старик отвернулся, высматривая, куда бы выплюнуть насвай. Я подхватил ведро – оно было лёгкое, старик, видать, почти весь виноград распродал – рванул куда глаза глядят. Лечу, перепрыгивая через какие-то мешки, корзины, огибаю людей, раскинувших руки, чтобы поймать меня. За теми пацанами, что своровали дыню, никто не гнался, а за мной в погоню бросился вроде весь базар.
– Держи вора!
– Хватай шпану!
Куда бежать, где спрятаться? И слева, и справа, и сзади, и спереди – кругом люди. Я кинулся назад, сбил с ног того паренька, соседа старца, по пятам преследовавшего меня. Я запыхался, сердце готово выскочить из груди. Может, бросить ведро? Нет, ни за что!
Чуррр! – заверещал милицейский свисток. Я оглянулся, чтобы определить, откуда свистят, но тут чья-то могучая рука взяла меня за шиворот… Я очутился перед высоким худощавым милиционером с крупным удлинённым лицом.
– Проклятый, не мог попросить по-хорошему, коли винограду захотел?! – воскликнул старик, бросая под язык насвай. – Я б тебе и так дал.
Старик сунул мне в руку гроздь битого винограда, собрался уходить, подхватив ведро, но его остановил милиционер.
– Стойте, не уходите. Вы должны подписать акт.
Милиционер заставил меня взять ведро и, держа за плечо, точно беркут зайчонка, повёл в свою контору. Мы вошли в маленькую комнатку, единственное окошко которой было забрано решёткой. Милиционер что-то начеркал на листке бумаги, дал подписать старцу и тому пареньку, которого я сбил с ног. Уходя, старик обратился к милиционеру:
– Отпустите вы бедного мальчика, сынок. Он больше не будет.
– Дело не в винограде, – хмуро ответил милиционер. – Правительство дало приказ переловить всех таких вот беспризорников.
Только теперь я заметил, что в уголке забились ещё два пацана. Один был босой, короткие штаны превратились в лохмотья, лицо такое грязное, словно от самого рождения хозяина не знало воды. На голове блином сидела огромная, видно отцовская, полосатая кепка с длинным козырьком. Другой мальчик спал, сидя на полу, положив голову на колени. Не узнать, узбек ли, русский, разросшиеся рыжие волосы закрыли лицо.
– Как тебя зовут? – спросил милиционер.
– Арифджан.
– Прозвище имеешь?
– Да, Многодетный.
– Зафар! – повернулся милиционер в угол. Мальчик в кепке с готовностью вскочил на ноги. – Ты этого знаешь?
Зафар пристально всмотрелся в меня.
– Да, – кивнул головой.
– Знаешь, из чьей он шайки?
– Знаю, – шагнул в мою сторону Зафар. – Он из шайки Сороки. Фруктами промышляют. По карманам лазить трусят, драться не умеют. Щенки, одним словом.
Милиционер поглядел на меня, потом на Зафара.
– Хочешь попить? – подошёл к окну, зачерпнул кружкой без ручки воды из ведра, стоявшего на подоконнике.
– Хочу, – сказал я, хотя не до воды было мне.
Когда я напился, милиционер вернулся на место, опять принялся писать:
– Родители есть?
– Нет. Отец на фронте. На 2-м Украинском.
– А мать?
– Погибла.
– Один, значит?
Сказать, что есть у меня сестрёнки? Тогда ведь милиционер может пойти к ним и рассказать о том, что я сотворил. Ославлюсь как вор перед своими младшенькими, которых мне было поручено беречь как зеницу ока.
– Нет, – сказал я, – никого у меня нет. Был братишка, Султан Мирзаев, так он без вести пропал. Он вам не встречался? – О Султане я мог спрашивать, потому что, найдись Султан, его таким поступком не удивишь.
– Нет, не встречался, – ответил милиционер, подумав.
– Он потерялся. Пятнадцать дней уже. Дядя, я вас очень прошу, отпустите меня. Я должен его найти. С ним мы и остались вдвоём на всём белом свете. А украл я всего один раз. Вот это самое ведро с виноградом. Глядите, уже темнеет, отпустите меня, пока не поздно. А то я заблужусь. Я ведь приезжий. Если хотите, могу анекдот рассказать.
– Анекдот, говоришь? Ну-ка послушаем… – Милиционер перестал писать, уставился на меня.
– Однажды сосед говорит Ходже Насреддину: «Всё ли у вас в порядке, а то утром слышал, будто что-то упало с грохотом». – «Это мой халат упал», – отвечает афанди. «Но разве может халат упасть с таким грохотом?» – удивился сосед. «Так в халате был я сам», – ответил Ходжа Насреддин.
– Ха-ха-ха! – засмеялся милиционер. – Чудак он, твой Насреддин.
