Как ни перемогалась государыня, справиться легко с собою и со своим недугом не могла. С каждым днем все мучительнее ей было думать, что юноша, принятый ею как самый близкий человек, видевший с ее стороны искренние проявления расположения и дружбы, так унизил и оскорбил ее, окруженную глубоким, заслуженным после многих лет уважением не только дома, но и за пределами империи…
И эта обида, душевная тревога, которая овладела императрицей, усиливала ее слабость, ее телесную хворь.
Правда, Роджерсон указывал еще на одну причину нездоровья. На ногах у государыни открылись было язвы – следствие застарелого недуга. Выделения этих язв помогали телу очищаться от всех нездоровых начал. Но Екатерине хотелось от них избавиться.
На помощь пришел грек Ламбро-Кацциони. Прежде корсар, потом волонтер русских войск, помогавший флоту в борьбе с турецкими галерами, он очутился при дворе не то шутом Екатерины, не то прихвостнем фаворита, но своим человеком…
Узнав от Зубова о больных ногах государыни, он уверил, что язвы закроются, стоит лишь брать ножные ванны из холодной морской воды.
Опыт был сделан, удался, язвы закрылись. Но теперь усилились приливы крови к голове, которые особенно беспокоили и Роджерсона, и державную больную. Но на все доводы англичанина она упрямо отвечала:
– Все пустое. Вам неприятно, что нашелся еще человек, кое-что понимающий в медицине… Он мне помог. Не нападайте на бедного грека… Помогите мне так же скоро и хорошо. Вот я вам скажу спасибо…
Таким образом, много причин влияло на волю и на тело государыни, причиняя ей страдания, лишая возможности силой духа преодолеть недуг…
Печальная, полная тяжелых предчувствий, часами лежала на своем любимом канапе Екатерина, и картины одна мрачнее другой проносились перед утомленным взором старой правительницы…
Теперь; при ее жизни, начался ряд неудач… Что же будет, когда ее не станет, когда взойдет на трон этот несчастный, больной умом, искалеченный духом человек, ее родной сын, но такой далекий, чужой для Екатерины?!
Нет, быть того не должно! И не будет!
Придя к решению, императрица обратилась к своей шутихе, Матрене Даниловне, которая, сидя у ног больной, сюсюкала торопливо, передавая все толки и сплетни, ходящие по городу после отмененного обручения:
– Ну, спасибо, Даниловна. Целый ворох вестей нанесла. Ступай пока с Богом, Захара кликни сюда…
Шутиха ушла, явился камердинер.
– Если Александр у себя, ко мне попроси его высочество… Да, свет мне в глаза… Передвинь канделябру… Так… Иди…
Встревоженный необычным приглашением в неурочное время, быстро явился Александр. Он чувствовал, что сердце сильно билось у него в груди, уши горели, кровь прилила к щекам.
Даже бабушка обратила внимание на это.
– Я спешил к вам, дорогая бабушка, оттого, должно быть, и раскраснелся… Как изволите себя чувствовать нынче?
Спрашивает и сам вглядывается в бабушку.
Лицо ее в тени, только на белые, красивые руки падает свет. Руки эти, всегда деятельные, теперь беспомощно лежат вдоль тела. Особенно мертвенный вид имеет левая рука, недавно пораженная ударом… Глядит на нее внук, кровь отливает от лица, от головы. Ему становится как-то холодно, словно в склепе… Но юный князь старается не показать больной государыне своей тревоги. Глаза его смотрят ясно, прямо в потускнелые глаза бабушки. Губы пытаются изобразить почтительно-радостную улыбку:
– Сдается, лучше вам нынче, благодарение Господу… Как это приятно!
– Лучше, ты думаешь, мой друг? Ну, пусть так. Теперь так много надо силы… хотя бы на краткое время… Устроить все, а там…
– Бабушка… ваше величество!..
– Пустое! Что тревожишь себя, мое дитя? Слава Богу, пожила на свете. Всего узнала – дурного и хорошего. Пора и честь знать. Вон и то не только чужие – свои твердят: чужой-де век живу, ихний заедаю…
– Ваше величество, неужели вы полагаете – может кто подумать?.. Кто бы посмел!..
– Ах, дитя мое! А ты думаешь, я поверю, будто не знаешь, о ком мои слова?.. Я не желаю ставить тебя судьей между отцом и бабкой… Боже сохрани. Но теперь такая минута пришла, что об этом поговорить надо и… все дело порешить. Ты не мальчик уже… Сам видеть можешь и понимать…
Видит и понимает Александр. Но даже цветные круги, огненные искры замелькали у него в глазах. Он давно ожидал… и окружающие, близкие к нему люди говорили о том… И сама Екатерина, не стесняясь, толковала со многими о важном деле, которое даже не тайна и для широкой публики столицы… Об этом говорят и по царству.
