Конечно, сделать это можно было и теперь, но как она будет выглядеть, если тревога окажется ложной? Она представила себе скучающие лица милиционеров, их огромные сапоги, оставляющие на паркете грязные следы, и словно наяву услышала коротенькую, но энергичную речь, с которой обратится к ней старший наряда, или как он у них называется.Антонина Андреевна сердито поджала губы. С мужчинами вечно так: помощи на копейку, а бахвальства и стонов по поводу даром потраченного времени – на сто рублей. И эти вечные снисходительные попытки подбить клинья, словно любая одинокая женщина только и мечтает лечь под первого встречного самца… В те времена, когда у нее не было достаточно денег, чтобы переплачивать за все подряд, пресекая тем самым всякие поползновения со стороны сантехников и прочих водопроводчиков, она научилась сносно менять прокладки в водопроводных кранах и устранять утечки газа из плиты, не говоря уже о замене электрических пробок и приведении в чувство забастовавших дверных защелок. «Остается пустяк, – иронически подумала она, загоняя остатки страха в дальний угол сознания, – научиться не бояться темноты и вязать грабителей так, как техасские ковбои вяжут быков. И тогда можно смело записываться хоть в ОМОН, хоть в слесари… Ну, хватит валять дурака! Надо просто открыть дверь и посмотреть. Привидений не бывает, а тривиальному форточнику на шестнадцатый этаж не забраться. Не собираешься же ты простоять в прихожей до утра?»Она сделала еще один шаг в сторону кабинета, но тут в голову ей пришла еще одна мысль, показавшаяся на удивление удачной. Мужчины, как правило, прибегают к помощи оружия – чаще всего для того, чтобы казаться самим себе сильнее и выше. Так чем она хуже?Антонина Андреевна вернулась на кухню, взяла самый длинный нож и решительным шагом подошла к двери кабинета, из-под которой все так же несло ледяным ноябрьским холодом. Здесь она задержалась всего на мгновение, понадобившееся ей для того, чтобы набрать побольше воздуха, как перед прыжком в воду. Сделав это, Снегова толчком распахнула дверь и сразу же включила свет.Кабинет, как и следовало ожидать, был пуст. Форточка и в самом деле оказалась распахнутой настежь, и залетавший в нее сырой холодный ветер заставлял колыхаться прозрачную тюлевую занавеску. Край занавески время от времени задевал пучок сухих соцветий, стоявший в китайской вазе на полу под окном, издавая шорох, очень похожий на тот, что послышался ей, когда она вошла в дом.– Чертова истеричка, – вслух сказала себе Антонина Андреевна. У нее не было дурной привычки разговаривать с пустотой, но нахлынувшее на нее облегчение требовало выхода, и она повторила:– Чертова старая истеричка.В кабинете, в отличие от остальных комнат, царил обычный кавардак. Вещи и бумаги валялись как попало, но Антонина Андреевна знала, что, протянув руку со своего рабочего места, может не глядя безошибочно взять то, что ей нужно в данный момент – это был ее личный хаос, в котором она ориентировалась гораздо лучше, чем в холодноватом порядке своего служебного кабинета. Здесь было очень уютно – точнее, было бы, если бы не промозглый холод. В очередной раз обругав себя – на этот раз мысленно, – она подошла к окну и взялась свободной рукой за шпингалет форточки, и тут взгляд ее случайно упал на подоконник.Она застыла, цепенея от нового ужаса, не в силах поверить увиденному и будучи не в состоянии обернуться, хотя что-то подсказывало ей, что обернуться необходимо. Сама не понимая, зачем, она протянула руку и осторожно дотронулась до красовавшегося на матово-белой поверхности подоконника грязного отпечатка подошвы.Отпечаток был большой, с затейливым узором протектора, и казался совсем свежим.Антонина Андреевна все еще боролась с оцепенением, пытаясь заставить себя обернуться, когда у нее за спиной раздался шорох, и в темном зеркале оконного стекла мелькнул силуэт человеческой фигуры. * * * Полковник милиции Сорокин засиделся в кабинете далеко за полночь. Потолочные светильники плавали в густом табачном дыму, как тающие кубики масла в бульоне, а конус света от настольной лампы казался реально существующим физическим телом все из-за того же дыма. Зажатая в зубах полковника сигарета отнюдь не способствовала освежению атмосферы, но Сорокина это ничуть не волновало.