Да, все дело, конечно, в Мэгги. Она может в один миг разрушить благополучие этого дома. Каково будет вам, мистер и миссис Бейли, когда, открыв дверь, вы увидите на пороге Мэгги Кендал, неотступную, как сама судьба, улыбающуюся своей неотразимой улыбкой, готовую сообщить, что она – мать вашей дочери. Господи! Он закрыл глаза. От одной этой мысли его пробрала дрожь.
Нет, нельзя ей позволить добраться сюда. Будь он проклят, если допустит это. Он был прав, предупреждая ее, что эти поиски повлекут за собой жестокий результат. Тот факт, что события, предшествовавшие рождению ее дочери, чуть не сломали ей жизнь, не значит, что она может беспрепятственно губить чужие жизни. Она отказалась от прав на ребенка двадцать семь лет назад, когда выручила за него двести фунтов наличными. И нечего теперь апеллировать к Бейли и бить на жалость, объяснять, что их драгоценное чадо – продукт изнасилования, что травма, полученная матерью, повлияла на ее психику, умертвив в ней все родительские чувства. Почти три десятка лет они не давали о себе знать – заторможенное эмоциональное развитие. Мэгги Кендал – хрестоматийный случай. То, что случилось с ней в юности, стало препятствием для формирования взрослых отношений. Она нашла только один способ справиться со своим прошлым – стереть его из памяти, и если вместе с ним пришлось стереть все чувства и эмоции, значит, так тому и быть. А ей так даже лучше.
Конечно, сама Мэгги ничего подобного не скажет. Хотя бы потому, что сама не отдает себе в этом отчет. Но я-то понимаю, в чем все дело. И я пришел к выводу, который сделал после долгих размышлений, путешествуя по всей стране. А вывод заключается в том, что Мэгги Кендал не перестает казнить себя с тех самых пор, как отдала свою дочь. В ранней юности – в самые важные для формирования личности годы – она впитала внушительную дозу религиозного фанатизма, которая наложила отпечаток на всю ее жизнь. В глубине души, куда нет доступа никому, она чувствует себя виновной. Грешной. Ведь и родители с детства звали ее «дитем греха».
Мэгги уверовала, будто все случившееся потому и произошло, что она грешница. Известно, назови человека сто раз свиньей, и он захрюкает. Примеров тому достаточно, вспомнить хотя бы об Адольфе Гитлере или Мао Цзэдуне.
Барт понимал, что его, да и самой Мэгги профессия – убеждать людей в том, в чем они хотят. Они добивались этого с помощью перфорированной пленки, которая сохраняет на себе тот или иной образ. Барт пришел к выводу, что много лет назад в памяти Мэгги запечатлелся образ Мэри Маргарет Хорсфилд и, судя по тому, что она добавила позавчера к той информации, которой я уже располагал, этот образ дал трещину. Поэтому никак нельзя выпускать сейчас Мэгги на этих людей. Она здорово растерялась, и в этом состоянии может натворить Бог знает каких бед. Что станется с ее дочерью, когда бедняжка обнаружит, что вся ее жизнь зиждилась на лжи, что родители совершили преступление, купив ее за деньги? Как она справится с мыслью, что ее настоящая мать – да нет, какое там настоящая, ведь Мэгги только произвела девочку на свет, а растила и воспитывала ее совсем другая женщина – в общем, та самая женщина продала ее за деньги! Пусть сама Мэгги не знала, что такое любовь и ласка, это не дает ей права вносить смуту в упорядоченную чужую жизнь.
Барт знал, как этому помешать. Надо всего-навсего объявить, что найти Бейли не удалось. И никому не удастся. Этот Мартин Бейли слишком ловко спрятал свои следы. А потом надо будет потихоньку направить ее карьеру в новое русло. И для этого убедить Мэгги в том, что она упиралась в тупик.
Господи, подумал он, горько усмехнувшись, что такое подвиги Геракла по сравнению с моей задачей! Правда, это можно назвать подвигом любви. Я слишком долго ждал тебя, Мэгги. С твоим поручением покончено. Теперь я буду действовать в своих интересах.
Барт уже едва не нажал на стартер, как заметил большой синий «Вольво»-пикап, подъехавший к воротам углового дома. Из машины вышел мужчина. Мартин Бейли, догадался Барт. Высокий, лысеющий, в очках с золотой оправой. Он обошел машину и распахнул переднюю дверцу. Из машины вышла седая женщина. Без всякого сомнения Луиза Бейли, урожденная Селвин. С заднего сиденья вышел молодой человек и помог выбраться молодой женщине на сносях. Женщина была высокая и рыжеволосая. Дочь Мэгги.