Не сына – внука желает видеть после себя на троне императрица. По праву воли монаршей, по существующему основному закону империи государыня вправе сама назначить, кому занять престол после ее смерти. Но не думал внук, что это так скоро придется обсуждать, что ему придется принять участие в решении.
Многое унаследовал он от бабушки. В том числе и боязнь всяких решительных объяснений, желание отдалить, насколько возможно, неприятную минуту, если бы даже наступление ее было неизбежно само по себе.
– Лучше позже, чем раньше, совершится неприятное… А тут еще и опасное грозит…
Александр знает характер отца, бешеный, неукротимый…
Только перед Екатериной, как перед матерью, как перед всевластной государыней, смиряется он, да и то не всегда. А если сын станет ему поперек пути?.. Павел не постесняется, не остановится перед самыми решительными средствами, опираясь на свое положение, на свой авторитет отца и старшего в роде.
Словом, к полузабытой, но такой тяжелой ропшинской трагедии грозит примешаться новая…
А юный князь совсем не любитель трагедии, особенно в собственной жизни. Но он знает и бабушку. Она так мягка, так уступчива, податлива на желания ее окружающих, пока это не противоречит ее собственным желаниям и планам. Если же что решила, то сумеет довести дело до конца, не стесняясь никакой жертвой, прибегая к самым решительным мерам.
Хорошо это знает Александр. Видит, что решительная минута настала. И неодолимый, отчасти физический страх овладел юным князем.
Легкая дурнота покрыла бледностью пылающее раньше лицо. Капли пота выступили на висках, на лбу.
Юноша сидит весь на свету, все заметила императрица, но не показала виду.
Ласково продолжает:
– Скажи, мой друг, за эти дни мама ничего не говорила тебе особенно важного… что бы касалось именно тебя? Может быть, по секрету? Ничего? Скажи… Я тебя не выдам, верь мне. Знаешь, никто – даже мать и отец – не любит тебя сильнее, чем твоя старая бабушка. Помнишь, как мы дружно жили с тобой… столько лет? Пока ты старше не стал… не женился… Теперь, правда, и отец отымает у тебя немало времени, муштрует. Из наследника трона капрала какого-то, право, сделать желает… Лучшего нет на уме у его высочества… Бог с ним… Но мы с тобой можем столковаться прямо, откровенно, не правда ли?.. Особенно в таких важных вещах, как сейчас обсудить надо…
– Во всем, ваше величество. Самой жизнью готов я доказать, как много предан вам и готов выполнить священную волю вашу…
– Проще лучше давай говорить с тобой, Александр. Так как же? От матери что-либо слыхал?
– Нет…
– И ни от отца?..
– Нет, милая бабушка.
– Вот! Значит, сумела промолчать хотя перед ним… И за то спасибо. Узнай он, не удержался бы… схватился бы уж с тобой… Да и мне покоя не дал бы… особливо видя, что в гроб глядит старуха… мать родная…
– Ваше величество… бабушка, милая…
– Успокойся. Будь мужчиной. Слушай, что хочу сказать. Время всему на свете. Ты знаешь: как ни крепка я… но шестьдесят семь лет живет на свете это старое тело… покоя просит… Вон, слыхала я, ты сам мечтал порою уйти от трона, от меня, от всех… Честным гражданином, в тиши, в безвестности вкушать покой приватной, счастливой жизни… Не смущайся, дитя. Это прекрасные, высокие мечты… Скажу тебе одному: и я не раз мечтала о том же… Но не делилась ни с кем этими чистыми и детскими, неразумными грезами. Да, неразумными. Ты и я иначе должны мечтать, стоя на той высоте, куда определила нас судьба. Другим дать счастье – вот то, о чем имеем право мы мечтать с тобой… Другим, многим миллионам людей даровать мир и покой, хотя бы ценой своей жизни и своего счастья, – вот долг наш!.. И так я старалась воспитать тебя, чтобы вручить тебе державу, знать, что моя Россия счастлива под твоим правлением…
– Государыня, ваше величество…
– Постой, дай договорить. Наверное, ты слышал, сам видишь, понимаешь, кого я готовлю в преемники себе… Я не хочу ставить сына в противники отцу… Повторяю, не судья ты ему… Но отвечай, как перед Богом: думаешь ли, что мой народ – твой народ! – будет счастлив под скипетром моего сына? Молчишь, опускаешь взгляд? Довольно мне и такого ответа…
– Но, ваше величество, дорогая бабушка, позвольте мне…
– Нет еще, погоди. Дай досказать. Я пыталась столковаться с твоей матушкой, с великой княгиней. Пока еще сын мой не у власти, она имеет влияние на отца… И большое, знаю… Но он хитер. Это все до поры, пока сила не в его руках. Тогда все пропадет. И теперь уж нет порой удержу моему сыну… А тогда… Я стараюсь не думать… Мне жаль тех, кто столько лет жил спокойно под моей державой… Мне жаль его… – негромко договорила Екатерина, словно видя перед собой что-то очень печальное.
