Позвоните мне в офис, и…
– Я бы хотел кое-что узнать.
– Да?
– Кто второй акционер в Компании?
– Мистер Хоумет. Одно время он был хорошим другом вашего отца и входил в число членов правления Компании. Позже они, правда, разошлись во мнениях по ряду вопросов. Недавно Хоумет покинул Компанию, вернее – ушел на пенсию. Но он продолжает следить за политикой Компании и, в качестве акционера, влияет на нее. Может быть, вы хотите встретиться с мистером Хоуметом?
– Я уже встречался с Хоуметами. Они – мои крестные.
* * *
Каждый раз, когда я стою возле окна на одном из верхних этажей небоскреба, меня мучает желание выброситься из него. Я прокручиваю в голове замедленную съемку того, что произойдет: стекло разбивается вдребезги и разлетается блестящими брызгами. Я вижу мою кровь на асфальте, осколки стекла на крышах машин, слышу крики прохожих.
* * *
Через два месяца после моего возвращения в Америку жену Джека поместили в психиатрическую лечебницу. Джек чувствовал себя ужасно одиноким, и ему было необходимо с кем-нибудь поговорить. Поэтому утром он пришел ко мне в отель. Я удивился, что ему захотелось излить душу именно мне.
Жена, рассказал мне Джек, постоянно страдала от сознания собственной ничтожности и ожидания того, что ее вот-вот отвергнут все кругом. Тогда я спросил Джека, как же, в таком случае, ей удалось преодолеть этот страх, когда она выходила за него замуж? Джек сказал, что ему пришлось надавить на нее, чтобы она за него вышла. Во время всей нашей беседы один невысказанный вопрос вертелся у меня в голове: почему Джеку не расхотелось жениться на этой женщине после того, как ему стали известны все ее страхи и комплексы? Я пришел к выводу, что он любил ее, несмотря на ее презрение к самой себе, потому что составил собственное представление об этой женщине. Мне подумалось, что я никогда не смог бы любить так, как он, и не смог бы уважать никого, кто не разделяет со мной мое представление о самом себе. Я всегда подозревал, что все, кто любил меня, имели обо мне крайне неверное представление. Я презираю их за то, что мне удалось так легко обвести их вокруг пальца.
* * *
Пора готовиться к отступлению. В последние несколько дней я снова начал ненавидеть себя. Еще одно неконтролируемое покушение на мое спокойствие и стабильность. Я понимаю, что никогда не научусь легко относиться к жизни, а моя независимость, мое наследство, мои отношения с Кэйрин – все это постоянно требует от меня проявлений ответственности. Я по-прежнему прихожу в ужас от мысли, что когда-нибудь стану в чем бы то ни было по-настоящему нуждаться. Пока я не вернулся в Америку, одиночество было мне гарантировано. Но теперь все изменилось. Я уже не могу спрятаться ненадолго в Бирме или в Африке, хотя одна только мысль об этом сразу улучшает мое настроение.
* * *
Кэйрин однажды сказала, что психотерапия чем-то похожа на лечение неправильно сросшегося перелома: чтобы кость срослась правильно, ее нужно сначала снова сломать.
Но психотерапевты не применяют анестезии, не могут сказать, сколько продлится лечение, не гарантируют успеха. Иногда ваша новая походка кажется хромотой вам и тем, кто хорошо вас знал прежде. Когда ломают кость во второй раз, это всегда больнее, поскольку вы уже испытывали эту боль и ждете ее. Но о психотерапии никогда нельзя сказать ничего заранее: неизвестно, будет ли больно, и если да, то как. Поэтому ваше воображение вольно рисовать вам самые ужасающие перспективы.
Однажды я посмотрел фильм, где людям стреляли прямо в лицо. Я увидел, как у одной женщины изо рта фонтаном брызнула кровь. В другой сцене того же фильма мужчина ударил женщину бичом, затем приложил рот к свежей ране. Когда он снова поднял голову, его губы были в крови. Хотя я знал, что это всего лишь красная краска, я вздрогнул. Я попытался заставить себя досмотреть фильм до конца, но не смог. Для меня с кровью слишком многое связано. А может быть, у меня просто повышенная чувствительность к красному цвету?
Прошлой ночью мне снилось, что я снова в Африке. Я знал, что моя мать больна, и надеялся, что мое путешествие станет для нее наказанием за то, что она родила сына, который не смог исполнить мечту своего отца.
