Ужели ты не зеваешь, в чем отличие подлинного благородства от мнимого? Не знаешь, что именно делает человека благородным, а что ему в этом препятствует? Уверен, что знаешь. Любому новичку в философской науке известно, что все мы произошли от одних и тех же отца с матерью и всех нас создал творец равными друг другу душой и телом; за что же одному было зваться благородным, а другому низким, как не за то, что каждый, будучи волен поступать по своему усмотрению, либо шел по стезе добродетели, ведущей к благородству, либо предавался грехам, и тогда ему в благородство было отказано? Следовательно, добродетель явилась первым истоком благородства. Теперь оглянись на ныне здравствующих родичей этой дамы и на ее предков и признай, много ли у них достоинств, за которые их назовешь благородными. Поначалу они были сильны обильным потомством, что является природным даром, а не добродетелью, и воспользовались этой силой, чтобы грабить, захватывать, обирать более слабых соседей и обогащаться такими преступлениями, ненавистными Богу и людям; а потом, возгордясь своим богатством, они решились последовать примеру знати и возложили на себя звание рыцарей, чем в тот же миг опозорили и самих себя, и мантии с беличьим подбоем, и воинские доспехи. Привелось ли тебе слышать хотя бы об одном славном, похвальном или значительном деянии, совершенном кем-либо из них ради общего дела или частного лица? Конечно, никогда. Стало быть, истоками их благородства явились сила, грабеж и спесь. Те из них, что живут г, наши дни, ведут такую жизнь, что остается пожелать им скорейшей кончины; а если, паче чаяния, среди них и сыскался, бы человек благородный, какое это имеет к ней отношение? Точно так же, как она, им мог бы гордиться ты или любой другой. Благородство нельзя передать по наследству, как нельзя передать добродетель, ученость, святость и тому подобное; каждый сам должен этого достигнуть, и тот, кто к этим достоинствам стремится, их и обретет. Но как бы там ни обстояло дело с другими, обрати теперь свои взоры на ту, о ком мы с тобой ведем речь и кого ты считаешь столь благородной дамой, и посмотри, кто она сейчас и кем была раньше. Если я составил о ней верное мнение после долгих лег, прожитых вместе, а ты внимательно выслушал все, что я давеча рассказал, ты поймешь, что в ней гнездится довольно пороков, чтобы заляпать грязью даже императорскую корону. Как же смеет она кичиться перед тобой своим благородным происхождением или порекать тебя за низкий род? Кабы не боялся я сойти в твоих глазах за льстеца, я легко и убедительно доказал бы, что ты куда благороднее, чем она, хотя гербы твоих предков и не висят в церкви. Но скажу одно: обладай ты ничтожно малой долей благородства или будь у тебя его не менее, чем в славном роду короля Бандо Бенвичского , ты, полюбив эту женщину, изгадил его и обесценил. Я мог бы и далее, помимо всего, что уже говорено, продолжать мою проповедь и в самых суровых словах обличать пленившую тебя злодейку и осуждать твое. безрассудство и вину, по я удовольствуюсь сказанным и теперь, в свою очередь, выслушаю твой ответ.
Низко, опустив голову, как надлежит виновному, внимал я долгой и правдивой речи духа; когда же он закончил ее и умолк, я поднял к нему омытое слезами лицо и сказал:
— Благословенный дух, ты разъяснил мне как нельзя лучше, что приличествует человеку моих лет и занятий, а главное, разоблачил всю подлость той, кого я по неразумению считал достойнейшей и кого избрал госпожой души моей; ты показал мне ее привычки и. пороки, ее поистине, удивительные добродетели и многое друге: порицая меня далеко не так сурово, как я заслужи, свои прегрешения, ты доказал мне, насколько мужчина по самой природе своей превосходит женщину благородством, и дал мне возможность почувствовать, кто я такой. Все это по отдельности и в совокупности произвело с бурный переворот в моих суждениях и сознании, что теперь мне все представилось в ином свете, и, несмотря на то, что мне известно, как милосердна та, по чьей воле ты явился, я едва смею уповать на прощение или спасение тобой обещанное, настолько тяжек и омерзителен грех. А потому боюсь, как бы твой приход, заду мне па благо, не обернулся мне во вред: ведь прежде страдая под гнетом тоски и суровых, сковавших: цепей, я еще не сознавал грозившей опасности и собственного ничтожества, а потому и сносил их легче, не буду сносить впредь. Каждая слеза моя умножится во сто крат, а страх разрастется, пока не убьет меня; следовательно, если ранее мне было плохо, то впредь будет во много раз хуже.