– Хотите ещё? – обрадовался я.
– Ну-ка, ну-ка? – подвинулся со стулом вместе ко мне милиционер.
– Как-то собираясь на базар, афанди всё высчитывал, что он там купит да сколько. «Нельзя так, – говорит ему жена, – добавляйте: «Если бог даст», а то не повезёт». – «Даст бог или не даст – всё равно куплю», – заявил Насреддин. Вот пришёл он на базар, а у него денежки-то тю-тю, стащили. Вернулся Ходжа домой ни с чем, стучится в дверь. Жена кричит: «Кто там?» – «Бог даст, твой муж», – отвечает Насреддин.
Странно, на сей раз милиционер даже не улыбнулся. Наоборот, по лицу его пробежали чёрные тени. Тяжело подошёл ко мне, поднял мою голову за подбородок ладонью широкой, как лезвие кетменя моего отца, и проговорил печально:
– Да, сынок, парень-то ты, видать, неплохой, да соскользнул уже на плохую дорожку. Таким мы обязаны вовремя помочь. Потому я не могу, сынок, отпустить тебя…
Часть третья
НАШИ МЫТАРСТВА
В детколонии
Через неделю меня отправили вместе с разной шпаной в детскую колонию, расположенную за городом. Занимала она площадь примерно в пятьдесят гектаров. Здесь было много ребят, похожих на меня, но ещё больше командиров с повязкой на рукаве, пухленьких женщин в белых халатах, вечно хмурых начальников, которые каждый разговор начинали со слов: «Вы должны…», «Вы обязаны…».
Как только привезли, нас тотчас погнали в баню, потом наголо обрили, дали грубые ботинки с высокими голенищами, на резиновой подошве, мешковатый трикотажный костюм. Здесь пятьдесят отрядов. У каждого отряда свой командир, свой барак. Члены отряда все вместе, строем ходят и в столовую, и на работу, и с работы.
Воспитанники детколонии изготовляют столы и стулья, картонные коробки для обуви, большие и маленькие деревянные ящики, вьют верёвки, короче, цехов столько, что и не перечесть.
Отряды соревнуются с отрядами, а члены отрядов – между собой. Победители в соревновании за отличную учёбу, хорошую работу и примерное поведение обедают в специально отведённой столовой. Иногда их всех сажают в машину «студебеккер», у которой десять колёс, и везут на экскурсию в город или в горы. Тот, кто в течение всего года держит первенство, получает свободу. Хочет – уезжает домой, не хочет – остаётся в колонии: учится, работает. На волю выходит когда вздумается.
Закончив эти объяснения, наш командир Гого вскинул голову: «Всё понятно?»
Трудно понять, кто он по национальности, узбек или русский. Он говорит то по-узбекски, то по-русски.
Всё тело его разрисовано: и руки, и грудь, и спина, и ноги. Тут тебе и парящий орёл, и свернувшаяся в клубок змея, и парень, замахнувшийся кинжалом, и даже паровоз с дымящей трубой.
– Если кто будет замечен с папиросой, получит сутки гауптвахты, понятно? – продолжал Гого.
– Понятно, – хором подтвердили мы, новички детколонии.
– Кто украдёт что-нибудь у товарищей – трое суток, ясно?
– Ясно.
– А теперь шагом арш!
Место нашей работы находилось за баней. Здесь, на пустыре, мы должны были вытаскивать гвозди из разбитых ящиков. Заготовим кубометр досок, вот и наша дневная норма.
Схватили мы щипцы и молотки, включились в работу.
– Эй, Многодетный! – донеслось до меня вдруг. Я вздрогнул, поднял голову: кто мог меня позвать? Вокруг никого. Наверное, послышалось, решил я и опять принялся вытаскивать из досок гвозди.
– Ариф!
Оглядываюсь… и застываю истуканом. Передо мной стоит…
– Шермат! – заорал я что есть мочи.
– Это ты, Ариф?
– Ты ли это, дружище?! – Мы бросились с Шерматом обниматься. Мои товарищи стояли с разинутыми ртами.
– Товарищ командир, – обратился Куршермат к Гого, когда мы немного успокоились, – вот земляка своего встретил. Разрешите ему отлучиться на пять минут побеседовать.
– Даю вам час, – сказал Гого. – Идите куда-нибудь в сторонку. Если хотите, можете даже облизать друг друга.
Мы подошли к старой яблоне, готовой вот-вот свалиться. Куршермат бросил на землю моток верёвки, опустился на него, пригласил меня:
– Садись, брат. Ты как сюда попал?
– Соскучился по вас, – улыбнулся я. – Где Ислам Курбаши?
– Вечером увидишь… Давай рассказывай.
– Что рассказывать?
