Я соглашался со всем – и все, что я, в свою очередь, хотел получить от твоего отца, он мне полностью предоставлял. А сейчас, брат мой, ты взошел на трон своего отца, и точно так же, как я, обменивался подарками с твоим отцом, мы с тобой тоже должны быть добрыми друзьями. Если я высказывал какие-то пожелания твоему отцу, не пренебрегай ими. Давай вместе осуществим эти пожелания. И далее хеттский царь напоминает царю Египта, что ждет от него неких ценных предметов, золотых статуй и других даров, достойных могущественного фараона.
Однако поступки хеттского царя быстро доказали неискренность этих любезных слов. Когда Тушратта, царь Митанни, был убит, ассирийцы и хурриты вторглись на зависимые от митан-нийского государства территории. Суппилулиума, который, несомненно, сыграл не последнюю роль в этом преступлении, сумел установить свою власть над Митанни и, таким образом, значительно расширить сферу хеттского влияния. В результате Египет утратил влияние на страну, покорению которой завоеватель Тутмос III посвятил всю свою жизнь, и престиж египетской империи в одночасье померк.
Первая силовая атака хеттов не повлекла за собой неприятных для них последствий. Тогда Суппилулиума решил активизировать свои действия и, предварительно спровоцировав волнения в Сирии и Финикии, оккупировал Северную Сирию. Хеттский царь мастерски сочетал военную силу и коварство. Если он не нападал открыто на какую-то из союзных Египту стран, то внедрял туда сеть шпионов и агитаторов, которые мало-помалу убеждали влиятельных местных вельмож отказаться от ориентации на фараона и пойти на сближение с хеттами. Подобные интриги приносили благоприятные для Суппилулиумы результаты, и он продолжал повсюду сеять беспорядки, столь выгодные для его дела.
Но даже когда могущество хеттского царя стало проявляться в открытую, Эхнатон не счел нужным вмешаться. Он надеялся, что хетты и митаннийцы взаимно ослабят друг друга и что их армии не принесут решающей победы ни одной из сторон. В тот момент царь Египта допустил ошибку в своих расчетах: он не оценил по достоинству хеттскую державу. Митаннийское государство рухнуло под ударами хеттов, прежде чем египтяне успели что-либо предпринять.
Письмо, посланное царем хеттов фараону, окрашено яростным гневом и по существу представляет собой объявление войны. Вот этот текст, в том виде, в каком его понимают сегодня: И теперь, что касается таблички, которую ты мне отправил, то почему ты поставил свое имя прежде моего? Кто портит добрые отношения между нами, и разве подобное поведение соответствует обычаю? Брат мой, разве ты сам не писал мне о том, что мы должны быть едины? И если ты воистину мой брат, то почему прежде превозносил мое имя, а ныне относишься ко мне так, как к какому-нибудь трупу!.. Но это твое имя… Я его соскоблю…
За этим восточным многословием и словесными угрозами угадывается кризис египетской империи.
Города Финикии обращали к фараону и его двору отчаянные призывы о помощи; они с нетерпением ждали прибытия египетского военачальника, способного восстановить порядок. Однако Эхнатон не спешил отдавать себя на волю превратностям войны; он предпочитал путь переговоров и дипломатии.
При таких обстоятельствах контакт между властителями двух самых могучих держав стал насущной необходимостью. Потому Эхнатон известил хеттского царя о своих мирных намерениях, но потребовал сходного заявления и от своего оппонента. Они пришли к соглашению и заключили между собой мир.
Без сомнения, Эхнатон поверил в искренность своего противника и полагал, что на его слово можно положиться. Царь хеттов, со своей стороны, тоже был доволен. Официально все выглядело так, что он – после предварительных равноправных переговоров – заключил мир с фараоном Египта. На деле же ничто не мешало ему, оставаясь в тени, укреплять свою агентурную сеть.