Он сидел, откинувшись на спинку кресла, курил тридцать седьмую сигарету за сутки и обстреливал стоявшую у двери мусорную корзину бумажными шариками. Шарики полковник катал из раздраконенных страниц своего рабочего блокнота. Расстояние до мишени было изрядным, бумажные шарики летели плохо, и полковник попадал в цель в среднем два раза из пяти. Пол вокруг корзины был густо усеян свидетельствами его промахов, но полковник продолжал катать шарики и швырять их через весь кабинет с упорством, достойным лучшего применения.Он снова смял обрывок бумаги, энергично покатал его между ладоней, прицелился и запустил через весь кабинет по высокой навесной траектории. Шарик ударился о пластмассовый бортик корзины, подпрыгнул и упал, разумеется, наружу.– Дерьмо, – не вынимая из зубов сигареты, прокомментировал это событие полковник.Он скатал новый шарик и метнул его в корзину.На этот раз его усилия увенчались успехом – шарик вошел в синий пластмассовый круг чисто, как мяч, брошенный звездой НБА.– Два очка, – отреагировал Сорокин. – Все равно дерьмо.Этот способ убивать время полковник вычитал в книге. Что это была за книга и кто ее написал, Сорокин понятия не имел. Книга принадлежала гостившему у него племяннику жены и случайно попалась ему на глаза в туалете, где была забыта юным интеллектуалом. Сорокин заглянул в книгу и обнаружил, что это какой-то фантастический роман – кажется, американский. Так вот, некий фантастический деятель, живший, судя по всему, в весьма отдаленном будущем, развлекался метанием бумажных шариков в чернильницу. Помнится, Сорокин тогда удивился: откуда в отдаленном будущем чернильница? Сегодня вечером описанная в книге забава вдруг вспомнилась ему, и он решил попробовать. Чернильницы у него не было, но он компенсировал разницу в размерах между чернильницей и мусорной корзиной, поставив корзину подальше, к самым дверям.«Надо будет позвонить Забродову и сказать, что от книг бывает не только польза, как он утверждает, но и прямой вред, – подумал Сорокин, глядя на замусоренный пол с чувством, напоминавшим угрызения совести. – А он ответит, что вред книги приносят только дуракам, и будет, между прочим, прав. Да ну его к черту! Сам-то, небось, ножами швыряется у себя в квартире. Интересно, где уборщица держит всякие свои тряпки-веники? Надо бы здесь прибрать, что ли…»Вместо того чтобы отправиться на поиски веника и совка, он с мстительным удовольствием вырвал из блокнота новую страницу, располовинил ее и принялся катать новый шарик.В дверь постучали. Сорокин вздрогнул и воровато спрятал уже готовый бумажный шарик в карман кителя, уверенный, что это явилась уборщица.– Войдите, – виновато пригласил он.Дверь распахнулась, и на пороге возник капитан Амелин, вот уже два месяца, как переставший быть капитаном и щеголявший новенькими майорскими звездами.– Разрешите, товарищ полковник?– Предположим, я не разрешу, – проворчал Сорокин. – Скажу, что я занят. Твои действия?Амелин красноречиво покосился себе под ноги, где валялось множество бумажных комочков, одним глазом заглянул в корзину и вздохнул с притворным смирением.– Зайду попозже, – ответил он. – Вместе с уборщицей.– Ну вот! Опять мне нет покоя! – пожаловался Сорокин – Никто меня не любит. Даже ты.– Нечего было идти в менты, – ответил жестокий Амелин. – Ас чего это вы взяли, что я вас не люблю?– Если бы ты меня уважал, – сказал Сорокин, – то не пришел бы сюда в первом часу ночи, держа под мышкой папочку с очередной гадостью.Амелин сокрушенно вздохнул.– Да уж, – сказал он. – Что да, то да…– То-то же, – горько вздохнул Сорокин. – Да ты проходи, садись. Что там у тебя?Амелин поколебался, зачем-то дотронулся указательным пальцем до кончика носа, нерешительно пожевал губами и сказал:– Да ничего, в общем. Так, шел мимо, вижу, свет у вас горит… Дай, думаю, зайду. Вы почему домой не идете, товарищ полковник?Сорокин не глядя сунул окурок в пепельницу и немедленно вынул из пачки новую сигарету.– Домой, – со странной интонацией повторил он, – домой… Там, понимаешь, положение… Гости, в общем…– Так тем более! – с деланным энтузиазмом воскликнул Амелин, приняв окончательное решение повременить с делами до утра.