– Как там в детдоме?
– Наш детдом распустили.
– А Мария Павловна?
– А что Мария Павловна! И плакала и ругалась… Пятнадцать дней по разным учреждениям бегала… а толку никакого. Под конец привезла нас в Ташкент, сдала с рук на руки и уехала, вся в слезах.
– Всех в Ташкент привезли?
– Нет, только тридцать человек. Остальные в Коканде.
– А Карабай, Самовар?
– Они в Ташкенте, в железнодорожном училище.
– А ты сам как сюда попал?
– Виноград украл.
– И это ты-то? Ну и ну!.. Знаешь, Многодетный, это хорошо, что ты попал сюда. – И Куршермат принялся так расхваливать детколонию, что можно было подумать – он за это деньги получает. По его словам выходило, что детколония эта в тысячу раз лучше любого детдома в мире, а ребята тут какие! Не ребята, а богатыри! Если дерутся, то по-настоящему, по-мужски, а коли запоют марш «Шагай вперёд, шагай!», земля и небо содрогаются…
Однако Куршермат враз расстроился, когда я рассказал ему, что Султан пропал без вести, а самая младшенькая лежит в больнице. Он долго сидел молча, уставившись в одну точку, потом вдруг встрепенулся:
– Небось сердце ноет, как посыпанное солью, а?
– Да, – кивнул я, едва сдерживая слёзы.
– Не расстраивайся. Увидимся вечером с Курбаши, решим, как быть. Тебе бежать надо отсюда, вот что.
– Что-о ты! – кинул я испуганный взгляд на Гого.
– Не бойся, – сказал Шермат. – Ты убежишь дней на десять – пятнадцать, и всего-то дел. Соберёшь всех своих братьев и сестёр, отвезёшь в кишлак и вернёшься обратно. А не вернёшься – тоже плакать не будут. Здесь ведь совсем неплохо. Но вот в чём беда… Разбредутся твои по миру – пиши тогда пропало. Есть у нас мальчишка по имени Данко. До войны их было семеро братьев и сестёр, а сейчас один остался как перст…
– Эй, ваше время истекло! – крикнул Гого и по-командирски засвистел в свисток. – Мирзаев, займи рабочее место!
Вечером я встретился со своими старыми друзьями. И вот что насоветовали Ислам с Шерматом: мне сейчас надо работать за десятерых, выбиться в передовики, трижды попасть на красную доску, заслужить благодарность на линейке. После этого мне дадут увольнительную в город. Выйду я на свободу, а там поминай как звали.
– А если попадусь? – засомневался я.
– Говорят же тебе, не бойся, – подбодрил Куршермат. – Если разобраться, никому ты тут не нужен. Мы с Исламом соберём тебе немного денег. Доберётесь как-нибудь до Коканда, а там легче будет. Правильно я говорю, Ислам?
– Конечно, – согласился Курбаши. – Мы продадим немного верёвок. Вон люди каждый день через щели в заборе пристают, говорят, продайте верёвок. И даже деньги суют.
С того дня меня будто подменили. К тому же здорово, оказывается, соскучился я по работе. По три нормы выполняю в день, и поведение наипримернейшее, и учёба хорошая, но прошло уже почти два месяца, а ничего из того, что наобещал Шермат, не случилось. Имя моё на красной доске не написали, на линейке не хвалили. В воспитательный час ни о чём другом не говорят, кроме как о положении на фронтах…
Последнее время я до того часто вспоминал своих младшеньких, просто сил нет. Как лягу в постель, закрою глаза, передо мной появляется мама.
– Почему ты бросил наш дом? Почему погас огонь в нашем очаге? – вопрошает она укоризненно.
Просыпаюсь весь в поту, оглядываюсь вокруг – никого. Все сладко спят. Ложусь на правый бок – тут как тут отец.
– Султан в реке утонул, почему ты допустил это?! – говорит он.
– Султан, братик мой! – просыпаюсь с криком.
В один из таких дней, когда я не знал, куда от тоски деться, нас послали на картошку. Шермат, Ислам и я попали в одну бригаду.
– Самый раз смываться, – шепнул мне Шермат. – Я с тобой.
– Зачем тебе бежать? – удивился я.
– Я вернусь, когда посажу вас в поезд.
У Ислама были с собой деньги. Сто пятьдесят рублей. Он вручил их мне, попросил, чтоб я проведал его старую тётушку в Айымкишлаке, отвернулся. На глаза Ислама навернулись слёзы.
Помощь Шермата
Примерно полчаса шли мы с Шерматом по яблоневому саду, потом вышли на запылённую дорогу, ведущую в город. Прицепились сзади к арбе, что везла кукурузные початки, и добрались до Ташкента. Время близилось к вечеру. У ворот детдома я попросил вахтёра вызвать Зулейху.