Ну вот, подумал Барт, вот ты и достиг своей цели.
Он прислушался к себе, ожидая прилива каких-то неиспытанных чувств. Вот, повторил он себе, перед тобой дочь Мэгги. Но ничего не почувствовал. Он думал, что его посетит нечто сверхъестественное. Но он ничего не почувствовал. Совсем ничего. Да, он много лет любил ее мать. Но что такое эта молодая женщина? Для него она – всего лишь имя, да и имя у нее чужое, не имеющее никакого отношения к ее родной матери. Какая-то Сара Луиза Бейли. Из семейства Бейли. Не имеющая ничего общего с Мэгги Кендал. Теперь, во всяком случае, не имеющая. И никогда не заимеющая. Ее связь с матерью оборвалась в первые минуты ее рождения. И навсегда.
Машина стояла довольно далеко, чтобы Барт мог как следует рассмотреть ее лицо. Он напряженно всматривался, жалея, что не захватил с собой бинокля. Но с ним был фотоаппарат. Барт сделал несколько снимков – муж помогает Саре Луизе подняться по ступенькам лестницы, родители ждут молодых наверху, предупредительно распахнув дверь. Когда дверь только отворилась, из-за нее выскочил черный коккер-спаниель и радостно кинулся к ногам Сары Луизы. Ее собачка, догадался Барт, которую она давненько не видела. Значит, она тут не живет, приехала в гости.
Дверь закрылась за семейством, ожидающим прибавления, Барт опустил фотокамеру. Он вдруг поймал себя на том, что по-идиотски улыбается в каком-то эйфорическом восторге. Он понял, в чем причина его неожиданного веселья. Мэгги вот-вот станет бабушкой! Лучшего аргумента в пользу перемены амплуа не придумаешь! Пусть теперь только заикнется о том, что ей рано играть матерей! А бабусю не желаете сыграть, мадам? Да, ее ждет удар. Она, конечно, такого не предполагала. А поворот, между прочим, вполне естественный. Мэгги называет себя фаталисткой. Ну что ж, приятно верить в судьбу, когда она все делает по-твоему.
Готовясь публично признать свое материнство, она шла на рассчитанный риск, но надеялась, что ее карьера в конечном итоге от этого только выиграет. Однако признать себя бабушкой она не сможет ни при какой погоде. Это совершенно исключается. Иначе от карьеры останутся одни воспоминания. Вот тебе и на! Тебе не удастся обзавестись дочкой без того, чтобы не стать бабушкой. Изволь получить в придачу внучку. Или внука. Поистине, чтобы заставить Мэгги отказаться от своей гениальной идеи, должно было бы произойти нечто невероятное. Но спасибо Саре Луизе – уж не знаю, как там теперь звучит ее фамилия, думал Барт, – спасибо и дай Бог здоровья: она подготовила великолепную развязку.
На выезде из Лидса Барт заметил дорожный знак: «Йетли – 12 миль». Отли, Икли, Батли, Шипли, Кийли, Гизли – эти названия, помнится, не раз упоминала Мэгги. И Йетли. Все эти городишки на краю йоркширских болот. Он не раздумывая повернул в сторону, в которую указывала стрелка. Ты права, Мэгги. Это судьба.
По обе стороны центральной улицы стояли жилые дома. Тут же встретились один или два универсальных магазина, рынок подержанных автомобилей, два гаража, школа, а за ней – горбатый мостик через речку Йет, выходивший прямо на старинную базарную площадь – центр города. Родного города Мэгги.
Интересно, англичане так же сентиментальны в отношении своих родных мест, как американцы? По Мэгги этого не скажешь. Она говорила, что не была здесь с тех пор, как уехала. Изменился ли городок с тех пор? – думал он, оглядываясь вокруг. По сторонам вперемешку стояли старые и новые дома. Но вот почтамт явно тот самый, что был при Мэгги.