Дух, исполнившись сострадания, взглянул на меня и ответствовал:
— Оставь сомнения! Будь тверд и упорен в благих намерениях, которыми сейчас проникся. Доброта господняя столь беспредельна, что ужаснейший грех, зародился в злобном и порочном сердце, будет сброшен и смыт с души грешника и великодушно прощен в случае чистосердечного раскаяния. Ты согрешил по естеству своему и по неведению, и этим нанес Господу гораздо меньшую обиду, чем если бы согрешил по злому умыслу; вспомни притом, сколько тяжких и злостных прегрешений смыл неиссякаемый родник его милосердия и, более того, как много врагов, восставших против его власти, было причислено им к лику святых за искреннее покаяние, весьма ему угодное. И если я не обманываюсь и слезы твои не лгут, я вижу в твоем великом смирении залог того, что ты, оскорбивший Господа, будешь прощен. Я уверен, что ты жаждешь приложить все усилия, дабы искупить свой грех; и буду поддерживать тебя, как смогу, чтобы пе дать тебе сорваться в бездну, откуда пет возврата.
Я отвечал ему:
— Одному Господу, читающему в сердце человеческом, ведомо, как я страдаю и каюсь в сотворенном зло и как сердце мое, подобно очам, источает слезы; но молю тебя, подарившего мне надежду на спасение ценой раскаяния и искупления вины, научи меня, уже познавшего раскаяние, как найти теперь путь к искуплению.
Он сказал:
— Если хочешь полностью искупить свои поступки, тебе надлежит отныне во всем действовать наперекор тому, как ты действовал прежде; все, что было тобой любимо, должно стать ненавистным; все твои помыслы, направленные на завоевание любви этой женщины, будут теперь направлены на обратное; иначе говоря, ты должен сделать все, чтобы добиться ее ненависти; теперь слушай внимательно и постарайся правильно понять мои слова, чтобы не совершить ошибки. Ты полюбил ее, потому что она казалась тебе прекрасной и ты надеялся, что она станет тебе отрадой в делах любовных. Я хочу, чтобы ты возненавидел ее красоту, причину твоих былых, а также, может статься, будущих прегрешений; я хочу, чтобы ты возненавидел все, что обещало отраду твоему вожделению; я хочу, чтобы спасение души было для тебя единственно желанным и приятным; и если ранее ты искал случая ее увидеть, потому что она радовала твой взор, то теперь ты должен исполниться отвращения и избегать ее; я хочу, чтобы ты отомстил ей за обиду, тебе причиненную, и это принесет пользу как тебе, так и ей.
Неоднократно случалось мне заметить, что все вы, люди, преуспевшие в искусстве слова, как в древности, так и в наши дни, умеете донельзя расхвалить и прославить во всеуслышание любезное вам существо, нередко в ущерб истине, а вслед за вами и другие превозносят до небес его добродетели и заслуги; и, напротив, стоит вам кого невзлюбить, пусть он всем хорош и достоин хвалы, вы найдете самые правдивые слова, чтобы сбросить и низвергнуть его в адскую бездну. Поэтому ежели ты когда-то намеревался воспевать эту обманщицу, тебе теперь надлежит хулить и уничижать ее; и тебе это не доставит труда, оттого что правду говорить легко. Сделай все, что можешь, дабы подобрать такие слова, чтобы она узнала себя, точно так же, как узнают ее другие, потому что в свое время, расточая ей восторги, ты бессовестно лгал и сплетал сети для таких же легковерных глупцов, как ты сам, почитавших себя недостойными прикоснуться к ее стопам, настолько высоко ты ее вознес; ныне же ты скажешь правду, откроешь глаза тем, кто был обманут, а ее унизишь, что также зачтется для твоего спасения. Итак, последуй моему совету, начни действовать как можно скорей и откровенней; это тебе и послужит искуплением.
