Потапчук благодарно кивнул и опрокинул остатки коньяка в кофе.
— Падает, — согласился Глеб, — и это странно. Поневоле задумаешься: а что дальше?
— Об этом думаешь не ты один, — сказал Потапчук и посмотрел на часы; в час дня у него было назначено совещание.
— Вы торопитесь, — сказал Сиверов, открывая ящик стола и смахивая туда конверт с деньгами. Генерал заметил в ящике тускло-серебристый семнадцатизарядный “глок”, но промолчал: эта квартира была набита оружием, и удивляться наличию пистолета в ящике письменного стола не приходилось. — Может быть, перейдем к делу?
— А мы к нему уже перешли, — сообщил Потапчук, с удовольствием глотнув настоящего кофе с коньяком. Затем он снова полез в портфель. — Вот, — сказал он, выкладывая на стол тощую картонную папку, — можешь ознакомиться. Это материалы, предоставленные нашим аналитическим отделом — прогноз биржевых котировок на первое полугодие текущего года, тот же прогноз, сделанный аналитиками с Уолл-стрит, а также сводка реального положения дел на сегодняшний день. Как видишь, первые два документа почти идентичны, зато третий...
Слепой нетерпеливо приподнял руку, требуя тишины, и генерал послушно замолчал на полуслове. В данном случае ему, как и Слепому, было не до субординации. “Читай-читай, — думал Федор Филиппович, глядя, как, нахмурив брови, Сиверов бегает глазами по строчкам. Казалось, он читает все три документа одновременно, по ходу дела сопоставляя изложенную в них информацию. — Читай, родной, разбирайся! Наверняка есть множество людей, которые могли бы разобраться в этом лучше тебя, но мне-то надо, чтобы ты разобрался не „в этом“, а „с этим“. А с таким делом никто не справится, кроме тебя”.
Глеб отложил папку и с интересом посмотрел на генерала.
— Да, — сказал он. — Вот и верь после этого прогнозам. А вы обратили внимание на то, что прогнозы, хоть и оказались ошибочными, выглядят гораздо более правдоподобными, чем то, что мы имеем на самом деле? Ну и каков окончательный вывод? Заговор банкиров? Ползучий олигархический переворот?
— В общем, да, — неохотно отозвался генерал. — И нечего ухмыляться! Я не хуже тебя понимаю, что это чересчур расплывчато и не слишком правдоподобно. Банкир у нас нынче пошел пуганый, тихий. Парочку депутатов купить со всеми потрохами — это всегда пожалуйста, но чтобы поднять руку на систему, которая его же и кормит... Не знаю. Но ухмыляться все равно лучше после того, как будет доказано обратное: что никакого заговора банкиров нет и что все это — просто случайное совпадение, а я — старый истеричный дурак, испугавшийся собственной тени. И потом аналитики головой ручаются за то, что подобное положение вещей, — он постучал пальцем по папке, — само собой, спонтанно, возникнуть не могло. А кто мог так радикально повлиять на биржу, кроме профессиональных финансистов?
— Профессиональный хакер, например, — сказал Слепой. — Или группа хакеров.
— Я об этом думал. Хакеры — это же просто хулиганы! В компьютерах они шарят, не спорю, а вот в экономике... Они могли на какое-то время нарушить работу биржи, могли украсть какую-то сумму, но не более того. Подмять валютную биржу под себя, устанавливая курс доллара по собственному желанию, — не под силу никакому хакеру. Хакер может заменить настоящие цифры фальшивыми, только и всего, а здесь мы имеем дело с умелым манипулированием самим курсом. Курсом, понимаешь, а не циферками на экране, которые этот курс обозначают!
— Понимаю, — сказал Глеб, задумчиво раскуривая очередную сигарету. — И вы намерены послать меня в этот темный лес, где заблудились не только аналитики с Уолл-стрит, но даже и наши ребята с Лубянки во главе с полковником Моршанским...
— Ну, они-то отправились в этот лес с лукошками по грибы, — возразил генерал, — а ты пойдешь на охоту. Ощущаешь разницу?
— Пока что не очень, — признался Глеб. — Безразлично, грибы искать или дичь, если не можешь отличить подосиновик от росомахи.
Генерал печально покивал, соглашаясь с Глебом.
— Лет пятнадцать назад, — сказал он вдруг, — поехал я к матери в деревню. На могилку, — уточнил он, перехватив удивленный взгляд Сиверова. — Ну, меня там помнят, уважают и даже, можно сказать, чтят. Как же, земляк в генералы выбился!
