— …сто сорок шесть, сто сорок семь… Эх, трех штук до ровного не хватило! — Сурок разочарованно выпрямился и наконец «заметил» родича. — А, здравствуй, Колай!
— Здравствуй и ты, Су… Викий! — Мужики обменялись рукопожатиями и тут же незаметно отерли руки о штаны: Сурок от бедняцкого духа, Колай от вороньего пера.
— А это чего, дочка твоя? — Хуторянин перевел взгляд на Рыску. Девочка нахохлилась: лицемерие взрослых ее здорово злило. Как будто сам не знает!
— Ага.
Сурок подцепил толстым пальцем Рыскин подбородок, покрутил вправо, влево. Скривился:
— Мелкая она у тебя какая-то. Сколько ей? Семь?
— Что ты, брат, — весной девять сравнялось! — показушно обиделся Колай.
Девочка сердито дернула головой, срываясь с крючка.
— Ах да, война же в прошлый год Крысы закончилась, — намеренно поддел брата хуторянин. — А будто вчера избы горели. Вот время-то летит…
Мужики вежливо помолчали, якобы скорбя по погибшим, а на деле прикидывая, как бы ловчее повести торг.
— А тучек что-то нет и нет, — начал второй заход Колай. — Я, покуда к тебе дошел, весь взопрел.
— То-то и оно, — глубокомысленно возразил Сурок. — Парит. И ласточки низко летают, видишь?
Ласточки действительно носились над самой землей — там маслянисто поблескивала навозная лужа, над которой вились мухи. Тем не менее Колай согласно покивал:
— Дай-то Богиня, пойдет. А то воды не наносишься.
— На твой-то огород и полшапки хватит, — пренебрежительно фыркнул Сурок, — а у меня видал, поля какие? Тут полоть не успеваешь, не то что поливать. Всю прислугу пришлось на грядки выгнать. Стыдно сказать, жене самой пол мести приходится!
Колай сочувственно поцокал языком. Рыска покраснела, пытаясь удержать подступающий к горлу смех. Ужас какой — пол подмести! Девочка это даже за работу не считала, знай веником махай, о своем думая. А помои, наверное, Сурок по ночам выносит, чтоб никто его позора не видел!
— Ы-ы-ы… — все-таки вырвалось сквозь зубы.
— Она что у тебя — немая? — изумился хуторянин.
— Что ты, брат! — Отец растянул губы в льстивой улыбке, незаметно щипая Рыску за бок. — Просто стесняется. А обычно щебечет весь день как птичка!
— Мне птички без надобности, — отрезал Сурок. — И так дармоедов полон дом. Эй, козявка, ты прясть умеешь?
— Да, — пискнула Рыска, понимая, что следующий щипок будет куда чувствительнее.
— А коров доить? Блины печь?
— Умею.
— Взять тебя, что ль, жене в помощь… — в раздумье протянул Сурок, как будто не за тем вызвал Колая по самому пеклу.
— А чего? И возьми! — оживился тот. — Хорошая девчонка, послушная! А уж работящая…
— Ну не зна-а-аю… — Сурок еще пристальней вперил в Рыску маленькие лупатые глазки, казавшиеся двумя черничинами на круглой розовой тарелке. — Я вообще-то уже привез из Вилок одного сопляка. Мальчишка, правда, и такой жук, что пороть не перепороть…
— Тю, с этими сорванцами одни хлопоты! — подхватил Колай. — Так и норовят то в лес, то на рыбалку улизнуть. То ли дело девочка: и уберет, и младенчика понянчит, и обед сготовит…
Рыска фыркнула и тут же ойкнула, схватившись за попу.
— Время уж больно тяжелое, — продолжал гнуть свое Сурок. — Сами пустыми щами перебиваемся, и те на крапиве. А тут еще один рот, и плати ему вдобавок…
— Что ты, Викий, мы же родня! — с деланым возмущением замахал руками Колай. — Какая плата? Пусть просто поживет у тебя, ума наберется.
— Да как-то оно… неудобно, — так же фальшиво возразил Сурок. — Тебе, поди, тоже лишние руки в хозяйстве не помешают.
— Сколько там пока того хозяйства! — Колай многозначительно выделил «пока» — мол, со временем разбогатею почище тебя. — А потом, глядишь, и сын подрастет…
Сурок с нажимом поскреб нос.
— Ну давай хоть долг прощу, — неохотно предложил он.
— Можно, — с плохо скрываемой радостью согласился Колай и подтолкнул Рыску к брату, пока тот не передумал.
Родичи снова на миг сплели и вытерли руки.