Я ответил:
— Если Господь будет столь благосклонен, что выведет меня из сего лабиринта, я сделаю все, что в моих силах, дабы искупить свой грех; пи уговоров, ни убеждений мне не потребуется, чтобы очистить душу от тяжкой вины. И если только я сумею искусно облечь свою мысль в слова, исполненные силы и доблести, то никому не завещаю отомстить за понесенное мною оскорбление , а сделаю это сам, лишь бы мне дано было время, чтобы успеть подобрать рифмы или излить душу в прозе. Настоящую же месть, которую многие предпочли бы совершить с помощью булата, я предоставлю Господу Богу, ибо они ни один дурной поступок не оставит без наказания. Поверь, если только смерть не помешает мне, я отдам все силы, чтобы ославить ее подлость, обличить ее жестокость, проучить ее, дабы она поняла, что нельзя издеваться над людьми, и пожалела, что встретила меня, точно так же как я жалел и жалею, что встретил ее. Отныне покуда у меня достанет сил, в нашем городе ни о чем другом и распевать не будут, кроме как об ее горестях и злоключениях, я же продолжу упорные труды, дабы в стихах своих оставить потомству свидетельство об ее недобрых о бесчестных делах.
Сказав это, я умолк, но дух также безмолствовал; и я заговорил вновь:
— Пока еще медлит тот, кого ты ждешь, ответь мне, прошу тебя, па один вопрос. Я не помню, чтобы в те дни, когда ты жил еще среди смертных, нас с тобой связывали узы родства, приязни или дружбы; меж тем в том краю, где ты теперь пребываешь, есть немало таких, что были при жизни моими друзьями, приятелями или родными; почему же на тебя, а не на кого-либо из них была возложена задача явиться сюда, чтобы спасти меня?
На этот вопрос дух ответил:
— В том мире, где я обитаю, не знают ни дружбы, ни родства, ни приязни; всякий, кто только может, поспешает совершить любое доброе дело; нет сомнений, что с этой задачей, как и со многими другими, гораздо лучше меня справились бы все, кто там находится; все мы в равной мере исполнены милосердия, и каждый с охотой и радостью взялся бы за нее. Но выбор пал па меня, ибо вина, за которую мне велено осудить тебя ради твоего же блага, частично лежит и на мне, так как женщина эта некогда была моей, а потому, разумеется, ты должен стыдиться меня более, чем кого-либо другого, — ведь ты оскорбил меня, бесчестно позарившись па мое добро. Помимо того, всякий, кроме меня, постеснялся бы рассказать тебе о моих делах все, что тебе надлежало узнать; да и ты не поверил бы ему так, как мне; уж не говоря о том, что никто не мог бы знать всей ее подноготной и поведать тебе об этом как я, хоть и я сказал далеко не все. Вот почему, полагаю, был я избран из числа остальных, дабы прийти сюда и лечить тебя от болезни, которая не поддается почти ни одному лекарству.
На это я промолвил:
— Какова бы ни была причина твоего прихода, я поверю всему, что бы ты пи сказал, и вовек пе забуду того, что ты сделал; по заклинаю тебя блаженством, которое ты так жаждешь обрести, разреши мне проявить свою благодарность за доброе дело, и если я хоть чем-то могу облегчить и уменьшить твои страдания, потребуй этого, пока мы не расстались, и знай, что я выполню все, что в моих силах.