Зайдя в телефонную будку, он раскрыл справочник. Хорсфилдов там было полно. Должно быть, распространенная в Йоркшире фамилия. Но как же определить, кто из них родители Мэгги? Хотелось бы взглянуть на них. Но по крайней мере, есть возможность познакомиться с городком. Место рождения – и смерти Мэри Маргарет Хорсфилд. Судя по всему, ее родителей тоже нет в живых. У Барта сложилось впечатление, что, когда Мэри Маргарет задумывала свой побег, они были уже немолодыми людьми. Теперь им где-то за семьдесят. Можно еще найти их церковь. Если она сохранилась.
Барт зашел в городскую библиотеку, где обнаружил кучу брошюрок с информацией об Йетли. История городка уходила корнями в XII век. Приходская церковь была построена в 1298-м. На протяжении веков население занималось шерстопрядением, пока появление новых материалов не вытеснило шерсть с рынка. Но городок не захирел, население достигло двадцати шести тысяч. В городе была школа первой ступени, которую посещала Мэри Маргарет, и девять церквей различных конфессий. В том числе – Конгрегация детей Господа. Барт выписал адрес, посмотрел по карте, которая висела на стене в библиотеке, где находится это место, и отправился на поиски.
Йетли располагался на холмах, и, прежде чем Барт нашел, что искал, он облазил их все. Невзрачное строение, ничем не напоминающее о зловещих последствиях того учения, которое проповедовалось в его стенах, было сложено из серого кирпича и облицовано серым галечником. В соответствии с мировоззрением, подумалось Барту.
То, что это церковь, можно было понять только благодаря медной табличке на двери. Окна была прорублены высоко, но Барту удалось заглянуть вовнутрь и увидеть большое пустое пространство. Ни алтаря, ни скамеек, ни каких-либо изображений там не было. Не было даже креста. Только вокруг стен стояли стулья. Барт заметил еще одну табличку на двери, запрещающую вход. В случае экстренной необходимости просили обращаться к Держателю ключей. Надо же – Держатель ключей! Это что-то из фильмов про космических завоевателей. Ниже указывалось имя этого Держателя, от которого у Барта екнуло сердце: М. Хорсфилд. Белвуд-кресент, 21. Телефон такой-то.
Сомнений нет. М. Хорсфилд – гауляйтер в белых перчатках. Где же этот Белвуд-кресент? Барт зашел в угловой магазинчик и спросил стоявшего за прилавком азиата, не знает ли он, где это место. «Ступайте до светофора, поверните направо, потом вверх по холму, там налево и третий переулок будет ваш». – «Спасибо». Еще один холм. На вершине стояла телефонная будка. Найдя в кармане десятипенсовик, Барт набрал номер и сунул монету в щель. На другом конце провода аппарат прозвенел десять раз. Трубку никто не поднял. Ну и к лучшему. Что бы он сказал? Но взглянуть на дом все же не помешает. Раз уж он забрел в эти края…
Белвуд-кресент оказался тупичком с цепочкой домиков довоенной постройки, но чистеньких и ухоженных. Можно сказать, почтенных. Здесь витала та атмосфера, при которой важнее всего на свете было мнение соседей. Возле многих домов стояли припаркованные у бордюрного камня автомашины – застройка здесь завершилась до начала эры гаражей. Почти к каждому из парадных вела бетонная дорожка, в том числе к дому № 21, хотя машины возле него не было.
Дом окружал большой, буйно разросшийся сад, распространявший вокруг сладкий аромат. В окнах виделись белоснежные – нет, белее самого снега занавески. Барту припомнилось, что Мэгги рассказывала про одержимость чистотой, царившую в их семье. На выкрашенной черной краской двери ярко блестела табличка с номером. Да, обитатели этого уголка наверняка по сию пору жалеют, что не сумели до такой же степени отполировать собственное чадо. Барт прошел до конца тупика, перешел на другую сторону и направился назад.
Ему хотелось посмотреть на родителей Мэгги во плоти. Плоть! Должно быть, это слово внушает им отвращение и связывается только с грехом. Ну ладно, Бог с ними. Он и так достаточно увидел. Осталось найти еще одно местечко. Дополнить картину последним штрихом. Барт вернулся в центр, снова зашел в библиотеку и отыскал на карте школу. Она находилась на окраине, надо думать, тоже на холме. На этот раз Барт решил ехать на машине.
Школа располагалась в красивом старинном особняке, окруженном игровыми площадками. Мэгги говорила, что ее основали в XVI веке богатые купцы. В этот час школьники как раз выходили из ворот. Большинство было одето в форму – синюю с голубым. Барт попытался представить в ней Мэгги: долговязую, невзрачную. Мэгги – и невзрачная? Он всегда знал ее эффектной, даже слегка вызывающей. Но как ни странно, это ее не портило. Это ей шло. Вероятно, ее пристрастие к ярким цветам шло из детства, когда ей приходилось одеваться в соответствии с воззрениями родителей.