— А в какие именно генералы, они в курсе? — поинтересовался Глеб.
— Да нет, конечно. Им это безразлично. Генерал — он генерал и есть... с их точки зрения по крайней мере. Правда, тогда я еще в полковниках ходил, но все-таки...
— Ага, — сказал Глеб. — Понятно.
Генерал подозрительно покосился на него, но Слепой молчал, всем своим видом изображая повышенное внимание. Федор Филиппович недовольно пожевал губами и продолжал:
— Так вот, случилась там одна любопытная история. Как раз накануне ревизии сгорел склад, представляешь?
— Легко. Обычное дело.
— Ага. Вот и ребята из местного ОБХСС решили так же. Приезжают они на место происшествия, а там их уже шеренга свидетелей дожидается, которые своими глазами видели, как в окошко склада залетела шаровая молния. Допрашивали они этих свидетелей и по одному, и группами, и по всякому — пугали, уговаривали, путали как могли. Да так ничего и не добились, роль свою каждый знал назубок — так, что ни с какой стороны не подкопаешься.
— Обычное дело, — с усмешкой повторил Глеб.
— Ты погоди, — сказал генерал, — это еще не конец. Сгорело, понимаешь, не все. Ну, то, что уцелело, перетащили в какой-то амбар, поставили, как водится, сторожа, повесили замок, опечатали... Не прошло и недели, как во время очередной грозы этот амбар вместе с остатками товара сгорел... Как ты думаешь, отчего?
— Не может быть! — ахнул Глеб.
— От шаровой молнии! И опять при свидетелях. На этот раз сгорело все дотла, подчистую. Так вот, начальник тамошнего ОБХСС мне за бутылкой жаловался. “Пойми, — говорит, — Филиппыч, не могу я их взять! Как я их возьму, когда у меня экономическое образование среднее, а у них — высшее?” Очень он по этому поводу переживал, а мне тогда, грешным делом, и смешно было, и злость брала на этого недотепу. Вот, думаю, работничек! Мне бы, думаю, этого твоего кладовщика на полчасика, я бы с ним провел беседу... И вот теперь, через полтора десятка лет, очень мне неприятно оказаться в том же положении, что и этот бездарный поселковый мент.
— М-да... — задумчиво сказал Глеб. — Ну, вам-то грех жаловаться, вас обошел не какой-то деревенский кладовщик, а целая группа столичных банкиров. Такому противнику и проиграть не стыдно.
— Проигрывать всегда стыдно, — резко возразил Потапчук, — потому что на проигрыш мы не имеем права.
— На вашем месте, — сказал Глеб, — я начертал бы этот лозунг на дверях своего кабинета. Для поднятия боевого духа подчиненных... Ну хорошо. Так с какой стороны мне предлагается войти в этот темный лес?
— Есть одна тропинка, — сказал Потапчук и полез в портфель. — Вот уже лет семь, как в Москве существует полуофициальный клуб банкиров. Это не организация, у них нет ни устава, ни писаных правил, ни зарегистрированного фонда — словом, ничего, даже специального помещения для сборищ. Это просто кружок людей, объединенных общими интересами — как личными, так, разумеется, и деловыми. В то же время их вес в сфере финансов так велик, что с ними считается даже правительство. Словом, если заговор банкиров и существует, то зародился он в этой теплой компании. И именно сейчас, как по заказу, у нас появилась возможность подобраться к этой компании вплотную. Вот, — он положил на стол фотографию немолодого мужчины с неприятным, обрюзгшим лицом и крупной багровой бородавкой на носу. — Это Андрей Васильевич Казаков, глава небезызвестного “Казбанка” и, так сказать, духовный лидер упомянутой группы банкиров. Пару недель назад был убит начальник службы безопасности его банка. Это был классный специалист, в свое время он работал у нас, и я даже был с ним немного знаком... И не надо на меня так смотреть, мы тут ни при чем! Там случилась какая-то темная история с дочкой Казакова, была стрельба, и вот... Словом, Казаков ищет нового начальника охраны. Ищет не торопясь, разборчиво. Ну, героическую биографию мы тебе обеспечим, а твое дело — обаять этого борова и убедить его, что ему нужен именно ты, и никто другой. Войди в круг его приближенных, выясни, не его ли рук это дело, и доложи мне.
— Ясно, — сказал Глеб. — А в какой форме вы предпочли бы видеть мой доклад?