Дух сказал:
— Эта дрянная бабенка, бывшая моей женой, занята, как тебе известно, чем угодно, только не заботой о моей душе. Дети еще слишком малы, чтобы на них понадеяться; родственникам до меня и дела нет (они только и думают, как бы обобрать моих сирот); поэтому, если ты так великодушен, я попрошу тебя, как только ты покинешь сен лабиринт, а это будет, с помощью божьей, очень скоро, и захочешь помочь мне и утешить меня, раздай милостыню беднякам, закажи мессу и помолись за упокой души моей; более мне ничего не надобно. А сейчас, сдается мне, уже близится час твоего избавления; обрати взор свой к востоку и узри, какой чудный свет исходит оттуда ; если я не ошибся, нам пора прощаться без дальних слов.
Едва дух вымолвил это, я повернулся в сторону востока и увидел, как из-за горных вершин мало-помалу разливается свет, будто занялась заря, предвещающая восход солнца. Внезапно свет этот воссиял нестерпимым блеском, озарив и высветлив до белизны все небо; лучи его, не приближаясь более, легли перед нами, будто широкая, светлая дорога, как бывает, когда солнце, пробившись меж двух темных туч, отбрасывает на землю длинную яркую полосу; и как только свет коснулся меня, я стал каяться в грехах своих еще пуще прежнего. Но в тот же миг с плеч моих свалилась какая-то невыносимая, гнетущая тяжесть, и я, дотоле неподвижный и бессильный, внезапно почувствовал себя легким и свободным и понял, что мне разрешено удалиться. Почудилось мне, будто я сказал духу:
— Если ты находишь, что приспело время идти, то прошу тебя, уйдем скорее, ибо ко мне вернулись прежние силы и воля, а путь предо много свободен и открыт.
И дух весело ответил:
— Порадуй же меня: сделай шаг-другой, и скоро ты выйдешь отсель; однако берегись, как бы не сойти с расстилающейся пред тобою светлой тропы, по которой я поведу тебя, не то тебя вмиг оплетут тернистые ветви, что тянутся со всех сторон, и снова придется, как прежде, вызволять тебя; и одному Богу известно, удастся ли еще раз вымолить эту помощь.
И тут, мнится мне, я радостно молвил:
— Идем же скорей, бога ради, и можешь спокойно положиться на мою осмотрительность; знай, что даже если бы меня ожидал почет во сто тысяч раз больший, чем насмешки, доставшиеся мне на долю, я все равно по надел бы цепи, сброшенные по воле той, кому я отныне всегда буду воздавать благодарственные молитвы, и с помощью твоих добрых и великодушных поучений.
Дух двинулся вперед и направил стопы свои по сияющей тропе к дальним, высоким горам; он взошел на одну из вершин, чуть ли не касавшуюся неба, с великим трудом увлекая меня за собой и продолжая беседу о разных приятных предметах. Когда мы стали на вершине, мне почудилось, что сияющее небо раскрылось надо мной, и я вдохнул сладостный, нежный, бодрящий воздух, увидел, как зеленеют цветущие луга, и в сердце мое, дотоле заполненное тяжкой мукой, проникло утешение и вернулась былая радость. По требованию духа я обернулся и окинул взглядом долину, откуда он меня вывел, но то была, как я понял, не долина, а глубочайшая адская бездна, полная беспросветного мрака и жалобных стенаний. И когда он молвил, что отныне я свободен и волен поступать как мне угодно, я испытал такое счастье, что хотел броситься к его ногам и излить свою благодарность за его доброту, как вдруг одновременно исчезли и он, и все, что мне снилось.
Я проснулся, обливаясь потом, как после тяжких трудов, будто не во сне, а наяву взбирался на гору, и в великом изумлении стал размышлять обо всем, что видел и слышал; я перебирал в памяти одно за другим и не знал, правда или нет все, что было мне говорено, по наконец пришел к заключению, что все это чистая правда, в чем впоследствии и убедился, побеседовав со многими людьми. А потом, не иначе как по вдохновению свыше, я твердо положил покинуть наяву злосчастную долину.