Да, все, что он видел, было таким, каким описывала Мэгги. Она вообще никогда не лгала. В крайнем случае, умалчивала о чем-то, если так ей было удобно. Наверно, это тоже шло из детства. Мэгги говорила, что уличение во лжи влекло за собой суровое наказание, а потому поощрялась правдивость. Это было единственное поощрение родителей, которые были щедры на наказание, но скупы на похвалу. И какого черта подобные люди вообще заводят детей? Его, Барта, родители, были совсем другими. Настоящие голливудские либералы, коренные киношники, так сказать, – оба деда пришли в кинопромышленность вместе с Дэвидом Уорком Гриффитом, работали на студии «Кистоун». Прекрасно знакомые с законами, действовавшими на фабрике грез, его родители хотели, чтобы их дети получше узнали мир за пределами студий. Поэтому они поселились в Пасадене. Как говорил отец, раз уж им довелось работать в стране иллюзий, необязательно там еще и жить.
Детство Барта было прямой противоположностью детству Мэгги. Оно было веселым и солнечным. Не потому только, что ему выпало жить в калифорнийском климате. Он рос в атмосфере откровенной и искренней любви, и потому ему всегда казалось естественным на ходу обнять или поцеловать кого-то из знакомых. Из того, что рассказала после премьеры Мэгги, он понял, что в ее юности не было места открытому выражению чувств, и потому она старалась никогда никого не касаться, а если так нечаянно получалось – немедленно извинялась.
Пора внести коррективы, исправить то, что напутала жизнь, думал Барт, быстро шагая к машине. Мне не удавалось справиться с тобой, Мэгги, потому что у меня не было точки опоры. Но теперь она у меня появилась…
14
Смерть Сола вышибла у Мэгги почву из-под ног. Только с его уходом она поняла, как много значили в ее жизни его мудрые оценки, опыт, его внимание к ней. Теперь она оказалась открытой всем ветрам, и ее быстро смело с вершины, на которую такими трудами удалось добраться. Она смешалась с толпой.
Ей предстояло пережить и еще одно потрясение. Оказалось, что дом на Холмби-Хилз заложен и пойдет с торгов, а все движимое имущество – автомобили и мебель, взяты в аренду. Сол всегда демонстрировал свою состоятельность, но на самом деле все его богатство оказалось мыльным пузырем. Чтобы финансировать «Мелчор продакшнз», он влезал в огромные долги и пытался выплатить их с помощью выигрышей, но, как правило, проигрывал в пух и прах. А она даже не подозревала, каким азартным игроком он был. Несмотря на то, что фильмы с ее участием приносили немалую прибыль, расквитаться с долгами Солу все равно не удавалось. Он уже давно балансировал на грани банкротства и только чудом удерживался на плаву. С его смертью все рухнуло, и Мэгги оказалась погребенной под обломками бывшей империи Сола Мелчора.
После похорон началась бесконечная вереница встреч с агентами и юристами, которые сочувственно сообщали ей один за другими, что состояние ее покойного мужа являло собой колонку цифр в графе «дебет». С домом пришлось распрощаться, а вслед за ним ушла и коллекция картин, которой Сол очень гордился и над которой дрожал, понимая, что, если придется ее продавать, весь Голливуд воспримет этот акт как свидетельство его полного банкротства. Среди этого собрания американской живописи Мэгги особенно нравились четыре натюрморта Джорджии О'Кифф, которые напоминали ей сад у ее родного дома, поэтому она потихоньку выкупила их прежде, чем коллекция была представлена на аукцион.
Итак, у нее не осталось ничего из бывшей собственности мужа, но, по крайней мере, на ней не повисли и его долги, поэтому она была довольна. Он сделал так много для нее при жизни, стоит ли жалеть, что его смерть не принесла ей богатства? К счастью, ее собственные деньги были надежно вложены. Понятно теперь, почему Сол так настаивал на этом. Он знал, что после его смерти ей ничего не достанется. И постарался заранее ее подстраховать.