— В обычной, — мрачно буркнул Потапчук. — В форме некролога.
— Истребительная война и безудержный террор, — грустно процитировал Сиверов и залпом допил остывший кофе. — Еще коньяку, Федор Филиппович? Судя по тому, как вы поглядываете на часы, у вас назначено совещание, а перед совещанием просто необходимо основательно заправиться — вам будет спокойнее, а вашим подчиненным веселее...
Генерал возмущенно хрюкнул, но тем не менее подвинул свою рюмку ближе к Сиверову. Они выпили не чокаясь, и Федор Филиппович засобирался восвояси — было уже начало первого.
* * *
Валька-Балалайка полулежала на боку поперек кровати, вытянув длинные голые ноги и опираясь на локоть. Формы у нее были пышные, округлые, но она умела лежать так, чтобы подкожный жирок на боках и животе не собирался некрасивыми складками. Это умение вошло у нее в плоть и кровь настолько, что Балалайка контролировала свою позу чисто рефлекторно.
Ее великолепные волосы были распущены, наполовину скрывая лицо и красиво спадая на грудь; в правой руке Валька держала пластиковый стаканчик с остатками шампанского, между пальцами левой у нее дымилась сигарета. Клиент, которого, как выяснилось, звали Алексеем, расхаживал перед ней в чем мать родила и говорил без умолку. Когда он на минутку остановился возле журнального столика, чтобы подлить себе шампанского, и повернулся к кровати спиной, Балалайка украдкой зевнула в ладонь. Было начало четвертого ночи, Балалайка озябла, хотела спать, а главное, ей было нестерпимо скучно.
За голым, без занавесок, окном в черном беззвездном небе вспыхивал и гас рубиновый с синим прямоугольник какой-то рекламы. Реклама горела где-то далеко, надписи было не разобрать, и Валька видела только красно-синий прямоугольник, который загорался и потухал в размеренном, навевающем тяжелую дремоту ритме. Выпитое шампанское с одинаковой силой давило как на веки, так и на мочевой пузырь; в ушах у Балалайки шумело, и она бы непременно завалилась спать, наплевав на вежливость и профессиональную этику, если бы не боялась, что клиент свистнет у нее, спящей, кровно заработанные пятьсот баксов.
— Математика — царица наук! — провозгласил Алексей так торжественно, что Валька вздрогнула и захлопала слипающимися глазами.
Ее клиент, абсолютно голый, стоял перед кроватью в позе тамады, готовящегося провозгласить тост, с поднятым пластиковым стаканом в руке. Дорогое французское шампанское, пенясь, ползло через край и, стекая по его пальцам, капало на пол, но Алексей этого не замечал. Его глаза, казавшиеся какими-то незащищенными без очков, лихорадочно блестели, волосы торчали как попало во все стороны, на узкой безволосой груди висел на тонком кожаном шнурке какой-то медальон — судя по цвету, медный или латунный. В опущенной левой руке Алексей держал бутылку.
— Конечно, — подавляя зевок, согласилась Валька. — Математика — царица наук, пехота — царица полей, Клеопатра — царица Египта... Слушай, давай спать, а?
— Не-е-ет, — протянул Алексей. Он поднял руку, в которой была зажата бутылка, и, выставив указательный палец, помахал им перед носом у Балалайки. — Нет, голубушка! Я тебе пятьсот баксов отдал не за то, чтобы ты всю ночь дрыхла.
— Резонно, — со вздохом согласилась Валька, села на кровати, по-турецки подобрав скрещенные ноги, и принялась энергично тереть щеки, чтобы хоть немного проснуться. Из одежды на ней был только нательный крестик на тонкой золотой цепочке да пара-тройка дешевых колечек, но Алексея ее выставленные напоказ прелести в данный момент, похоже, не волновали. Математика его волновала, а вот Валька-Балалайка, самая крутая девка на всей Ленинградке, — нет, не волновала. Ну псих, да и только!
— Математика — царица наук! — повторил Алексей. — И мы должны за нее выпить, потому что ей я обязан всем, что имею!