— Эх, и рад бы с тобой поболтать, но дела, дела… — многозначительно вздохнул Сурок.
— Мне тоже до темноты ограду починить надо, а то вечно чужие собаки забегают, цыплят давят, — заторопился Рыскин отец. — Ну и жирные у тебя нынче вороны, брат! Аж в короб не вмещаются.
— Ага, — «не заметил» намека хуторянин. — Ну, бывай здоров!
— И тебе не болеть. — Колай кинул еще один завистливый взгляд на короб, напоследок погрозил Рыске пальцем и ушел со двора.
Когда за братом закрылись ворота, Сурок высунулся за угол и повелительно гаркнул:
— Эй, Цыка! Подь сюда!
Батрак, рубивший дрова, чуть не попал себе по колену. Выругался, глубоко вогнал топор в колоду и поспешил на хозяйский зов.
— Короб — в погреб, — отрывисто велел Сурок. — Девчонку-к женке. Пусть покажет ей, чего да как.
— Ага. — Парень ухватился за плетеные ручки и с натугой поволок урожай к заднему крыльцу.
Рыска, поколебавшись, робко двинулась следом. Без отца, какого-никакого, а знакомого, у нее противно засосало в животе. Дома хоть на печь забиться можно, там и кошка ласково мурчит, и сушеными яблоками вкусно пахнет… здесь же все чужое, равнодушное и оттого еще более страшное.
Батрак коленом пнул дверь и скрылся в сенях. Чем дольше девочка ждала на пороге, тем неуютнее ей становилось. Может, надо было зайти вместе с Цыкой? Но ведь он ничего ей не сказал… Люди, работавшие во дворе, не обращали на девочку никакого внимания. Только черный петух, где-то растерявший полхвоста, с подозрительным кококаньем прохаживался рядом, заставляя Рыску жаться к крыльцу. А в доме кто-то ругался, громко и визгливо. Не то на нее, бестолковую девчонку, не то друг на друга — чуть позже Рыска различила несколько голосов: два или три женских и редкий, огрызающийся, мужской. Потом что-то бухнуло, голоса разом смолкли, и девочка услышала приближающиеся шаги.
Женка, левая жена, которую брали сразу после рождения ребенка у правой, первой, распоряжалась слугами, сама мало чем от них отличаясь. Если жену просватывали из богатой и знатной семьи, то женками обычно становились бесприданницы, вдовы или перестарки. Порой, напротив, жену навязывали родители и положение, а женку выбирали по любви. Но Сурок даже в юности предпочитал романтике удачную сделку, и сейчас на крыльцо вышла некрасивая, жилистая, рано состарившаяся тетка в простом полотняном платье и заляпанном переднике.
— Ты, что ль, новая работница?
Девочка безмолвно кивнула.
— Пошли, — хмуро, думая о чем-то своем, велела женка. — Масло сбивать будешь.
— А это как? — растерялась Рыска. Коза-то у ее родителей была, но молока едва хватало на творог или сыр — ими да хлебом семья и кормилась. Какое там масло, сметанки бы в щи по праздникам!
— Сейчас узнаешь. — Тетка провела девочку через просторные сени, заставленные разнообразными мешками, бочками, кадушками, и, велев хорошенько вытереть ноги о расстеленную у порога тряпку, впустила в кухню. Рыска боязливо огляделась — ого! Да у ее отца весь дом меньше! Печь такая, что целого теленка зажарить можно, потолок высоченный, только кочергой и достать. И пахнет тут вовсе не крапивными щами, а маковыми рогульками, вон стынут на столе под тонким полотенцем. Девочка сглотнула набежавшую слюну и отвернулась, тем более что потчевать ее никто не собирался.
Работа оказалась тяжелой, но несложной. Маслобойку — подвешенный к потолку ящик, похожий на детский гробик, — полагалось раскачивать за веревку, пока руки не устанут. И потом тоже. Плеск внутри постепенно сменился вязким чавканьем, потом вообще стих. Рыска сгорала от любопытства, что же там получилось, но женка сунула ей кружку с ячменем и отправила кормить птицу. Тут девочка оплошала: черный петух, увидев вместо рослой птичницы какую-то малявку, нагло порхнул прямо на кружку и выбил ее из рук. Зерно желтой полосой перечеркнуло крыльцо. Сбежавшиеся куры и утки кинулись его клевать и драться за место у слишком маленькой кормушки. Вырванные перья поднялись выше стрехи, на истошный ор выскочила какая-то девица и обругала Рыску безрукой дурой. Ногами распинала птицу, расшвыряла зерно подальше, подобрала кружку и вернулась в дом. Девочка опять осталась на крыльце, глотая слезы и боясь показаться женке на глаза. Полдня не проработала, а уже провинилась!