Вздрогнул и Александр, словно услышал зловещее предостережение.
– Видишь ли, – снова, живее заговорила государыня, – отчасти и не худо было бы для тебя, если узнают люди, каков на деле будет мой сын повелителем. Но не надо делать таких тяжелых опытов… И опасных для многих. Вот почему я решилась на последнее. Не волнуйся, мой друг. Там на столе лежит пакет. Дай его сюда. Этот самый. Сейчас я очень слаба. Нельзя скрывать от тебя того, чего не знают пока и не должны знать другие: жить мне осталось очень мало. Только потому я и решаюсь подвергнуть тяжелому испытанию твою кроткую душу… Возьми, прочитай один, что там найдешь. Копии некоторых важных бумаг. Мое распоряжение посмертное. Подписано, как увидишь, сильнейшими моими друзьями и сотрудниками, особенно с военной стороны: Суворов, Румянцев согласились со мной… И тут же пояснение общее. Но прошу, приказываю тебе: ни с кем не делись тайной. Особливо не говори отцу, чтобы не вышло для меня лишних забот, докук и неприятности. Видишь, я и так слишком слаба… Пожалей свою бабушку… Обещаешь?
– Ваше величество, приказывайте. Всю кровь пролью для исполнения вашей воли.
– Благодарю. Верю. Трудно мне сейчас говорить, но я должна еще… Не будь вокруг отца таких дурных людей, таких грубых… Этот Кутайсов, Аракчеев – глупец, на обезьяну более похожий…
– Он очень плохой, и низкий, и жестокий человек, ваше величество. Его можно опасаться ради того, как умеет этот… проныра направлять волю батюшки.
– Видишь, ты и сам понимаешь… Не отец твой – эти хамы, изверги, людей губители овладеют царством после меня, если бы… Но поглядим, что даст Господь… Прочти, обдумай, дай мне скорее ответ. Я решила, так и знай. Но все же хочу слышать, что сам ты скажешь. И помни: взойдя на трон, надо забыть себя, если не хочешь, чтобы проклятия покрывали твое имя и при жизни, и по смерти! Иди с Богом, мое дитя. Да будь бодрее. Пора стать мужем – не отроком, как ты был до сих пор! Дай я поцелую тебя… Господь с тобой!..

* * *
Долго не решался открыть пакет и прочесть бумаги Александр, придя к себе. А прочитав, еще дольше сидел неподвижный, бледный, переживая мучения страха и жалости за себя, за своего отца.
Потом вскочил, начал шагать по кабинету, сжимая порою голову, виски ладонями, стараясь унять обычную боль, которая сразу поднялась и мешала мыслить, даже смотреть на свет.
Может быть, бабушка и права… Даже наверное… Отец не сумеет так ловко править людьми, как удавалось ей. Но многое дурно и в ее делах. Может ли сын вступить в заговор против отца даже с самыми благими целями? Наконец, что скажут люди, что подумают другие государи? Сын лишил трона родного отца! В императрице говорит политический расчет, государственный опыт, а то и просто желание, чтобы по ее смерти дело шло по-старому. С ней спорить нельзя. Правда, смерть ее очень близка… Это лицо… эти бессильные, бледные руки… Но и служить добровольно таким планам мешает сердце, сыновний долг… Что делать? Кого спросить? Лагарпа уже нет… Никого нет. Пустыню создали и вокруг него, Александра… И бабушка, и отец опасаются, чтобы кто-нибудь не влиял сильно на юношу, пользуясь его податливостью… Это больше внешняя податливость. Он так еще мало знает жизнь и людей! Он осторожен по природе. Самолюбив. Полон возвышенных идей, завещанных удаленным гражданином свободной Швейцарской республики Лагарпом… Но чего он желает, он, подобно бабушке, умеет сильно желать. Пока он слаб, и приходится достигать цели окольными путями. Очень надо оберегать и собственную безопасность, и лучшие чувства души.