С этими словами он обвел широким жестом комнату, в которой они находились, как будто это была роскошная спальня пентхауса, выстроенного на крыше высочайшего в мире небоскреба. На самом-то деле это была убогая конура хрущевской постройки — восемнадцать квадратных метров, низкий потолок, кухонька размером с носовой платок, совмещенный санузел чуть поменьше кухни и прихожая, в которой даже коту сложновато было бы нагадить по причине тесноты. Потолок в комнате был весь в черно-желтых потеках, драные обои местами отстали от стен, а окно не мыли, наверное, со дня сдачи дома в эксплуатацию. Паркетный пол рассохся, вздулся и почернел, и каждый шаг по нему сопровождался душераздирающим треском; дверь в кухню отсутствовала, а остальные три двери — входная, дверь в прихожую и та, что вела в санузел, — выглядели так, что лучше бы их тоже не было.
Самым дорогим предметом обстановки в этих хоромах был, пожалуй, компьютер, да и тот просился на свалку. Был он какой-то совсем уж древний: с архаичной клавиатурой, помятым системным блоком, и Балалайка с удивлением разглядела на его передней панели широкую приемную щель для пятидюймовой дискеты со смешным запорным рычажком сбоку. Похожие компьютеры, помнится, стояли у них в школе, в классе информатики, и они уже тогда, более десяти лет назад, перестали быть не только последним, но даже и предпоследним словом техники. Подслеповатый мониторчик в пожелтевшем старом корпусе смешно таращил крохотное, размером в две Валькиных ладошки, бельмо радужного экрана. Еще нелепее выглядел современный, явно недавно купленный, модем, присоединенный к этому электронному динозавру. Телефонного аппарата в квартире не наблюдалось, зато телефонная розетка была, и шнур от модема уходил прямо в нее.
Помимо этих “экспонатов” в комнате имелись рассохшийся стол, древний вращающийся стул — железный, облезлый, без колес, с продранным дерматиновым сиденьем и болтающейся на одном винте спинкой, полуторная кровать, на которой сидела Балалайка, покрытый облупившимся лаком журнальный столик, колченогий табурет и стеллаж вдоль дальней стены, собранный из дырчатых металлических планок, вроде тех, на которых монтируют аппаратуру АТС. Стеллаж был завален какой-то пыльной электронной требухой — судя по виду, ни на что уже не годной. С грязного потолка свисала на пыльном шнуре не менее пыльная лампочка — не то просто слабая, не то грязная до такой степени, что свет уже не мог пробиться сквозь толстый слой липкой пыли и паутины.
Короче говоря, если бы не компьютер, эта квартира напоминала бы обыкновенный притон. Вообще-то, она напоминала притон и с компьютером, вот только хозяин квартиры не вписывался в обстановку — слишком чист, интеллигентен и не от мира сего. За математику он пьет... Псих!
— Не хочу пить за математику, — капризно сказала Валька, отводя за спину стакан, в который Алексей пытался долить шампанского. — Не буду! Кто она мне такая, эта твоя математика, чтобы я за нее пила?
Алексей отнесся к этому вопросу неожиданно серьезно.
— Кто такая? — переспросил он, держа на весу бутылку и стакан и слегка покачиваясь — надо полагать, от умственного напряжения. — Царица наук для тебя не авторитет, да? Ну, тогда... Вот ты, к примеру, филолог...
— Я, к примеру, проститутка. Плечевая путана.
— Я не об этом! — Алексей махнул на нее стаканом. Валька взвизгнула и принялась вытираться простыней, но хозяин не обратил на этот инцидент внимания. — Ну, допустим, бывший филолог... Ты знаешь, что все на свете можно описать словами. Можно?
— Ну да, — сказала Валька. — Более или менее.
— Вот! — воскликнул Алексей. — Более или менее! То есть приблизительно, очень неточно и с обязательной поправкой на читателя или слушателя, потому что каждый воспринимает услышанное или написанное по-своему. Так ведь?
— Н-ну... Допустим, что так.
— Именно так! А математика точна, ее язык не терпит полутонов и двойных толкований. Да — да, нет — нет. И этот язык, в отличие от любого из человеческих языков, безграничен и всеобъемлющ. Им можно исчерпывающе описать любое явление природы, и, воссозданное по этому описанию, оно будет идентичным образцу. Описать самолет словами может любой дошкольник, но попробуй-ка запустить в небо машину, построенную по такому описанию! Корабль, созданный по описанию самого талантливого писателя-мариниста, никуда не поплывет. Да что корабль! Даже твое лицо и тело — твое красивое лицо и прекрасное тело — можно подробнейшим образом описать языком математики, и это будет самый точный из твоих портретов. Любой изгиб твоего божественного тела можно перевести в простенькую математическую формулу, в основе которой будет лежать знакомое тебе число Пи.
