Рене обрёл дар речи:
– Тётя, а разве мне нельзя повидаться с Маргаритой?
– Разумеется, мой мальчик, только немного погодя. Сейчас она занята – сестра Луиза готовит её к исповеди. Отец Жозеф всегда приходит в первую субботу каждого месяца. Может, ты пока погуляешь в саду?
Этот сад, как и все в Аваллоне, был невелики обнесён высокой стеной; но внутри было очень красиво: вдоль ограды росли фруктовые деревья, земля была покрыта густым ковром ландышей, анютиных глазок и фиалок, беседка алела розами, а с заросших травой ступенек около солнечных часов открывался вид на бесконечную вереницу лесистых холмов.
Через некоторое время – для Рене оно тянулось невыносимо долго – его позвали в дом; в дверях он встретился с отцом Жозефом и сестрой Луизой. У святого отца были тонкие губы и холодный взгляд; пробурчав невнятное приветствие, он прошёл мимо Рене, поклонился Анжелике и с постной миной такой же унылой, как чёрная сутана, полы которой били его по ногам, направился вниз по горбатой, залитой солнцем улочке. Минуту Рене смотрел ему вслед, затем повернулся, чтобы войти в дом, и очутился в объятиях старой монахини.
– Так вот он, мой крошка Рене! – воскликнула она, всплеснув своими пухлыми белыми ручками. – Наконец-то он вернулся домой! И как вырос – я тебе теперь до подбородка. Ты помнишь меня? Я выхаживала тебя, когда ты болел корью. Твоя покойная мамочка тогда ещё не оправилась после рождения нашей дорогой бедняжечки Маргариты. Господи, как бежит время! Скоро тебе, Анжелика, придётся искать этому молодому человеку невесту, право придётся. Так ты в первый же день привёз своей сестричке эту чудную клубнику? Похвально. Я вижу, вы оба, и Анри и ты, пошли в свою дорогую мамочку – она всегда думала о других. И правда, наша бедная маленькая мученица заслуживает этого – она истинное воплощение христианского терпения. Нам всем надо брать с неё пример. Отец Жозеф сейчас сказал, что зрелище её смирения возвышает душу, можно подумать, что она давно уже приняла постриг, а ведь ей всего лишь одиннадцать лет. Хорошо, хорошо, дорогая Анжелика, если уж вы так настаиваете, я попробую ваше варенье. Но мне надо спешить, меня ждут мои бедняки.
Анжелика провела Рене через две большие унылые, скудно обставленные комнаты и остановилась перед дверью в третью.
– Надеюсь, дорогой, я могу на тебя положиться – с твоей сестричкой нужно обращаться очень бережно.
У Рене раздулись ноздри. Чёрт знает что такое! Уж не думает ли она, что он собирается поколотить девчушку? Выражение его лица в эту минуту было не из приятных, но он отвернулся, и тётка, ничего не заметив, продолжала в счастливом неведении:
– Я знаю, что тебе никогда не придёт в голову обидеть нашу больную бедняжку, но ведь мальчики не привыкли иметь дело с калеками. Ты можешь заговорить о чем-нибудь грубом и напугать её или… Ну да ты, я думаю, и сам понимаешь. Это твой брат, милочка. Я оставлю вас вдвоём, чтобы вы подружились.
Тётка закрыла за собой дверь и отправилась поболтать с сестрой Луизой. Рене осторожно, стараясь не скрипеть ботинками, подошёл к столу и неуклюже поставил на него корзинку с клубникой. Он чувствовал себя крайне неловко и с трудом поднял глаза. Его охватила мучительная застенчивость и маленькая фигурка на кушетке показалась ему устрашающе неприступной.
– Спасибо, что ты так скоро приехал навестить меня, – сказала Маргарита тонким чистым голоском. – Это очень мило с твоей стороны. Садись, пожалуйста.
Рене сел в полной растерянности. Совсем не детская, чопорная любезность сестры окончательно его подавила. Он украдкой взглянул на неё: неужели действительно бывают такие примерные дети, как в рассказах мисс Эджворт? Потом посмотрел на Маргариту ещё раз, и его охватило жуткое чувство, словно рядом с ним было существо из другого мира.
«Можно подумать, что она давно уже приняла постриг», – вспомнилась ему глупая болтовня сестры Луизы. Лицо этой девочки, которую даже можно было бы назвать хорошенькой, если бы не её восковая, прозрачная хрупкость, было похоже на лицо старой монахини – скрытное, замкнутое, отмеченное печатью долгого молчания.