* * *
По словам Ричарда, психически больных начали приучать к тому, что они должны скрывать симптомы своего безумия, чтобы не раздражать здоровых людей, всего лишь сто пятьдесят лет тому назад. Им стали объяснять, как выглядят со стороны их болезненные наклонности, и принуждать к тому, чтобы они скрывали или пытались подавить их в себе. Сумасшедший, считали врачи, способен до какой-то степени контролировать себя. Чтобы доказать этот тезис, психиатры выводили своих пациентов на прогулку в город или отправлялись с ними на богослужение в церковь, где больные должны были вести себя как нормальные люди. Безумие нельзя понять или вылечить, но его можно сделать общественно приемлемым.
И совсем по-другому обстоит дело сегодня, сказал Ричард. Наши психически больные и умственно отсталые исключены из всех программ национального здравоохранения, как будто они не относятся к категории лиц, имеющих инвалидность или страдающих хроническими заболеваниями. Миллионы людей, которые нуждаются в нашей заботе, остаются невидимками, запертыми на чердаках, посаженными на цепи в подвалах, изгоями, которых иногда выводят на свет и усаживают перед телевизором, чтобы показать соседям, забежавшим на чашечку кофе.
Ричард чувствует, что его психоаналитик обращается с ним как с одним из таких сумасшедших, что все лечение направлено на то, чтобы облегчить жизнь другим, а не ему. Цель всех психотерапевтических методик, индивидуальных ли, групповых ли,– привести пациентов к общему знаменателю, вместо того чтобы научить их жить в ладу с собственными чувствами.
Прогуливаясь по супермаркету, Ричард заметил, что стойки с фруктами, овощами и свежей зеленью находятся рядом с большим стеллажом, заполненным инсектицидами и прочими вредными для здоровья препаратами. Ричард подошел к директору магазина и сказал, что кто-нибудь может опрыскать одним из этих аэрозолей фрукты так, что никто и не заметит. Старик еврей был весьма удивлен.
– Зачем ему таки прыскать на фрукты?– сказал он с сильным акцентом.– Чего ради?
– Потому что они рядом с ядами, вот почему,– ответил Ричард.
– У вас, должно быть, не все дома,– сказал старик, пятясь.
Ричард зажал его в угол и сказал:
– Вы – еврей. Миллионы ваших сородичей померли в газовой камере. Зачем таки было убивать евреев?
Ричард, у которого после Второй мировой войны выжило только несколько родственников (его семья приехала в Америку из Белоруссии), рассказал мне, что нацисты в ходе массовых казней расстреливали в первую очередь евреев, сумасшедших и инфекционных больных. Позднее они стали пользоваться газовыми камерами.
* * *
Я спросил Кэйрин, как она жила, пока меня не было.
– Все уикенды были похожи один на другой,– сказала она.– За обедом очередной мужчина накладывал себе в тарелку еду первым и разговаривал слишком громко. Затем он предлагал мне поехать к нему на яхту и выпить с ним немного шампанского. Я мило ему улыбалась и говорила: «С удовольствием, но спать я с тобой не буду». Ненавижу тех, кто хочет прослыть утонченным соблазнителем. В Ист-Хэмптоне я пила мятный чай со льдом, ела шербет и курила гашиш. В это время я встречалась с одним сукиным сыном, у которого зубы были что твой фарфор. Когда он улыбался, люди надевали солнечные очки. На обратной стороне подаренной мне фотокарточки он написал: «Шон, 27 лет: никакого грима, таким родился». Он вырос в жуткой развалюхе в штате Западная Виргиния. До восемнадцати лет он не знал, что такое теплый сортир. В девятнадцать лет ушел из дома и разбил отцовское сердце. Во Вьетнаме, когда ему исполнилось двадцать два, он спутался с сорокалетней медсестрой. Она любила заниматься сексом, к тому же кроме нее все равно ни одной бабы не было. Но потом она подыскала себе жениха, так что они перестали трахаться и стали друзьями. Он был без ума от своей старшей сестры. Однажды он провел с ней целую неделю, но потом ее муж вышвырнул его. По словам Шона, муж хотел с ним переспать, но он отказался, потому что не хотел изменять своей сестре. Как-то раз он мне сказал: «Давай посмотрим правде в глаза. Может, я и не первый красавец, но член у меня больше, чем у среднестатистического американца, и нет лучше меня футбольного тренера по эту сторону Миссисипи. И трахаться лучше, чем я, тоже никто не умеет».– Тут Кэйрин наконец добралась до того, что она, собственно, и хотела мне рассказать.– Его прямота оказывала на меня сильное действие,– сказала она.