1 2 3 4 5 6
— Падает, — согласился Глеб, — и это странно. Поневоле задумаешься: а что дальше?
— Об этом думаешь не ты один, — сказал Потапчук и посмотрел на часы; в час дня у него было назначено совещание.
— Вы торопитесь, — сказал Сиверов, открывая ящик стола и смахивая туда конверт с деньгами. Генерал заметил в ящике тускло-серебристый семнадцатизарядный “глок”, но промолчал: эта квартира была набита оружием, и удивляться наличию пистолета в ящике письменного стола не приходилось. — Может быть, перейдем к делу?
— А мы к нему уже перешли, — сообщил Потапчук, с удовольствием глотнув настоящего кофе с коньяком. Затем он снова полез в портфель. — Вот, — сказал он, выкладывая на стол тощую картонную папку, — можешь ознакомиться. Это материалы, предоставленные нашим аналитическим отделом — прогноз биржевых котировок на первое полугодие текущего года, тот же прогноз, сделанный аналитиками с Уолл-стрит, а также сводка реального положения дел на сегодняшний день. Как видишь, первые два документа почти идентичны, зато третий...
Слепой нетерпеливо приподнял руку, требуя тишины, и генерал послушно замолчал на полуслове. В данном случае ему, как и Слепому, было не до субординации. “Читай-читай, — думал Федор Филиппович, глядя, как, нахмурив брови, Сиверов бегает глазами по строчкам. Казалось, он читает все три документа одновременно, по ходу дела сопоставляя изложенную в них информацию. — Читай, родной, разбирайся! Наверняка есть множество людей, которые могли бы разобраться в этом лучше тебя, но мне-то надо, чтобы ты разобрался не „в этом“, а „с этим“. А с таким делом никто не справится, кроме тебя”.
Глеб отложил папку и с интересом посмотрел на генерала.
— Да, — сказал он. — Вот и верь после этого прогнозам. А вы обратили внимание на то, что прогнозы, хоть и оказались ошибочными, выглядят гораздо более правдоподобными, чем то, что мы имеем на самом деле? Ну и каков окончательный вывод? Заговор банкиров? Ползучий олигархический переворот?
— В общем, да, — неохотно отозвался генерал. — И нечего ухмыляться! Я не хуже тебя понимаю, что это чересчур расплывчато и не слишком правдоподобно. Банкир у нас нынче пошел пуганый, тихий. Парочку депутатов купить со всеми потрохами — это всегда пожалуйста, но чтобы поднять руку на систему, которая его же и кормит... Не знаю. Но ухмыляться все равно лучше после того, как будет доказано обратное: что никакого заговора банкиров нет и что все это — просто случайное совпадение, а я — старый истеричный дурак, испугавшийся собственной тени. И потом аналитики головой ручаются за то, что подобное положение вещей, — он постучал пальцем по папке, — само собой, спонтанно, возникнуть не могло. А кто мог так радикально повлиять на биржу, кроме профессиональных финансистов?
— Профессиональный хакер, например, — сказал Слепой. — Или группа хакеров.
— Я об этом думал. Хакеры — это же просто хулиганы! В компьютерах они шарят, не спорю, а вот в экономике... Они могли на какое-то время нарушить работу биржи, могли украсть какую-то сумму, но не более того. Подмять валютную биржу под себя, устанавливая курс доллара по собственному желанию, — не под силу никакому хакеру. Хакер может заменить настоящие цифры фальшивыми, только и всего, а здесь мы имеем дело с умелым манипулированием самим курсом. Курсом, понимаешь, а не циферками на экране, которые этот курс обозначают!
— Понимаю, — сказал Глеб, задумчиво раскуривая очередную сигарету. — И вы намерены послать меня в этот темный лес, где заблудились не только аналитики с Уолл-стрит, но даже и наши ребята с Лубянки во главе с полковником Моршанским...
— Ну, они-то отправились в этот лес с лукошками по грибы, — возразил генерал, — а ты пойдешь на охоту. Ощущаешь разницу?
— Пока что не очень, — признался Глеб. — Безразлично, грибы искать или дичь, если не можешь отличить подосиновик от росомахи.
Генерал печально покивал, соглашаясь с Глебом.
— Лет пятнадцать назад, — сказал он вдруг, — поехал я к матери в деревню. На могилку, — уточнил он, перехватив удивленный взгляд Сиверова. — Ну, меня там помнят, уважают и даже, можно сказать, чтят. Как же, земляк в генералы выбился!
