Здесь усмотрел бесчинство. Братчина и гости сидели без мест. Молодшие реки залезли в большой стол. Великая Двина безмятежно пировала в низком месте.
– Прибавляйся к нам, Никита! – кричал Щеколдин из высокого стола.– Пинега, подвинь анбар, новгородец сядет.
– Моя степень повыше,– отрезал Звягин. – Дак полезай на крышу, садись на князево бревно! – озорно кричал Щеколдин.
Чернопахотные реки бесчинно загремели-засмеялись. Звягин осерчал:
– Ты сам-то по какому праву в высокий стол залез, московская щеколда?
– Я от царственного города щеколда, а вы мужичий род, крамольники новгородские!
– Не величайся, таракан московский! – орал Звягин.– Твой дедушка был карбасник, носник. От Устюга от Колмогор всякую наброду перевозил. По копейке с плеши брал!
– А твой дедко барабанщик был? Люди зверя промышляют – Звягин в бочку барабанит: «Пособите, кто чем может! По дворам ходил, снастей просил-не подали»
Поругались корабельные вожи, разобиделись и рассоветились. Три года сердились. Который которого издали увидит, в сторону свернет.
Звягин был мужик пожиточный. Щеколдин поскуднее: ребят полна изба. Звягин первый прираздумался и разгоревался: «Из-за чего наша вражда? За что я сердце на Щеколдина держу? Завидую ему? Нет, кораблей приходит много, живу в достатке».
Задумал Звягин старого приятеля на прежнюю любовь склонить. Он так начал поступать: за ним прибегут из вожевой артели или лично придет мореходец иноземец или русский:
– Сведи судно к морю.
У Звягина теперь ответ один:
– Я что-то занемог. Щеколдина зовите. Щеколдин первый между нами, корабельными вожами. Еще и так скажет:
– Нынче Двина лукавит, в устьях глубина обманная. Корабли у вас садкие. Доверьтесь опыту Щеколдина.
Корабельщики идут к Щеколдину. Он заработку и достатку рад. Одного понять не может: «За что меня судьба взыскала? Кто-нибудь в артели доброхотствует. Надобно сходить порасспросить».
В урочный день Щеколдин приходит в артель платить вожевой оброк. Казначей и говорит:
– Прибылей-то у тебя, Щеколдин, вдвое против многих. Недаром Звягин знание твое перед всеми превозносит. Мы думали, у вас остуда, но, видно, старая любовь не ржавеет.
У Щеколдина точно пелена с глаз спала:
«Конечно он, старый друг, ко мне людей посылал!» Щеколдин прибежал к Никите Звягину, пал ему в ноги:
– Прости, Никита, без ума на тебя гневался! Звягин обнял друга и торжественно сказал: – Велика Москва державная!
Кошелек
На Молчановой верфи пришвартовался к Маркелу молодой Анфим, к делу талантливый, но нравом неустойчивый. Сегодня он скажет:
– Наш остров – рай земной. И люди – ангелы. А в миру молва, мятеж, вражда…
Завтра поет другое:
– Здесь ад кромешный, и люди-беси. А в миру веселье: свадьбы, колесницы, фараоны, всадники…
Молчан наказывал Маркелу:
– Ты поберегай этого Анфимку. Он тебе доверяется всем сердцем. И ты за него ответишь.
Маркел удивился:
– Значит, и ты, осударь, отвечаешь за меня?
– Да. Как отец за сына.
Как-то за безветрием стояло у Соловков заморское судно Общительный Анфим забрался туда и всю ночь играл с корабельщиками в зернь и в кости. Днем на работе пел да веселился, вечером наедине сказал Маркелу:
– Маркел, я деньги выиграл. Хватит убежать в Архангельск. Пойдем со мной, Маркел. В Архангельске делов найдется.
Маркел говорит:
– Значит, бросить наше дело и науку, оскорбить учителя Молчана и бежать, как воры?
Анфим твердит свое:
– Не запугивайся, друг! В кои веки выпало такое счастье. Попросимся на то же судно, где игра была, и уплывем.
При ночных часах Анфим с Маркелом пришли к судну. С берега на борт перекинута долгая доска. На палубе храпел вахтенный. Маркел говорит:
– Давай, Анфимко, деньги. Я зайду на судно, разбужу кептена, заплачу за проезд и позову тебя. Сунув за пазуху кошелек, почему-то неуверенно перекладывая ноги, Маркел шел по доске… Тут оступился, тут бухнул в воду… Это бы не беда – Маркел через минуту выплыл, вылез на берег. Беда, что кошелек-то с деньгами утонул.
– Обездолил я тебя, Анфимушко! – тужил Маркел, выжимая рубаху.