– Я просто не могу устоять, когда мужчина ведет себя так, будто имеет полное право распоряжаться мной, как ему вздумается. Некоторым женщинам не нравится, когда мужчины их уважают. Перед самым твоим возвращением у меня был один парень, который придерживался самых передовых идей. Он без устали говорил о том, как это печально, что мужчины отняли у женщин право быть личностью, превратили их в свои игрушки и тому подобное. Наконец я почувствовала, что больше не выдержу. Я сказала ему: «Не моя вина, если я тебя не возбуждаю. Просто скажи мне об этом. Но если я тебя хоть чуточку возбуждаю, не пори чушь, кончай трепаться. Затащи меня в койку и возьми.– Она сделала паузу.– Когда ты в первый раз уехал, Джонатан, я размышляла, буду ли я теперь трахаться вообще, и если буду, то как. Я знаю свою ранимость и поэтому всегда пытаюсь быть осторожной и рациональной. Я слыхала, что многие женщины устают от секса без любви. После нескольких романов я начала избегать секса, потому что он меня иссушал. Я убедила себя в том, что источник моей фрустрации – не традиционная мораль, а слишком сильные эмоциональные потребности. Я боялась, как бы мне не пойти по рукам, пока не поняла, что это полностью исключено. Сколько мужчин может у меня быть за один год? Десять, пятнадцать, двадцать. Если у меня есть мужчина, с другими я уже не встречаюсь. При средней продолжительности романа в три-четыре месяца в год у меня может быть не более трех-четырех любовников. И я сказала сама себе: „Он мне нравится, я хочу его, я легко представляю прикосновение его кожи, его плоти, слышу его дыхание и ощущаю, как он в меня входит“. Это и есть желание в чистом виде, без претензий и без последствий. Кто может устоять перед его силой?
Когда Кэйрин заговорила снова, ее голос был низким и хриплым.
– Наше знакомство, Джонатан, могло иметь серьезные последствия, но для меня это было бы преждевременно, и я порвала с ним перед самым твоим возвращением. Всегда должно быть какое-то развитие. Если его нет, то нет ничего. Никто никого не бросал. Мы обещали друг другу быть вместе, только пока нам это нравится. Мне отвратительны мои подружки, которые берут в рот в машинах на стоянке только потому, что это модно. Секс не повод для моды.
Я спросил ее, часто ли она курила траву.
– Мне нравится трава и гашишное масло. Я часто накуривалась вместе со Сьюзен,– сказала она,– и вовсе не потому, что это меня раскрепощает, а потому, что это дает мне повод для депрессии после. Я так и не приучилась быть раскомплексованной. Помнишь того африканца в колледже? Для меня секс похож на прогулку в горах: стоит тебе забраться на одну вершину, как ты видишь сразу за ней следующую, стоит забраться на следующую, как за ней встает еще одна – и никогда не знаешь, будет ли этому конец.
Мне часто снятся кошмары. Я слышу мужской голос, который уговаривает меня и угрожает мне, я вся каменею и говорю этому мужчине: «Это нечестно. Ты пользуешься тем, что я слабее тебя». Я уже готова закричать, как вдруг меня останавливает мысль, что мне самой этого хочется. Я думаю, какого же черта я выкобениваюсь. И тем не менее я не могу кончить. Я знаю, это от избытка эмоций, но ничего не могу с собой поделать. Иногда мне очень приятно заниматься любовью, но окончательной разрядки так ни разу и не удавалось достигнуть.
С этими словами Кэйрин встала и заходила по комнате, продолжая говорить так, будто обращалась сама к себе.
– «Ты самая пылкая из всех, кого я знал»,– говорит мне мужчина, а я в это время думаю, как банально то, что у меня с ним было. Если он повторяет те же слова после, когда уже успокоился, мне уже не так страшно. «Твое тело создано для любви, и ты умеешь им пользоваться. Большинство женщин просто лежат как бревна. Скажи, неужели ни один парень не кончал сразу, как вставлял тебе?» «Разумеется, кончал»,– отвечаю я. «Не удивительно, у тебя самая тугая дырочка в мире». Потом, на кухне, я готовлю коктейль и расспрашиваю его о том, каковы другие женщины. Он говорит: «Я хорошую бабу вижу с первого взгляда, и уж поверь мне – ты одна из лучших. С таким телом, как у тебя, тебе не придется гнить по восемь часов в день на службе». После того как мы позанимаемся любовью, мужчина говорит: «Мать твою, врать тебе не буду, хоть этого и нельзя говорить, но так, как с тобой, у меня ни с кем больше не было. Это ничего, что я тебе так говорю?» «Ничего?– переспрашиваю я.– Да мне только этого и хочется. Кому нужны сдержанные светские разговоры в постели?»