— А в какие именно генералы, они в курсе? — поинтересовался Глеб.
— Да нет, конечно. Им это безразлично. Генерал — он генерал и есть... с их точки зрения по крайней мере. Правда, тогда я еще в полковниках ходил, но все-таки...
— Ага, — сказал Глеб. — Понятно.
Генерал подозрительно покосился на него, но Слепой молчал, всем своим видом изображая повышенное внимание. Федор Филиппович недовольно пожевал губами и продолжал:
— Так вот, случилась там одна любопытная история. Как раз накануне ревизии сгорел склад, представляешь?
— Легко. Обычное дело.
— Ага. Вот и ребята из местного ОБХСС решили так же. Приезжают они на место происшествия, а там их уже шеренга свидетелей дожидается, которые своими глазами видели, как в окошко склада залетела шаровая молния. Допрашивали они этих свидетелей и по одному, и группами, и по всякому — пугали, уговаривали, путали как могли. Да так ничего и не добились, роль свою каждый знал назубок — так, что ни с какой стороны не подкопаешься.
— Обычное дело, — с усмешкой повторил Глеб.
— Ты погоди, — сказал генерал, — это еще не конец. Сгорело, понимаешь, не все. Ну, то, что уцелело, перетащили в какой-то амбар, поставили, как водится, сторожа, повесили замок, опечатали... Не прошло и недели, как во время очередной грозы этот амбар вместе с остатками товара сгорел... Как ты думаешь, отчего?
— Не может быть! — ахнул Глеб.
— От шаровой молнии! И опять при свидетелях. На этот раз сгорело все дотла, подчистую. Так вот, начальник тамошнего ОБХСС мне за бутылкой жаловался. “Пойми, — говорит, — Филиппыч, не могу я их взять! Как я их возьму, когда у меня экономическое образование среднее, а у них — высшее?” Очень он по этому поводу переживал, а мне тогда, грешным делом, и смешно было, и злость брала на этого недотепу. Вот, думаю, работничек! Мне бы, думаю, этого твоего кладовщика на полчасика, я бы с ним провел беседу... И вот теперь, через полтора десятка лет, очень мне неприятно оказаться в том же положении, что и этот бездарный поселковый мент.
— М-да... — задумчиво сказал Глеб. — Ну, вам-то грех жаловаться, вас обошел не какой-то деревенский кладовщик, а целая группа столичных банкиров. Такому противнику и проиграть не стыдно.
— Проигрывать всегда стыдно, — резко возразил Потапчук, — потому что на проигрыш мы не имеем права.
— На вашем месте, — сказал Глеб, — я начертал бы этот лозунг на дверях своего кабинета. Для поднятия боевого духа подчиненных... Ну хорошо. Так с какой стороны мне предлагается войти в этот темный лес?
— Есть одна тропинка, — сказал Потапчук и полез в портфель. — Вот уже лет семь, как в Москве существует полуофициальный клуб банкиров. Это не организация, у них нет ни устава, ни писаных правил, ни зарегистрированного фонда — словом, ничего, даже специального помещения для сборищ. Это просто кружок людей, объединенных общими интересами — как личными, так, разумеется, и деловыми. В то же время их вес в сфере финансов так велик, что с ними считается даже правительство. Словом, если заговор банкиров и существует, то зародился он в этой теплой компании. И именно сейчас, как по заказу, у нас появилась возможность подобраться к этой компании вплотную. Вот, — он положил на стол фотографию немолодого мужчины с неприятным, обрюзгшим лицом и крупной багровой бородавкой на носу. — Это Андрей Васильевич Казаков, глава небезызвестного “Казбанка” и, так сказать, духовный лидер упомянутой группы банкиров. Пару недель назад был убит начальник службы безопасности его банка. Это был классный специалист, в свое время он работал у нас, и я даже был с ним немного знаком... И не надо на меня так смотреть, мы тут ни при чем! Там случилась какая-то темная история с дочкой Казакова, была стрельба, и вот... Словом, Казаков ищет нового начальника охраны. Ищет не торопясь, разборчиво. Ну, героическую биографию мы тебе обеспечим, а твое дело — обаять этого борова и убедить его, что ему нужен именно ты, и никто другой. Войди в круг его приближенных, выясни, не его ли рук это дело, и доложи мне.
— Ясно, — сказал Глеб. — А в какой форме вы предпочли бы видеть мой доклад?