– Я одного не, понимаю,– горячился Анфим,– ты свободно ходишь по канату с берега на судно, а с трапника упал…
Простодушному Анфиму было невдомек, что Маркел в воду пал нарочно и кошелек утопил намеренно. Иначе нельзя было удержать Анфима от безумного намерения.
Круговая помощь
На веках в Мурманское становище, близ Танькиной Губы, укрылось датское судно, битое непогодой. Русские поморы кряду принялись шить и ладить судно. Переправку и шитье сделали прочно и, за светлостью ночей, скоро. Датский шкипер спрашивает старосту, какова цена работе. Староста удивился:
– Какая цена! Разве ты, господин шкипер, купил что? Или рядился с кем? Шкипер говорит:
– Никакой ряды не было. Едва мое бедное судно показалось в виду берега, русские поморы кинулись ко мне на карбасах с канатами, с баграми. Затем началась усердная починка моего судна.
Староста говорит:
– Так и быть должно. У нас всегда такое поведение. Так требует устав морской. Шкипер говорит:
– Если нет общей цены, я желаю раздавать поручно. Староста улыбнулся:
– Воля ни у вас, ни у нас не отнята.
Шкипер, где кого увидит из работавших, всем сует подарки.
Люди только смеются да руками отмахиваются. Шкипер говорит старосте и кормщикам:
– Думаю, что люди не берут, так как стесняются друг друга или вас, начальников.
Кормщик и староста засмеялись:
– Столько и трудов не было, сколько у тебя хлопот с наградами. Но ежели такое твое желание, господин шкипер, положи твои гостинцы на дороге, у креста. И объяви, что может брать кто хочет и когда хочет.
Шкиперу эта мысль понравилась:
– Не я, а вы, господа кормщики, объявите рядовым, чтоб брали, когда хотят, по совести.
Шкипер поставил короба с гостинцами на тропинке у креста. Кормщики объявили по карбасам, что датский шкипер, по своему благородному обычаю, желает одарить всех, кто трудился около его судна. Награды сложены у креста. Бери, кто желает.
До самой отправки датского судна короба с подарками стояли среди дороги. Мимо шли промышленные люди, большие и меньшие. Никто не дотронулся до наград, пальцем никто не пошевелил
Шкипер пришел проститься с поморами на сход, который бывал по воскресным дням. Поблагодарив всех, он объяснил:
– Если вы обязаны помогать, то и я обязан…
Ему не дали договорить. Стали объяснять:
– Верно, господин шкипер! Ты обязан. Мы помогли тебе в беде и этим крепко обязали тебя помочь нам, когда мы окажемся в морской беде. Ежели не нам, то помоги кому другому. Это все одно. Все мы, мореходцы, связаны и все живем такою круговою помощью. Это вековой морской устав. Тот же устав остерегает нас: «Ежели взял плату или награду за помощь мореходцу, то себе в случае морской беды помощи не жди».
Маркел Ушаков и Василий Кекин
Любомудрые годы неутомленной старости своей Маркел провожал в Койде.
В это время молодой судостроитель в городе, Василий Кекин, добивался на учительный разряд.
Городовые мастера сказали:
– Домогаешься высокой степени. Но похвалит ли Маркел Иванович на Койде? Спросишь его. Мы ему писали о тебе.
Кекин в Койду прибыл. Старый мастер его встретил с усмешкой.
– Пишут о тебе: строишь карбасы, а корма-то розна (рваная). Еще не знаю, годишься ли в ученики. Возьми полено, сделай в образец лодейку.
Кекин сделал образец художно, с вымыслом. Старый мастер сморщился:
– Изукрашенье ни к чему. Отдай эту игрушку ребятишкам. Сделай проще.
Кекин сделал просто. Старый мастер говорит:
– Поживи да поучись на Койде года три. Хлеба мои, одежа твоя… Тебе любо ли, Василий Кекин?
– Любо, Маркел Иванович! Хотя бы тридцать лет метлой стоять, только бы у ваших учительных дверей!
Это все Маркел испытывал Василия. Вскоре Маркел послал в город грамотку, к городовым мастерам на верфи. А следом пустил и Кекина.
В городе на верфях Кекина встречают честно; разрядные мастера сказали:
– Пишет о тебе Маркел Иванович: умеешь-де ты повиноваться и учиться. Знатно, что сумеешь и начальствовать.
Мастер Молчан
На Соловецкой верфи юный Маркел Ушаков был под началом у мастера Молчана.
Первое время Маркел не знал, как присвоитьея к этому учителю, как его понять. Старик все делает сам. По всякую снасть идет сам. Не скажет: принеси, подай, убери.