– Это как посмотреть, – проворчал Сорокин. – Глаза бы мои их не видели. И ведь не прогонишь! Сестра жены, как-никак… С мужем и сыном, – тоскливо добавил он после паузы.– Да-а, – сочувственно протянул Амелин, хорошо осведомленный о жилищных условиях полковника. – Незваный гость хуже татарина…– Да званые они, – скривился Сорокин. – Ты не подумай, они отличные люди, я их всех люблю.., не то, что ты меня… Просто… Их так много! Мы все время друг на друга наступаем.– Вы что, с женой поссорились? – спросил проницательный Амелин.– Что за дикая идея? И потом, я уже не мальчик, чтобы, поссорившись с женой, уходить из дома. В общем, кончай свой психоанализ и давай поближе к делу.– Да нет у меня никакого…Сорокин легонько хлопнул по столу ладонью.– Я же сказал – хватит. Кого ты пытаешься провести? В этом кабинете не такие, как ты, кололись. Мимо он проходил! Ты на часы-то смотрел, «прохожий»? Гляди, выгонит тебя жена из дома.– Гм, – промычал Амелин.– Что – «гм»? Хочешь сказать, что такого красавца не выгонят? Или.., уже?– Пф-ф-ф, – шумно выдохнул Амелин. – Ну… Ну, в общем… – он непроизвольно вздохнул, – в общем, да.Точнее, она сама ушла. А еще точнее – уехала.– На «мерседесе», – уточнил Сорокин.– На «вольво», – поправил его Амелин.Сорокин помолчал, дымя сигаретой.– Погода нынче дерьмовая, – сказал он наконец. – Гопникам не позавидуешь.– Ну, они-то у нас всепогодные, – со вздохом возразил Амелин. – Как бомбардировщики.– Может, тебе того… – Сорокин неопределенно покрутил в воздухе ладонью. – Может, помощь требуется?– Материальная, – немедленно отреагировал Амелин. – В размере восьми миллионов долларов.– Ладно, – сказал Сорокин, – как знаешь. В этих делах и правда каждый сам за себя.– По крайней мере с тех пор, как упразднили парткомы, – подхватил Амелин. – Наша служба и опасна, и трудна… А можно, я с вами вместе шарики побросаю?– Приходи со своей бумагой, – ответил Сорокин. – Ну, так что там у тебя?Тема личных неприятностей майора Амелина и полковника Сорокина была закрыта. Амелин наконец-то закрыл за собой дверь, пересек кабинет и подсел к Т-образному полковничьему столу, заставив висевшую над ним дымовую завесу слегка раздаться в стороны.– Я просмотрел сводки за последние два дня, – сказал Амелин. – Есть такое дело.– Опять? – обреченно спросил Сорокин. – А ты уверен?– Стопроцентной уверенности, конечно, быть не может, но почерк тот же. Одиннадцатый этаж, форточка, следы на подоконнике. Соседи сверху весь вечер были дома. Клянутся, что ни от них, ни с крыши никто не спускался. Собственно, на крышу проникнуть там невозможно. Все чердачные люки перекрыты решетками, замки в полном порядке. Районные сыскари в полном обалдении. Получается, что он залез туда прямо по стенке.– Одиннадцатый этаж, – напомнил не то ему, не то себе Сорокин. – Ни фига себе! Балконы? – спросил он со слабой надеждой.– До ближайшего метров восемь, – ответил Амелин.– А дверь?– Дверь, конечно, нараспашку. Не полезет же он, в самом деле, обратно по стенке со всем этим добром.Но следов взлома никаких. Нет, это, конечно, форточник. Но вот как он туда забирается, черт бы его подрал?– Много унес? – спросил Сорокин.– Не много, но дорого. В общем, тысяч на двадцать. – Долларов, конечно.– Губа не дура, – проворчал Сорокин.– Квартиры выбирать он умеет, – согласился Амелин. – Скорее всего, работает по наводке, Сорокин, морщась, потушил в переполненной пепельнице окурок, с сомнением покрутил в пальцах сигаретную пачку и раздраженно бросил ее на стол.– Соображения есть? – спросил он.– Да какие тут могут быть соображения? Это Копперфилд какой-то. Или этот.., как его.., в общем, француз один, его по телевизору показывали пару лет назад.Скалолаз. Ползает по камням, как муха, безо всякого снаряжения. На козырьки забирается на одних пальцах, почище любой обезьяны.Сорокин поморщился. Ему вдруг припомнилась книжка про то, как обитатель четвертого тысячелетия космической эры швырялся в чернильницу бумажными шариками.– Беллетристика, – с отвращением сказал он. – Библиотека приключений и фантастики. Цирк. И даже не цирк, а балаган – с бородатыми женщинами и человеком-мухой. Несерьезно это, майор.