— В обычной, — мрачно буркнул Потапчук. — В форме некролога.
— Истребительная война и безудержный террор, — грустно процитировал Сиверов и залпом допил остывший кофе. — Еще коньяку, Федор Филиппович? Судя по тому, как вы поглядываете на часы, у вас назначено совещание, а перед совещанием просто необходимо основательно заправиться — вам будет спокойнее, а вашим подчиненным веселее...
Генерал возмущенно хрюкнул, но тем не менее подвинул свою рюмку ближе к Сиверову. Они выпили не чокаясь, и Федор Филиппович засобирался восвояси — было уже начало первого.
* * *
Валька-Балалайка полулежала на боку поперек кровати, вытянув длинные голые ноги и опираясь на локоть. Формы у нее были пышные, округлые, но она умела лежать так, чтобы подкожный жирок на боках и животе не собирался некрасивыми складками. Это умение вошло у нее в плоть и кровь настолько, что Балалайка контролировала свою позу чисто рефлекторно.
Ее великолепные волосы были распущены, наполовину скрывая лицо и красиво спадая на грудь; в правой руке Валька держала пластиковый стаканчик с остатками шампанского, между пальцами левой у нее дымилась сигарета. Клиент, которого, как выяснилось, звали Алексеем, расхаживал перед ней в чем мать родила и говорил без умолку. Когда он на минутку остановился возле журнального столика, чтобы подлить себе шампанского, и повернулся к кровати спиной, Балалайка украдкой зевнула в ладонь. Было начало четвертого ночи, Балалайка озябла, хотела спать, а главное, ей было нестерпимо скучно.
За голым, без занавесок, окном в черном беззвездном небе вспыхивал и гас рубиновый с синим прямоугольник какой-то рекламы. Реклама горела где-то далеко, надписи было не разобрать, и Валька видела только красно-синий прямоугольник, который загорался и потухал в размеренном, навевающем тяжелую дремоту ритме. Выпитое шампанское с одинаковой силой давило как на веки, так и на мочевой пузырь; в ушах у Балалайки шумело, и она бы непременно завалилась спать, наплевав на вежливость и профессиональную этику, если бы не боялась, что клиент свистнет у нее, спящей, кровно заработанные пятьсот баксов.
— Математика — царица наук! — провозгласил Алексей так торжественно, что Валька вздрогнула и захлопала слипающимися глазами.
Ее клиент, абсолютно голый, стоял перед кроватью в позе тамады, готовящегося провозгласить тост, с поднятым пластиковым стаканом в руке. Дорогое французское шампанское, пенясь, ползло через край и, стекая по его пальцам, капало на пол, но Алексей этого не замечал. Его глаза, казавшиеся какими-то незащищенными без очков, лихорадочно блестели, волосы торчали как попало во все стороны, на узкой безволосой груди висел на тонком кожаном шнурке какой-то медальон — судя по цвету, медный или латунный. В опущенной левой руке Алексей держал бутылку.
— Конечно, — подавляя зевок, согласилась Валька. — Математика — царица наук, пехота — царица полей, Клеопатра — царица Египта... Слушай, давай спать, а?
— Не-е-ет, — протянул Алексей. Он поднял руку, в которой была зажата бутылка, и, выставив указательный палец, помахал им перед носом у Балалайки. — Нет, голубушка! Я тебе пятьсот баксов отдал не за то, чтобы ты всю ночь дрыхла.
— Резонно, — со вздохом согласилась Валька, села на кровати, по-турецки подобрав скрещенные ноги, и принялась энергично тереть щеки, чтобы хоть немного проснуться. Из одежды на ней был только нательный крестик на тонкой золотой цепочке да пара-тройка дешевых колечек, но Алексея ее выставленные напоказ прелести в данный момент, похоже, не волновали. Математика его волновала, а вот Валька-Балалайка, самая крутая девка на всей Ленинградке, — нет, не волновала. Ну псих, да и только!
— Математика — царица наук! — повторил Алексей. — И мы должны за нее выпить, потому что ей я обязан всем, что имею!