Маркел старался уловить взгляд мастера – по взгляду человека узнают Но у старика брови, как медведи, бородища из-под глаз растет-поди улови взгляд. Маркел был живой парень, пробовал шутить. Молчан только в бороду фукнет, усы распушит.
– Морж, сущий морж! – обижался Маркел.
Однажды Маркел сунулся убрать щепу около мастера.
Тот пробурчал:
– Что у меня, своих рук нету?
Маркела горе взяло:
– Что ты, осударь, мне все грубишь? Тебе должно учить меня, крошку, а не пырскать в бороду, как козел! Тебе неугодно, что я тут, и ты скажи, когда неугодно…
– Угодно, мое дитя. Угодно, милый мой помощник.
Тяжелая рука мастера нежно гладила непокорные кудри Маркела; старик говорил:
– Не от слов, а от дел и примера моего учись нашему художеству. Наш брат думает топором. Утри слезки, «крошка». Ты ведь художник. Твоего дела тесинку возьмешь, она, как перо лебединое. Погладишь-рука, как по бархату, катится.
Наконец-то уловил Маркел взгляд мастера: из-под нависших бровей старика сияли утренние зори.
Ничтожный срок
Корабельные мастера и работные люди от пяти берегов Двинской губы собрались в Соломбальской слободе выслушать отчет своих выборных людей я воочию увидеть Лисестровскую верфь – любимое детище всех пяти берегов.
Собрались не в раз и не в час. Кого держала непогода, кто намелился, кого водило в лесах. Наконец скопились сполна. К началу собрания подоспел Панкрат Падиногин, артельный стряпчий, отъезжавший в Поморье.
Выборные люди стали докладываться, всяк по своей части. Каждый из них тут же получал оценку своей деятельности. Григорий Гневашев докладывал:
– Я удоволил Лисестровские анбары дорогим припасом, красным лесом. Хватит на два года при большом расходе. Собрание спрашивает:
– За какое время ты у правил это дело? Панкрат отвечает:
– Начал с осени, по первому снегу. Завершил с началом навигации.
Собрание говорит:
– Значит, девять месяцев. Срок немалый. Благодарим, но ничего выдающегося тут нет. Петр Сухой Лоб докладывал:
– Я обеспечил Лисестровскую верфь столярским и плотницким струментом. Итого двести наборов. Вот что я доспел!
Собрание спрашивает:
– Сколько времени ты хлопотал?
– Сколько Гневашев, столько и я. Всю зиму этим беспокоился. Итого девять месяцев.
Собрание говорит:
– Что же… Ты исполнил свою должность. Но ничего восхитительного тут нет… «Девять дён, девять верст, как сокол летел».
Докладчик Панкрат Падиногин спросил собрание:
– Известен ли вам художественный мастер и мореходец, Маркел Ушаков?
Собрание отвечает:
– Ты бы еще спросил, известны ли нам отцы наши и матери! Мореходные и судостроительные чертежи Маркела Ушакова друг у друга отымаем.
– Я уговорил Маркела Ушакова принять во свое смотрительное руководство нашу Лисестровскую верфь. Придет сюда на постоянное житье. Но чтобы расположить Маркела, мне понадобился долгий срок…
– Сколь долгий? – спрашивает собрание.
– Девять лет…
Собрание триста человек, как один, всплеснули руками, встали, закричали:
– Мало, совсем мало времени потратил ты, Панкрат Падиногин! Для столь полезного успеха девять лет-ничтожный срок.
Новоземельское знание
Отец мой всю жизнь плавал на судах по Северному океану. Товарищи у него были тоже моряки, опытные и знающие. Особенно хорошо помню я Пафнутия Осиповича Анкудинова. Он был уже стар. Когда собирался в гости, концы своей длинной седой бороды прятал за жилет.
Бывало, я спрошу его:
– Дедушко Пафнутий, вам сколько лет? Он неизменно отвечал:
– Сто лет в субботу.
Отца моего Пафнутий Осипович иногда называл «Витька» или «Викторко».. Я и пеняю отцу:
– Батя, у тебя у самого борода с проседью. Какой же ты «Витька»?
Отец засмеется:
– Глупая ты рыба! Он мой учитель. Я в лодье Анкудинова курс морской науки начал проходить.
– Батя, как же он тебя учил?
– Мы, дитя, тогда без книг учились. Морское знание брали с практики. Я расскажу тебе о первом моем плавании с Пафнутием Анкудиновым. Ты поймешь, как мы учились…
Пафнутий Анкудинов превосходно знал берега Новой Земли, где были промыслы на белого медведя, на песца. В эти дальние берега Анкудинов ходил на лодье – большом парусном трехмачтовом судне. На таком судне Анкудинов был кормщиком. Кормщику была «послушна и подручна» вся команда лодьи. Самым молодым подручным был я. Спутницей нашей лодьи всегда бывала лодья другого архангельского кормщика, Ивана Узкого.