– Ты её брат, что ли? – уставился на меня старик.
– Да, брат.
– Да чтоб ты сдох, такой брат! – накинулся на меня вахтёр. – Два месяца твоя сестрёнка на дорогу глядит, тебя ждёт, а ты где пропадаешь, несчастный? Извелась ведь бедная девчонка!
– Я был на практике, – соврал я, боясь сказать правду.
– На практике! Ещё врать умеет! – старик, ругаясь, как вздорная старуха, исчез за воротами и вскоре вернулся с моими сестрёнками.
Не совру, если скажу, что целый час убили мы, пока толком слово вымолвили. Раскроем рот, и тут же слёзы сами собой набегают. Плачем и плачем. Сестрёнки мои давно знали, и куда я попал, и что Султан исчез. Всё это сообщили им Самовар с Карабаем, которые не забывали хоть изредка навещать девочек. Что самое плохое, наших, детдомовских, девочек здесь осталось всего трое: Зулейха с Рабиёй да Дильбар (помните, я ещё пообещал сосватать её Султану?). Многих удочерили добрые люди, а татарочку и Хакиму забрали родственники.
– Акаджан, давайте мы тоже уйдём отсюда, – просила Зулейха сквозь слёзы. – У нас ведь есть Парпи-бобо и тётушка Тухта, ну, пожалуйста!
– А где Дильбар? – поинтересовался вдруг Шермат.
– Она спит.
– Иди зови её, уходим! – приказал Куршермат.
Когда и Дильбар оказалась на улице, мы упросили вахтёра отпустить нас прогуляться по городу. Старик не отказал нам, наоборот, хотел всучить рубль, чтоб мы на обратном пути купили ему насвая.
– Не надо, – заявил Шермат, – у нас деньги есть.
В мальчишеском детдоме чуть всё дело не провалилось. Тот самый директор, Старец джигит, с газетой в руке стоял у карты военных действий, помечал флажками только что освобождённые города и сёла. Он даже не обернулся к нам, пока не кончил своё занятие, потом снял очки и авторитетно заявил:
– Не пройдёт и шести месяцев, все наши города и сёла будут освобождены. Так, что у вас, молодые люди?
– Пришли повидаться с братьями.
– Как их зовут?
– Усман и Аман Мирзаевы.
– А-а, кокандские… ну-ка, ну-ка, садитесь.
– Нет, мы постоим.
– Кому говорят сесть? – сказал директор таким тоном, что мы с Шерматом поспешно опустились на стулья.
– Есть хотите?
– Мы сыты.
– Неправда, по глазам вижу, что голодны, – выбежал из кабинета и через минуту вернулся с подносом в руках, на котором лежали четыре пирожка и стояли две кружки с молоком. – Ну-ка уничтожить всё это! Вот так, молодцы. Ну, совсем другое дело… Приятель тоже кокандский? – кивнул директор на Куршермата.
– Да.
– Где вы сейчас обитаете?
– В железнодорожном училище.
– А почему на вас форма детколонии?
– Вчера только поменялись с ребятами, – нашёлся я. У меня чуть не выплеснулось из кружки всё молоко. Шермат побледнел как полотно.
Директор не спеша поведал нам о своих заботах и бедах. В последнее время в детдом ежедневно поступало человек пятнадцать, а детдом, понятое дело, не резиновый. Негде стало размещать ребятишек. Дирекция была вынуждена искать выход из положения: часть детей отдала на воспитание в хорошие семьи.
Усмана с Аманом усыновила учительница. Их брат, то есть я, оказывается, не имеет права беспокоить малышей да и уважаемую учительницу тоже. Не то он, директор, долго думать не будет, а возьмёт да оторвёт кокандцу, то есть мне, голову.
Выйдя во двор, мы разузнали адрес моих братишек и прямиком направились в дом уважаемой учительницы. К счастью, она жила недалеко, всего лишь в часе ходьбы от детдома. И вот я тихонько отворяю зелёную калитку, заглядываю во двор. Под навесом в жестяном корыте сидит весь намыленный Аман. И конечно, ничего не видит. Усман лежит на сури, листает большую книжку с рисунками. Когда я его тихонько окликнул, мне показалось, что он взлетел над сури, навстречу мне. Подбежал к нам и стоит, озирается, не зная, к кому на грудь броситься. Выскочил из корыта и Аман, голенький, как есть, брызгая мыльной пеной:
– Акаджан!
Подробно расспрашивать о житье-бытье, сами понимаете, время не позволяло. А когда я спросил их: «Хотите домой или нет?» – они запрыгали, завопили, что хотят. Я наскоро нацарапал уважаемой учительнице записку, где благодарил её за доброту, обещал возвратить долг, когда вернётся отец, просил не обижаться, что увёл братишек. Потом мы всей толпой припустились к вокзалу.