Царь Вавилона, весьма раздосадованный египетско-хеттским «альянсом», почувствовал, что не может более полагаться на поддержку Египта. Он ожидал гораздо более жесткой реакции со стороны Эхнатона и теперь рассудил, что фараон, видимо, косвенным образом согласился признать в скором будущем хеттское верховенство над целым рядом азиатских стран. Поэтому некоторое время спустя царь Вавилона сам заключил союз с царем хеттов.
Последние не собирались долго оставаться в бездействии и лишь выжидали удобного момента, чтобы использовать свое преимущество. Они помогли одному из своих союзников, царю Амурру, захватить финикийские порты. С этой аферой далеко не все ясно. Предполагают, что египетская армия была-таки послана в Финикию, но потерпела неудачу в своей миротворческой миссии. Возможно, однако, и другое объяснение: оно заключается в том, что военачальник Эхнатона предал своего господина и, капитулировав перед царем Амурру, признал последнего легитимным властителем Финикии!
Этот царь Амурру, по имени Азиру, путем многочисленных интриг извлекал личную выгоду из запутанной ситуации. Приказав убить египетского наместника в Симире, он тут же провозгласил себя преданным сторонником Египта и спокойно занялся грабежом оставшегося без надзора города.
Эхнатон узнал о случившемся, и отправил к изменнику посольство. Азиру, ничтоже сумняшеся, приказал казнить послов и, таким образом, остался хозяином положения. В одном из своих писем к Эхнатону он, не стесняясь, пишет: Господину во все времена выказывал уважение к великим сановникам царя, моего господина; я не чувствую за собой ни малейшей вины по отношению к царю, моему господину.
Поскольку Эхнатон – возможно, по причине недостатка информации – не применил против него военную силу, Азиру не остановился на достигнутом. Он стал угрожать самому губернатору важного по своему политическому значению города Тунипа, и этот сановник, напуганный столь близкой опасностью, послал Эхнатону следующую жалобу: Твой город плачет, умножая свои слезы, ведь для нас нет никакого спасения: мы направляем письма господину нашему, царю, но в ответ не получили ни слова – ни единого словечка.
Азиру в итоге захватил Тунип – и послал новые богатые дары своим хеттским союзникам. Сразу же после этого он посягнул на еще более знаменитый город, Библ. Царь Библа, Рибадди, был преданнейшим союзником Египта, восхищенным поклонником египетской цивилизации и культуры. С самого начала распознав всю серьезность опасности, воплощенной в Азиру, он направлял ко двору Эхнатона многочисленные письма с просьбами вмешаться и спасти Библ.
Чтобы положить конец изменническим действиям против фараона, он просит пятьдесят колесниц и двести пехотинцев и обещает продержаться с этими силами до прихода египетских лучников. Он объясняет, что враги Египта заключают между собою союзы и что сам он, Рибадди, чувствует себя в Библе как птица в силках. Он постоянно пишет во дворец, но там никто не обращает внимания на его слова. Царь верит только лжецам и предателям. Единственная реакция фараона заключается в том, что он сетует на обилие писем, поступающих от Рибадди! Почему он, Рибадди, столько пишет? Да по причине того зла, которое мне чинили прежде, – отвечает библский правитель, – и, главное, для того, чтобы ничего похожего со мной не случилось теперь .
Эхнатон, в конце концов, послал в Библ колесничих и, может быть, даже лучников – но в недостаточном количестве, в неудачный момент и против воли самого Рибадди, потому что маневр был явно плохо подготовлен. Солдаты, потерпев поражение, пали на поле битвы. И это несчастье поставили в вину Рибадди.
Хетты наводнили страну, – разочарованно констатирует старый слуга. – Они захватили все земли царя, моего господина, и мой господин ничего против них не предпринял. Теперь они мобилизуют войска в хеттских землях, чтобы захватить Библ . Для спасения города Рибадди просит всего лишь четыреста солдат и тридцать колесниц. Но Дзиру уже приказал своим войскам начинать осаду.
Конец близок. Рибадди все еще умоляет фараона: Пусть царъ, мой господин, вспомнит о своем слуге. Я днем и ночью жду появления царских лучников… Если царь, мой господин, не изменит своих сердечных помыслов, то я умру. Я стар и тело мое поражено тяжелой болезнью… С настоящим письмом я посылаю моего собственного сына, слугу царя… Пусть царь примет во внимание слова своего слуги, пусть он согласится дать лучников, чтобы они удержали Библ!