Однажды, возвращаясь с промысла, обе лодьи шли вдоль западного берега Новой Земли. Ветер с берега развел лихую непогоду. Наш кормщик успел укрыться в губу Пособную. Лодью Узкого стало отдирать от берега, и она потерялась из виду. Через четыре дня береговой восточный ветер сменился южным, «русским» ветром. Этот ветер держал нас в Пособной еще четыре дня. Русский ветер сменился ветром с севера. Тотчас Анкудинов подымает якоря, открывает паруса и отправляется искать Ивана Узкого.
Продолжая прерванный курс, Анкудинов опять шел вдоль берега. Поветерь была неровная. Временем накатывал туман. Мы убавляли паруса, шли тихо, по течению.
Я знал, что Анкудинов не пойдет домой, на Русь, без Ивана Узкого, и думал, что пойдем обыскивать все попутные заливы. Но кормщик наш подряд два дня и две ночи шел вперед, не обращая никакого внимания на берег, чуть видный сквозь туман. Я удивился еще больше, когда кормщик круто управил лодью в залив, ничем не отличный от пройденных. Не я один, и другие из команды говорили: «Будто тебя, кормщик, кто за руку взял и повел в эту маловидную лахту».
Но действительно, здесь, в этой лахте, Иван Узкий ждал Анкудинова.
Я удивился в третий раз, когда увидел, что нас ждали именно сегодня и Узкий с раннего утра велел готовить обед на тридцать человек, по числу команды двух лодей.
За обедом ученики Ивана Узкого говорят:
«Ты, Виктор, дивился на своего кормщика, а мы на своего. Как только мы забежали в эту лахту, Иван Узкий стал говорить, как по книге читать: „Мы сидим без дела здесь, Анкудинов тоскует там“. Дня через три кормщик говорит: „Сегодня Анкудинов выскочил из заключения и устремился к нам. То летит на крыльях, то ползунком ползет“. А вчера, в канун вашего прихода, высказал: „Завтра, в час большой воды, можно ждать гостей…“
Прямо как колдун читал по тайной книге.
Старшие обедали в молчании, и наш разговор был слышен. Иван Узкий рассмеялся и сказал: „Кормщик Анкудинов, объясни моим ребятам наше колдовство“.
Анкудинов стал объяснять: „Как известно, мы в разлуке были десять дней. Первые четыре дня восточный ветер меня держал под берегом, а вас гонил открытым морем. В следующие четыре дня дул русский ветер. Он опять держал меня на месте, но вам позволил справить к берегу.
Как я, оставшись далеко, в Пособной, мог предугадать, где кинет якорь лодья Узкого?..
Я знал, сколько верст в сутки могла проходить ваша лодья. За четыре дня, при ваших многотрудных обстоятельствах, вы сделали в направлении юго-запада четыреста верст. Этот счет мой сразу прекратился, когда ударил противный вам ветер с юго-запада. Немедленно, на всех парусах, вы устремились в берег.
Как мог я в точности определить место вашей стоянки?
Зная, что вы ушли на юго-запад и находитесь от Пособной на расстоянии четырехсот верст, я вообразил, какие бухты и заливы там имеются. А так как у меня и у Ивана Узкого один и тот же опыт и те же мысли, я знал, что он выберет эту лахту.
Точно так же кормщик Узкий знал, что я в четыре дня берегового ветра не двинусь из Пособной. Он знал, что и в следующие четыре дня дует ветер, не попутный для меня. В тот день, когда взялся северный ветер, Иван Узкий сказал вам: "Сегодня Анкудинов выскочил из заключения“.
Расстояние в четыреста верст, при попутном ровном ветре, можно одолеть за тридцать два часа. Иван Узкий учел, что:за туманами мы шли без парусов, учел неровность ветра и для этих трудностей прибавил к нашему походу еще часиков двенадцать. Его расчет был точен.
День встречи и место встречи мы определили знанием ветра, знанием моря, знанием берегов, а не гаданьем и не колдовством".
На рассвете следующего дня лодьи Анкудинова и Узкого оставили Новоземельский берег и добрым порядком пришли домой, в Архангельск.
Общая казна
Был дружинник – весь доход и пай клал в дружину, в общую казну. И некогда пришло на ум: "Стану откладывать на черный день. А то вклады у нас неравные, мне не больше людей надо".
Стал. давать в общую казну, равняясь по маломочным,
Бывало, когда он все отдавал, дак и люди ему все отдавали. А он отскочил от людей, и люди не столь его жалеют.