С билетами дело обстояло неважно. Мы видели людей, которые стояли за билетами вот уже неделю, даже десять дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Держи вора!
– Хватай шпану!
Куда бежать, где спрятаться? И слева, и справа, и сзади, и спереди – кругом люди. Я кинулся назад, сбил с ног того паренька, соседа старца, по пятам преследовавшего меня. Я запыхался, сердце готово выскочить из груди. Может, бросить ведро? Нет, ни за что!
Чуррр! – заверещал милицейский свисток. Я оглянулся, чтобы определить, откуда свистят, но тут чья-то могучая рука взяла меня за шиворот… Я очутился перед высоким худощавым милиционером с крупным удлинённым лицом.
– Проклятый, не мог попросить по-хорошему, коли винограду захотел?! – воскликнул старик, бросая под язык насвай. – Я б тебе и так дал.
Старик сунул мне в руку гроздь битого винограда, собрался уходить, подхватив ведро, но его остановил милиционер.
– Стойте, не уходите. Вы должны подписать акт.
Милиционер заставил меня взять ведро и, держа за плечо, точно беркут зайчонка, повёл в свою контору. Мы вошли в маленькую комнатку, единственное окошко которой было забрано решёткой. Милиционер что-то начеркал на листке бумаги, дал подписать старцу и тому пареньку, которого я сбил с ног. Уходя, старик обратился к милиционеру:
– Отпустите вы бедного мальчика, сынок. Он больше не будет.
– Дело не в винограде, – хмуро ответил милиционер. – Правительство дало приказ переловить всех таких вот беспризорников.
Только теперь я заметил, что в уголке забились ещё два пацана. Один был босой, короткие штаны превратились в лохмотья, лицо такое грязное, словно от самого рождения хозяина не знало воды. На голове блином сидела огромная, видно отцовская, полосатая кепка с длинным козырьком. Другой мальчик спал, сидя на полу, положив голову на колени. Не узнать, узбек ли, русский, разросшиеся рыжие волосы закрыли лицо.
– Как тебя зовут? – спросил милиционер.
– Арифджан.
– Прозвище имеешь?
– Да, Многодетный.
– Зафар! – повернулся милиционер в угол. Мальчик в кепке с готовностью вскочил на ноги. – Ты этого знаешь?
Зафар пристально всмотрелся в меня.
– Да, – кивнул головой.
– Знаешь, из чьей он шайки?
– Знаю, – шагнул в мою сторону Зафар. – Он из шайки Сороки. Фруктами промышляют. По карманам лазить трусят, драться не умеют. Щенки, одним словом.
Милиционер поглядел на меня, потом на Зафара.
– Хочешь попить? – подошёл к окну, зачерпнул кружкой без ручки воды из ведра, стоявшего на подоконнике.
– Хочу, – сказал я, хотя не до воды было мне.
Когда я напился, милиционер вернулся на место, опять принялся писать:
– Родители есть?
– Нет. Отец на фронте. На 2-м Украинском.
– А мать?
– Погибла.
– Один, значит?
Сказать, что есть у меня сестрёнки? Тогда ведь милиционер может пойти к ним и рассказать о том, что я сотворил. Ославлюсь как вор перед своими младшенькими, которых мне было поручено беречь как зеницу ока.
– Нет, – сказал я, – никого у меня нет. Был братишка, Султан Мирзаев, так он без вести пропал. Он вам не встречался? – О Султане я мог спрашивать, потому что, найдись Султан, его таким поступком не удивишь.
– Нет, не встречался, – ответил милиционер, подумав.
– Он потерялся. Пятнадцать дней уже. Дядя, я вас очень прошу, отпустите меня. Я должен его найти. С ним мы и остались вдвоём на всём белом свете. А украл я всего один раз. Вот это самое ведро с виноградом. Глядите, уже темнеет, отпустите меня, пока не поздно. А то я заблужусь. Я ведь приезжий. Если хотите, могу анекдот рассказать.
– Анекдот, говоришь? Ну-ка послушаем… – Милиционер перестал писать, уставился на меня.
– Однажды сосед говорит Ходже Насреддину: «Всё ли у вас в порядке, а то утром слышал, будто что-то упало с грохотом». – «Это мой халат упал», – отвечает афанди. «Но разве может халат упасть с таким грохотом?» – удивился сосед. «Так в халате был я сам», – ответил Ходжа Насреддин.
– Ха-ха-ха! – засмеялся милиционер. – Чудак он, твой Насреддин.
– Хотите ещё? – обрадовался я.
– Ну-ка, ну-ка? – подвинулся со стулом вместе ко мне милиционер.