Эхнатон совершает новую ошибку. Он консультируется с предателем Азиру, который уже приказал убить многих его верных вассалов. И именно этого человека царь просит изложить свое мнение относительно Библа. Хороший оратор, к тому же, без сомнения, имеющий тайных покровителей при египетском дворе, Азиру без труда убеждает фараона в своих добрых намерениях и в том, что не собирается покушаться на интересы Египта. Рибадди в последний раз взывает о помощи: Пусть царь, мой господин, выступит в поход, посетит свои земли и вернет все себе. В тот день, когда ты выступишь в поход, все страны присоединятся к царю, моему господину. Кто сможет устоять перед войсками царя?
Долгожданная помощь так и не пришла. Рибадди, несмотря на угрозы Азиру, все более жадно рвавшегося к новым завоеваниям, отказался открыть врагу ворота родного города. Он заплатил за свое мужество смертью – а Библ оказался вне сферы египетского контроля.
Цепь обрушившихся на Египет несчастий дополнилась кровавыми набегами кочевых народов суту и хабиру (последних иногда отождествляют с евреями); они сосредоточили свои действия на Палестине, и палестинские князья немедленно начали отправлять Эхнатону многочисленные послания. Драматический отчет об этих событиях содержится в письме Абди-Хибы. Он начинает с патетических заверений в собственной преданности царю и горько сетует на то, что его оклеветали перед повелителем, в то время как именно «могучей деснице» фараона он обязан своим местом. Пусть царь позаботится о потребном для его земель! – восклицает он. – Все земли царя, моего господина, опустошены… Каждый раз, когда приезжали посланцы (фараона), я им говорил: «Земли царя потеряны», – но меня не слушали. Потеряны (для царя) все градоначальники. Нет больше ни одного градоначальника, который оставался бы с царем, моим господином.
Грабежи способствовали нестабильности обстановки и мешали торговому обмену между Египтом и его вассалами; земледельцы особенно страдали от бесконечных набегов, и многие из них покидали свои участки, пытаясь найти прибежище в Египте. Даже вавилонские купцы однажды подверглись нападению, и их повелитель напрасно обращался с жалобами к фараону.
Почему же ситуация так сильно ухудшилась, почему внешние отношения Египта до такой степени осложнились? Еще в двенадцатом году правления Эхнатон, как обычно, принимал приношения иноземных государств, в том числе азиатских. В обмен он предоставлял этим странам «дыхание жизни» – и они (по крайней мере, номинально) признавали верховную власть египетской империи. Фараон ясно заявлял, что все эти народы суть его «собственность» и что бог даровал их ему, дабы он «охлаждал свой пыл» и усмирял их своей могучей дланью.
И, тем не менее, после двенадцатого года подобные заявления уже не соответствовали реальности: иноземные страны больше не присылали свою дань ко двору Эхнатона. Равновесие, кажется, внезапно нарушилось, и официальная фразеология уже не могла затушевать болезненные изменения, которые происходили в провинциях Египта.
Многие данные указывают как будто на то, что Эхнатон не посылал в достаточных количествах дары иноземным государям – пренебрегая, таким образом, дипломатическими обязательствами, которые владыке Египта не следовало бы недооценивать. Несомненно, это была серьезная ошибка.
Эхнатон сознавал трудности, с которыми столкнулась египетская политика. Он придерживался очень жесткой линии поведения, что видно, например, по его письму одному из сирийских князей, которое было написано незадолго до хеттского вторжения: Что касается меня, то у меня, Солнца в небе, все хорошо; мои колесницы и мои солдаты весьма многочисленны; от Верхнего Египта до Нижнего Египта, от области, где восходит Солнце, до области, где оно заходит, вся страна пребывает в прекрасном состоянии и в довольстве.
