Поставив чашечку на стол, мужчина положил руки с короткими пальцами на колени и запрокинул голову. Он прикрыл глаза, снял очки, извлек из кармана пиджака безукоризненно чистый носовой платок и стал протирать стекла.– Ну, говори, говори же, я жду.Глеб неторопливо раскурил сигарету и почему-то подумал, что сейчас услышит что-то не очень приятное.– Ты знаешь, что случилось, пока тебя не было? – водрузив очки на широкое лицо и откинув седую прядь, спросил гость.– Думаю, что за полтора месяца многое могло произойти. И, скорее всего, произошло.– Да, у нас поменялось начальство.– И кто же стал твоим непосредственным шефом?– Ты его знаешь. Это человек президента, – прозвучала фамилия.– По-моему, толковый мужик, – сказал Глеб.– Я пока присматриваюсь.– Обо мне он, конечно, не знает.– О тебе знаю только я.– Почему только ты? – подался вперед Глеб.– Потому что Альберта Кострова нет в живых.– Как нет?! – воскликнул Глеб, отставляя чашечку на стол и медленно опуская сигарету с цилиндриком пепла на край пепельницы.– Он погиб в Югославии.– Будь она проклята! – прошептал Глеб. – Ненавижу мусульман, ненавижу все их дела.– Да, я знаю. Ведь и тебя ранили там же.– Да ну к черту! Лучше об этом не вспоминать. Давай помянем Альберта, – сказал Глеб.Он резко встал, даже было слышно, как в напряженной тишине хрустнули его суставы. Он решительно подошел к холодильнику, открыл дверцу и вернулся к столику с бутылкой водки и двумя рюмками.– Давай помянем. Пусть земля ему будет пухом, – сказал Глеб.– Не земля, а вода, – сказал гость.– Сергей, как это произошло? – грустно и настороженно осведомился Глеб и наполнил рюмки холодной водкой.– Точно я не знаю. Известно лишь то, что вертолет, в котором летел Альберт с двумя нашими людьми, был сбит над морем, сбит ракетой. Из вертолета никто не спасся. С берега видели, как горящий вертолет упал в море. Найти никого не удалось…– А тебе точно известно, что Альберт был там?– Да, абсолютно точно. Есть дюжина свидетелей, видевших, как он садился в вертолет. И потом, уже с воздуха, он разговаривал с берегом, разговаривал с землей. И знаешь, Глеб, уезжая туда, в эту долбаную Югославию, он сказал: «Чую, Сергей, это моя последняя поездка». Я как мог успокоил его, сказал, что ничего не произойдет, но попросил быть осторожным.– Альберт всегда был осторожен. Я это помню. Мы же начинали вместе с ним, – сказал Глеб.– Да, и я начинал вместе с ним и с тобой. Вот такие дела, брат, – сказал Сергей Соловьев, поднимая свою рюмку.Мужчины выпили, не чокаясь.– Светлая ему память, – сказал Сергей Соловьев и посмотрел на Глеба.– Мы все уходим понемногу… – ответив стихами на его взгляд, Глеб поднялся и двинулся к холодильнику.– Да у тебя там ничего нет. А если есть, так только высохший сыр, – заметил Соловьев.– Нет, у меня есть несколько банок консервов.– Не хочу консервы. Вообще не хочу есть.– Ну что ж, тогда пей кофе, кури.– Да у меня и времени мало, Глеб.– Ну, тогда говори, в чем дело.Сергей Васильевич Соловьев сунул руку с короткими пальцами в нагрудный карман пиджака и извлек оттуда темно-синий узкий конверт. Конверт был не запечатан.– Это тебе. Возьми, прочти.– Что здесь?– Здесь выписки из досье, фотографии, адреса и карта.– А сроки? – даже не заглядывая в конверт, поинтересовался Глеб.– Сроки, как, всегда, – сжатые. Чем быстрее, тем лучше. И еще одна деталь…– Какая, говори.– Труп должен остаться. Его должны увидеть и затем должны быть похороны, во время которых мы кое-что отследим.– Ясно, – сказал Глеб, и его пальцы легли на плотную бумагу конверта.Он извлек пачку сложенных вдвое страниц и шесть фотографий. Одна была групповая. Мужчины сидели за столом, густо уставленным бутылками и закусками.– Второй справа – это он, – сказал Соловьев.– Я его знаю, – ответил Глеб.– Конечно, знаешь. Хотя он себя не афиширует и по телевидению его не показывают. А откуда ты его знаешь? – задал вопрос Соловьев.– Он у меня есть в компьютере.– А кого у тебя в компьютере нет? – поинтересовался Соловьев.– Многих нет. Тебя нет, меня, нет Альберта.– Альберта уже нет вообще, – сказал Соловьев и, протянув сильную руку, взял бутылку за тонкое горлышко.– Наливай, наливай, не стесняйся, – поддержал его Глеб.– Но я за рулем.