Однажды не пошел на ловы:
1 2 3 4 5
– Прибавляйся к нам, Никита! – кричал Щеколдин из высокого стола.– Пинега, подвинь анбар, новгородец сядет.
– Моя степень повыше,– отрезал Звягин. – Дак полезай на крышу, садись на князево бревно! – озорно кричал Щеколдин.
Чернопахотные реки бесчинно загремели-засмеялись. Звягин осерчал:
– Ты сам-то по какому праву в высокий стол залез, московская щеколда?
– Я от царственного города щеколда, а вы мужичий род, крамольники новгородские!
– Не величайся, таракан московский! – орал Звягин.– Твой дедушка был карбасник, носник. От Устюга от Колмогор всякую наброду перевозил. По копейке с плеши брал!
– А твой дедко барабанщик был? Люди зверя промышляют – Звягин в бочку барабанит: «Пособите, кто чем может! По дворам ходил, снастей просил-не подали»
Поругались корабельные вожи, разобиделись и рассоветились. Три года сердились. Который которого издали увидит, в сторону свернет.
Звягин был мужик пожиточный. Щеколдин поскуднее: ребят полна изба. Звягин первый прираздумался и разгоревался: «Из-за чего наша вражда? За что я сердце на Щеколдина держу? Завидую ему? Нет, кораблей приходит много, живу в достатке».
Задумал Звягин старого приятеля на прежнюю любовь склонить. Он так начал поступать: за ним прибегут из вожевой артели или лично придет мореходец иноземец или русский:
– Сведи судно к морю.
У Звягина теперь ответ один:
– Я что-то занемог. Щеколдина зовите. Щеколдин первый между нами, корабельными вожами. Еще и так скажет:
– Нынче Двина лукавит, в устьях глубина обманная. Корабли у вас садкие. Доверьтесь опыту Щеколдина.
Корабельщики идут к Щеколдину. Он заработку и достатку рад. Одного понять не может: «За что меня судьба взыскала? Кто-нибудь в артели доброхотствует. Надобно сходить порасспросить».
В урочный день Щеколдин приходит в артель платить вожевой оброк. Казначей и говорит:
– Прибылей-то у тебя, Щеколдин, вдвое против многих. Недаром Звягин знание твое перед всеми превозносит. Мы думали, у вас остуда, но, видно, старая любовь не ржавеет.
У Щеколдина точно пелена с глаз спала:
«Конечно он, старый друг, ко мне людей посылал!» Щеколдин прибежал к Никите Звягину, пал ему в ноги:
– Прости, Никита, без ума на тебя гневался! Звягин обнял друга и торжественно сказал: – Велика Москва державная!
Кошелек
На Молчановой верфи пришвартовался к Маркелу молодой Анфим, к делу талантливый, но нравом неустойчивый. Сегодня он скажет:
– Наш остров – рай земной. И люди – ангелы. А в миру молва, мятеж, вражда…
Завтра поет другое:
– Здесь ад кромешный, и люди-беси. А в миру веселье: свадьбы, колесницы, фараоны, всадники…
Молчан наказывал Маркелу:
– Ты поберегай этого Анфимку. Он тебе доверяется всем сердцем. И ты за него ответишь.
Маркел удивился:
– Значит, и ты, осударь, отвечаешь за меня?
– Да. Как отец за сына.
Как-то за безветрием стояло у Соловков заморское судно Общительный Анфим забрался туда и всю ночь играл с корабельщиками в зернь и в кости. Днем на работе пел да веселился, вечером наедине сказал Маркелу:
– Маркел, я деньги выиграл. Хватит убежать в Архангельск. Пойдем со мной, Маркел. В Архангельске делов найдется.
Маркел говорит:
– Значит, бросить наше дело и науку, оскорбить учителя Молчана и бежать, как воры?
Анфим твердит свое:
– Не запугивайся, друг! В кои веки выпало такое счастье. Попросимся на то же судно, где игра была, и уплывем.
При ночных часах Анфим с Маркелом пришли к судну. С берега на борт перекинута долгая доска. На палубе храпел вахтенный. Маркел говорит:
– Давай, Анфимко, деньги. Я зайду на судно, разбужу кептена, заплачу за проезд и позову тебя. Сунув за пазуху кошелек, почему-то неуверенно перекладывая ноги, Маркел шел по доске… Тут оступился, тут бухнул в воду… Это бы не беда – Маркел через минуту выплыл, вылез на берег. Беда, что кошелек-то с деньгами утонул.
– Обездолил я тебя, Анфимушко! – тужил Маркел, выжимая рубаху.