— Куда ты там запропастилась, лентяйка? — выглянула в окно хозяйка. — Иди картошку чисти!
Рыска робко, бочком прошмыгнула в дверь, ожидая нагоняя, но женка возилась у печи, свирепо пыхающей паром, и только махнула девочке на стоящую возле помойного ведра корзину:
— Да срезай потоньше и глазки хорошенько выколупывай! А то знаю я вас…
Девица, наоравшая на Рыску, сейчас ловко крошила луковые перья, широкими взмахами сметая зеленые колечки в миску. Из-под чистенькой косынки, завязанной не под подбородком, а сзади, как у городских, выбивались рыжеватые вьющиеся прядки.
— Возьми лучше этот, он острее, — закончив, мирно сказала она, передавая девочке свой нож. — Тебя как зовут?
— Рыска. — Картошка выскользнула из пальцев и булькнула в теплую мутную воду. Рыска с отчаянием уставилась на расходящиеся круги.
— А я Фесся. — Служанка заговорщически подмигнула девочке. — Ничего, привыкнешь! У меня тоже поначалу все из рук валилось.
На душе у Рыски немножко потеплело. Оглянувшись на хозяйку, она тайком выловила утопленницу, обтерла о подол и кинула в горшок с чистой водой. Дальше дело пошло ловчее и быстрее, даже женка не нашла, к чему придраться.
Время до ужина пролетело почти незаметно. За стол сели уже в потемках, когда хозяева поели и улеглись спать; Рыска так и не увидела ни правую жену Сурка, ни детей. Полы они сами метут, ага… Помимо Фесси в доме прислуживали еще двое батраков: дедок, которого звали по всякой мелочи — ножи заточить, курицу зарезать, черенок у ухвата починить, и Цыка, бравший на себя более тяжелую работу. А на вывешенную над порогом лампу к дому стеклось столько народу, что у Рыски даже пальцев не хватило сосчитать. Батраки поочередно смывали у придорожной колоды замешенную на поте грязь, плещась и фыркая как быки. Потом степенно заходили на кухню, придирчиво выискивали в прибитом к стене коробе свою, лично вырезанную из дерева, ложку и подсаживались к столу. Просторная кухня мигом стала тесной и душной, хотя дверь уже не закрывали.
Усталые люди вначале ели молча, наперебой черпая из горшка тушенный с салом горох и запивая квасом, но постепенно отошли, заговорили, стали отпускать шуточки, по большей части непонятные Рыске, но безумно смешные для всех остальных. Девочка забилась в уголок, жуя подгоревшую, негодящую для хозяев рогульку, но самой Рыске она казалась праздничным угощением. Пожалуй, и тут жить можно, заключила она.
— Эй, Жар! — окликнула Фесся, когда разговор стал совсем уж взрослым. — Проводи-ка свою соседку на чердак, детям спать пора.
— Чего она, сама не найдет? — проворчал мальчишка, но с лавки поднялся.
Днем Рыска его не видела, а за ужином не обратила внимания. Пришлось разглядывать теперь, и ничего хорошего девочка не увидела: выше и старше ее на пару лет, на Илая похож — такой же худой и нахальный, с волосами цвета куньей шерсти. Наверняка драться будет, с тоской решила Рыска.
— А ты у нас давно усы брить стал? — лукаво напомнила служанка.
— Тю, я и без усов поумней некоторых буду! — бесшабашно заявил Жар.
— Брешешь, малявка, — прогудел рослый чернобородый мужчина с самой большой ложкой (но упрекнуть его в этом вряд ли бы кто посмел!). — Взрослый, предложи ему девку на сенник отвести, зайцем бы поскакал!
Батраки опять неведомо чему рассмеялись. Мальчишка насупился еще больше и, нехотя махнув Рыске, побрел к двери.
Лаз на чердак был из сеней — черная дыра в потолке, в которую упиралась рогами старая лестница.
— Нам что, туда?! — Девочка с тоской поглядела через плечо, на тусклую полосу света, сужающуюся под скрип петель. Хлоп — исчезла и она.
— Ну, чего застряла? — уже сверху окликнул Жар. — Боишься?
Рыска боялась, да еще как, но стиснула зубы и молча нашарила первую ступеньку. Лестница вначале взбрыкивала в ответ на каждое движение, потом затихла: мальчишка придержал ее за концы.
