взяла бокал с напитком – слабым пуншем, рассчитанным на женщин и старших девушек. В этот момент Шарлотта с удовольствием обменяла бы местный погреб на запасы своего отца, села бы в тишине и уединении со стаканом выдержанного вина и залила бы им все свои тревоги. Не слишком приличная мысль для истинной леди? Но ведь у нее все равно не было времени тешить свои женские слабости. Сначала приходилось бороться за выживание в качестве брошенной жены, потом – в должности директрисы школы молодых леди «Каледония».Во всяком случае, до появления Спенсера.Несколько лет назад ей случилось обратиться к нему как к поверенному в делах, когда у нее появились деньги, чтобы попытаться развестись с Джорджем. С тех пор их отношения углубились.Шарлотта сделала глоток слишком сладкого пунша и вежливо улыбнулась паре танцующих. Ей показалось, что молодые люди влюблены друг в друга. Интересно, она тоже влюблена в Спенсера? Конечно, в его присутствии у нее всегда хорошее настроение, как будто сердце улыбается в ее груди.Однако, если это любовь, тогда это слишком легкое, почти невесомое чувство. Наверняка любовь должна быть чем-то более основательным.Как гнев?Никогда прежде Шарлотта не испытывала такого бешеного гнева. Тут она заметила, что хмурится, надела маску приветливости и с трудом заставила себя улыбнуться.В бальном зале гремела музыка, не умолкал шум разговоров и смеха. Шарлотта чувствовала себя затерянным в океане островом. Или морским жителем, плывущим в морских глубинах. Голова отчаянно болела, ломило виски. Больше всего ей хотелось уйти отсюда и лечь в постель. Она выпьет порошок, положит на лоб холодный компресс, снимет эти ужасные туфли и разомнет затекшие пальцы. Зашвырнет подальше нижнюю сорочку и, может быть, даже уляжется спать голой. На самом деле она вовсе не такая строгая особа, как представляется остальным.Однако надо было продолжать играть свою роль. К ней с бокалами в руках подходили родители учениц. Сыпались вопросы. Шарлотте приходилось демонстрировать чудеса такта.– Мэри занимается вполне успешно, – говорила она одной из матерей. – Мне кажется, у нее поэтический дар. – Имелось в виду, что девчушка целыми часами глазеет в окно, время от времени мечтательно вздыхает и почти не обращает внимания на слова учительницы.– Возможно, Джанет создана скорее для брака, чем для книжной премудрости, – высказывала она свое мнение другим родителям.Джанет, очень милое создание, не способна была выйти из темной комнаты даже с зажженной свечой. Ей отчаянно нужен был муж, чтобы защищать ее от опасностей окружающего мира и от нее самой.К трем часам ночи гости начали расходиться. Еще через полчаса Шарлотта в знак официального окончания праздника двинулась к парадному входу. Стоя в дверях, она наблюдала, как гости спускаются по широким ступеням. Тех, кто собирался ночевать в замке, провожали в комнаты для гостей, остальные найдут пристанище в ближайшей гостинице.Завтра к полудню Балфурин опустеет, утихнут смех и веселое щебетанье молодых голосов. К вечеру разъедутся и учителя. Следующий учебный год начнется только в марте. На целых четыре месяца в Балфурине воцарится благословенная тишина. И Джордж. Джордж, который выбрал самый неудачный день для своего возвращения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30