Главные слова были сказаны. Нужно было быть полным идиотом, чтобы после этого не понять, где именно в этом деле зарыта собака. И нужно быть безнадежным кретином, чтобы озвучить это свое понимание. Просто взять и сказать, что ты все понял, и простыми русскими словами изложить простенькую суть затеянной этим плешивым чертом финансовой аферы, для которой ему понадобился талантливый, но безымянный архитектор. Безымянный архитектор, который тихо слиняет в теплый город Сан-Франциско после того, как дело будет надлежащим образом обстряпано…
«Ну хорошо, – подумал тогда Голобородько. – А мне-то что? Какое мне дело, сколько миллионов наварит этот тип на моем двойном проекте? Две с половиной штуки в месяц, триста тысяч единовременно и гарантированное рабочее место в Сан-Франциско – этого что, мало? Да на таких условиях можно продать душу дьяволу, а не то что на работу наняться!»
Он представил себе, как едет на новеньком “порше” в сторону Беверли-Хиллз под ярко-голубым небом Калифорнии, а высаженные вдоль дороги пальмы машут ему вслед своими разлапистыми листьями. На соседнем сиденье непременно будет сидеть загорелая блондинка в ярком бикини, и пахнуть от нее будет пальмовым маслом и дорогими духами… На мгновение Голобородько даже испугался, что с головы до ног намазанная пальмовым маслом блондинка испачкает жирными пятнами сиденье новенького “порше”, но тут же успокоился, решив, что, в крайнем случае, подстелит под блондинку какую-нибудь тряпочку.
Потом он вдруг очнулся и вспомнил, что все это – и Сан-Франциско, и “порше”, и блондинку – еще надо заработать, встрепенулся и без лишних слов одним росчерком пера подмахнул лежавший на столе контракт…
…И теперь, спускаясь по девственно чистой лестнице во двор с полупустым чемоданом в руке, Алитет Голобородько думал о том, что человек с мозгами не пропадет даже в Москве. Пусть москвичи кичатся своим столичным происхождением! Разумному человеку это даже на руку. На поверку выходит, что этих столичных умников ничего не стоит обвести вокруг пальца. Они хороши против забитого колхозника, против “челнока” или ларечника, который боится собственной тени, а против настоящего кубанского казака они, как ни крути, жидковаты.
Он на секунду приостановился на площадке между первым и вторым этажом, чтобы закурить сигару. При этом Голобородько, как всегда, испытал приступ легкого раздражения: он никак не мог привыкнуть к этой дряни, которая напоминала ему родной самосад, но засевший глубоко внутри его натуры маленький плебей до сих пор стремился самоутвердиться любым доступным ему способом и периодически заставлял Алитета покупать эти чертовы сигары вместо его любимых “LM”.
"Ничего, – подумал Голобородько, делая первую осторожную затяжку и с трудом сдерживая приступ кашля. – Дома, в Сан-Франциско, все будет по-другому. Там люди одеваются как хотят и курят то, что им нравится. Завтра я буду бродить под пальмами, а вы тут пропадите пропадом, знать вас всех не желаю… Только не надо думать, что вы умнее меня! Думаете, вы замазали мне рот своими деньгами и квартиркой с видом на Тихий океан? Да черта с два! Америка – цивилизованная страна, средства массовой информации и связь там работают отменно. Я вам о себе еще напомню! Заработали моими руками, да? Ничего не имею против, только не забудьте поделиться. Иначе я подниму такую бучу, что у вас глаза на лоб полезут, и никакой океан мне в этом не помеха… Так-то, господа!
Выходя из подъезда во двор, где его уже поджидала служебная “Волга”, Алитет Голобородько презрительно улыбался. Ну, как же! Они москвичи, у них фирма… Что им какой-то приезжий с Кубани? Швырнуть ему в зубы кость пожирнее, он и заткнется. Сделает всю работу за нищенскую плату, да еще и спасибо скажет за то, что его облагодетельствовали. На большее у него, у лоха приезжего, ума не хватит… Ошибаетесь, господа!
К своему отъезду в Штаты Алитет начал готовиться заранее, и теперь в его чемодане под бельем и стопкой новеньких белых рубашек лежали копии обоих проектов – и того, который получил первое место на конкурсе, и того, которым его должны были подменить в ближайшее время. С помощью этих бумажек он рассчитывал обеспечить себе спокойное существование на много лет вперед.