– Я одного не, понимаю,– горячился Анфим,– ты свободно ходишь по канату с берега на судно, а с трапника упал…
Простодушному Анфиму было невдомек, что Маркел в воду пал нарочно и кошелек утопил намеренно. Иначе нельзя было удержать Анфима от безумного намерения.
Круговая помощь
На веках в Мурманское становище, близ Танькиной Губы, укрылось датское судно, битое непогодой. Русские поморы кряду принялись шить и ладить судно. Переправку и шитье сделали прочно и, за светлостью ночей, скоро. Датский шкипер спрашивает старосту, какова цена работе. Староста удивился:
– Какая цена! Разве ты, господин шкипер, купил что? Или рядился с кем? Шкипер говорит:
– Никакой ряды не было. Едва мое бедное судно показалось в виду берега, русские поморы кинулись ко мне на карбасах с канатами, с баграми. Затем началась усердная починка моего судна.
Староста говорит:
– Так и быть должно. У нас всегда такое поведение. Так требует устав морской. Шкипер говорит:
– Если нет общей цены, я желаю раздавать поручно. Староста улыбнулся:
– Воля ни у вас, ни у нас не отнята.
Шкипер, где кого увидит из работавших, всем сует подарки.
Люди только смеются да руками отмахиваются. Шкипер говорит старосте и кормщикам:
– Думаю, что люди не берут, так как стесняются друг друга или вас, начальников.
Кормщик и староста засмеялись:
– Столько и трудов не было, сколько у тебя хлопот с наградами. Но ежели такое твое желание, господин шкипер, положи твои гостинцы на дороге, у креста. И объяви, что может брать кто хочет и когда хочет.
Шкиперу эта мысль понравилась:
– Не я, а вы, господа кормщики, объявите рядовым, чтоб брали, когда хотят, по совести.
Шкипер поставил короба с гостинцами на тропинке у креста. Кормщики объявили по карбасам, что датский шкипер, по своему благородному обычаю, желает одарить всех, кто трудился около его судна. Награды сложены у креста. Бери, кто желает.
До самой отправки датского судна короба с подарками стояли среди дороги. Мимо шли промышленные люди, большие и меньшие. Никто не дотронулся до наград, пальцем никто не пошевелил
Шкипер пришел проститься с поморами на сход, который бывал по воскресным дням. Поблагодарив всех, он объяснил:
– Если вы обязаны помогать, то и я обязан…
Ему не дали договорить. Стали объяснять:
– Верно, господин шкипер! Ты обязан. Мы помогли тебе в беде и этим крепко обязали тебя помочь нам, когда мы окажемся в морской беде. Ежели не нам, то помоги кому другому. Это все одно. Все мы, мореходцы, связаны и все живем такою круговою помощью. Это вековой морской устав. Тот же устав остерегает нас: «Ежели взял плату или награду за помощь мореходцу, то себе в случае морской беды помощи не жди».
Маркел Ушаков и Василий Кекин
Любомудрые годы неутомленной старости своей Маркел провожал в Койде.
В это время молодой судостроитель в городе, Василий Кекин, добивался на учительный разряд.
Городовые мастера сказали:
– Домогаешься высокой степени. Но похвалит ли Маркел Иванович на Койде? Спросишь его. Мы ему писали о тебе.
Кекин в Койду прибыл. Старый мастер его встретил с усмешкой.
– Пишут о тебе: строишь карбасы, а корма-то розна (рваная). Еще не знаю, годишься ли в ученики. Возьми полено, сделай в образец лодейку.
Кекин сделал образец художно, с вымыслом. Старый мастер сморщился:
– Изукрашенье ни к чему. Отдай эту игрушку ребятишкам. Сделай проще.
Кекин сделал просто. Старый мастер говорит:
– Поживи да поучись на Койде года три. Хлеба мои, одежа твоя… Тебе любо ли, Василий Кекин?
– Любо, Маркел Иванович! Хотя бы тридцать лет метлой стоять, только бы у ваших учительных дверей!
Это все Маркел испытывал Василия. Вскоре Маркел послал в город грамотку, к городовым мастерам на верфи. А следом пустил и Кекина.
В городе на верфях Кекина встречают честно; разрядные мастера сказали:
– Пишет о тебе Маркел Иванович: умеешь-де ты повиноваться и учиться. Знатно, что сумеешь и начальствовать.
Мастер Молчан
На Соловецкой верфи юный Маркел Ушаков был под началом у мастера Молчана.
Первое время Маркел не знал, как присвоитьея к этому учителю, как его понять. Старик все делает сам. По всякую снасть идет сам. Не скажет: принеси, подай, убери.