Видя, что её брат не в состоянии открыть рта, Маргарита заговорила первая и стала занимать гостя светской беседой по старательно заученным образцам. Она осведомилась о здоровье отца и Анри, а затем – тем же вежливым тоном – о здоровье английской тётки и двоюродных братьев, которых никогда в жизни не видела. Она спросила, как ему понравилась Англия, часто ли там бывают туманы, рад ли он, что вернулся домой. С лица её не сходила механическая улыбка, а худенькие пальчики так же механически трудились над каким-то вышиваньем.
Рене же с каждой минутой все более терял присутствие духа и совсем не находил, что сказать. Это походило на кошмарный сон; ему хотелось ущипнуть себя и проснуться. Наконец вошла тётя Анжелика и позвала его обедать.
– Я уговорила сестру Луизу пообедать с нами. – сказала она. – Отвезти тебя в столовую, Маргарита, или ты хочешь обедать у себя?
Маргарита откинулась на подушки. Слабым, усталым голосом она покорно ответила:
– Как хотите, тётя.
– Мне кажется, после такого волнения тебе нужен покой. Отдохнёшь полчасика после обеда, а потом Рене вывезет тебя в сад, и вы там поболтаете, пока я приготовлю банки для варенья. Ты ведь не спешишь, Рене?
– Нет, нет, – ответил он торопливо. – Если только… – Он запнулся и посмотрел на Маргариту. – Если только я тебе не надоел.
– Как ты только мог это подумать?! – воскликнула Анжелика. – Ну конечно же она очень рада, что ты приехал.
Но Рене, наблюдавший за Маргаритой, заметил, как она взглянула на него украдкой, на мгновение вскинув ресницы и тут же опять их опустив. Впервые в жизни он видел такие ресницы – они лежали на се белых щёчках словно шёлковая бахрома. Нелегко разгадать, что таят глаза, скрытые за такой завесой!
– Я буду очень рада, если ты останешься, – произнесла Маргарита своим тоненьким благовоспитанным голоском.
Он сел за стол, с глухим раздражением ощущая на себе взгляды тёти Анжелики и сестры Луизы, следивших, не забудет ли он перекреститься: атеистические склонности маркиза неоднократно обсуждались в Аваллоне; кроме того, Рене провёл восемь лет в стране отъявленных еретиков и язычников. Во время обеда женщины толковали о делах прихода и благотворительности, обсуждали слабости соседей и подробности недоразумения между отцом Жозефом и другим священником, и под конец Рене захотелось заткнуть уши и выбежать из-за стола.
Неужели этой бледненькой девчушке в соседней комнате приходится слушать такие разговоры каждый божий день? Правда, девочки переносят все это легче, чем мальчишки, но когда у тебя болит нога, тебе, наверно, безразлично, который из священников наговаривает епископу на другого. Потом он задумался над тем, часто ли у Маргариты болит нога и очень ли ей бывает больно. На слова Анри нельзя полагаться – он и в письмах всегда все преувеличивал. Но даже если нога у неё совсем не болит, ей все равно страшно не повезло – родиться девчонкой да вдобавок лежать всё время на спине. Ей даже нельзя ходить, не то что играть в крикет, плавать или заниматься ещё чем-нибудь интересным…
– Дорогой, – сказала тётя Анжелика после еды, – разве ты не собираешься прочесть благодарственную молитву?
Рене торопливо перекрестился и вышел в сад. Ему, казалось, не хватало воздуха.
Пока женщины благочестиво судачили, попивая кофе в комнате с приспущенными шторами, где пахло вчерашним постным обедом, Рене сидел в беседке и размышлял о разных предметах: не в той ли речушке внизу под горой поймали рыбу для постного обеда, и есть ли вообще тут места, где можно поудить рыбу; кто глупее – карпы, которых разводят у них в пруду, или сестра Луиза, а также чья кровь холоднее – их или отца Жозефа; нравится ли Маргарите быть примерным ребёнком, созерцание которого возвышает душу, и что бы она сказала, если бы вместо несчастной канарейки, изнывающей в своей клетке в затхлой комнате с опущенными жалюзи, он привёз ей лохматого щенка, ирландского терьера, который стал бы весело носиться по саду.
– Рене, – раздался около беседки голос тётки, – где ты? Помоги мне вынести Маргариту.
У Маргариты он застал сестру Луизу, которая, наклонившись к девочке, нежно её целовала.
– До свидания, моя тихонькая мышка. Я расскажу матери-настоятельнице, как тебе понравилась её хорошенькая книжечка.