– Как-то собираясь на базар, афанди всё высчитывал, что он там купит да сколько. «Нельзя так, – говорит ему жена, – добавляйте: «Если бог даст», а то не повезёт». – «Даст бог или не даст – всё равно куплю», – заявил Насреддин. Вот пришёл он на базар, а у него денежки-то тю-тю, стащили. Вернулся Ходжа домой ни с чем, стучится в дверь. Жена кричит: «Кто там?» – «Бог даст, твой муж», – отвечает Насреддин.
Странно, на сей раз милиционер даже не улыбнулся. Наоборот, по лицу его пробежали чёрные тени. Тяжело подошёл ко мне, поднял мою голову за подбородок ладонью широкой, как лезвие кетменя моего отца, и проговорил печально:
– Да, сынок, парень-то ты, видать, неплохой, да соскользнул уже на плохую дорожку. Таким мы обязаны вовремя помочь. Потому я не могу, сынок, отпустить тебя…
Часть третья
НАШИ МЫТАРСТВА
В детколонии
Через неделю меня отправили вместе с разной шпаной в детскую колонию, расположенную за городом. Занимала она площадь примерно в пятьдесят гектаров. Здесь было много ребят, похожих на меня, но ещё больше командиров с повязкой на рукаве, пухленьких женщин в белых халатах, вечно хмурых начальников, которые каждый разговор начинали со слов: «Вы должны…», «Вы обязаны…».
Как только привезли, нас тотчас погнали в баню, потом наголо обрили, дали грубые ботинки с высокими голенищами, на резиновой подошве, мешковатый трикотажный костюм. Здесь пятьдесят отрядов. У каждого отряда свой командир, свой барак. Члены отряда все вместе, строем ходят и в столовую, и на работу, и с работы.
Воспитанники детколонии изготовляют столы и стулья, картонные коробки для обуви, большие и маленькие деревянные ящики, вьют верёвки, короче, цехов столько, что и не перечесть.
Отряды соревнуются с отрядами, а члены отрядов – между собой. Победители в соревновании за отличную учёбу, хорошую работу и примерное поведение обедают в специально отведённой столовой. Иногда их всех сажают в машину «студебеккер», у которой десять колёс, и везут на экскурсию в город или в горы. Тот, кто в течение всего года держит первенство, получает свободу. Хочет – уезжает домой, не хочет – остаётся в колонии: учится, работает. На волю выходит когда вздумается.
Закончив эти объяснения, наш командир Гого вскинул голову: «Всё понятно?»
Трудно понять, кто он по национальности, узбек или русский. Он говорит то по-узбекски, то по-русски.
Всё тело его разрисовано: и руки, и грудь, и спина, и ноги. Тут тебе и парящий орёл, и свернувшаяся в клубок змея, и парень, замахнувшийся кинжалом, и даже паровоз с дымящей трубой.
– Если кто будет замечен с папиросой, получит сутки гауптвахты, понятно? – продолжал Гого.
– Понятно, – хором подтвердили мы, новички детколонии.
– Кто украдёт что-нибудь у товарищей – трое суток, ясно?
– Ясно.
– А теперь шагом арш!
Место нашей работы находилось за баней. Здесь, на пустыре, мы должны были вытаскивать гвозди из разбитых ящиков. Заготовим кубометр досок, вот и наша дневная норма.
Схватили мы щипцы и молотки, включились в работу.
– Эй, Многодетный! – донеслось до меня вдруг. Я вздрогнул, поднял голову: кто мог меня позвать? Вокруг никого. Наверное, послышалось, решил я и опять принялся вытаскивать из досок гвозди.
– Ариф!
Оглядываюсь… и застываю истуканом. Передо мной стоит…
– Шермат! – заорал я что есть мочи.
– Это ты, Ариф?
– Ты ли это, дружище?! – Мы бросились с Шерматом обниматься. Мои товарищи стояли с разинутыми ртами.
– Товарищ командир, – обратился Куршермат к Гого, когда мы немного успокоились, – вот земляка своего встретил. Разрешите ему отлучиться на пять минут побеседовать.
– Даю вам час, – сказал Гого. – Идите куда-нибудь в сторонку. Если хотите, можете даже облизать друг друга.
Мы подошли к старой яблоне, готовой вот-вот свалиться. Куршермат бросил на землю моток верёвки, опустился на него, пригласил меня:
– Садись, брат. Ты как сюда попал?
– Соскучился по вас, – улыбнулся я. – Где Ислам Курбаши?
– Вечером увидишь… Давай рассказывай.
– Что рассказывать?
– Как там в детдоме?
– Наш детдом распустили.
– А Мария Павловна?
– А что Мария Павловна! И плакала и ругалась… Пятнадцать дней по разным учреждениям бегала… а толку никакого. Под конец привезла нас в Ташкент, сдала с рук на руки и уехала, вся в слезах.