Иными словами: египетское могущество столь же велико, как прежде, и войска фараона по-прежнему не знают себе равных. Уже одно это заявление, по убеждению царя, должно было успокоить горячие головы и обеспечить мир. Эхнатон не хотел использовать по прямому назначению ту армию, которой располагал; он считал, что ее «ударная сила» и так достаточно очевидна, чтобы успокоить потенциальных противников. Царь думал, что пацифистская политика, если она основана на солидном фундаменте, даст хорошие и долговременные результаты, тогда как вооруженное вмешательство только обострит ситуацию.
Его отец, Аменхотеп III, придерживался того же мнения, но, в отличие от сына, применял очень гибкую тактику: он умел противопоставлять одни племена другим, способствовать разделению того или иного общества на кланы, препятствовать образованию опасныхдля Египта коалиций. На удивление ловко используя междоусобные раздоры царьков, он крепко удерживал в своих руках контроль над соседними странами.
Эхнатон, уделявший первостепенное внимание духовным проблемам и стремившийся, прежде всего, заложить основы новой веры, зачастую пренебрегал этой разработанной его отцом системой интриг, преимущество которой заключалось в том, что она позволяла поддерживать в провинциях не опасную для имперской власти «ажитацию». Эхнатон, как кажется, не надзирал самолично над сетью своих зарубежных шпионов, возлагая эту ответственность на людей, чья порядочность порой вызывает сомнения. В результате, будучи плохо проинформированным, фараон смотрел на события в суженной, субъективной перспективе.
Кроме того, Эхнатон оказался в трудной экономической ситуации и не располагал теми богатствами, которые были у его предшественников. Аменхотеп III пообещал вассалам Египта прислать много золота, Эхнатон же не смог выполнить этих обещаний. Даже отправляя подарки верным Египту правителям, он совершал серьезные ошибки. Так, царь Вавилона упрекает Эхнатона в том, что фараон прислал ему золото очень низкого качества: Пусть мой брат, – жалуется царь Вавилона, – соблаговолит не доверять (в будущем) никакому чиновнику золото, которое будет мне направлять, но пусть лучше мой господин соблаговолит осмотреть это золото собственными очами, запечатать и (самолично) отправить. Ибо золото, которое мой брат послал мне в прошлый раз, которое мой брат не осмотрел лично, и которое запечатывал и отправлял чиновник моего брата, было низкого качества; и когда его переплавили в горниле, оно не имело хорошего веса.
Несмотря на все заверения в дружбе и братстве, царь Вавилона не скрывает своего разочарования. Разумеется, из вежливости он обвиняет чиновника, ответственного за царскую казну, а не самого Эхнатона; однако подразумевается, что виноват именно фараон, который не проследил за выполнением своего обещания и тем нанес ощутимый ущерб престижу Египта.
Все союзники Египта в большей или меньшей степени выражали свое недоумение по поводу поведения Эхнатона. Они не подозревали о внутренних трудностях Египта и еще не вполне сознавали хеттскую угрозу; их просто шокировало, что фараон не слишком торопится посылать причитающиеся им подарки. Без сомнения, это было одной из причин, по которым иноземные «приношения» перестали поступать в Египет.
Египетская армия, между тем, ничуть не утратила ни своей доблести, ни своего могущества. Была ли она недовольна политикой фараона? Документы не позволяют нам точно ответить на этот вопрос, однако определенно известно, что египетские солдаты не поднимали никаких мятежей и продолжали повиноваться приказам.
Конечно, Эхнатон полагался, прежде всего, на дипломатию и силу убеждения, но он вовсе не был оторванным от жизни мечтателем, не способным заметить кризис египетской цивилизации, который разворачивался перед его глазами, и который он сам (отчасти) спровоцировал. Поэтому логично предположить, что он просто не получал достаточной информации и что некоторые письма (а может быть, и большая их часть) до него не доходили.