Когда Голобородько вышел из подъезда, стоявшая напротив дверей черная “Волга” завелась, приветственно фыркнув глушителем. Водитель, вертлявый и скользкий хиляк с вечным насморком и прыщеватой подлой физиономией, вышел из машины и услужливо открыл багажник. Голобородько небрежно кивнул ему, положил чемодан в багажник и по-хозяйски уселся на переднее сиденье.
Когда машина, с хрустом ломая тонкий, как папиросная бумага, ледок, которым за ночь покрылись еще не успевшие просохнуть лужицы на асфальте, выехала со двора, Голобородько обернулся и бросил прощальный взгляд на окна квартиры, больше года служившей ему домом. Потом он снова повернулся и стал смотреть вперед – туда, где над прямым как стрела проспектом медленно поднималось солнце.
* * *
Смык называл себя специалистом широкого профиля. Среди его знакомых было довольно много людей, которые считали Смыка отморозком и говорили ему об этом прямо в глаза, абсолютно не боясь его обидеть. Смык и не обижался – просто брал таких разговорчивых на заметку, чтобы потом, когда представится удобный случай, на практике продемонстрировать им, до какой степени они были правы. Начинал Смык как карманник, но он принадлежал к той широко распространенной породе людей, которые гнутся в ту сторону, куда дует ветер. Таким образом, в течение десяти лет он обзавелся довольно обширным послужным списком, в котором числились кража со взломом, грабеж, мошенничество, злостное хулиганство, незаконные валютные операции и несколько недоказанных убийств, два из которых он действительно совершил, насчет одного сомневался, поскольку дело происходило по пьяной лавочке, а еще три на него пытался повесить один хмурый опер с Петровки. Особым умом Смык не отличался, но и того, что у него было, хватило, чтобы сообразить: рано или поздно все это кончится либо гибелью в пьяной драке, либо сроком, после которого Смык выйдет на свободу развалиной. Смык относился к такой перспективе философски: чему быть, того не миновать. Даже самые богатые и уважаемые люди частенько гибнут глупо, как бьющаяся о радиатор автомобиля мошкара. Взять, к примеру, английскую принцессу Диану или тех тузов, которых в последнее время начали пачками мочить в Питере. Ведь всю жизнь старались, учились, добивались чего-то, строили далеко идущие планы… А теперь что? Закопали то, что от них осталось, в землю. Вот и вся их карьера. От судьбы не уйдешь, как ни брыкайся.
Руководствуясь этой нехитрой философией, Смык жил как живется, пока не ухитрился загнать себя в такой угол, выхода из которого не было. Он задолжал огромные деньги людям, которые не прощали долгов и не знали слова “отсрочка”. Счетчик, который они включили, не просто тикал, а буквально стрекотал, как счетчик Гейгера в самом центре ядерного взрыва. Смык мало-помалу смирился с неизбежным и уже приготовился удариться в бега – не потому, что рассчитывал скрыться от кредиторов, а просто потому, что сидеть на месте и ждать пера в бок было выше сил. Но тут удача повернулась к нему лицом.
Произошло это, конечно же, совсем не так, как виделось порой Смыку в горячечных снах, где он откапывал золотые клады и находил в придорожных кустах туго набитые долларами кейсы. Просто вдруг откуда ни возьмись явились добрые люди, которые взяли Смыка под крыло, оплатили его долги, более или менее обласкали и приставили к вполне легальному делу – крутить баранку и помалкивать в тряпочку.