– Я тоже за рулем, – сказал Глеб, – но, тем не менее, надо выпить.Мужчины вновь, не чокаясь, выпили. И на этот раз Сергей Васильевич Соловьев позволил себе закурить.– Разбалуешься, привыкнешь, потом не отвыкнешь, – заметил Глеб.– Не беспокойся, Глеб. Завтра об этом я забуду. Утренняя пробежка, бассейн – и все в порядке.– Ты все еще так же силен? – улыбнулся Глеб.– Даже не знаю, как тебе сказать, – засмеялся Соловьев. – Может, не так силен, как ты, но в общем-то стараюсь поддерживать себя в форме, не распускаться.– Но я вижу, ты килограмма два набрал за эти полтора месяца, что я тебя не видел.– Не два, а килограмм семьсот, – сказал Соловьев. – А как ты определил?– У тебя на щеке есть складка. Когда ты действительно в форме, она хорошо видна, а как только ты полнеешь, она исчезает, делается почти незаметной.– Ну у тебя и глаз! Я даже и не думал, что так можно высчитывать вес.– Можно. Надо быть всего лишь наблюдательным.– Хорошо, хорошо, к следующей встрече я постараюсь сбросить эти килограмм семьсот.– Не стоит. Думаю, тебе лучше быть при этом весе. Ты выглядишь моложаво.– Да какое там моложаво! Сорок лет – это далеко не молодость.– Но знаешь, Сергей, это и не старость.– А вот у Альберта сорок лет – это вся его жизнь.– Хватит об этом, каждый из нас может погибнуть, – сказал Глеб и плеснул в рюмки понемногу водки.– Да наливай по полной, – сказал полковник Соловьев.– Как знаешь, как прикажешь. Ведь по званию ты выше меня.– Да, капитан, выше.– Капитан, капитан… – на мотив известной песенки пропел Глеб Сиверов, – никогда я не стану майором, а тем более, полковником, как ты.– Ты сам выбрал такую судьбу, и сейчас нечего…– Да я не жалуюсь, – сказал Глеб.Если взглянуть на этих мужчин даже очень внимательно, пристально всмотреться в их лица, прислушаться к разговору, невозможно было определить, что они выпили. Они казались спокойными и ведущими какую-то неспешную беседу.Бутылка водки опустела.Глеб еще сварил кофе и, перекладывая фотографии, просматривая бумаги, продолжал разговор.– Да, и еще… – сказал полковник Соловьев.Сейчас его голос звучал уже немного по-иному. Он говорил уверенно – так, словно отдавал приказание и знал, что каждое его слово будет принято к сведению, все будет именно так, как он пожелает.– … Глеб, послушай, псе это должно произойти не в городе и должно быть понятно, что он не умер, не попал под машину, не бросился под поезд, а был убит. Убит специально, убит нанятым киллером.– Я понял, полковник, – в тон своему гостю сказал Глеб, – все будет выполнено, как приказываете.– Да перестань ты издеваться!– А ты перестань разговаривать таким тоном.– Извини, привык за целый день.– Ну ладно, я пошутил. Разговаривай так, как тебе хочется.Полковник Соловьев положил свою ладонь на колено Глеба и сжал.– Только, пожалуйста, будь осторожен. Ведь ты у меня единственный, кто остался, единственно надежный. Ты меня еще ни разу не подвел.– Я понял. И подставляться, как ты понимаешь, не собираюсь. Кто об этой операции будет знать еще?– Не понял?… – сказал полковник Соловьев.– Я спрашиваю, кто, кроме тебя, будет знать об этой операции? – повторил свой вопрос Глеб Сиверов, глядя в глаза гостю.Тот недоуменно пожал плечами.– Ты что, Глеб? Как всегда – никто. Я один.– Хотя, впрочем, это не имеет значения, – равнодушно махнул рукой Глеб, но это равнодушие было деланным, и это не ускользнуло от цепкого взгляда Сергея Соловьева.– Будем действовать по тому же графику, как и всегда, – сказал Соловьев.– Хорошо, я согласен. Если появится какая-то полезная информация – сообщи.– Обязательно, – сказал полковник Соловьев и поднялся с дивана. – А ты все продолжаешь слушать музыку? – увидев, что музыкальный центр включен, заметил Соловьев.– Да. Ты знаешь, люблю.– А я просто не перевариваю музыку.– Каждому свое. Ты оттягиваешься, читая книги, а я – слушая музыку. Так проще, да и глаза не устают.– Да-да, глаза тебе надо беречь. А у меня, знаешь, зрение начало садиться.Уже не могу прочесть так быстро книгу, глаза устают, начинают слезиться.– По-моему, ты и так прочел уже столько книг и столько всяких бумаг, что на твоем месте я бы уже давно ослеп.– А я бы на твоем месте, Глеб, давным-давно оглох. Ладно, хватит подначивать, – улыбнулся Соловьев.