Если полиция Ахетатона была такой сильной и хорошо организованной, то объясняется это, без сомнения, тем, что не все люди из окружения царя относились к нему с такой любовью, какую стремились продемонстрировать. Следовало бы, в частности, попытаться разобраться с сановником Туту, который занимал какой-то ответственный пост в амарнском «министерстве иностранных дел». Это он должен был изучать и классифицировать письма, поступающие от вассалов и союзников Египта, – те отчаянные призывы о помощи, которые, по всей видимости, так и остались без ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Однако поступки хеттского царя быстро доказали неискренность этих любезных слов. Когда Тушратта, царь Митанни, был убит, ассирийцы и хурриты вторглись на зависимые от митан-нийского государства территории. Суппилулиума, который, несомненно, сыграл не последнюю роль в этом преступлении, сумел установить свою власть над Митанни и, таким образом, значительно расширить сферу хеттского влияния. В результате Египет утратил влияние на страну, покорению которой завоеватель Тутмос III посвятил всю свою жизнь, и престиж египетской империи в одночасье померк.
Первая силовая атака хеттов не повлекла за собой неприятных для них последствий. Тогда Суппилулиума решил активизировать свои действия и, предварительно спровоцировав волнения в Сирии и Финикии, оккупировал Северную Сирию. Хеттский царь мастерски сочетал военную силу и коварство. Если он не нападал открыто на какую-то из союзных Египту стран, то внедрял туда сеть шпионов и агитаторов, которые мало-помалу убеждали влиятельных местных вельмож отказаться от ориентации на фараона и пойти на сближение с хеттами. Подобные интриги приносили благоприятные для Суппилулиумы результаты, и он продолжал повсюду сеять беспорядки, столь выгодные для его дела.
Но даже когда могущество хеттского царя стало проявляться в открытую, Эхнатон не счел нужным вмешаться. Он надеялся, что хетты и митаннийцы взаимно ослабят друг друга и что их армии не принесут решающей победы ни одной из сторон. В тот момент царь Египта допустил ошибку в своих расчетах: он не оценил по достоинству хеттскую державу. Митаннийское государство рухнуло под ударами хеттов, прежде чем египтяне успели что-либо предпринять.
Письмо, посланное царем хеттов фараону, окрашено яростным гневом и по существу представляет собой объявление войны. Вот этот текст, в том виде, в каком его понимают сегодня: И теперь, что касается таблички, которую ты мне отправил, то почему ты поставил свое имя прежде моего? Кто портит добрые отношения между нами, и разве подобное поведение соответствует обычаю? Брат мой, разве ты сам не писал мне о том, что мы должны быть едины? И если ты воистину мой брат, то почему прежде превозносил мое имя, а ныне относишься ко мне так, как к какому-нибудь трупу!.. Но это твое имя… Я его соскоблю…
За этим восточным многословием и словесными угрозами угадывается кризис египетской империи.
Города Финикии обращали к фараону и его двору отчаянные призывы о помощи; они с нетерпением ждали прибытия египетского военачальника, способного восстановить порядок. Однако Эхнатон не спешил отдавать себя на волю превратностям войны; он предпочитал путь переговоров и дипломатии.
При таких обстоятельствах контакт между властителями двух самых могучих держав стал насущной необходимостью. Потому Эхнатон известил хеттского царя о своих мирных намерениях, но потребовал сходного заявления и от своего оппонента. Они пришли к соглашению и заключили между собой мир.
Без сомнения, Эхнатон поверил в искренность своего противника и полагал, что на его слово можно положиться. Царь хеттов, со своей стороны, тоже был доволен. Официально все выглядело так, что он – после предварительных равноправных переговоров – заключил мир с фараоном Египта. На деле же ничто не мешало ему, оставаясь в тени, укреплять свою агентурную сеть.
Царь Вавилона, весьма раздосадованный египетско-хеттским «альянсом», почувствовал, что не может более полагаться на поддержку Египта. Он ожидал гораздо более жесткой реакции со стороны Эхнатона и теперь рассудил, что фараон, видимо, косвенным образом согласился признать в скором будущем хеттское верховенство над целым рядом азиатских стран. Поэтому некоторое время спустя царь Вавилона сам заключил союз с царем хеттов.