Видя, что солнце поднялось уже высоко над землей, я встал с постели, пошел к друзьям, нередко утешавшим меня в горестях и рассказал им по порядку обо всем увиденном и услышанном. А они превосходно растолковали мой сон до мельчайших подробностей и выразили полное со мной согласие; с их поддержкой и с помощью того, что я узнал и что способствовало моему исцелению, я и принял решение навек расстаться с пагубной любовью к той негодяйке.
Божье милосердие благоприятствовало мне, и вскоре я вернул потерянную свободу, и теперь, как некогда, принадлежу опять сам себе; вечная хвала и благодарность тому, кому я этим обязан. Без сомнений, если только время позволит, я сумею так изобличить в моих писаниях ту, что по своей великой подлости вздумала потешаться со своими любовниками за чужой счет, что она уж никогда не захочет показывать кому-либо полученные письма, а имя мое будет вспоминать с мукой и стыдом. Теперь же прощайте все, да хранит вас Господь.
Маленькая моя книжечка, вот и пришел тебе конец и я могу дать отдых руке; может статься, ты послужишь на пользу всем людям, в особенности же молодым, что смело пускаются в путь по опасным дорогам без провожатого, отважно полагаясь на самих себя; свидетельствуй перед ними о великой милости, ниспосланной мне матерью спасителя нашего. Но пуще всего опасайся, как бы не попасть в руки к дурным женщинам и прежде всего к той, что самого дьявола превосходит коварством и по чьей вине ты и появилась па свет: там тебя ждет плохой прием. Ее же должно пронзить стрекалом поострее, чем то, коим ты располагаешь. И если позволит тот, кто посылает нам всяческие блага, таковое скоро найдется и, не дрогнув, поразит ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Низко, опустив голову, как надлежит виновному, внимал я долгой и правдивой речи духа; когда же он закончил ее и умолк, я поднял к нему омытое слезами лицо и сказал:
— Благословенный дух, ты разъяснил мне как нельзя лучше, что приличествует человеку моих лет и занятий, а главное, разоблачил всю подлость той, кого я по неразумению считал достойнейшей и кого избрал госпожой души моей; ты показал мне ее привычки и. пороки, ее поистине, удивительные добродетели и многое друге: порицая меня далеко не так сурово, как я заслужи, свои прегрешения, ты доказал мне, насколько мужчина по самой природе своей превосходит женщину благородством, и дал мне возможность почувствовать, кто я такой. Все это по отдельности и в совокупности произвело с бурный переворот в моих суждениях и сознании, что теперь мне все представилось в ином свете, и, несмотря на то, что мне известно, как милосердна та, по чьей воле ты явился, я едва смею уповать на прощение или спасение тобой обещанное, настолько тяжек и омерзителен грех. А потому боюсь, как бы твой приход, заду мне па благо, не обернулся мне во вред: ведь прежде страдая под гнетом тоски и суровых, сковавших: цепей, я еще не сознавал грозившей опасности и собственного ничтожества, а потому и сносил их легче, не буду сносить впредь. Каждая слеза моя умножится во сто крат, а страх разрастется, пока не убьет меня; следовательно, если ранее мне было плохо, то впредь будет во много раз хуже.
Дух, исполнившись сострадания, взглянул на меня и ответствовал:
— Оставь сомнения! Будь тверд и упорен в благих намерениях, которыми сейчас проникся. Доброта господняя столь беспредельна, что ужаснейший грех, зародился в злобном и порочном сердце, будет сброшен и смыт с души грешника и великодушно прощен в случае чистосердечного раскаяния. Ты согрешил по естеству своему и по неведению, и этим нанес Господу гораздо меньшую обиду, чем если бы согрешил по злому умыслу; вспомни притом, сколько тяжких и злостных прегрешений смыл неиссякаемый родник его милосердия и, более того, как много врагов, восставших против его власти, было причислено им к лику святых за искреннее покаяние, весьма ему угодное. И если я не обманываюсь и слезы твои не лгут, я вижу в твоем великом смирении залог того, что ты, оскорбивший Господа, будешь прощен. Я уверен, что ты жаждешь приложить все усилия, дабы искупить свой грех; и буду поддерживать тебя, как смогу, чтобы пе дать тебе сорваться в бездну, откуда пет возврата.