Кэйрин бросает на меня задумчивый взгляд и продолжает:
– Я не делаю глупости, что все это тебе рассказываю, Джонатан? Я знаю, что мне все равно, люблю я тебя или нет, но мне далеко не все равно, любишь ли меня ты, потому что, если ты меня разлюбишь, я утрачу всю власть над тобой. Я могу спать с человеком, которого не люблю, но не могу спать с человеком, который не любит меня. С другой стороны, я не хочу, чтобы ты меня любил, потому что это усложнит мою жизнь, жизнь Сьюзен, твою жизнь, все что угодно. Но мне нужна твоя любовь. Я всегда боюсь, что меня не воспринимают всерьез.
Тем же вечером, но позднее она напомнила мне про письмо, которое я прислал ей из Кушадаси.
– Ты писал, что турок считают самыми лучшими мужчинами. Ты писал, что им удается удовлетворять всех своих женщин, потому что они не позволяют себе в них растворяться. Ты писал, что турка больше всего возбуждает то, что он может как угодно манипулировать желанием женщины и ее телом. Зачем ты мне это все писал?
* * *
Мне хочется не столько говорить или писать, сколько рисовать для Кэйрин карикатуры на мои истинные страхи и сексуальные фантазии. Я неискренен, но и она тоже, поэтому у нас ничего не получается. Чтобы преодолеть ее уклончивость, я начинаю говорить правду. Я бы, конечно, предпочел отделываться туманными фразами, как и она, чтобы избегать решений, касающихся нашего будущего, пока не наступит кризис, после которого все образуется само собой. Но я постоянно боюсь, что если мы будем оба молчать, то оба и проиграем: победа никому не достанется, а мы разойдемся в стороны, и каждый останется при своих.
* * *
– Ведь правда, славная у меня попка, и титьки тоже ничего?– войдя в мою комнату, спросила она.
«Да пошла бы ты куда подальше»,– подумал я про себя. Как сказал какой-то пьяный в гостиничном баре: «Лижи их с утра до вечера – вот все, что им надо». Целуя ее, я воображал, что ощущаю вкус и запах других мужчин, лежавших на ней. Когда она выскользнула из постели и исчезла, я сразу отрубился.
Утром, когда я проснулся, я понял, что мне не до встреч с налоговыми консультантами, что и на телефонные звонки мне отвечать не хочется. Я лежал и вспоминал все сказанное нами прошлой ночью. «Да почему тебе так важно, нравишься ли ты мне? Какое тебе дело до того, что думает шлюха?» Я сказал ей, что по сути она права, но я от природы амбициозен, и мне хочется производить на всех незабываемое впечатление. Мне становится не по себе от мысли, что я могу быть просто-напросто адекватным сексуальным партнером, объектом, который облизывается и обсасывается неопределенным числом анонимных остросисечных и круглопопочных тел.
– Анонимных?– чуть не закричала она.– Да ты понятия не имеешь, что такое анонимные тела. Знаешь ли ты, каково это – подстилаться под вонючего мужика, чтобы не потерять паршивое место манекенщицы? Если бы они с самого начала говорили: мы тебе платим пятьсот пятьдесят в неделю, и ты нам сосешь, а на стороне можешь корчить из себя звезду сколько вздумается! Это можно было бы еще вынести. У женщины должно быть две дыры, одна для бизнеса, другая – для души. По крайней мере, в этом городе.
Мне говорить почему-то не хотелось, и она воспользовалась моим молчанием для того, чтобы поведать мне все свои печали, рассказать про то, как ее первый раз записали в соски. Личный менеджер одного телевизионного актера позвонил ей из Лос-Анджелеса и сказал, что он собирается прилететь в Нью-Йорк и встретиться с ней. На снимках она так дивно вышла, «что уж в жизни вы всех заткнете за пояс,– сказал он ей,– я-то вас беру, но вот мой босс…» Попозже он позвонил ей и сказал, что актер сам прилетел в Нью-Йорк, ничего не попишешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– Я бы хотел кое-что узнать.