Смык в существование добрых людей не верил. Если человек выглядит добрым, значит, либо он полный болван, либо ему это выгодно. Новые хозяева Смыка дураками не выглядели, и Смык ни секунды не заблуждался по поводу своего “спасения”: богатеньким дядям понадобился верный и молчаливый человек для грязной работы. Смык ничего не имел против – по крайней мере, пока. Выбирать ему не приходилось, поскольку его купили со всеми потрохами, и свободы выбора у него теперь осталось не больше, чем у приобретенного в хозяйственном магазине ершика для чистки унитазов – сиди и жди, когда тебя схватят за задницу и начнут совать башкой в дерьмо…
Но платили ему, по крайней мере, сносно, да и работа была, что называется, не пыльная. Обязанностью Смыка было водить новенькую “Волгу” – куда скажут и когда скажут – и не совать нос в хозяйские дела. Хозяев он возил редко, в основном работал на подхвате: сгонять за водкой, доставить на дачу девочек, отвезти посылочку или, наоборот, получить…
Постепенно Смык начал ощущать себя почти что полноценным членом общества. Работа у него была вполне легальная, и даже вечно небритый и злой, как цепной пес, знакомый опер с Петровки перестал при каждой встрече качать права и требовать информации. Фирма, на которую работал Смык, занималась строительством и, судя по тому, как выглядел офис, процветала. Хозяйский бизнес тоже был легальным, и Смык никак не мог взять в толк, зачем хозяевам понадобился такой кадр, как он. Неужели они все-таки были идиотами и спасли его задницу от верной смерти из этого, как его.., христианского милосердия? В это верилось с трудом, и Смык утешал себя тем, что настоящая работа у него впереди. Вести в России легальный бизнес и не пересекаться при этом с братвой невозможно. Опять же, девочки, кокаинчик… Приставь к таким, мягко говоря, “торговым операциям” лоха – и неприятности обеспечены. Тут нужен человек бывалый, опытный и верный – такой, как Смык. Чтобы был готов к неожиданностям и не гадил в штаны, увидав ментовские погоны…
Примерно год назад – ну, может, чуток побольше – у Смыка вдруг образовалось что-то вроде постоянной работы. Его приставили личной шестеркой к какому-то лоху из провинции – не то с Кубани, не то с Дона. Из Ставропольского края, короче. Смык ставропольцев не переваривал с тех самых пор, как один из них в течение нескольких лет руководил страной. Но приказ есть приказ, и Смыку даже в голову не пришло что-либо возразить. Он постарался загнать свою неприязнь поглубже, и это ему удалось, хотя парень, которого он возил по всей Москве и сопровождал во всех его похождениях, и впрямь здорово смахивал на козла из-за рыжеватой бородки, по фактуре сильно напоминавшей то, что у нормальных людей растет на лобке.
А имя! Имечко! Смыку было жутко интересно, как выглядел и чем думал тот Петр, который назвал своего сына Алитетом. Немудрено, что парень подался на заработки подальше от родного дома! С таким погонялом разве что на Чукотке можно почувствовать себя нормальным человеком: у них там, наверное, у самих такие имена, что язык сломаешь.
Впрочем, шестерить на этого Алитета оказалось делом необременительным. По бабам он не ударял – во всяком случае, не особенно, кокаином не баловался, на игле не сидел и даже пил умеренно. Прошло целых четыре месяца, прежде чем Смык с огромным удивлением убедился, что козлобородый Алитет почти круглые сутки занят тем, что работает – не ширяется, не квасит водяру по-черному, не кувыркается с наемными шлюхами обоих полов, а работает: что-то чертит, считает на калькуляторе, играет клавишами компьютера, на мониторе которого высвечивается какая-то непонятная чертовщина-Удивление Смыка прошло быстро. Для этого ему нужно было всего-навсего сравнить поведение Алитета со своим собственным. Разодетый, как петух, тупой и высокомерный кубанский казак был, похоже, таким же рабом, как и сам Смык, разве что рангом повыше. Конечно, было непонятно, вкалывает он за страх, как Смык, или за что-нибудь более приятное, но после некоторых раздумий Смык решил, что его это не касается. “Меньше знаешь – лучше спишь”, как говорят умные люди.
Оттого, что положение Алитета оказалось сродни его собственному. Смык не стал больше любить своего пассажира. Уж очень он был несимпатичный – со своим кубанским акцентом, со своей бородкой и дурацкой широкополой шляпой, которая, хоть и давно вышла из моды, но, как ни крути, здорово шла к широким плечам и узким бедрам этого недоделанного казака. Кроме того, где это видано, чтобы раб уважал раба? Такие отношения бывают разве что в книжках наподобие “Хижины дяди Тома”, но Смык читать не любил, предпочитая смотреть боевики и жесткое порно.
Короче говоря, никакой нежности по отношению к Алитету Смык не испытывал и потому нисколько не расстроился, узнав, что вскоре ему предстоит расстаться со своим пассажиром. В пятницу после обеда его вызвали в хозяйский кабинет и там более или менее проинструктировали насчет завтрашнего дня.