Я отвечал ему:
— Одному Господу, читающему в сердце человеческом, ведомо, как я страдаю и каюсь в сотворенном зло и как сердце мое, подобно очам, источает слезы; но молю тебя, подарившего мне надежду на спасение ценой раскаяния и искупления вины, научи меня, уже познавшего раскаяние, как найти теперь путь к искуплению.
Он сказал:
— Если хочешь полностью искупить свои поступки, тебе надлежит отныне во всем действовать наперекор тому, как ты действовал прежде; все, что было тобой любимо, должно стать ненавистным; все твои помыслы, направленные на завоевание любви этой женщины, будут теперь направлены на обратное; иначе говоря, ты должен сделать все, чтобы добиться ее ненависти; теперь слушай внимательно и постарайся правильно понять мои слова, чтобы не совершить ошибки. Ты полюбил ее, потому что она казалась тебе прекрасной и ты надеялся, что она станет тебе отрадой в делах любовных. Я хочу, чтобы ты возненавидел ее красоту, причину твоих былых, а также, может статься, будущих прегрешений; я хочу, чтобы ты возненавидел все, что обещало отраду твоему вожделению; я хочу, чтобы спасение души было для тебя единственно желанным и приятным; и если ранее ты искал случая ее увидеть, потому что она радовала твой взор, то теперь ты должен исполниться отвращения и избегать ее; я хочу, чтобы ты отомстил ей за обиду, тебе причиненную, и это принесет пользу как тебе, так и ей.
Неоднократно случалось мне заметить, что все вы, люди, преуспевшие в искусстве слова, как в древности, так и в наши дни, умеете донельзя расхвалить и прославить во всеуслышание любезное вам существо, нередко в ущерб истине, а вслед за вами и другие превозносят до небес его добродетели и заслуги; и, напротив, стоит вам кого невзлюбить, пусть он всем хорош и достоин хвалы, вы найдете самые правдивые слова, чтобы сбросить и низвергнуть его в адскую бездну. Поэтому ежели ты когда-то намеревался воспевать эту обманщицу, тебе теперь надлежит хулить и уничижать ее; и тебе это не доставит труда, оттого что правду говорить легко. Сделай все, что можешь, дабы подобрать такие слова, чтобы она узнала себя, точно так же, как узнают ее другие, потому что в свое время, расточая ей восторги, ты бессовестно лгал и сплетал сети для таких же легковерных глупцов, как ты сам, почитавших себя недостойными прикоснуться к ее стопам, настолько высоко ты ее вознес; ныне же ты скажешь правду, откроешь глаза тем, кто был обманут, а ее унизишь, что также зачтется для твоего спасения. Итак, последуй моему совету, начни действовать как можно скорей и откровенней; это тебе и послужит искуплением.
Я ответил:
— Если Господь будет столь благосклонен, что выведет меня из сего лабиринта, я сделаю все, что в моих силах, дабы искупить свой грех; пи уговоров, ни убеждений мне не потребуется, чтобы очистить душу от тяжкой вины. И если только я сумею искусно облечь свою мысль в слова, исполненные силы и доблести, то никому не завещаю отомстить за понесенное мною оскорбление , а сделаю это сам, лишь бы мне дано было время, чтобы успеть подобрать рифмы или излить душу в прозе. Настоящую же месть, которую многие предпочли бы совершить с помощью булата, я предоставлю Господу Богу, ибо они ни один дурной поступок не оставит без наказания. Поверь, если только смерть не помешает мне, я отдам все силы, чтобы ославить ее подлость, обличить ее жестокость, проучить ее, дабы она поняла, что нельзя издеваться над людьми, и пожалела, что встретила меня, точно так же как я жалел и жалею, что встретил ее. Отныне покуда у меня достанет сил, в нашем городе ни о чем другом и распевать не будут, кроме как об ее горестях и злоключениях, я же продолжу упорные труды, дабы в стихах своих оставить потомству свидетельство об ее недобрых о бесчестных делах.