– Я надеюсь, матери-настоятельнице тоже понравится подарок Маргариты, – сказала тётя Анжелика, взяв из рук племянницы вышиванье и придирчиво его рассматривая. – Это саше-подарок к её именинам. Только чур не проговоритесь, сестра Луиза, это секрет.
– Ну что вы! Ах, как красиво! А что будет в середине? Цветок?
– Я думаю, монограмма. Маргарита хотела вышить колесо святой Екатерины, но святой эмблеме, по-моему, не место на саше. Ну, Рене, берись с тон стороны. Только осторожнее на ступеньках.
Когда кушетку поставили на траву, Анжелика поспешила к своему варенью. Сестра Луиза ещё раз поцеловала свою ученицу и ушла. Рене закрыл за ней калитку и, с отвращением ощущая на руке ласковое пожатие жирной ладони монахини, вернулся в сад. Кушетка стояла так, что Маргарита не могла видеть брата, пока он не подошёл совсем близко, а его шаги заглушались мягкой травой. Приблизившись к кушетке, Рене увидел, как Маргарита вынула носовой платок и стала стирать поцелуй монахини. Она тёрла щеку с таким ожесточением, что на ней осталось яркое красное пятно. Но как только Рене подошёл и сел рядом, Маргарита снова взялась за вышиванье и скромно опустила глаза. Долгое время оба молчали.
Наконец Рене в отчаянии выпалил:
– Хочешь щенка?
Маленькая ручка на секунду замерла, и голубая нитка обвилась вокруг пальца. Но через секунду Маргарита продолжала работу.
– Большое спасибо. С твоей стороны очень мило подумать обо мне…
«О черт! – мелькнуло в голове у Рене. – Она ведь это уже говорила. Они научили её твердить одно и то же, как попугая».
Тихий благовоспитанный голосок продолжал:
– … но тётя не любит собак.
– А я вовсе не ей предлагаю, – возразил Рене. – Ну, тогда котёнка? Это, конечно, не то, что терьер, но всё-таки лучше какой-то паршивой канарейки.
Маргарита опустила вышиванье.
– Это всё равно. В прошлом году Анри собирался подарить мне черепаху, но тётя Анжелика не хочет, чтобы в доме жили какие-нибудь животные.
– А как же канарейка?
– Она не наша, мы взяли её на время. Это канарейка племянницы отца Жозефа. Отец Жозеф говорит, что животных держать в доме можно, только не надо разрешать себе чересчур к ним привязываться.
– А, чтоб ему провалиться, этому отцу Жозефу!
Рене в ужасе замолчал. Теперь он её совсем напугал! Вдруг он увидел, что Маргарита в первый раз за всё время смотрит на него широко открытыми глазами. И что это были за глаза!
Некоторое время брат и сестра молча глядели друг на друга, потом пушистые ресницы опять опустились. Рене пробормотал извинение и окончательно смешался. Он снова и снова пытался завязать разговор, смущаясь после каждой новой неудачи все больше, а через полчаса сбежал, пробормотав что-то о расковавшейся, лошади, и, терзаемый стыдом, поехал в Мартерель.
Всю дорогу домой Рене обдумывал происшедшее за день, и его собственное поведение казалось ему все более глупым и безобразным. Что бы он ни думал о друзьях тёти Анжелики, Маргарите они, по всей вероятности, нравятся, – и тем лучше, раз уж ей приходится жить среди них. В конце концов они её балуют и по-своему любят, хотя от их любви порой делается тошно. По крайней мере они не избавились от неё и не забыли о её существовании, как…
Он оборвал себя, испугавшись того, о чём чуть было не подумал… Ведь отец постарался сделать для неё всё, что было в его силах, а вся эта набожная болтовня, быть может, ей даже и нравится. Девчонки вообще любят слушать всякие разглагольствования и обожают, когда с ними носятся. Во всяком случае, какое имеет право он, совсем чужой для неё человек, вмешиваться в давно заведённый порядок и расстраивать девчушку, ругая её друзей? А он ещё разозлился на тётю Анжелику, когда она усомнилась, сумеет ли он вести себя как нужно! Её опасения вполне оправдались. Ведь мама умерла, а отец… отец занят; и Маргарита, наверно, привязана к сестре Луизе и отцу Жозефу, – и показывать, что они ему не по душе, просто подло.
Только… почему она тёрла щеку?
Подъезжая к замку, он окончательно решил, что в будущем ему лучше всего держаться от Аваллона подальше, раз он свалял там такого дурака.