Вернувшись в свой прежний домик – только теперь она обнаружила, что Сол тайно от всех перевел дом на ее имя, – она поняла, что опять оказалась в одиночестве. Это было не то одиночество, на котором она настаивала до замужества и которое обеспечил ей Сол, а самое настоящее одиночество, без всякой поддержки и чьей-либо заботы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Нет, нельзя ей позволить добраться сюда. Будь он проклят, если допустит это. Он был прав, предупреждая ее, что эти поиски повлекут за собой жестокий результат. Тот факт, что события, предшествовавшие рождению ее дочери, чуть не сломали ей жизнь, не значит, что она может беспрепятственно губить чужие жизни. Она отказалась от прав на ребенка двадцать семь лет назад, когда выручила за него двести фунтов наличными. И нечего теперь апеллировать к Бейли и бить на жалость, объяснять, что их драгоценное чадо – продукт изнасилования, что травма, полученная матерью, повлияла на ее психику, умертвив в ней все родительские чувства. Почти три десятка лет они не давали о себе знать – заторможенное эмоциональное развитие. Мэгги Кендал – хрестоматийный случай. То, что случилось с ней в юности, стало препятствием для формирования взрослых отношений. Она нашла только один способ справиться со своим прошлым – стереть его из памяти, и если вместе с ним пришлось стереть все чувства и эмоции, значит, так тому и быть. А ей так даже лучше.
Конечно, сама Мэгги ничего подобного не скажет. Хотя бы потому, что сама не отдает себе в этом отчет. Но я-то понимаю, в чем все дело. И я пришел к выводу, который сделал после долгих размышлений, путешествуя по всей стране. А вывод заключается в том, что Мэгги Кендал не перестает казнить себя с тех самых пор, как отдала свою дочь. В ранней юности – в самые важные для формирования личности годы – она впитала внушительную дозу религиозного фанатизма, которая наложила отпечаток на всю ее жизнь. В глубине души, куда нет доступа никому, она чувствует себя виновной. Грешной. Ведь и родители с детства звали ее «дитем греха».
Мэгги уверовала, будто все случившееся потому и произошло, что она грешница. Известно, назови человека сто раз свиньей, и он захрюкает. Примеров тому достаточно, вспомнить хотя бы об Адольфе Гитлере или Мао Цзэдуне.
Барт понимал, что его, да и самой Мэгги профессия – убеждать людей в том, в чем они хотят. Они добивались этого с помощью перфорированной пленки, которая сохраняет на себе тот или иной образ. Барт пришел к выводу, что много лет назад в памяти Мэгги запечатлелся образ Мэри Маргарет Хорсфилд и, судя по тому, что она добавила позавчера к той информации, которой я уже располагал, этот образ дал трещину. Поэтому никак нельзя выпускать сейчас Мэгги на этих людей. Она здорово растерялась, и в этом состоянии может натворить Бог знает каких бед. Что станется с ее дочерью, когда бедняжка обнаружит, что вся ее жизнь зиждилась на лжи, что родители совершили преступление, купив ее за деньги? Как она справится с мыслью, что ее настоящая мать – да нет, какое там настоящая, ведь Мэгги только произвела девочку на свет, а растила и воспитывала ее совсем другая женщина – в общем, та самая женщина продала ее за деньги! Пусть сама Мэгги не знала, что такое любовь и ласка, это не дает ей права вносить смуту в упорядоченную чужую жизнь.
Барт знал, как этому помешать. Надо всего-навсего объявить, что найти Бейли не удалось. И никому не удастся. Этот Мартин Бейли слишком ловко спрятал свои следы. А потом надо будет потихоньку направить ее карьеру в новое русло. И для этого убедить Мэгги в том, что она упиралась в тупик.
Господи, подумал он, горько усмехнувшись, что такое подвиги Геракла по сравнению с моей задачей! Правда, это можно назвать подвигом любви. Я слишком долго ждал тебя, Мэгги. С твоим поручением покончено. Теперь я буду действовать в своих интересах.
Барт уже едва не нажал на стартер, как заметил большой синий «Вольво»-пикап, подъехавший к воротам углового дома. Из машины вышел мужчина. Мартин Бейли, догадался Барт. Высокий, лысеющий, в очках с золотой оправой. Он обошел машину и распахнул переднюю дверцу. Из машины вышла седая женщина. Без всякого сомнения Луиза Бейли, урожденная Селвин. С заднего сиденья вышел молодой человек и помог выбраться молодой женщине на сносях. Женщина была высокая и рыжеволосая. Дочь Мэгги.