– Завтра подашь Алитету машину в восемь утра, – сказал ему хозяин – не тот, который Владислав Андреевич, а тот, который Вадим Александрович. Хозяев у Смыка было двое – Вадик и Владик, Вадим Александрович и Владислав Андреевич, сокращенно ВАВА. Вадим Александрович был помоложе и занимался, насколько понял Смык, в основном сиюминутными тактическими вопросами, требовавшими принятия неотложных и не слишком ответственных решений. Владислав Андреевич был постарше и редко снисходил до непосредственных контактов с подчиненными, и в особенности со Смыком. Смык видел этого величественного и огромного, как старинный дирижабль, господина всего пару раз, мельком, и оба раза Владислав Андреевич его не заметил. Тем не менее обостренным чутьем, которое было сродни собачьему, Смык ощущал, что настоящий хозяин здесь именно он, Владислав Андреевич, а не разговорчивый и галантно демократичный Вадик.
– Так рано? – удивился Смык. Обычно нужда в транспорте возникала у Алитета не раньше одиннадцати утра – он работал допоздна и просыпался тоже поздно.
– Закрой рот и слушай, – ласково сказал Вадик. Смык насторожился. Он очень не любил, когда Вадик разговаривал вот таким медовым голосом: обычно это означало, что он вот-вот начнет орать и колотить кулаком по столу. Поэтому Смык шмыгнул вечно подтекающим, как неисправный кран, носом, демонстративно утерся рукавом и потупился, комкая в ладонях кепку.
– Целку строить будешь потом, когда дело сделаешь, – с брезгливым любопытством разглядывая его склоненную макушку, сказал Вадик. – Машину подашь в восемь утра, ты понял? К подъезду. Мотор можешь не глушить, наш Алитет Петрович выйдет сразу же. Он, видишь ли, торопится, так что ты, будь добр, не опаздывай.
Он со щелчком раскрыл лежавший на столе тонкий серебряный – не серебристый, а именно серебряный, уж Смык-то в этих тонкостях разбирался получше иных-прочих! – портсигар, двумя пальцами выудил оттуда тонкую темную сигарету и закурил от массивной настольной зажигалки. По кабинету поплыл ароматный дым, и Смык постарался придать своему лицу как можно более индифферентное выражение. В этом кабинете ему никогда не разрешали курить и уж тем более не угощали сигаретами. Это было немного обидно. В конце концов, что с них, с уродов, возьмешь? Они считают себя солью земли и благодетелями, но это только до тех пор, покуда их самих как следует не прижало. А когда прижмет, сразу добреют: Смык, дружище, выручай… Э-эх! Да леший с ними, будет и на нашей улице праздник…
Смык не стал спрашивать, куда же так торопится уважаемый Алитет Петрович, чтобы не услышать в ответ: “Не твое собачье дело”. Да в сущности, ему и вправду было наплевать, куда ехать. Вот только вставать в такую рань было немного лень, а так – какая разница?
– Поедете в Шереметьево, – затягиваясь сигаретой, продолжал Вадим Александрович. Его тяжелая нижняя челюсть при этом сильно выпячивалась вперед, как подводный выступ на носу старинного линкора. – В Шереметьево-2, понял?
– Ага, – рискнул высказать предположение Смык, – встречать кого-то будем!
– Провожать, – с неприятной ухмылкой возразил Вадик. – Наш Алитет Петрович уходит в горы. Вернее, улетает в Америку. Сейчас ты заскочишь в кассы Аэрофлота и заберешь его билет, а завтра отдашь ему лично в руки. Потеряешь – убью. Опоздаешь – удавлю своими руками, как щенка. Учти, я не шучу. Ты все понял?
– Да ладно вам, – привычно заныл Смык, про себя дивясь такой спешке. – Что я, маленький? Чего сразу наезжать-то? Я вас хоть когда подводил? Подводил, да?
– Нет, – продолжая странно ухмыляться, ответил Вадик, – не подводил. Возможности такой у тебя не было, вот что я тебе скажу. А теперь есть. И если ты, засранец прыщавый, попытаешься этой возможностью воспользоваться, я тебя из-под земли достану.
– Прыщавый, прыщавый, – обиженно протянул Смык. – А я виноват, что обмен веществ такой?