За ужином Рене говорил мало и так свирепо огрызался на невинные расспросы Анри о впечатлении, которое произвела на него Маргарита, что, подняв глаза от тарелки, заметил устремлённый на него внимательный взгляд отца. Вставая из-за стола. Анри невольно вздохнул.
– Во вторннк я поеду в Аваллон на свиную ярмарку. Может быть, ты поедешь со мной, чтобы получше подружиться с Маргаритой? – спросил он брата, грустно взглянув на его нахмуренное лицо.
– Зачем я туда поеду? Я не собираюсь торчать там всё время.
В голосе Анри прозвучала нотка упрёка:
– Не забудь, что она не может сама к нам приехать. И у неё так мало радостей.
– А, да замолчи ты наконец! – пробормотал Рене по-английски.
В воскресенье вечером он попросил у отца разрешения пользоваться одной из лошадей, сказав, что привык перед завтраком ездить верхом. На следующий день он встал на заре и в десять утра, покрытый дорожной пылью, смущённый и сердитый, уже стучался в дверь тётки. На этот раз бедная Анжелика едва сумела скрыть своё неудовольствие – кто же ходит в гости в такое неурочное время? – однако законы гостеприимства были для неё священны, и она заверила Рене, что его неожиданный приезд для них «очаровательный сюрприз», и «в виде исключения» позволила Маргарите прервать занятия.
Девочка корпела над грамматическим разбором отрывка из «Телемака» – Она отложила книгу без малейшего признака радости или неудовольствия, и тётка с племянницей чуть ли не целый час с безукоризненной любезностью занимали своего гостя светской беседой. Разговор, как и в предыдущий раз, шёл о делах прихода, о вышивках для церкви,о благотворительности, о предосудительной склонности служанок одеваться, как благородные дамы, об отце Жозефе и его племяннице и о матери-настоятельнице. Наконец Рене заставил себя встать, неловко распрощался и уехал.
Теперь он окончательно убедился, что Маргарита ему не нравится. Если ей доставляет удовольствие вся эта возня вокруг её особы, значит она надутая ломака, если же нет-то маленькая лицемерка. И в том и в другом случае она противная девчонка. Но ей всё-таки чадо бы немного поправиться… и почему она на него так смотрит? Если в субботу она не поднимала глаз, то сегодня почти всё время глядела на него, и он чувствовал себя очень скверно. И почему она должна всё время лежать на спине в этой отвратительной комнате? Это просто несправедливо. Пускай она ему не нравится, но всё-таки было бы лучше, если бы она не упала тогда с лестницы. Однако, раз он ничем не может ей помочь, пожалуй ему не стоит ни во что вмешиваться.
Тем не менее к вечеру в четверг он опять оказался в Аваллоне. Явиться к тётке просто так, без всякого предлога, у него не хватило духа, поэтому он заехал на базар н купил вишен в дешёвой корзиночке. На худой конец он скажет, что его прислали с вишнями из дому. Рене был правдив и вовсе не хотел лгать, но он почувствовал себя гораздо увереннее, зная, что на крайний случай у него припасено правдоподобное объяснение.
Ему сказали, что тётка отправилась навещать больных бедняков; мадемуазель Маргарита одна и будет, конечно, очень рада гостю. Он пошёл вслед за служанкой в сад, с трудом подавляя паническое желание броситься наутёк, В прошлый раз он всей душой желал, чтобы тётка убралась куда-нибудь подальше, и сейчас многое отдал бы за то, чтобы она вернулась, – перспектива привести несколько часов наедине с сестрой приводила его в смятение.
Кушетка стояла на старом месте, и Маргарита все вышивала саше к именинам настоятельницы. Она, по-видимому, очень спешила закончить работу, потому что, подав брату свою худенькую ручку, тут же снова взялась за вышиванье. Реме не сделал попытки поцеловать её, а онаи не подумала подставить ему щеку, как делала при тётке.
Рене сел на скамейку рядом с кушеткой, размышляя над тем, стала бы она стирать и его поцелуй, если бы он отвернулся на минуту?
Сегодня ужасающее самообладание как будто совсем оставило Маргариту, она с таким же трудом выдавливала из себя слова, как и брат. Сначала Рене почувствовал огромное облегчение: потом ему пришло в голову, что, по-видимому, он в субботу напугал и огорчил сестру своими словами об отце Жозефе. Нервно ковыряя ручку корзинки, Рене говорил себе, что только подлец мог расстроить такую бледненькую крошку.
1 2 3 4 5