Последние не собирались долго оставаться в бездействии и лишь выжидали удобного момента, чтобы использовать свое преимущество. Они помогли одному из своих союзников, царю Амурру, захватить финикийские порты. С этой аферой далеко не все ясно. Предполагают, что египетская армия была-таки послана в Финикию, но потерпела неудачу в своей миротворческой миссии. Возможно, однако, и другое объяснение: оно заключается в том, что военачальник Эхнатона предал своего господина и, капитулировав перед царем Амурру, признал последнего легитимным властителем Финикии!
Этот царь Амурру, по имени Азиру, путем многочисленных интриг извлекал личную выгоду из запутанной ситуации. Приказав убить египетского наместника в Симире, он тут же провозгласил себя преданным сторонником Египта и спокойно занялся грабежом оставшегося без надзора города.
Эхнатон узнал о случившемся, и отправил к изменнику посольство. Азиру, ничтоже сумняшеся, приказал казнить послов и, таким образом, остался хозяином положения. В одном из своих писем к Эхнатону он, не стесняясь, пишет: Господину во все времена выказывал уважение к великим сановникам царя, моего господина; я не чувствую за собой ни малейшей вины по отношению к царю, моему господину.
Поскольку Эхнатон – возможно, по причине недостатка информации – не применил против него военную силу, Азиру не остановился на достигнутом. Он стал угрожать самому губернатору важного по своему политическому значению города Тунипа, и этот сановник, напуганный столь близкой опасностью, послал Эхнатону следующую жалобу: Твой город плачет, умножая свои слезы, ведь для нас нет никакого спасения: мы направляем письма господину нашему, царю, но в ответ не получили ни слова – ни единого словечка.
Азиру в итоге захватил Тунип – и послал новые богатые дары своим хеттским союзникам. Сразу же после этого он посягнул на еще более знаменитый город, Библ. Царь Библа, Рибадди, был преданнейшим союзником Египта, восхищенным поклонником египетской цивилизации и культуры. С самого начала распознав всю серьезность опасности, воплощенной в Азиру, он направлял ко двору Эхнатона многочисленные письма с просьбами вмешаться и спасти Библ.
Чтобы положить конец изменническим действиям против фараона, он просит пятьдесят колесниц и двести пехотинцев и обещает продержаться с этими силами до прихода египетских лучников. Он объясняет, что враги Египта заключают между собою союзы и что сам он, Рибадди, чувствует себя в Библе как птица в силках. Он постоянно пишет во дворец, но там никто не обращает внимания на его слова. Царь верит только лжецам и предателям. Единственная реакция фараона заключается в том, что он сетует на обилие писем, поступающих от Рибадди! Почему он, Рибадди, столько пишет? Да по причине того зла, которое мне чинили прежде, – отвечает библский правитель, – и, главное, для того, чтобы ничего похожего со мной не случилось теперь .
Эхнатон, в конце концов, послал в Библ колесничих и, может быть, даже лучников – но в недостаточном количестве, в неудачный момент и против воли самого Рибадди, потому что маневр был явно плохо подготовлен. Солдаты, потерпев поражение, пали на поле битвы. И это несчастье поставили в вину Рибадди.
Хетты наводнили страну, – разочарованно констатирует старый слуга. – Они захватили все земли царя, моего господина, и мой господин ничего против них не предпринял. Теперь они мобилизуют войска в хеттских землях, чтобы захватить Библ . Для спасения города Рибадди просит всего лишь четыреста солдат и тридцать колесниц. Но Дзиру уже приказал своим войскам начинать осаду.
Конец близок. Рибадди все еще умоляет фараона: Пусть царъ, мой господин, вспомнит о своем слуге. Я днем и ночью жду появления царских лучников… Если царь, мой господин, не изменит своих сердечных помыслов, то я умру. Я стар и тело мое поражено тяжелой болезнью… С настоящим письмом я посылаю моего собственного сына, слугу царя… Пусть царь примет во внимание слова своего слуги, пусть он согласится дать лучников, чтобы они удержали Библ!