– Виноват, – сказал Вадик. – Мыться надо, дружок, чаще! От тебя прет, как от беговой лошади, а ты мне про обмен веществ рассказываешь. Я тебя еще раз спрашиваю: ты все понял?
– А чего тут понимать?
1 2 3 4 5 6
«Ну хорошо, – подумал тогда Голобородько. – А мне-то что? Какое мне дело, сколько миллионов наварит этот тип на моем двойном проекте? Две с половиной штуки в месяц, триста тысяч единовременно и гарантированное рабочее место в Сан-Франциско – этого что, мало? Да на таких условиях можно продать душу дьяволу, а не то что на работу наняться!»
Он представил себе, как едет на новеньком “порше” в сторону Беверли-Хиллз под ярко-голубым небом Калифорнии, а высаженные вдоль дороги пальмы машут ему вслед своими разлапистыми листьями. На соседнем сиденье непременно будет сидеть загорелая блондинка в ярком бикини, и пахнуть от нее будет пальмовым маслом и дорогими духами… На мгновение Голобородько даже испугался, что с головы до ног намазанная пальмовым маслом блондинка испачкает жирными пятнами сиденье новенького “порше”, но тут же успокоился, решив, что, в крайнем случае, подстелит под блондинку какую-нибудь тряпочку.
Потом он вдруг очнулся и вспомнил, что все это – и Сан-Франциско, и “порше”, и блондинку – еще надо заработать, встрепенулся и без лишних слов одним росчерком пера подмахнул лежавший на столе контракт…
…И теперь, спускаясь по девственно чистой лестнице во двор с полупустым чемоданом в руке, Алитет Голобородько думал о том, что человек с мозгами не пропадет даже в Москве. Пусть москвичи кичатся своим столичным происхождением! Разумному человеку это даже на руку. На поверку выходит, что этих столичных умников ничего не стоит обвести вокруг пальца. Они хороши против забитого колхозника, против “челнока” или ларечника, который боится собственной тени, а против настоящего кубанского казака они, как ни крути, жидковаты.
Он на секунду приостановился на площадке между первым и вторым этажом, чтобы закурить сигару. При этом Голобородько, как всегда, испытал приступ легкого раздражения: он никак не мог привыкнуть к этой дряни, которая напоминала ему родной самосад, но засевший глубоко внутри его натуры маленький плебей до сих пор стремился самоутвердиться любым доступным ему способом и периодически заставлял Алитета покупать эти чертовы сигары вместо его любимых “LM”.
"Ничего, – подумал Голобородько, делая первую осторожную затяжку и с трудом сдерживая приступ кашля. – Дома, в Сан-Франциско, все будет по-другому. Там люди одеваются как хотят и курят то, что им нравится. Завтра я буду бродить под пальмами, а вы тут пропадите пропадом, знать вас всех не желаю… Только не надо думать, что вы умнее меня! Думаете, вы замазали мне рот своими деньгами и квартиркой с видом на Тихий океан? Да черта с два! Америка – цивилизованная страна, средства массовой информации и связь там работают отменно. Я вам о себе еще напомню! Заработали моими руками, да? Ничего не имею против, только не забудьте поделиться. Иначе я подниму такую бучу, что у вас глаза на лоб полезут, и никакой океан мне в этом не помеха… Так-то, господа!
Выходя из подъезда во двор, где его уже поджидала служебная “Волга”, Алитет Голобородько презрительно улыбался. Ну, как же! Они москвичи, у них фирма… Что им какой-то приезжий с Кубани? Швырнуть ему в зубы кость пожирнее, он и заткнется. Сделает всю работу за нищенскую плату, да еще и спасибо скажет за то, что его облагодетельствовали. На большее у него, у лоха приезжего, ума не хватит… Ошибаетесь, господа!
К своему отъезду в Штаты Алитет начал готовиться заранее, и теперь в его чемодане под бельем и стопкой новеньких белых рубашек лежали копии обоих проектов – и того, который получил первое место на конкурсе, и того, которым его должны были подменить в ближайшее время. С помощью этих бумажек он рассчитывал обеспечить себе спокойное существование на много лет вперед.