С этими словами он обвел широким жестом комнату, в которой они находились, как будто это была роскошная спальня пентхауса, выстроенного на крыше высочайшего в мире небоскреба. На самом-то деле это была убогая конура хрущевской постройки — восемнадцать квадратных метров, низкий потолок, кухонька размером с носовой платок, совмещенный санузел чуть поменьше кухни и прихожая, в которой даже коту сложновато было бы нагадить по причине тесноты. Потолок в комнате был весь в черно-желтых потеках, драные обои местами отстали от стен, а окно не мыли, наверное, со дня сдачи дома в эксплуатацию. Паркетный пол рассохся, вздулся и почернел, и каждый шаг по нему сопровождался душераздирающим треском; дверь в кухню отсутствовала, а остальные три двери — входная, дверь в прихожую и та, что вела в санузел, — выглядели так, что лучше бы их тоже не было.
Самым дорогим предметом обстановки в этих хоромах был, пожалуй, компьютер, да и тот просился на свалку. Был он какой-то совсем уж древний: с архаичной клавиатурой, помятым системным блоком, и Балалайка с удивлением разглядела на его передней панели широкую приемную щель для пятидюймовой дискеты со смешным запорным рычажком сбоку. Похожие компьютеры, помнится, стояли у них в школе, в классе информатики, и они уже тогда, более десяти лет назад, перестали быть не только последним, но даже и предпоследним словом техники. Подслеповатый мониторчик в пожелтевшем старом корпусе смешно таращил крохотное, размером в две Валькиных ладошки, бельмо радужного экрана. Еще нелепее выглядел современный, явно недавно купленный, модем, присоединенный к этому электронному динозавру. Телефонного аппарата в квартире не наблюдалось, зато телефонная розетка была, и шнур от модема уходил прямо в нее.
Помимо этих “экспонатов” в комнате имелись рассохшийся стол, древний вращающийся стул — железный, облезлый, без колес, с продранным дерматиновым сиденьем и болтающейся на одном винте спинкой, полуторная кровать, на которой сидела Балалайка, покрытый облупившимся лаком журнальный столик, колченогий табурет и стеллаж вдоль дальней стены, собранный из дырчатых металлических планок, вроде тех, на которых монтируют аппаратуру АТС. Стеллаж был завален какой-то пыльной электронной требухой — судя по виду, ни на что уже не годной. С грязного потолка свисала на пыльном шнуре не менее пыльная лампочка — не то просто слабая, не то грязная до такой степени, что свет уже не мог пробиться сквозь толстый слой липкой пыли и паутины.
Короче говоря, если бы не компьютер, эта квартира напоминала бы обыкновенный притон. Вообще-то, она напоминала притон и с компьютером, вот только хозяин квартиры не вписывался в обстановку — слишком чист, интеллигентен и не от мира сего. За математику он пьет... Псих!
— Не хочу пить за математику, — капризно сказала Валька, отводя за спину стакан, в который Алексей пытался долить шампанского. — Не буду! Кто она мне такая, эта твоя математика, чтобы я за нее пила?
Алексей отнесся к этому вопросу неожиданно серьезно.
— Кто такая? — переспросил он, держа на весу бутылку и стакан и слегка покачиваясь — надо полагать, от умственного напряжения. — Царица наук для тебя не авторитет, да? Ну, тогда... Вот ты, к примеру, филолог...
— Я, к примеру, проститутка. Плечевая путана.
— Я не об этом! — Алексей махнул на нее стаканом. Валька взвизгнула и принялась вытираться простыней, но хозяин не обратил на этот инцидент внимания. — Ну, допустим, бывший филолог... Ты знаешь, что все на свете можно описать словами. Можно?
— Ну да, — сказала Валька. — Более или менее.
— Вот! — воскликнул Алексей. — Более или менее! То есть приблизительно, очень неточно и с обязательной поправкой на читателя или слушателя, потому что каждый воспринимает услышанное или написанное по-своему. Так ведь?
— Н-ну... Допустим, что так.
— Именно так! А математика точна, ее язык не терпит полутонов и двойных толкований. Да — да, нет — нет. И этот язык, в отличие от любого из человеческих языков, безграничен и всеобъемлющ. Им можно исчерпывающе описать любое явление природы, и, воссозданное по этому описанию, оно будет идентичным образцу. Описать самолет словами может любой дошкольник, но попробуй-ка запустить в небо машину, построенную по такому описанию! Корабль, созданный по описанию самого талантливого писателя-мариниста, никуда не поплывет. Да что корабль! Даже твое лицо и тело — твое красивое лицо и прекрасное тело — можно подробнейшим образом описать языком математики, и это будет самый точный из твоих портретов. Любой изгиб твоего божественного тела можно перевести в простенькую математическую формулу, в основе которой будет лежать знакомое тебе число Пи.
1 2 3 4 5 6