– Да?
– Кто второй акционер в Компании?
– Мистер Хоумет. Одно время он был хорошим другом вашего отца и входил в число членов правления Компании. Позже они, правда, разошлись во мнениях по ряду вопросов. Недавно Хоумет покинул Компанию, вернее – ушел на пенсию. Но он продолжает следить за политикой Компании и, в качестве акционера, влияет на нее. Может быть, вы хотите встретиться с мистером Хоуметом?
– Я уже встречался с Хоуметами. Они – мои крестные.
* * *
Каждый раз, когда я стою возле окна на одном из верхних этажей небоскреба, меня мучает желание выброситься из него. Я прокручиваю в голове замедленную съемку того, что произойдет: стекло разбивается вдребезги и разлетается блестящими брызгами. Я вижу мою кровь на асфальте, осколки стекла на крышах машин, слышу крики прохожих.
* * *
Через два месяца после моего возвращения в Америку жену Джека поместили в психиатрическую лечебницу. Джек чувствовал себя ужасно одиноким, и ему было необходимо с кем-нибудь поговорить. Поэтому утром он пришел ко мне в отель. Я удивился, что ему захотелось излить душу именно мне.
Жена, рассказал мне Джек, постоянно страдала от сознания собственной ничтожности и ожидания того, что ее вот-вот отвергнут все кругом. Тогда я спросил Джека, как же, в таком случае, ей удалось преодолеть этот страх, когда она выходила за него замуж? Джек сказал, что ему пришлось надавить на нее, чтобы она за него вышла. Во время всей нашей беседы один невысказанный вопрос вертелся у меня в голове: почему Джеку не расхотелось жениться на этой женщине после того, как ему стали известны все ее страхи и комплексы? Я пришел к выводу, что он любил ее, несмотря на ее презрение к самой себе, потому что составил собственное представление об этой женщине. Мне подумалось, что я никогда не смог бы любить так, как он, и не смог бы уважать никого, кто не разделяет со мной мое представление о самом себе. Я всегда подозревал, что все, кто любил меня, имели обо мне крайне неверное представление. Я презираю их за то, что мне удалось так легко обвести их вокруг пальца.
* * *
Пора готовиться к отступлению. В последние несколько дней я снова начал ненавидеть себя. Еще одно неконтролируемое покушение на мое спокойствие и стабильность. Я понимаю, что никогда не научусь легко относиться к жизни, а моя независимость, мое наследство, мои отношения с Кэйрин – все это постоянно требует от меня проявлений ответственности. Я по-прежнему прихожу в ужас от мысли, что когда-нибудь стану в чем бы то ни было по-настоящему нуждаться. Пока я не вернулся в Америку, одиночество было мне гарантировано. Но теперь все изменилось. Я уже не могу спрятаться ненадолго в Бирме или в Африке, хотя одна только мысль об этом сразу улучшает мое настроение.
* * *
Кэйрин однажды сказала, что психотерапия чем-то похожа на лечение неправильно сросшегося перелома: чтобы кость срослась правильно, ее нужно сначала снова сломать.
Но психотерапевты не применяют анестезии, не могут сказать, сколько продлится лечение, не гарантируют успеха. Иногда ваша новая походка кажется хромотой вам и тем, кто хорошо вас знал прежде. Когда ломают кость во второй раз, это всегда больнее, поскольку вы уже испытывали эту боль и ждете ее. Но о психотерапии никогда нельзя сказать ничего заранее: неизвестно, будет ли больно, и если да, то как. Поэтому ваше воображение вольно рисовать вам самые ужасающие перспективы.
Однажды я посмотрел фильм, где людям стреляли прямо в лицо. Я увидел, как у одной женщины изо рта фонтаном брызнула кровь. В другой сцене того же фильма мужчина ударил женщину бичом, затем приложил рот к свежей ране. Когда он снова поднял голову, его губы были в крови. Хотя я знал, что это всего лишь красная краска, я вздрогнул. Я попытался заставить себя досмотреть фильм до конца, но не смог. Для меня с кровью слишком многое связано. А может быть, у меня просто повышенная чувствительность к красному цвету?
Прошлой ночью мне снилось, что я снова в Африке. Я знал, что моя мать больна, и надеялся, что мое путешествие станет для нее наказанием за то, что она родила сына, который не смог исполнить мечту своего отца.