Эхнатон совершает новую ошибку. Он консультируется с предателем Азиру, который уже приказал убить многих его верных вассалов. И именно этого человека царь просит изложить свое мнение относительно Библа. Хороший оратор, к тому же, без сомнения, имеющий тайных покровителей при египетском дворе, Азиру без труда убеждает фараона в своих добрых намерениях и в том, что не собирается покушаться на интересы Египта. Рибадди в последний раз взывает о помощи: Пусть царь, мой господин, выступит в поход, посетит свои земли и вернет все себе. В тот день, когда ты выступишь в поход, все страны присоединятся к царю, моему господину. Кто сможет устоять перед войсками царя?
Долгожданная помощь так и не пришла. Рибадди, несмотря на угрозы Азиру, все более жадно рвавшегося к новым завоеваниям, отказался открыть врагу ворота родного города. Он заплатил за свое мужество смертью – а Библ оказался вне сферы египетского контроля.
Цепь обрушившихся на Египет несчастий дополнилась кровавыми набегами кочевых народов суту и хабиру (последних иногда отождествляют с евреями); они сосредоточили свои действия на Палестине, и палестинские князья немедленно начали отправлять Эхнатону многочисленные послания. Драматический отчет об этих событиях содержится в письме Абди-Хибы. Он начинает с патетических заверений в собственной преданности царю и горько сетует на то, что его оклеветали перед повелителем, в то время как именно «могучей деснице» фараона он обязан своим местом. Пусть царь позаботится о потребном для его земель! – восклицает он. – Все земли царя, моего господина, опустошены… Каждый раз, когда приезжали посланцы (фараона), я им говорил: «Земли царя потеряны», – но меня не слушали. Потеряны (для царя) все градоначальники. Нет больше ни одного градоначальника, который оставался бы с царем, моим господином.
Грабежи способствовали нестабильности обстановки и мешали торговому обмену между Египтом и его вассалами; земледельцы особенно страдали от бесконечных набегов, и многие из них покидали свои участки, пытаясь найти прибежище в Египте. Даже вавилонские купцы однажды подверглись нападению, и их повелитель напрасно обращался с жалобами к фараону.
Почему же ситуация так сильно ухудшилась, почему внешние отношения Египта до такой степени осложнились? Еще в двенадцатом году правления Эхнатон, как обычно, принимал приношения иноземных государств, в том числе азиатских. В обмен он предоставлял этим странам «дыхание жизни» – и они (по крайней мере, номинально) признавали верховную власть египетской империи. Фараон ясно заявлял, что все эти народы суть его «собственность» и что бог даровал их ему, дабы он «охлаждал свой пыл» и усмирял их своей могучей дланью.
И, тем не менее, после двенадцатого года подобные заявления уже не соответствовали реальности: иноземные страны больше не присылали свою дань ко двору Эхнатона. Равновесие, кажется, внезапно нарушилось, и официальная фразеология уже не могла затушевать болезненные изменения, которые происходили в провинциях Египта.
Многие данные указывают как будто на то, что Эхнатон не посылал в достаточных количествах дары иноземным государям – пренебрегая, таким образом, дипломатическими обязательствами, которые владыке Египта не следовало бы недооценивать. Несомненно, это была серьезная ошибка.
Эхнатон сознавал трудности, с которыми столкнулась египетская политика. Он придерживался очень жесткой линии поведения, что видно, например, по его письму одному из сирийских князей, которое было написано незадолго до хеттского вторжения: Что касается меня, то у меня, Солнца в небе, все хорошо; мои колесницы и мои солдаты весьма многочисленны; от Верхнего Египта до Нижнего Египта, от области, где восходит Солнце, до области, где оно заходит, вся страна пребывает в прекрасном состоянии и в довольстве.
Иными словами: египетское могущество столь же велико, как прежде, и войска фараона по-прежнему не знают себе равных. Уже одно это заявление, по убеждению царя, должно было успокоить горячие головы и обеспечить мир. Эхнатон не хотел использовать по прямому назначению ту армию, которой располагал; он считал, что ее «ударная сила» и так достаточно очевидна, чтобы успокоить потенциальных противников. Царь думал, что пацифистская политика, если она основана на солидном фундаменте, даст хорошие и долговременные результаты, тогда как вооруженное вмешательство только обострит ситуацию.