Когда Голобородько вышел из подъезда, стоявшая напротив дверей черная “Волга” завелась, приветственно фыркнув глушителем. Водитель, вертлявый и скользкий хиляк с вечным насморком и прыщеватой подлой физиономией, вышел из машины и услужливо открыл багажник. Голобородько небрежно кивнул ему, положил чемодан в багажник и по-хозяйски уселся на переднее сиденье.
Когда машина, с хрустом ломая тонкий, как папиросная бумага, ледок, которым за ночь покрылись еще не успевшие просохнуть лужицы на асфальте, выехала со двора, Голобородько обернулся и бросил прощальный взгляд на окна квартиры, больше года служившей ему домом. Потом он снова повернулся и стал смотреть вперед – туда, где над прямым как стрела проспектом медленно поднималось солнце.
* * *
Смык называл себя специалистом широкого профиля. Среди его знакомых было довольно много людей, которые считали Смыка отморозком и говорили ему об этом прямо в глаза, абсолютно не боясь его обидеть. Смык и не обижался – просто брал таких разговорчивых на заметку, чтобы потом, когда представится удобный случай, на практике продемонстрировать им, до какой степени они были правы. Начинал Смык как карманник, но он принадлежал к той широко распространенной породе людей, которые гнутся в ту сторону, куда дует ветер. Таким образом, в течение десяти лет он обзавелся довольно обширным послужным списком, в котором числились кража со взломом, грабеж, мошенничество, злостное хулиганство, незаконные валютные операции и несколько недоказанных убийств, два из которых он действительно совершил, насчет одного сомневался, поскольку дело происходило по пьяной лавочке, а еще три на него пытался повесить один хмурый опер с Петровки. Особым умом Смык не отличался, но и того, что у него было, хватило, чтобы сообразить: рано или поздно все это кончится либо гибелью в пьяной драке, либо сроком, после которого Смык выйдет на свободу развалиной. Смык относился к такой перспективе философски: чему быть, того не миновать. Даже самые богатые и уважаемые люди частенько гибнут глупо, как бьющаяся о радиатор автомобиля мошкара. Взять, к примеру, английскую принцессу Диану или тех тузов, которых в последнее время начали пачками мочить в Питере. Ведь всю жизнь старались, учились, добивались чего-то, строили далеко идущие планы… А теперь что? Закопали то, что от них осталось, в землю. Вот и вся их карьера. От судьбы не уйдешь, как ни брыкайся.
Руководствуясь этой нехитрой философией, Смык жил как живется, пока не ухитрился загнать себя в такой угол, выхода из которого не было. Он задолжал огромные деньги людям, которые не прощали долгов и не знали слова “отсрочка”. Счетчик, который они включили, не просто тикал, а буквально стрекотал, как счетчик Гейгера в самом центре ядерного взрыва. Смык мало-помалу смирился с неизбежным и уже приготовился удариться в бега – не потому, что рассчитывал скрыться от кредиторов, а просто потому, что сидеть на месте и ждать пера в бок было выше сил. Но тут удача повернулась к нему лицом.
Произошло это, конечно же, совсем не так, как виделось порой Смыку в горячечных снах, где он откапывал золотые клады и находил в придорожных кустах туго набитые долларами кейсы. Просто вдруг откуда ни возьмись явились добрые люди, которые взяли Смыка под крыло, оплатили его долги, более или менее обласкали и приставили к вполне легальному делу – крутить баранку и помалкивать в тряпочку.