Как же поступить? Что делать теперь?
Вдруг молнией мелькнула простая, такая естественная мысль: «Он же мой отец… Надо ему сказать… С ним поговорить». Но и это трудно сделать без предварительных предосторожностей… Найдет на Павла его обычный припадок раздражения. Он оскорбит, не поймет.
Надо подготовить…
И Александр, призвав своего бывшего воспитателя, генерала Протасова, который постоянно старался сблизить отца с сыном, объяснил ему в общих чертах положение дела, задал вопрос:
– Как поступить теперь?
Прямой, старозаветный дядька ответил, как и ждал Александр:
– Надо обо всем доложить его высочеству, батюшке вашему.
– Я не решаюсь сразу, сам… Предупредите его высочество, прошу вас…
Старый пестун с удовольствием взялся исполнить поручение.

* * *
Закинув руки за спину, стоит перед сыном Павел.
Он бледен, глаза выкатываются от гнева из орбит. Порывистое пыхтение вместо слов вырывается из груди.
– Ххо… ххоо!.. Вот как! Все решено. Я давно знал. Но не надеялся на столь прямое поношение. Всякие шиканы переносить приходилось. А уж это – сверх терпения! И вы, ваше высочество, сын мой, вы слушали спокойно… И не ответствовали, как подобает моему сыну, по долгу священному, по присяге и служебному артикулу, как я доселе объявлен был наследником престола, и присяга о том для всех священна, всем обязательна, сыновьям моим и паче того… А вы?..
– Ваше высочество…
– Молчать и слушать, когда говорят старшие! Не пойму, зачем мне от вас извещение последовало. Или от меня ждали похвалы и утверждения низостям, которые матушкой моей задуманы по наущению ее подлых придворных льстецов и клевретов… с коими и вы, сын мой, дружбу ведете, впрочем! Да-с, я знаю то.
– Ваше высочество, осмелюсь уверить, что нисколько дружбы и расположения к тем людям не питаю. И могут ли эти лица, как Зубов, Пассек, князь Барятинский, Мятлев либо Салтыков, которых и лакеями у себя иметь не желал бы, – могут ли они искренним расположением пользоваться от честных людей, к коим и себя причисляю? Их сила теперь. И, оберегая себя, вас, государь, стараюсь не высказывать своего к ним презрения…

Король польский Станислав Понятовский
– Ну, положим, это верно. Правда, я погорячился. Очень печальна весть, с которой вы пришли, о которой говорил старик Протасов. Он да Аракчеев – вот истинные друзья мои. И ваши, сын мой. Помните то. – Обратясь к Аракчееву, сутулая, высокая и неуклюжая фигура которого темнела в дальнем углу слабо освещенного покоя, Павел поманил своего верного помощника. – Подойди. От тебя нет и не имею я тайн. Не должен иметь их и сын мой, наследник мой! – с ударением проговорил Павел.
Не выдав ничем своего внутреннего недовольства, с обычным ласковым лицом и ясным взором протянул Александр руку Аракчееву:
– Как рад я, что могу видеть истинного друга, хотя бы одного, себе и его высочеству среди окружающих нас! Прошу не отринуть мою дружбу, Алексей Андреевич!
Грубое, невыразительное лицо будущего диктатора-лакея все осклабилось, приняло умиленно-растроганный вид. Даже всхлипывания послышались в скрипучем, хриплом голосе, когда он, согнувшись пополам, бережно касаясь руки Александра, проговорил:
– Ваше высочество! Духу не хватает выразить! Бог видит сердце… Вы узнаете вскоре преданность раба своего.
– Довольно болтовни. К делу. Чего же вы желаете, ваше высочество? Зачем, собственно, желали видеть меня?
– Спросить, как посоветуете, как прикажете поступить в столь трудном положении. Долгом счел открыть вам душу и то, что задумано… И представить бумаги, врученные мне, ваше высочество.
– Видел… Прочел! Великолепно! Мать родная, эта старая… грешная женщина… Она могла!.. Но что же мне остается? Что должен делать? Вы скажите, ваше высочество. Я убедился: сердце и душа чисты остались в моем сыне, благодарение Богу. Пожалуй, даже и хорошо, что не воспротивились вы сразу таким низким планам. Что-либо худшее могла предпринять тогда эта старая, хитрая пра… правительница, матушка моя!.. Чужого принца могла бы призвать, лишь бы не меня… О, я знаю, она все может… Как же быть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38