* * *
По словам Ричарда, психически больных начали приучать к тому, что они должны скрывать симптомы своего безумия, чтобы не раздражать здоровых людей, всего лишь сто пятьдесят лет тому назад. Им стали объяснять, как выглядят со стороны их болезненные наклонности, и принуждать к тому, чтобы они скрывали или пытались подавить их в себе. Сумасшедший, считали врачи, способен до какой-то степени контролировать себя. Чтобы доказать этот тезис, психиатры выводили своих пациентов на прогулку в город или отправлялись с ними на богослужение в церковь, где больные должны были вести себя как нормальные люди. Безумие нельзя понять или вылечить, но его можно сделать общественно приемлемым.
И совсем по-другому обстоит дело сегодня, сказал Ричард. Наши психически больные и умственно отсталые исключены из всех программ национального здравоохранения, как будто они не относятся к категории лиц, имеющих инвалидность или страдающих хроническими заболеваниями. Миллионы людей, которые нуждаются в нашей заботе, остаются невидимками, запертыми на чердаках, посаженными на цепи в подвалах, изгоями, которых иногда выводят на свет и усаживают перед телевизором, чтобы показать соседям, забежавшим на чашечку кофе.
Ричард чувствует, что его психоаналитик обращается с ним как с одним из таких сумасшедших, что все лечение направлено на то, чтобы облегчить жизнь другим, а не ему. Цель всех психотерапевтических методик, индивидуальных ли, групповых ли,– привести пациентов к общему знаменателю, вместо того чтобы научить их жить в ладу с собственными чувствами.
Прогуливаясь по супермаркету, Ричард заметил, что стойки с фруктами, овощами и свежей зеленью находятся рядом с большим стеллажом, заполненным инсектицидами и прочими вредными для здоровья препаратами. Ричард подошел к директору магазина и сказал, что кто-нибудь может опрыскать одним из этих аэрозолей фрукты так, что никто и не заметит. Старик еврей был весьма удивлен.
– Зачем ему таки прыскать на фрукты?– сказал он с сильным акцентом.– Чего ради?
– Потому что они рядом с ядами, вот почему,– ответил Ричард.
– У вас, должно быть, не все дома,– сказал старик, пятясь.
Ричард зажал его в угол и сказал:
– Вы – еврей. Миллионы ваших сородичей померли в газовой камере. Зачем таки было убивать евреев?
Ричард, у которого после Второй мировой войны выжило только несколько родственников (его семья приехала в Америку из Белоруссии), рассказал мне, что нацисты в ходе массовых казней расстреливали в первую очередь евреев, сумасшедших и инфекционных больных. Позднее они стали пользоваться газовыми камерами.
* * *
Я спросил Кэйрин, как она жила, пока меня не было.
– Все уикенды были похожи один на другой,– сказала она.– За обедом очередной мужчина накладывал себе в тарелку еду первым и разговаривал слишком громко. Затем он предлагал мне поехать к нему на яхту и выпить с ним немного шампанского. Я мило ему улыбалась и говорила: «С удовольствием, но спать я с тобой не буду». Ненавижу тех, кто хочет прослыть утонченным соблазнителем. В Ист-Хэмптоне я пила мятный чай со льдом, ела шербет и курила гашиш. В это время я встречалась с одним сукиным сыном, у которого зубы были что твой фарфор. Когда он улыбался, люди надевали солнечные очки. На обратной стороне подаренной мне фотокарточки он написал: «Шон, 27 лет: никакого грима, таким родился». Он вырос в жуткой развалюхе в штате Западная Виргиния. До восемнадцати лет он не знал, что такое теплый сортир. В девятнадцать лет ушел из дома и разбил отцовское сердце. Во Вьетнаме, когда ему исполнилось двадцать два, он спутался с сорокалетней медсестрой. Она любила заниматься сексом, к тому же кроме нее все равно ни одной бабы не было. Но потом она подыскала себе жениха, так что они перестали трахаться и стали друзьями. Он был без ума от своей старшей сестры. Однажды он провел с ней целую неделю, но потом ее муж вышвырнул его. По словам Шона, муж хотел с ним переспать, но он отказался, потому что не хотел изменять своей сестре. Как-то раз он мне сказал: «Давай посмотрим правде в глаза. Может, я и не первый красавец, но член у меня больше, чем у среднестатистического американца, и нет лучше меня футбольного тренера по эту сторону Миссисипи. И трахаться лучше, чем я, тоже никто не умеет».– Тут Кэйрин наконец добралась до того, что она, собственно, и хотела мне рассказать.– Его прямота оказывала на меня сильное действие,– сказала она.