Смык в существование добрых людей не верил. Если человек выглядит добрым, значит, либо он полный болван, либо ему это выгодно. Новые хозяева Смыка дураками не выглядели, и Смык ни секунды не заблуждался по поводу своего “спасения”: богатеньким дядям понадобился верный и молчаливый человек для грязной работы. Смык ничего не имел против – по крайней мере, пока. Выбирать ему не приходилось, поскольку его купили со всеми потрохами, и свободы выбора у него теперь осталось не больше, чем у приобретенного в хозяйственном магазине ершика для чистки унитазов – сиди и жди, когда тебя схватят за задницу и начнут совать башкой в дерьмо…
Но платили ему, по крайней мере, сносно, да и работа была, что называется, не пыльная. Обязанностью Смыка было водить новенькую “Волгу” – куда скажут и когда скажут – и не совать нос в хозяйские дела. Хозяев он возил редко, в основном работал на подхвате: сгонять за водкой, доставить на дачу девочек, отвезти посылочку или, наоборот, получить…
Постепенно Смык начал ощущать себя почти что полноценным членом общества. Работа у него была вполне легальная, и даже вечно небритый и злой, как цепной пес, знакомый опер с Петровки перестал при каждой встрече качать права и требовать информации. Фирма, на которую работал Смык, занималась строительством и, судя по тому, как выглядел офис, процветала. Хозяйский бизнес тоже был легальным, и Смык никак не мог взять в толк, зачем хозяевам понадобился такой кадр, как он. Неужели они все-таки были идиотами и спасли его задницу от верной смерти из этого, как его.., христианского милосердия? В это верилось с трудом, и Смык утешал себя тем, что настоящая работа у него впереди. Вести в России легальный бизнес и не пересекаться при этом с братвой невозможно. Опять же, девочки, кокаинчик… Приставь к таким, мягко говоря, “торговым операциям” лоха – и неприятности обеспечены. Тут нужен человек бывалый, опытный и верный – такой, как Смык. Чтобы был готов к неожиданностям и не гадил в штаны, увидав ментовские погоны…
Примерно год назад – ну, может, чуток побольше – у Смыка вдруг образовалось что-то вроде постоянной работы. Его приставили личной шестеркой к какому-то лоху из провинции – не то с Кубани, не то с Дона. Из Ставропольского края, короче. Смык ставропольцев не переваривал с тех самых пор, как один из них в течение нескольких лет руководил страной. Но приказ есть приказ, и Смыку даже в голову не пришло что-либо возразить. Он постарался загнать свою неприязнь поглубже, и это ему удалось, хотя парень, которого он возил по всей Москве и сопровождал во всех его похождениях, и впрямь здорово смахивал на козла из-за рыжеватой бородки, по фактуре сильно напоминавшей то, что у нормальных людей растет на лобке.
А имя! Имечко! Смыку было жутко интересно, как выглядел и чем думал тот Петр, который назвал своего сына Алитетом. Немудрено, что парень подался на заработки подальше от родного дома! С таким погонялом разве что на Чукотке можно почувствовать себя нормальным человеком: у них там, наверное, у самих такие имена, что язык сломаешь.
Впрочем, шестерить на этого Алитета оказалось делом необременительным. По бабам он не ударял – во всяком случае, не особенно, кокаином не баловался, на игле не сидел и даже пил умеренно. Прошло целых четыре месяца, прежде чем Смык с огромным удивлением убедился, что козлобородый Алитет почти круглые сутки занят тем, что работает – не ширяется, не квасит водяру по-черному, не кувыркается с наемными шлюхами обоих полов, а работает: что-то чертит, считает на калькуляторе, играет клавишами компьютера, на мониторе которого высвечивается какая-то непонятная чертовщина-Удивление Смыка прошло быстро. Для этого ему нужно было всего-навсего сравнить поведение Алитета со своим собственным. Разодетый, как петух, тупой и высокомерный кубанский казак был, похоже, таким же рабом, как и сам Смык, разве что рангом повыше. Конечно, было непонятно, вкалывает он за страх, как Смык, или за что-нибудь более приятное, но после некоторых раздумий Смык решил, что его это не касается. “Меньше знаешь – лучше спишь”, как говорят умные люди.
Оттого, что положение Алитета оказалось сродни его собственному. Смык не стал больше любить своего пассажира. Уж очень он был несимпатичный – со своим кубанским акцентом, со своей бородкой и дурацкой широкополой шляпой, которая, хоть и давно вышла из моды, но, как ни крути, здорово шла к широким плечам и узким бедрам этого недоделанного казака. Кроме того, где это видано, чтобы раб уважал раба? Такие отношения бывают разве что в книжках наподобие “Хижины дяди Тома”, но Смык читать не любил, предпочитая смотреть боевики и жесткое порно.
Короче говоря, никакой нежности по отношению к Алитету Смык не испытывал и потому нисколько не расстроился, узнав, что вскоре ему предстоит расстаться со своим пассажиром. В пятницу после обеда его вызвали в хозяйский кабинет и там более или менее проинструктировали насчет завтрашнего дня.