Сказав это, я умолк, но дух также безмолствовал; и я заговорил вновь:
— Пока еще медлит тот, кого ты ждешь, ответь мне, прошу тебя, па один вопрос. Я не помню, чтобы в те дни, когда ты жил еще среди смертных, нас с тобой связывали узы родства, приязни или дружбы; меж тем в том краю, где ты теперь пребываешь, есть немало таких, что были при жизни моими друзьями, приятелями или родными; почему же на тебя, а не на кого-либо из них была возложена задача явиться сюда, чтобы спасти меня?
На этот вопрос дух ответил:
— В том мире, где я обитаю, не знают ни дружбы, ни родства, ни приязни; всякий, кто только может, поспешает совершить любое доброе дело; нет сомнений, что с этой задачей, как и со многими другими, гораздо лучше меня справились бы все, кто там находится; все мы в равной мере исполнены милосердия, и каждый с охотой и радостью взялся бы за нее. Но выбор пал па меня, ибо вина, за которую мне велено осудить тебя ради твоего же блага, частично лежит и на мне, так как женщина эта некогда была моей, а потому, разумеется, ты должен стыдиться меня более, чем кого-либо другого, — ведь ты оскорбил меня, бесчестно позарившись па мое добро. Помимо того, всякий, кроме меня, постеснялся бы рассказать тебе о моих делах все, что тебе надлежало узнать; да и ты не поверил бы ему так, как мне; уж не говоря о том, что никто не мог бы знать всей ее подноготной и поведать тебе об этом как я, хоть и я сказал далеко не все. Вот почему, полагаю, был я избран из числа остальных, дабы прийти сюда и лечить тебя от болезни, которая не поддается почти ни одному лекарству.
На это я промолвил:
— Какова бы ни была причина твоего прихода, я поверю всему, что бы ты пи сказал, и вовек пе забуду того, что ты сделал; по заклинаю тебя блаженством, которое ты так жаждешь обрести, разреши мне проявить свою благодарность за доброе дело, и если я хоть чем-то могу облегчить и уменьшить твои страдания, потребуй этого, пока мы не расстались, и знай, что я выполню все, что в моих силах.
Дух сказал:
— Эта дрянная бабенка, бывшая моей женой, занята, как тебе известно, чем угодно, только не заботой о моей душе. Дети еще слишком малы, чтобы на них понадеяться; родственникам до меня и дела нет (они только и думают, как бы обобрать моих сирот); поэтому, если ты так великодушен, я попрошу тебя, как только ты покинешь сен лабиринт, а это будет, с помощью божьей, очень скоро, и захочешь помочь мне и утешить меня, раздай милостыню беднякам, закажи мессу и помолись за упокой души моей; более мне ничего не надобно. А сейчас, сдается мне, уже близится час твоего избавления; обрати взор свой к востоку и узри, какой чудный свет исходит оттуда ; если я не ошибся, нам пора прощаться без дальних слов.
Едва дух вымолвил это, я повернулся в сторону востока и увидел, как из-за горных вершин мало-помалу разливается свет, будто занялась заря, предвещающая восход солнца. Внезапно свет этот воссиял нестерпимым блеском, озарив и высветлив до белизны все небо; лучи его, не приближаясь более, легли перед нами, будто широкая, светлая дорога, как бывает, когда солнце, пробившись меж двух темных туч, отбрасывает на землю длинную яркую полосу; и как только свет коснулся меня, я стал каяться в грехах своих еще пуще прежнего. Но в тот же миг с плеч моих свалилась какая-то невыносимая, гнетущая тяжесть, и я, дотоле неподвижный и бессильный, внезапно почувствовал себя легким и свободным и понял, что мне разрешено удалиться. Почудилось мне, будто я сказал духу:
— Если ты находишь, что приспело время идти, то прошу тебя, уйдем скорее, ибо ко мне вернулись прежние силы и воля, а путь предо много свободен и открыт.