На этот раз его улыбка была спокойной и доброжелательной. Она была даже дружеской, теплота сквозила в ней. Да и глаза полковник Соловьев не отводил в сторону. Он стал спокоен, ведь он рассказал тяжелую новость, они выпили, вспомнили кое-что из своей жизни, поговорили, можно сказать, по душам. А самое главное, полковник Соловьев дал задание Глебу Сиверову и теперь мог быть спокоен. Действительно, Глеб Сиверов не подвел его ни разу.Они простились, крепко, по-мужски, пожали друг другу руки, и немного растроганный полковник Соловьев даже обнял Глеба Сиверова за плечи.– Ну, до встречи. Удачи тебе, Глеб.– К черту, к черту, – прошептал Сиверов.Когда двери закрылись, когда засовы вошли в пазы, Глеб Сиверов опустился на диван и прижал ладони к лицу. Он несколько минут сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, но затем решительно поднялся, поставил диск Верди. Тяжелая музыка полилась из больших черных колонок. Глеб вслушивался в звуки, и ему казалось, что он парит, что он отделился от земли и мчится над ней с невероятной скоростью, прошивая насквозь облака – так, как острая игла пробивает белое полотно простыни. Глава 2 Полчаса, а может быть, чуть больше, Глеб слушал музыку.А затем взялся изучать бумаги, которые передал ему Соловьев. Да, кое-что на Мартынова Петра Петровича у него было.Мартынов был знаменитым человеком. Он стоял на самой верхушке иерархической лестницы воров в законе. Это был знаменитый человек, в прошлом медвежатник, совершивший не одно дерзкое ограбление. Но последние десять лет за Мартыновым Петром Петровичем не числилось никаких уголовных дел. И как было ясно из бумаг, подобраться к нему «органы» никак не могли, слишком уж совершенной была система. Седой, а именно такой была кличка у Мартынова, действовал очень осторожно, тщательно обдумывая все свои дела. Из бумаг следовало, что Мартынов со своими друзьями контролирует два банка и крупную трастовую компанию. И скорее всего, основным капиталом этих банков и трастовой компании являлись деньги воровского общака, а может быть, даже деньги самого Мартынова. Ведь он вышел из тюрьмы и сразу же стал богатым, хотя особо не светился.Мартынова и предстояло убрать Глебу Сиверову. И убрать требовалось показательно: нужно было сделать все так, чтобы воры подумали, что произошла какая-то разборка, и Седого убрали свои же. Вот поэтому нужен был труп, вот поэтому тело Мартынова не должно было бесследно исчезнуть.– Мартынов… Мартынов… – шептал Глеб Сиверов.Банк в Новосибирске, банк в Питере. И оба эти дела оказались нераскрытыми, хотя по почерку следовало, что ограбления провел Мартынов. Но это было давно, пятнадцать лет назад, и возможно, именно те деньги из тех банков вложены сейчас в трастовую компанию, которую наверняка возглавляет подставное лицо. А сам Мартынов со своими дружками только руководит деятельностью компании и банка. Он контролирует всю работу и получает неслыханные барыши. Об этом свидетельствовали колонки цифр. Причем, Глеб Сиверов понимал, что цифры взяты не с потолка, что они проверены. А на самом деле, возможно, они и уменьшены в несколько раз, хотя и сейчас поражали количеством нулей.Затем он взял фотографию. С черно-белого снимка на него смотрело суровое квадратное лицо с маленькими глазками.Да, настоящий медвежатник. И это даже не лицо, а морда. Морда зверя…Скорее всего, он безжалостен к своим соперникам и, наверное, безжалостен к партнерам. Своенравный человек… Об этом свидетельствовали тяжелая нижняя челюсть, раздвоенный подбородок и глубокие складки, идущие от носа ко рту.Еще несколько снимков. На них медвежатник Мартынов по кличке Седой выглядел уже совершенно по-иному. Это был респектабельный пожилой мужчина.В бумагах была и биография Мартынова, были фамилии его друзей, фамилии компаньонов и партнеров по бизнесу. Из биографии следовало, что Мартынов Петр Петрович родился в 1935 году. В пятидесятом первый раз сел в колонию. Школу он не закончил. В пятьдесят третьем был освобожден по амнистии, а в пятьдесят шестом сел вновь. Но на этот раз за ограбление банка. В шестьдесят третьем вновь сел. Затем пять лет был на свободе. Затем сел ненадолго. В семьдесят третьем был избран «вором в законе». Это звание ему было присвоено на воровской сходке в Донецке. На сходке присутствовали Богаевский Иосиф Самсонович и еще семь воров в законе.