Его отец, Аменхотеп III, придерживался того же мнения, но, в отличие от сына, применял очень гибкую тактику: он умел противопоставлять одни племена другим, способствовать разделению того или иного общества на кланы, препятствовать образованию опасныхдля Египта коалиций. На удивление ловко используя междоусобные раздоры царьков, он крепко удерживал в своих руках контроль над соседними странами.
Эхнатон, уделявший первостепенное внимание духовным проблемам и стремившийся, прежде всего, заложить основы новой веры, зачастую пренебрегал этой разработанной его отцом системой интриг, преимущество которой заключалось в том, что она позволяла поддерживать в провинциях не опасную для имперской власти «ажитацию». Эхнатон, как кажется, не надзирал самолично над сетью своих зарубежных шпионов, возлагая эту ответственность на людей, чья порядочность порой вызывает сомнения. В результате, будучи плохо проинформированным, фараон смотрел на события в суженной, субъективной перспективе.
Кроме того, Эхнатон оказался в трудной экономической ситуации и не располагал теми богатствами, которые были у его предшественников. Аменхотеп III пообещал вассалам Египта прислать много золота, Эхнатон же не смог выполнить этих обещаний. Даже отправляя подарки верным Египту правителям, он совершал серьезные ошибки. Так, царь Вавилона упрекает Эхнатона в том, что фараон прислал ему золото очень низкого качества: Пусть мой брат, – жалуется царь Вавилона, – соблаговолит не доверять (в будущем) никакому чиновнику золото, которое будет мне направлять, но пусть лучше мой господин соблаговолит осмотреть это золото собственными очами, запечатать и (самолично) отправить. Ибо золото, которое мой брат послал мне в прошлый раз, которое мой брат не осмотрел лично, и которое запечатывал и отправлял чиновник моего брата, было низкого качества; и когда его переплавили в горниле, оно не имело хорошего веса.
Несмотря на все заверения в дружбе и братстве, царь Вавилона не скрывает своего разочарования. Разумеется, из вежливости он обвиняет чиновника, ответственного за царскую казну, а не самого Эхнатона; однако подразумевается, что виноват именно фараон, который не проследил за выполнением своего обещания и тем нанес ощутимый ущерб престижу Египта.
Все союзники Египта в большей или меньшей степени выражали свое недоумение по поводу поведения Эхнатона. Они не подозревали о внутренних трудностях Египта и еще не вполне сознавали хеттскую угрозу; их просто шокировало, что фараон не слишком торопится посылать причитающиеся им подарки. Без сомнения, это было одной из причин, по которым иноземные «приношения» перестали поступать в Египет.
Египетская армия, между тем, ничуть не утратила ни своей доблести, ни своего могущества. Была ли она недовольна политикой фараона? Документы не позволяют нам точно ответить на этот вопрос, однако определенно известно, что египетские солдаты не поднимали никаких мятежей и продолжали повиноваться приказам.
Конечно, Эхнатон полагался, прежде всего, на дипломатию и силу убеждения, но он вовсе не был оторванным от жизни мечтателем, не способным заметить кризис египетской цивилизации, который разворачивался перед его глазами, и который он сам (отчасти) спровоцировал. Поэтому логично предположить, что он просто не получал достаточной информации и что некоторые письма (а может быть, и большая их часть) до него не доходили.
Если полиция Ахетатона была такой сильной и хорошо организованной, то объясняется это, без сомнения, тем, что не все люди из окружения царя относились к нему с такой любовью, какую стремились продемонстрировать. Следовало бы, в частности, попытаться разобраться с сановником Туту, который занимал какой-то ответственный пост в амарнском «министерстве иностранных дел». Это он должен был изучать и классифицировать письма, поступающие от вассалов и союзников Египта, – те отчаянные призывы о помощи, которые, по всей видимости, так и остались без ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28