И дух весело ответил:
— Порадуй же меня: сделай шаг-другой, и скоро ты выйдешь отсель; однако берегись, как бы не сойти с расстилающейся пред тобою светлой тропы, по которой я поведу тебя, не то тебя вмиг оплетут тернистые ветви, что тянутся со всех сторон, и снова придется, как прежде, вызволять тебя; и одному Богу известно, удастся ли еще раз вымолить эту помощь.
И тут, мнится мне, я радостно молвил:
— Идем же скорей, бога ради, и можешь спокойно положиться на мою осмотрительность; знай, что даже если бы меня ожидал почет во сто тысяч раз больший, чем насмешки, доставшиеся мне на долю, я все равно по надел бы цепи, сброшенные по воле той, кому я отныне всегда буду воздавать благодарственные молитвы, и с помощью твоих добрых и великодушных поучений.
Дух двинулся вперед и направил стопы свои по сияющей тропе к дальним, высоким горам; он взошел на одну из вершин, чуть ли не касавшуюся неба, с великим трудом увлекая меня за собой и продолжая беседу о разных приятных предметах. Когда мы стали на вершине, мне почудилось, что сияющее небо раскрылось надо мной, и я вдохнул сладостный, нежный, бодрящий воздух, увидел, как зеленеют цветущие луга, и в сердце мое, дотоле заполненное тяжкой мукой, проникло утешение и вернулась былая радость. По требованию духа я обернулся и окинул взглядом долину, откуда он меня вывел, но то была, как я понял, не долина, а глубочайшая адская бездна, полная беспросветного мрака и жалобных стенаний. И когда он молвил, что отныне я свободен и волен поступать как мне угодно, я испытал такое счастье, что хотел броситься к его ногам и излить свою благодарность за его доброту, как вдруг одновременно исчезли и он, и все, что мне снилось.
Я проснулся, обливаясь потом, как после тяжких трудов, будто не во сне, а наяву взбирался на гору, и в великом изумлении стал размышлять обо всем, что видел и слышал; я перебирал в памяти одно за другим и не знал, правда или нет все, что было мне говорено, по наконец пришел к заключению, что все это чистая правда, в чем впоследствии и убедился, побеседовав со многими людьми. А потом, не иначе как по вдохновению свыше, я твердо положил покинуть наяву злосчастную долину.
Видя, что солнце поднялось уже высоко над землей, я встал с постели, пошел к друзьям, нередко утешавшим меня в горестях и рассказал им по порядку обо всем увиденном и услышанном. А они превосходно растолковали мой сон до мельчайших подробностей и выразили полное со мной согласие; с их поддержкой и с помощью того, что я узнал и что способствовало моему исцелению, я и принял решение навек расстаться с пагубной любовью к той негодяйке.
Божье милосердие благоприятствовало мне, и вскоре я вернул потерянную свободу, и теперь, как некогда, принадлежу опять сам себе; вечная хвала и благодарность тому, кому я этим обязан. Без сомнений, если только время позволит, я сумею так изобличить в моих писаниях ту, что по своей великой подлости вздумала потешаться со своими любовниками за чужой счет, что она уж никогда не захочет показывать кому-либо полученные письма, а имя мое будет вспоминать с мукой и стыдом. Теперь же прощайте все, да хранит вас Господь.
Маленькая моя книжечка, вот и пришел тебе конец и я могу дать отдых руке; может статься, ты послужишь на пользу всем людям, в особенности же молодым, что смело пускаются в путь по опасным дорогам без провожатого, отважно полагаясь на самих себя; свидетельствуй перед ними о великой милости, ниспосланной мне матерью спасителя нашего. Но пуще всего опасайся, как бы не попасть в руки к дурным женщинам и прежде всего к той, что самого дьявола превосходит коварством и по чьей вине ты и появилась па свет: там тебя ждет плохой прием. Ее же должно пронзить стрекалом поострее, чем то, коим ты располагаешь. И если позволит тот, кто посылает нам всяческие блага, таковое скоро найдется и, не дрогнув, поразит ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10