Чердачная тьма оказалась неожиданно теплой, душной и обволакивающей — за день крыша накалилась на солнышке, как хорошо протопленная печь. Рыска перебралась через высокий порог, и под ногами что-то зашуршало, начало трескаться, проседать.
— По фасоли не топчись, — запоздало предупредил Жар. Девочка, испуганно присевшая на корточки, пощупала рукой — точно, прошлогодние плети с жесткими царапучими стручками. То ли осенью лущить поленились, так сюда и забросили, то ли просто о них позабыли.
— А куда дальше? — жалобно спросила она.
— Окошко видишь?
— Угу…
— Твой тюфяк слева, мой справа. И покуда до сломанной прялки не доберешься, не вставай!
— Почему?
— Утром поймешь. — Жар резво пополз на едва светящееся пятнышко, стуча коленями по досками.
Где там прялка, Рыска понятия не имела и отважилась выпрямиться только у самого окошка — простой отдушины на месте выпиленного куска бревна. Она выходила на огороды позади дома, как раз под ней Сурок давеча беседовал с Колаем. Девочка прильнула к дырке лицом, но прохлады не дождалась: от леса наползала огромная туча, одну за другой сглатывая звезды. Неподвижный, густой и липкий воздух горячечно пах грозой. Несколько минут Рыска завороженно наблюдала за ее приближением, потом девочке внезапно стало жутковато — туча показалась ей огромным хищным зверем: а ну как учует, увидит, запустит в окошко когтистую лапу молнии?
Рыска отпрянула и снова присела. Тюфяк и войлочное покрывало кучей лежали в углу, подушку девочка не нашарила. Улеглась так, подложив руку под голову. Глаза потихоньку привыкали к темноте, и внутренность чердака проявлялась, будто нарисованная пальцем в пепле. Как и внизу, тут были «хозяйская» и «хозяйственная» части, разгороженные глухой стеной, с отдельными входами. В первой жили, вторую использовали как склад для всякой рухляди, беспорядочно сваленной на полу и густо запорошенной пылью. Со стропил удавленниками свисали банные веники.
Чем дольше Рыска лежала, тем меньше ей хотелось спать. Под потолком тихонько, неровно гудело (ветер, что ли, в надломленной черепице спотыкается?), над ухом зудел комар, за окном надрывно, тревожно стрекотали кузнечики. Фасоль шелестела и пощелкивала, словно в ней кто-то копошился.
— Эй, — дрожащим голосом окликнула девочка.
— Чё? — Мальчишка тоже не спал, отозвался сразу же.
— Ты слышал?!
— А?
— Там, у лестницы… шуршит что-то!
— Девчо-о-онка, — презрительно зевнул Жар. — Ну шуршит. Мышь, наверное, лазит.
— А вдруг… крыса?!
— Может, и крыса. Не мешай спать, Фесська со вторыми петухами до зари

будит! — Мальчишка демонстративно отвернулся к стене.
Рыска и раньше побаивалась серых-хвостатых, но в незнакомом месте, да после дома Бывшего, страх перерос в тихую панику. Завернувшись в сыроватый, пахнущий псиной войлок, девочка заставила себя закрыть глаза, но стало только хуже: треск и поскребывание словно усилились, стали отчетливее. Теперь казалось, будто там возится тварь размером с куницу, а то и собаку.
— Жар!
— Ну?
— А ты давно тут живешь?
— С месяц… а чего?
— И оно каждую ночь так скребется?
— Вот трусиха! — Мальчик, к счастью, вовремя сообразил, что если просто выругаться, то покоя ему не видать — еще плакать, чего доброго, начнет. — Скребется, скребется. Спи ты уже!
Рыска чуть расслабилась. Может, и сегодня обойдется? Девочка попыталась сосредоточиться на более мирных звуках: внизу, в застеленной сеном каморе, лениво переговаривались батраки, передавая по кругу бутыль с кислым слабым вином, чтобы лучше спалось. Кто-то лапал доярку, которой полагалось бы ночевать в веске, но с любимым теплее, чем дома на печке. Девица визгливо хихикала и отбрыкивалась от слишком уж непристойных ласк.
Хлопнула дверь, батраки заворочались, загомонили: «О, Цыка пришел!» — «А мы уж думали, что ты у своей вдовушки заночевал!» — «Или не угодила?»
— Ой, люди, что я вам расскажу! — тяжело дыша, с порога начал парень. — Какая вдовушка, я до нее и не дошел!
— На кого отвлекся-то? — похабно зароготали парни.
— Дураки, — обиделся Цыка, —
1 2 3 4 5 6