– Всех в Ташкент привезли?
– Нет, только тридцать человек. Остальные в Коканде.
– А Карабай, Самовар?
– Они в Ташкенте, в железнодорожном училище.
– А ты сам как сюда попал?
– Виноград украл.
– И это ты-то? Ну и ну!.. Знаешь, Многодетный, это хорошо, что ты попал сюда. – И Куршермат принялся так расхваливать детколонию, что можно было подумать – он за это деньги получает. По его словам выходило, что детколония эта в тысячу раз лучше любого детдома в мире, а ребята тут какие! Не ребята, а богатыри! Если дерутся, то по-настоящему, по-мужски, а коли запоют марш «Шагай вперёд, шагай!», земля и небо содрогаются…
Однако Куршермат враз расстроился, когда я рассказал ему, что Султан пропал без вести, а самая младшенькая лежит в больнице. Он долго сидел молча, уставившись в одну точку, потом вдруг встрепенулся:
– Небось сердце ноет, как посыпанное солью, а?
– Да, – кивнул я, едва сдерживая слёзы.
– Не расстраивайся. Увидимся вечером с Курбаши, решим, как быть. Тебе бежать надо отсюда, вот что.
– Что-о ты! – кинул я испуганный взгляд на Гого.
– Не бойся, – сказал Шермат. – Ты убежишь дней на десять – пятнадцать, и всего-то дел. Соберёшь всех своих братьев и сестёр, отвезёшь в кишлак и вернёшься обратно. А не вернёшься – тоже плакать не будут. Здесь ведь совсем неплохо. Но вот в чём беда… Разбредутся твои по миру – пиши тогда пропало. Есть у нас мальчишка по имени Данко. До войны их было семеро братьев и сестёр, а сейчас один остался как перст…
– Эй, ваше время истекло! – крикнул Гого и по-командирски засвистел в свисток. – Мирзаев, займи рабочее место!
Вечером я встретился со своими старыми друзьями. И вот что насоветовали Ислам с Шерматом: мне сейчас надо работать за десятерых, выбиться в передовики, трижды попасть на красную доску, заслужить благодарность на линейке. После этого мне дадут увольнительную в город. Выйду я на свободу, а там поминай как звали.
– А если попадусь? – засомневался я.
– Говорят же тебе, не бойся, – подбодрил Куршермат. – Если разобраться, никому ты тут не нужен. Мы с Исламом соберём тебе немного денег. Доберётесь как-нибудь до Коканда, а там легче будет. Правильно я говорю, Ислам?
– Конечно, – согласился Курбаши. – Мы продадим немного верёвок. Вон люди каждый день через щели в заборе пристают, говорят, продайте верёвок. И даже деньги суют.
С того дня меня будто подменили. К тому же здорово, оказывается, соскучился я по работе. По три нормы выполняю в день, и поведение наипримернейшее, и учёба хорошая, но прошло уже почти два месяца, а ничего из того, что наобещал Шермат, не случилось. Имя моё на красной доске не написали, на линейке не хвалили. В воспитательный час ни о чём другом не говорят, кроме как о положении на фронтах…
Последнее время я до того часто вспоминал своих младшеньких, просто сил нет. Как лягу в постель, закрою глаза, передо мной появляется мама.
– Почему ты бросил наш дом? Почему погас огонь в нашем очаге? – вопрошает она укоризненно.
Просыпаюсь весь в поту, оглядываюсь вокруг – никого. Все сладко спят. Ложусь на правый бок – тут как тут отец.
– Султан в реке утонул, почему ты допустил это?! – говорит он.
– Султан, братик мой! – просыпаюсь с криком.
В один из таких дней, когда я не знал, куда от тоски деться, нас послали на картошку. Шермат, Ислам и я попали в одну бригаду.
– Самый раз смываться, – шепнул мне Шермат. – Я с тобой.
– Зачем тебе бежать? – удивился я.
– Я вернусь, когда посажу вас в поезд.
У Ислама были с собой деньги. Сто пятьдесят рублей. Он вручил их мне, попросил, чтоб я проведал его старую тётушку в Айымкишлаке, отвернулся. На глаза Ислама навернулись слёзы.
Помощь Шермата
Примерно полчаса шли мы с Шерматом по яблоневому саду, потом вышли на запылённую дорогу, ведущую в город. Прицепились сзади к арбе, что везла кукурузные початки, и добрались до Ташкента. Время близилось к вечеру. У ворот детдома я попросил вахтёра вызвать Зулейху.
– Ты её брат, что ли? – уставился на меня старик.
– Да, брат.