– Да почему же несерьезно? Наши высотки – это вам не Эверест какой-нибудь. Особенно сталинские.По ним же карабкаться – одно удовольствие.Сорокин высоко поднял левую бровь.– Я имею в виду, для человека с соответствующей подготовкой, – быстро поправился Амелин. – Скажете, мало у нас таких?– Урка-скалолаз, – с сомнением предположил Сорокин. – Хотя урками, конечно, не рождаются… Да нет, это какой-то Голливуд!– Обзываться все умеют, – проворчал Амелин. – Особенно на младших по званию. В общем, при всей фантастичности это можно принять в качестве одной из версий. Кто нам мешает осторожно пощупать всяких альпинистов, циркачей, гимнастов.., кто там еще подходит по профессии?– Монтажники-высотники, – с невозмутимым видом подсказал неисправимый Амелин, которого, казалось, не мог по-настоящему огорчить даже уход жены.– Монтаж.., тьфу на тебя! Шуточки ему…– Да какие уж тут шуточки, – внезапно помрачнел майор. – Это ведь еще не все.– Так, – обреченно сказал Сорокин. – Есть свежие новости?– Сообщение поступило полчаса назад. На этот раз он отметился возле Белорусского вокзала. Группа из райотдела уже на месте, так что вам туда ехать незачем…– Да я и не собирался. Что же мне, за каждым домушником по Москве гоняться?– Видите ли, товарищ полковник… На этот раз на месте преступления остался труп. Глава 2 До некоторых пор все было предельно просто и ясно.Человек, которого какой-то острослов в милицейских погонах уже успел окрестить «Мухой», никого не убивал и убивать не собирался – у него не было ни склонности к мокрым делам, ни каких бы то ни было причин ими заниматься. Это вовсе не означало, что он пацифист по натуре.В свое время этот гибкий, несмотря на возраст, невысокий, но пропорционально сложенный мужчина с твердыми, как железо, но удивительно подвижными пальцами отправил к Аллаху немало правоверных бородачей, но тогда на нем была военная форма, и никто (кроме, разумеется, все тех же пацифистов) не считал его поведение зазорным. Благодарная Родина прицепила ему на грудь парочку медалей и орден Красной Звезды, а бородатый корреспондент столичной газеты, которого на подступах к лагерю чуть не шлепнул часовой, принявший его за «духа», накатал о его подвигах восторженную статью, впоследствии изрубленную в капусту, а после и вовсе запрещенную военной цензурой. Муха, которого в то время еще никто так не называл, не обиделся.Он вообще редко обижался, а уж обижаться на военную цензуру или, того чище, на Родину полагал делом абсолютно бессмысленным.Разговоры об «афганском синдроме» и «потерянном поколении» казались ему пустой болтовней – сам он не чувствовал себя ни полусвихнувшимся боевым роботом, ни потерявшим смысл жизни персонажем романов Ремарка. У него была его работа, при нем было его мастерство, его хобби, его, если угодно, талант.К тридцати пяти годам он начал понимать, что вершина его жизни пройдена, и все, что ему осталось – это движение под уклон. Это было неприятное открытие, которое рано или поздно делает любой человек. В его случае положение усугублялось хроническим безденежьем и тем обстоятельством, что его жена и дочь стали все чаще выражать недовольство по поводу его жизненного кредо – «бедный, но честный». Им было глубоко наплевать на его честность. Да и не только им. Вокруг крали все подряд, почти не скрываясь, раздуваясь от жира и спеси, и очень часто те, кому он по роду своей деятельности оказывал помощь, вместо простых слов благодарности со снисходительным видом совали в нагрудный кармашек его рабочей одежды зеленые бумажки. В конце концов он стал напоминать себе огромный дуб, гордо возвышающийся посреди поля – дуб, сгнивший изнутри, но продолжающий шелестеть кроной в ожидании порыва ветра, который его повалит. Это было мучительное чувство раздвоения, и он почти обрадовался, когда сереньким воскресным утром его старинный приятель Валера Кораблев, уже четыре года державший ломбард на Петрозаводской, отставив в сторону полупустую кружку пива и ловко распатронивая вяленого леща, вдруг негромко сказал, глядя куда-то в сторону:– Пропадаешь, братуха.
1 2 3 4 5 6