– Я просто не могу устоять, когда мужчина ведет себя так, будто имеет полное право распоряжаться мной, как ему вздумается. Некоторым женщинам не нравится, когда мужчины их уважают. Перед самым твоим возвращением у меня был один парень, который придерживался самых передовых идей. Он без устали говорил о том, как это печально, что мужчины отняли у женщин право быть личностью, превратили их в свои игрушки и тому подобное. Наконец я почувствовала, что больше не выдержу. Я сказала ему: «Не моя вина, если я тебя не возбуждаю. Просто скажи мне об этом. Но если я тебя хоть чуточку возбуждаю, не пори чушь, кончай трепаться. Затащи меня в койку и возьми.– Она сделала паузу.– Когда ты в первый раз уехал, Джонатан, я размышляла, буду ли я теперь трахаться вообще, и если буду, то как. Я знаю свою ранимость и поэтому всегда пытаюсь быть осторожной и рациональной. Я слыхала, что многие женщины устают от секса без любви. После нескольких романов я начала избегать секса, потому что он меня иссушал. Я убедила себя в том, что источник моей фрустрации – не традиционная мораль, а слишком сильные эмоциональные потребности. Я боялась, как бы мне не пойти по рукам, пока не поняла, что это полностью исключено. Сколько мужчин может у меня быть за один год? Десять, пятнадцать, двадцать. Если у меня есть мужчина, с другими я уже не встречаюсь. При средней продолжительности романа в три-четыре месяца в год у меня может быть не более трех-четырех любовников. И я сказала сама себе: „Он мне нравится, я хочу его, я легко представляю прикосновение его кожи, его плоти, слышу его дыхание и ощущаю, как он в меня входит“. Это и есть желание в чистом виде, без претензий и без последствий. Кто может устоять перед его силой?
Когда Кэйрин заговорила снова, ее голос был низким и хриплым.
– Наше знакомство, Джонатан, могло иметь серьезные последствия, но для меня это было бы преждевременно, и я порвала с ним перед самым твоим возвращением. Всегда должно быть какое-то развитие. Если его нет, то нет ничего. Никто никого не бросал. Мы обещали друг другу быть вместе, только пока нам это нравится. Мне отвратительны мои подружки, которые берут в рот в машинах на стоянке только потому, что это модно. Секс не повод для моды.
Я спросил ее, часто ли она курила траву.
– Мне нравится трава и гашишное масло. Я часто накуривалась вместе со Сьюзен,– сказала она,– и вовсе не потому, что это меня раскрепощает, а потому, что это дает мне повод для депрессии после. Я так и не приучилась быть раскомплексованной. Помнишь того африканца в колледже? Для меня секс похож на прогулку в горах: стоит тебе забраться на одну вершину, как ты видишь сразу за ней следующую, стоит забраться на следующую, как за ней встает еще одна – и никогда не знаешь, будет ли этому конец.
Мне часто снятся кошмары. Я слышу мужской голос, который уговаривает меня и угрожает мне, я вся каменею и говорю этому мужчине: «Это нечестно. Ты пользуешься тем, что я слабее тебя». Я уже готова закричать, как вдруг меня останавливает мысль, что мне самой этого хочется. Я думаю, какого же черта я выкобениваюсь. И тем не менее я не могу кончить. Я знаю, это от избытка эмоций, но ничего не могу с собой поделать. Иногда мне очень приятно заниматься любовью, но окончательной разрядки так ни разу и не удавалось достигнуть.
С этими словами Кэйрин встала и заходила по комнате, продолжая говорить так, будто обращалась сама к себе.
– «Ты самая пылкая из всех, кого я знал»,– говорит мне мужчина, а я в это время думаю, как банально то, что у меня с ним было. Если он повторяет те же слова после, когда уже успокоился, мне уже не так страшно. «Твое тело создано для любви, и ты умеешь им пользоваться. Большинство женщин просто лежат как бревна. Скажи, неужели ни один парень не кончал сразу, как вставлял тебе?» «Разумеется, кончал»,– отвечаю я. «Не удивительно, у тебя самая тугая дырочка в мире». Потом, на кухне, я готовлю коктейль и расспрашиваю его о том, каковы другие женщины. Он говорит: «Я хорошую бабу вижу с первого взгляда, и уж поверь мне – ты одна из лучших. С таким телом, как у тебя, тебе не придется гнить по восемь часов в день на службе». После того как мы позанимаемся любовью, мужчина говорит: «Мать твою, врать тебе не буду, хоть этого и нельзя говорить, но так, как с тобой, у меня ни с кем больше не было. Это ничего, что я тебе так говорю?» «Ничего?– переспрашиваю я.– Да мне только этого и хочется. Кому нужны сдержанные светские разговоры в постели?»