– Завтра подашь Алитету машину в восемь утра, – сказал ему хозяин – не тот, который Владислав Андреевич, а тот, который Вадим Александрович. Хозяев у Смыка было двое – Вадик и Владик, Вадим Александрович и Владислав Андреевич, сокращенно ВАВА. Вадим Александрович был помоложе и занимался, насколько понял Смык, в основном сиюминутными тактическими вопросами, требовавшими принятия неотложных и не слишком ответственных решений. Владислав Андреевич был постарше и редко снисходил до непосредственных контактов с подчиненными, и в особенности со Смыком. Смык видел этого величественного и огромного, как старинный дирижабль, господина всего пару раз, мельком, и оба раза Владислав Андреевич его не заметил. Тем не менее обостренным чутьем, которое было сродни собачьему, Смык ощущал, что настоящий хозяин здесь именно он, Владислав Андреевич, а не разговорчивый и галантно демократичный Вадик.
– Так рано? – удивился Смык. Обычно нужда в транспорте возникала у Алитета не раньше одиннадцати утра – он работал допоздна и просыпался тоже поздно.
– Закрой рот и слушай, – ласково сказал Вадик. Смык насторожился. Он очень не любил, когда Вадик разговаривал вот таким медовым голосом: обычно это означало, что он вот-вот начнет орать и колотить кулаком по столу. Поэтому Смык шмыгнул вечно подтекающим, как неисправный кран, носом, демонстративно утерся рукавом и потупился, комкая в ладонях кепку.
– Целку строить будешь потом, когда дело сделаешь, – с брезгливым любопытством разглядывая его склоненную макушку, сказал Вадик. – Машину подашь в восемь утра, ты понял? К подъезду. Мотор можешь не глушить, наш Алитет Петрович выйдет сразу же. Он, видишь ли, торопится, так что ты, будь добр, не опаздывай.
Он со щелчком раскрыл лежавший на столе тонкий серебряный – не серебристый, а именно серебряный, уж Смык-то в этих тонкостях разбирался получше иных-прочих! – портсигар, двумя пальцами выудил оттуда тонкую темную сигарету и закурил от массивной настольной зажигалки. По кабинету поплыл ароматный дым, и Смык постарался придать своему лицу как можно более индифферентное выражение. В этом кабинете ему никогда не разрешали курить и уж тем более не угощали сигаретами. Это было немного обидно. В конце концов, что с них, с уродов, возьмешь? Они считают себя солью земли и благодетелями, но это только до тех пор, покуда их самих как следует не прижало. А когда прижмет, сразу добреют: Смык, дружище, выручай… Э-эх! Да леший с ними, будет и на нашей улице праздник…
Смык не стал спрашивать, куда же так торопится уважаемый Алитет Петрович, чтобы не услышать в ответ: “Не твое собачье дело”. Да в сущности, ему и вправду было наплевать, куда ехать. Вот только вставать в такую рань было немного лень, а так – какая разница?
– Поедете в Шереметьево, – затягиваясь сигаретой, продолжал Вадим Александрович. Его тяжелая нижняя челюсть при этом сильно выпячивалась вперед, как подводный выступ на носу старинного линкора. – В Шереметьево-2, понял?
– Ага, – рискнул высказать предположение Смык, – встречать кого-то будем!
– Провожать, – с неприятной ухмылкой возразил Вадик. – Наш Алитет Петрович уходит в горы. Вернее, улетает в Америку. Сейчас ты заскочишь в кассы Аэрофлота и заберешь его билет, а завтра отдашь ему лично в руки. Потеряешь – убью. Опоздаешь – удавлю своими руками, как щенка. Учти, я не шучу. Ты все понял?
– Да ладно вам, – привычно заныл Смык, про себя дивясь такой спешке. – Что я, маленький? Чего сразу наезжать-то? Я вас хоть когда подводил? Подводил, да?
– Нет, – продолжая странно ухмыляться, ответил Вадик, – не подводил. Возможности такой у тебя не было, вот что я тебе скажу. А теперь есть. И если ты, засранец прыщавый, попытаешься этой возможностью воспользоваться, я тебя из-под земли достану.
– Прыщавый, прыщавый, – обиженно протянул Смык. – А я виноват, что обмен веществ такой?
– Виноват, – сказал Вадик. – Мыться надо, дружок, чаще! От тебя прет, как от беговой лошади, а ты мне про обмен веществ рассказываешь. Я тебя еще раз спрашиваю: ты все понял?
– А чего тут понимать?
1 2 3 4 5 6