Ну вот, подумал Барт, вот ты и достиг своей цели.
Он прислушался к себе, ожидая прилива каких-то неиспытанных чувств. Вот, повторил он себе, перед тобой дочь Мэгги. Но ничего не почувствовал. Он думал, что его посетит нечто сверхъестественное. Но он ничего не почувствовал. Совсем ничего. Да, он много лет любил ее мать. Но что такое эта молодая женщина? Для него она – всего лишь имя, да и имя у нее чужое, не имеющее никакого отношения к ее родной матери. Какая-то Сара Луиза Бейли. Из семейства Бейли. Не имеющая ничего общего с Мэгги Кендал. Теперь, во всяком случае, не имеющая. И никогда не заимеющая. Ее связь с матерью оборвалась в первые минуты ее рождения. И навсегда.
Машина стояла довольно далеко, чтобы Барт мог как следует рассмотреть ее лицо. Он напряженно всматривался, жалея, что не захватил с собой бинокля. Но с ним был фотоаппарат. Барт сделал несколько снимков – муж помогает Саре Луизе подняться по ступенькам лестницы, родители ждут молодых наверху, предупредительно распахнув дверь. Когда дверь только отворилась, из-за нее выскочил черный коккер-спаниель и радостно кинулся к ногам Сары Луизы. Ее собачка, догадался Барт, которую она давненько не видела. Значит, она тут не живет, приехала в гости.
Дверь закрылась за семейством, ожидающим прибавления, Барт опустил фотокамеру. Он вдруг поймал себя на том, что по-идиотски улыбается в каком-то эйфорическом восторге. Он понял, в чем причина его неожиданного веселья. Мэгги вот-вот станет бабушкой! Лучшего аргумента в пользу перемены амплуа не придумаешь! Пусть теперь только заикнется о том, что ей рано играть матерей! А бабусю не желаете сыграть, мадам? Да, ее ждет удар. Она, конечно, такого не предполагала. А поворот, между прочим, вполне естественный. Мэгги называет себя фаталисткой. Ну что ж, приятно верить в судьбу, когда она все делает по-твоему.
Готовясь публично признать свое материнство, она шла на рассчитанный риск, но надеялась, что ее карьера в конечном итоге от этого только выиграет. Однако признать себя бабушкой она не сможет ни при какой погоде. Это совершенно исключается. Иначе от карьеры останутся одни воспоминания. Вот тебе и на! Тебе не удастся обзавестись дочкой без того, чтобы не стать бабушкой. Изволь получить в придачу внучку. Или внука. Поистине, чтобы заставить Мэгги отказаться от своей гениальной идеи, должно было бы произойти нечто невероятное. Но спасибо Саре Луизе – уж не знаю, как там теперь звучит ее фамилия, думал Барт, – спасибо и дай Бог здоровья: она подготовила великолепную развязку.
На выезде из Лидса Барт заметил дорожный знак: «Йетли – 12 миль». Отли, Икли, Батли, Шипли, Кийли, Гизли – эти названия, помнится, не раз упоминала Мэгги. И Йетли. Все эти городишки на краю йоркширских болот. Он не раздумывая повернул в сторону, в которую указывала стрелка. Ты права, Мэгги. Это судьба.
По обе стороны центральной улицы стояли жилые дома. Тут же встретились один или два универсальных магазина, рынок подержанных автомобилей, два гаража, школа, а за ней – горбатый мостик через речку Йет, выходивший прямо на старинную базарную площадь – центр города. Родного города Мэгги.
Интересно, англичане так же сентиментальны в отношении своих родных мест, как американцы? По Мэгги этого не скажешь. Она говорила, что не была здесь с тех пор, как уехала. Изменился ли городок с тех пор? – думал он, оглядываясь вокруг. По сторонам вперемешку стояли старые и новые дома. Но вот почтамт явно тот самый, что был при Мэгги.
Зайдя в телефонную будку, он раскрыл справочник. Хорсфилдов там было полно. Должно быть, распространенная в Йоркшире фамилия. Но как же определить, кто из них родители Мэгги? Хотелось бы взглянуть на них. Но по крайней мере, есть возможность познакомиться с городком. Место рождения – и смерти Мэри Маргарет Хорсфилд. Судя по всему, ее родителей тоже нет в живых. У Барта сложилось впечатление, что, когда Мэри Маргарет задумывала свой побег, они были уже немолодыми людьми. Теперь им где-то за семьдесят. Можно еще найти их церковь. Если она сохранилась.