Кэйрин бросает на меня задумчивый взгляд и продолжает:
– Я не делаю глупости, что все это тебе рассказываю, Джонатан? Я знаю, что мне все равно, люблю я тебя или нет, но мне далеко не все равно, любишь ли меня ты, потому что, если ты меня разлюбишь, я утрачу всю власть над тобой. Я могу спать с человеком, которого не люблю, но не могу спать с человеком, который не любит меня. С другой стороны, я не хочу, чтобы ты меня любил, потому что это усложнит мою жизнь, жизнь Сьюзен, твою жизнь, все что угодно. Но мне нужна твоя любовь. Я всегда боюсь, что меня не воспринимают всерьез.
Тем же вечером, но позднее она напомнила мне про письмо, которое я прислал ей из Кушадаси.
– Ты писал, что турок считают самыми лучшими мужчинами. Ты писал, что им удается удовлетворять всех своих женщин, потому что они не позволяют себе в них растворяться. Ты писал, что турка больше всего возбуждает то, что он может как угодно манипулировать желанием женщины и ее телом. Зачем ты мне это все писал?
* * *
Мне хочется не столько говорить или писать, сколько рисовать для Кэйрин карикатуры на мои истинные страхи и сексуальные фантазии. Я неискренен, но и она тоже, поэтому у нас ничего не получается. Чтобы преодолеть ее уклончивость, я начинаю говорить правду. Я бы, конечно, предпочел отделываться туманными фразами, как и она, чтобы избегать решений, касающихся нашего будущего, пока не наступит кризис, после которого все образуется само собой. Но я постоянно боюсь, что если мы будем оба молчать, то оба и проиграем: победа никому не достанется, а мы разойдемся в стороны, и каждый останется при своих.
* * *
– Ведь правда, славная у меня попка, и титьки тоже ничего?– войдя в мою комнату, спросила она.
«Да пошла бы ты куда подальше»,– подумал я про себя. Как сказал какой-то пьяный в гостиничном баре: «Лижи их с утра до вечера – вот все, что им надо». Целуя ее, я воображал, что ощущаю вкус и запах других мужчин, лежавших на ней. Когда она выскользнула из постели и исчезла, я сразу отрубился.
Утром, когда я проснулся, я понял, что мне не до встреч с налоговыми консультантами, что и на телефонные звонки мне отвечать не хочется. Я лежал и вспоминал все сказанное нами прошлой ночью. «Да почему тебе так важно, нравишься ли ты мне? Какое тебе дело до того, что думает шлюха?» Я сказал ей, что по сути она права, но я от природы амбициозен, и мне хочется производить на всех незабываемое впечатление. Мне становится не по себе от мысли, что я могу быть просто-напросто адекватным сексуальным партнером, объектом, который облизывается и обсасывается неопределенным числом анонимных остросисечных и круглопопочных тел.
– Анонимных?– чуть не закричала она.– Да ты понятия не имеешь, что такое анонимные тела. Знаешь ли ты, каково это – подстилаться под вонючего мужика, чтобы не потерять паршивое место манекенщицы? Если бы они с самого начала говорили: мы тебе платим пятьсот пятьдесят в неделю, и ты нам сосешь, а на стороне можешь корчить из себя звезду сколько вздумается! Это можно было бы еще вынести. У женщины должно быть две дыры, одна для бизнеса, другая – для души. По крайней мере, в этом городе.
Мне говорить почему-то не хотелось, и она воспользовалась моим молчанием для того, чтобы поведать мне все свои печали, рассказать про то, как ее первый раз записали в соски. Личный менеджер одного телевизионного актера позвонил ей из Лос-Анджелеса и сказал, что он собирается прилететь в Нью-Йорк и встретиться с ней. На снимках она так дивно вышла, «что уж в жизни вы всех заткнете за пояс,– сказал он ей,– я-то вас беру, но вот мой босс…» Попозже он позвонил ей и сказал, что актер сам прилетел в Нью-Йорк, ничего не попишешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16