Маркел старался уловить взгляд мастера – по взгляду человека узнают Но у старика брови, как медведи, бородища из-под глаз растет-поди улови взгляд. Маркел был живой парень, пробовал шутить. Молчан только в бороду фукнет, усы распушит.
– Морж, сущий морж! – обижался Маркел.
Однажды Маркел сунулся убрать щепу около мастера.
Тот пробурчал:
– Что у меня, своих рук нету?
Маркела горе взяло:
– Что ты, осударь, мне все грубишь? Тебе должно учить меня, крошку, а не пырскать в бороду, как козел! Тебе неугодно, что я тут, и ты скажи, когда неугодно…
– Угодно, мое дитя. Угодно, милый мой помощник.
Тяжелая рука мастера нежно гладила непокорные кудри Маркела; старик говорил:
– Не от слов, а от дел и примера моего учись нашему художеству. Наш брат думает топором. Утри слезки, «крошка». Ты ведь художник. Твоего дела тесинку возьмешь, она, как перо лебединое. Погладишь-рука, как по бархату, катится.
Наконец-то уловил Маркел взгляд мастера: из-под нависших бровей старика сияли утренние зори.
Ничтожный срок
Корабельные мастера и работные люди от пяти берегов Двинской губы собрались в Соломбальской слободе выслушать отчет своих выборных людей я воочию увидеть Лисестровскую верфь – любимое детище всех пяти берегов.
Собрались не в раз и не в час. Кого держала непогода, кто намелился, кого водило в лесах. Наконец скопились сполна. К началу собрания подоспел Панкрат Падиногин, артельный стряпчий, отъезжавший в Поморье.
Выборные люди стали докладываться, всяк по своей части. Каждый из них тут же получал оценку своей деятельности. Григорий Гневашев докладывал:
– Я удоволил Лисестровские анбары дорогим припасом, красным лесом. Хватит на два года при большом расходе. Собрание спрашивает:
– За какое время ты у правил это дело? Панкрат отвечает:
– Начал с осени, по первому снегу. Завершил с началом навигации.
Собрание говорит:
– Значит, девять месяцев. Срок немалый. Благодарим, но ничего выдающегося тут нет. Петр Сухой Лоб докладывал:
– Я обеспечил Лисестровскую верфь столярским и плотницким струментом. Итого двести наборов. Вот что я доспел!
Собрание спрашивает:
– Сколько времени ты хлопотал?
– Сколько Гневашев, столько и я. Всю зиму этим беспокоился. Итого девять месяцев.
Собрание говорит:
– Что же… Ты исполнил свою должность. Но ничего восхитительного тут нет… «Девять дён, девять верст, как сокол летел».
Докладчик Панкрат Падиногин спросил собрание:
– Известен ли вам художественный мастер и мореходец, Маркел Ушаков?
Собрание отвечает:
– Ты бы еще спросил, известны ли нам отцы наши и матери! Мореходные и судостроительные чертежи Маркела Ушакова друг у друга отымаем.
– Я уговорил Маркела Ушакова принять во свое смотрительное руководство нашу Лисестровскую верфь. Придет сюда на постоянное житье. Но чтобы расположить Маркела, мне понадобился долгий срок…
– Сколь долгий? – спрашивает собрание.
– Девять лет…
Собрание триста человек, как один, всплеснули руками, встали, закричали:
– Мало, совсем мало времени потратил ты, Панкрат Падиногин! Для столь полезного успеха девять лет-ничтожный срок.
Новоземельское знание
Отец мой всю жизнь плавал на судах по Северному океану. Товарищи у него были тоже моряки, опытные и знающие. Особенно хорошо помню я Пафнутия Осиповича Анкудинова. Он был уже стар. Когда собирался в гости, концы своей длинной седой бороды прятал за жилет.
Бывало, я спрошу его:
– Дедушко Пафнутий, вам сколько лет? Он неизменно отвечал:
– Сто лет в субботу.
Отца моего Пафнутий Осипович иногда называл «Витька» или «Викторко».. Я и пеняю отцу:
– Батя, у тебя у самого борода с проседью. Какой же ты «Витька»?
Отец засмеется:
– Глупая ты рыба! Он мой учитель. Я в лодье Анкудинова курс морской науки начал проходить.
– Батя, как же он тебя учил?
– Мы, дитя, тогда без книг учились. Морское знание брали с практики. Я расскажу тебе о первом моем плавании с Пафнутием Анкудиновым. Ты поймешь, как мы учились…
Пафнутий Анкудинов превосходно знал берега Новой Земли, где были промыслы на белого медведя, на песца. В эти дальние берега Анкудинов ходил на лодье – большом парусном трехмачтовом судне. На таком судне Анкудинов был кормщиком. Кормщику была «послушна и подручна» вся команда лодьи. Самым молодым подручным был я. Спутницей нашей лодьи всегда бывала лодья другого архангельского кормщика, Ивана Узкого.