Теперь Богаевский был партнером Седого по бизнесу. У Богаевского было две клички: Дьякон и Монах. Он был известен своими крупными валютными операциями и ограблениями. Но ограблениями он занимался в молодости, а затем понял, что лучше заниматься валютой."Интересно, два таких разных человека, – подумал Глеб, – и вместе ведут бизнес. Ведь Богаевский умен, окончил университет, говорит по-английски, часто представляется сотрудником консульства пли министерства внешней торговли.Изыскан, очень любит антиквариат. Собирает картины и старинную мебель…"На бриллиантах Богаевский чуть не погорел, но сумел выкрутиться. Адвокатам было заплачено так много, что они смогли вытащить его из тюрьмы.– Что ж, это все интересно, – сказал Глеб и посмотрел на фотографию Богаевского.Это был тог же групповой снимок, где воры в законе сидели за богато убранным столом. Подкопаться к ним было невозможно. Никаких улик, прямо показывающих на то, что именно эти люди руководят двумя банками и трастовыми компаниями, не было. Да если и были какие-то улики, вряд ли удалось бы взять и Седого, и Монаха.Около чаем Глеб изучал бумаги, вчитываясь в каждое слово, изучая адреса, тщательно запоминая фамилии и факты. Затем он прошел в свою маленькую комнату, включил компьютер и внес кое-какую информацию. И уже после всего, щелкнув зажигалкой, сжег все бумаги, принесенные полковником Соловьевым.Память у Глеба была замечательная. Стоило ему раз увидеть фотографию, он запоминал лицо, изображенное на ней, на всю жизнь. Если бы он умел рисовать, то без труда воспроизвел бы его на бумаге. Но рисовать Глеб не умел. Этим талантом Бог его обделил.Правда, Глеб никогда по этому поводу и не сокрушался, хотя в душе завидовал своему соседу художнику. Ведь тот легко и свободно мог нарисовать любого прохожего, мог нарисовать любую из девушек, которые часто появлялись в его прокуренной тесной мастерской.Сейчас Глеб знал, что Олега Преснякова нет, что он уехал куда-то на Север рисовать то ли церковь, то ли белые ночи. Каждое лето Пресняков уезжал из Москвы, а возвращался со стопками картона, на которых были серые, покосившиеся церквушки, валуны, покрытые мхом, кривые сосны, темно-свинцовое небо и такая же темно-свинцовая вода с белыми барашками волн. Также он привозил множество всевозможных портретов.Глеб всегда с интересом всматривался в эти портреты. Пресняков умел невероятно схватывать сходство. Правда, люди на его рисунках и этюдах были чуть карикатурными, немного шаржированными. Но, тем не менее, похожи были невероятно. И в этом Глеб убедился. В его мастерской висело два рисунка, один углем, второй – коричневая сангина. На белой пористой бумаге, плотной, словно картон, Олег Пресняков быстро, в течение какого-нибудь получаса нарисовал Глеба. Он был похож, более похож, чем на любой из фотографии, хотя лицо Глеба Сиверова было в общем-то неприметным. Прямой нос, тонкий рот, нервные губы, серые глаза стального оттенка, темные брови, русые волосы. Усы Глеб никогда не носил. Крепкая шея и широкие, покатые плечи. Но они не казались в общем-то широкими, ведь Глеб был довольно высок – метр восемьдесят пять – и весил восемьдесят один килограмм. За своим весом Глеб следил неукоснительно. Дома у него были напольные весы, на которые он становился каждое утро после того, как возвращался из душа, отдав полчаса физической подготовке…Самое интересное было то, что у Глеба Петровича Сиверова не имелось паспорта на эту фамилию. Глеб Петрович Сиверов восемь лет тому назад погиб и был похоронен очень далеко от Москвы. Были свидетели его смерти, были люди, видевшие его труп. Было даже медицинское заключение, и был разговор с людьми из контрразведки. Вернее, с двумя людьми, одним из которых был ныне здравствующий Соловьев, а другим – Альберт Костров, ныне покойный. Глеб вернулся из Афганистана под именем Молчанова Федора Анатольевича и зажил совершенно иной жизнью. Везде он числился погибшим, а вот Молчанов Федор Анатольевич жил и выполнял ответственные задания, выполнял не только в России и на территории бывшего СССР, но и за границей.
1 2 3 4 5 6 7