Барт зашел в городскую библиотеку, где обнаружил кучу брошюрок с информацией об Йетли. История городка уходила корнями в XII век. Приходская церковь была построена в 1298-м. На протяжении веков население занималось шерстопрядением, пока появление новых материалов не вытеснило шерсть с рынка. Но городок не захирел, население достигло двадцати шести тысяч. В городе была школа первой ступени, которую посещала Мэри Маргарет, и девять церквей различных конфессий. В том числе – Конгрегация детей Господа. Барт выписал адрес, посмотрел по карте, которая висела на стене в библиотеке, где находится это место, и отправился на поиски.
Йетли располагался на холмах, и, прежде чем Барт нашел, что искал, он облазил их все. Невзрачное строение, ничем не напоминающее о зловещих последствиях того учения, которое проповедовалось в его стенах, было сложено из серого кирпича и облицовано серым галечником. В соответствии с мировоззрением, подумалось Барту.
То, что это церковь, можно было понять только благодаря медной табличке на двери. Окна была прорублены высоко, но Барту удалось заглянуть вовнутрь и увидеть большое пустое пространство. Ни алтаря, ни скамеек, ни каких-либо изображений там не было. Не было даже креста. Только вокруг стен стояли стулья. Барт заметил еще одну табличку на двери, запрещающую вход. В случае экстренной необходимости просили обращаться к Держателю ключей. Надо же – Держатель ключей! Это что-то из фильмов про космических завоевателей. Ниже указывалось имя этого Держателя, от которого у Барта екнуло сердце: М. Хорсфилд. Белвуд-кресент, 21. Телефон такой-то.
Сомнений нет. М. Хорсфилд – гауляйтер в белых перчатках. Где же этот Белвуд-кресент? Барт зашел в угловой магазинчик и спросил стоявшего за прилавком азиата, не знает ли он, где это место. «Ступайте до светофора, поверните направо, потом вверх по холму, там налево и третий переулок будет ваш». – «Спасибо». Еще один холм. На вершине стояла телефонная будка. Найдя в кармане десятипенсовик, Барт набрал номер и сунул монету в щель. На другом конце провода аппарат прозвенел десять раз. Трубку никто не поднял. Ну и к лучшему. Что бы он сказал? Но взглянуть на дом все же не помешает. Раз уж он забрел в эти края…
Белвуд-кресент оказался тупичком с цепочкой домиков довоенной постройки, но чистеньких и ухоженных. Можно сказать, почтенных. Здесь витала та атмосфера, при которой важнее всего на свете было мнение соседей. Возле многих домов стояли припаркованные у бордюрного камня автомашины – застройка здесь завершилась до начала эры гаражей. Почти к каждому из парадных вела бетонная дорожка, в том числе к дому № 21, хотя машины возле него не было.
Дом окружал большой, буйно разросшийся сад, распространявший вокруг сладкий аромат. В окнах виделись белоснежные – нет, белее самого снега занавески. Барту припомнилось, что Мэгги рассказывала про одержимость чистотой, царившую в их семье. На выкрашенной черной краской двери ярко блестела табличка с номером. Да, обитатели этого уголка наверняка по сию пору жалеют, что не сумели до такой же степени отполировать собственное чадо. Барт прошел до конца тупика, перешел на другую сторону и направился назад.
Ему хотелось посмотреть на родителей Мэгги во плоти. Плоть! Должно быть, это слово внушает им отвращение и связывается только с грехом. Ну ладно, Бог с ними. Он и так достаточно увидел. Осталось найти еще одно местечко. Дополнить картину последним штрихом. Барт вернулся в центр, снова зашел в библиотеку и отыскал на карте школу. Она находилась на окраине, надо думать, тоже на холме. На этот раз Барт решил ехать на машине.
Школа располагалась в красивом старинном особняке, окруженном игровыми площадками. Мэгги говорила, что ее основали в XVI веке богатые купцы. В этот час школьники как раз выходили из ворот. Большинство было одето в форму – синюю с голубым. Барт попытался представить в ней Мэгги: долговязую, невзрачную. Мэгги – и невзрачная? Он всегда знал ее эффектной, даже слегка вызывающей. Но как ни странно, это ее не портило. Это ей шло. Вероятно, ее пристрастие к ярким цветам шло из детства, когда ей приходилось одеваться в соответствии с воззрениями родителей.