Однажды, возвращаясь с промысла, обе лодьи шли вдоль западного берега Новой Земли. Ветер с берега развел лихую непогоду. Наш кормщик успел укрыться в губу Пособную. Лодью Узкого стало отдирать от берега, и она потерялась из виду. Через четыре дня береговой восточный ветер сменился южным, «русским» ветром. Этот ветер держал нас в Пособной еще четыре дня. Русский ветер сменился ветром с севера. Тотчас Анкудинов подымает якоря, открывает паруса и отправляется искать Ивана Узкого.
Продолжая прерванный курс, Анкудинов опять шел вдоль берега. Поветерь была неровная. Временем накатывал туман. Мы убавляли паруса, шли тихо, по течению.
Я знал, что Анкудинов не пойдет домой, на Русь, без Ивана Узкого, и думал, что пойдем обыскивать все попутные заливы. Но кормщик наш подряд два дня и две ночи шел вперед, не обращая никакого внимания на берег, чуть видный сквозь туман. Я удивился еще больше, когда кормщик круто управил лодью в залив, ничем не отличный от пройденных. Не я один, и другие из команды говорили: «Будто тебя, кормщик, кто за руку взял и повел в эту маловидную лахту».
Но действительно, здесь, в этой лахте, Иван Узкий ждал Анкудинова.
Я удивился в третий раз, когда увидел, что нас ждали именно сегодня и Узкий с раннего утра велел готовить обед на тридцать человек, по числу команды двух лодей.
За обедом ученики Ивана Узкого говорят:
«Ты, Виктор, дивился на своего кормщика, а мы на своего. Как только мы забежали в эту лахту, Иван Узкий стал говорить, как по книге читать: „Мы сидим без дела здесь, Анкудинов тоскует там“. Дня через три кормщик говорит: „Сегодня Анкудинов выскочил из заключения и устремился к нам. То летит на крыльях, то ползунком ползет“. А вчера, в канун вашего прихода, высказал: „Завтра, в час большой воды, можно ждать гостей…“
Прямо как колдун читал по тайной книге.
Старшие обедали в молчании, и наш разговор был слышен. Иван Узкий рассмеялся и сказал: „Кормщик Анкудинов, объясни моим ребятам наше колдовство“.
Анкудинов стал объяснять: „Как известно, мы в разлуке были десять дней. Первые четыре дня восточный ветер меня держал под берегом, а вас гонил открытым морем. В следующие четыре дня дул русский ветер. Он опять держал меня на месте, но вам позволил справить к берегу.
Как я, оставшись далеко, в Пособной, мог предугадать, где кинет якорь лодья Узкого?..
Я знал, сколько верст в сутки могла проходить ваша лодья. За четыре дня, при ваших многотрудных обстоятельствах, вы сделали в направлении юго-запада четыреста верст. Этот счет мой сразу прекратился, когда ударил противный вам ветер с юго-запада. Немедленно, на всех парусах, вы устремились в берег.
Как мог я в точности определить место вашей стоянки?
Зная, что вы ушли на юго-запад и находитесь от Пособной на расстоянии четырехсот верст, я вообразил, какие бухты и заливы там имеются. А так как у меня и у Ивана Узкого один и тот же опыт и те же мысли, я знал, что он выберет эту лахту.
Точно так же кормщик Узкий знал, что я в четыре дня берегового ветра не двинусь из Пособной. Он знал, что и в следующие четыре дня дует ветер, не попутный для меня. В тот день, когда взялся северный ветер, Иван Узкий сказал вам: "Сегодня Анкудинов выскочил из заключения“.
Расстояние в четыреста верст, при попутном ровном ветре, можно одолеть за тридцать два часа. Иван Узкий учел, что:за туманами мы шли без парусов, учел неровность ветра и для этих трудностей прибавил к нашему походу еще часиков двенадцать. Его расчет был точен.
День встречи и место встречи мы определили знанием ветра, знанием моря, знанием берегов, а не гаданьем и не колдовством".
На рассвете следующего дня лодьи Анкудинова и Узкого оставили Новоземельский берег и добрым порядком пришли домой, в Архангельск.
Общая казна
Был дружинник – весь доход и пай клал в дружину, в общую казну. И некогда пришло на ум: "Стану откладывать на черный день. А то вклады у нас неравные, мне не больше людей надо".
Стал. давать в общую казну, равняясь по маломочным,
Бывало, когда он все отдавал, дак и люди ему все отдавали. А он отскочил от людей, и люди не столь его жалеют.
Однажды не пошел на ловы:
1 2 3 4 5