– Да чтоб ты сдох, такой брат! – накинулся на меня вахтёр. – Два месяца твоя сестрёнка на дорогу глядит, тебя ждёт, а ты где пропадаешь, несчастный? Извелась ведь бедная девчонка!
– Я был на практике, – соврал я, боясь сказать правду.
– На практике! Ещё врать умеет! – старик, ругаясь, как вздорная старуха, исчез за воротами и вскоре вернулся с моими сестрёнками.
Не совру, если скажу, что целый час убили мы, пока толком слово вымолвили. Раскроем рот, и тут же слёзы сами собой набегают. Плачем и плачем. Сестрёнки мои давно знали, и куда я попал, и что Султан исчез. Всё это сообщили им Самовар с Карабаем, которые не забывали хоть изредка навещать девочек. Что самое плохое, наших, детдомовских, девочек здесь осталось всего трое: Зулейха с Рабиёй да Дильбар (помните, я ещё пообещал сосватать её Султану?). Многих удочерили добрые люди, а татарочку и Хакиму забрали родственники.
– Акаджан, давайте мы тоже уйдём отсюда, – просила Зулейха сквозь слёзы. – У нас ведь есть Парпи-бобо и тётушка Тухта, ну, пожалуйста!
– А где Дильбар? – поинтересовался вдруг Шермат.
– Она спит.
– Иди зови её, уходим! – приказал Куршермат.
Когда и Дильбар оказалась на улице, мы упросили вахтёра отпустить нас прогуляться по городу. Старик не отказал нам, наоборот, хотел всучить рубль, чтоб мы на обратном пути купили ему насвая.
– Не надо, – заявил Шермат, – у нас деньги есть.
В мальчишеском детдоме чуть всё дело не провалилось. Тот самый директор, Старец джигит, с газетой в руке стоял у карты военных действий, помечал флажками только что освобождённые города и сёла. Он даже не обернулся к нам, пока не кончил своё занятие, потом снял очки и авторитетно заявил:
– Не пройдёт и шести месяцев, все наши города и сёла будут освобождены. Так, что у вас, молодые люди?
– Пришли повидаться с братьями.
– Как их зовут?
– Усман и Аман Мирзаевы.
– А-а, кокандские… ну-ка, ну-ка, садитесь.
– Нет, мы постоим.
– Кому говорят сесть? – сказал директор таким тоном, что мы с Шерматом поспешно опустились на стулья.
– Есть хотите?
– Мы сыты.
– Неправда, по глазам вижу, что голодны, – выбежал из кабинета и через минуту вернулся с подносом в руках, на котором лежали четыре пирожка и стояли две кружки с молоком. – Ну-ка уничтожить всё это! Вот так, молодцы. Ну, совсем другое дело… Приятель тоже кокандский? – кивнул директор на Куршермата.
– Да.
– Где вы сейчас обитаете?
– В железнодорожном училище.
– А почему на вас форма детколонии?
– Вчера только поменялись с ребятами, – нашёлся я. У меня чуть не выплеснулось из кружки всё молоко. Шермат побледнел как полотно.
Директор не спеша поведал нам о своих заботах и бедах. В последнее время в детдом ежедневно поступало человек пятнадцать, а детдом, понятое дело, не резиновый. Негде стало размещать ребятишек. Дирекция была вынуждена искать выход из положения: часть детей отдала на воспитание в хорошие семьи.
Усмана с Аманом усыновила учительница. Их брат, то есть я, оказывается, не имеет права беспокоить малышей да и уважаемую учительницу тоже. Не то он, директор, долго думать не будет, а возьмёт да оторвёт кокандцу, то есть мне, голову.
Выйдя во двор, мы разузнали адрес моих братишек и прямиком направились в дом уважаемой учительницы. К счастью, она жила недалеко, всего лишь в часе ходьбы от детдома. И вот я тихонько отворяю зелёную калитку, заглядываю во двор. Под навесом в жестяном корыте сидит весь намыленный Аман. И конечно, ничего не видит. Усман лежит на сури, листает большую книжку с рисунками. Когда я его тихонько окликнул, мне показалось, что он взлетел над сури, навстречу мне. Подбежал к нам и стоит, озирается, не зная, к кому на грудь броситься. Выскочил из корыта и Аман, голенький, как есть, брызгая мыльной пеной:
– Акаджан!
Подробно расспрашивать о житье-бытье, сами понимаете, время не позволяло. А когда я спросил их: «Хотите домой или нет?» – они запрыгали, завопили, что хотят. Я наскоро нацарапал уважаемой учительнице записку, где благодарил её за доброту, обещал возвратить долг, когда вернётся отец, просил не обижаться, что увёл братишек. Потом мы всей толпой припустились к вокзалу.
С билетами дело обстояло неважно. Мы видели людей, которые стояли за билетами вот уже неделю, даже десять дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20