Да, все, что он видел, было таким, каким описывала Мэгги. Она вообще никогда не лгала. В крайнем случае, умалчивала о чем-то, если так ей было удобно. Наверно, это тоже шло из детства. Мэгги говорила, что уличение во лжи влекло за собой суровое наказание, а потому поощрялась правдивость. Это было единственное поощрение родителей, которые были щедры на наказание, но скупы на похвалу. И какого черта подобные люди вообще заводят детей? Его, Барта, родители, были совсем другими. Настоящие голливудские либералы, коренные киношники, так сказать, – оба деда пришли в кинопромышленность вместе с Дэвидом Уорком Гриффитом, работали на студии «Кистоун». Прекрасно знакомые с законами, действовавшими на фабрике грез, его родители хотели, чтобы их дети получше узнали мир за пределами студий. Поэтому они поселились в Пасадене. Как говорил отец, раз уж им довелось работать в стране иллюзий, необязательно там еще и жить.
Детство Барта было прямой противоположностью детству Мэгги. Оно было веселым и солнечным. Не потому только, что ему выпало жить в калифорнийском климате. Он рос в атмосфере откровенной и искренней любви, и потому ему всегда казалось естественным на ходу обнять или поцеловать кого-то из знакомых. Из того, что рассказала после премьеры Мэгги, он понял, что в ее юности не было места открытому выражению чувств, и потому она старалась никогда никого не касаться, а если так нечаянно получалось – немедленно извинялась.
Пора внести коррективы, исправить то, что напутала жизнь, думал Барт, быстро шагая к машине. Мне не удавалось справиться с тобой, Мэгги, потому что у меня не было точки опоры. Но теперь она у меня появилась…
14
Смерть Сола вышибла у Мэгги почву из-под ног. Только с его уходом она поняла, как много значили в ее жизни его мудрые оценки, опыт, его внимание к ней. Теперь она оказалась открытой всем ветрам, и ее быстро смело с вершины, на которую такими трудами удалось добраться. Она смешалась с толпой.
Ей предстояло пережить и еще одно потрясение. Оказалось, что дом на Холмби-Хилз заложен и пойдет с торгов, а все движимое имущество – автомобили и мебель, взяты в аренду. Сол всегда демонстрировал свою состоятельность, но на самом деле все его богатство оказалось мыльным пузырем. Чтобы финансировать «Мелчор продакшнз», он влезал в огромные долги и пытался выплатить их с помощью выигрышей, но, как правило, проигрывал в пух и прах. А она даже не подозревала, каким азартным игроком он был. Несмотря на то, что фильмы с ее участием приносили немалую прибыль, расквитаться с долгами Солу все равно не удавалось. Он уже давно балансировал на грани банкротства и только чудом удерживался на плаву. С его смертью все рухнуло, и Мэгги оказалась погребенной под обломками бывшей империи Сола Мелчора.
После похорон началась бесконечная вереница встреч с агентами и юристами, которые сочувственно сообщали ей один за другими, что состояние ее покойного мужа являло собой колонку цифр в графе «дебет». С домом пришлось распрощаться, а вслед за ним ушла и коллекция картин, которой Сол очень гордился и над которой дрожал, понимая, что, если придется ее продавать, весь Голливуд воспримет этот акт как свидетельство его полного банкротства. Среди этого собрания американской живописи Мэгги особенно нравились четыре натюрморта Джорджии О'Кифф, которые напоминали ей сад у ее родного дома, поэтому она потихоньку выкупила их прежде, чем коллекция была представлена на аукцион.
Итак, у нее не осталось ничего из бывшей собственности мужа, но, по крайней мере, на ней не повисли и его долги, поэтому она была довольна. Он сделал так много для нее при жизни, стоит ли жалеть, что его смерть не принесла ей богатства? К счастью, ее собственные деньги были надежно вложены. Понятно теперь, почему Сол так настаивал на этом. Он знал, что после его смерти ей ничего не достанется. И постарался заранее ее подстраховать.
Вернувшись в свой прежний домик – только теперь она обнаружила, что Сол тайно от всех перевел дом на ее имя, – она поняла, что опять оказалась в одиночестве. Это было не то одиночество, на котором она настаивала до замужества и которое обеспечил ей Сол, а самое настоящее одиночество, без всякой поддержки и чьей-либо заботы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41