– Одного моего человека замочили наглухо, еще одного ранили… Так что пришлось задержаться.
– Ого, – сказал гость. – Интересно живешь, Кириллыч. Теперь ясно, зачем ты меня позвал. Крыша требуется?
– Не то чтобы крыша, – осторожно проговорил Кондрашов. – Ты, Валера, человек деловой, конкретный, поэтому долго ходить вокруг да около не стану. Нужно убрать одного фраера. Совсем он меня достал, понимаешь.
– Не вопрос, – лениво ковыряясь согнутым пальцем в сигаретной пачке и не глядя на Кондрашова, откликнулся плечистый Валера. – За ваши деньги – любой ваш каприз. И как зовут этого нехорошего человека?
Кондрашов набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил его через плотно сжатые зубы. Он ждал этого вопроса и до сих пор не придумал, как ответить на него так, чтобы собеседник не рассмеялся ему в лицо. Впрочем, хитрить было бесполезно.
– Хромой, – выдавил он из себя.
Валера слегка приподнял густую бровь и сосредоточился на раскуривании сигареты.
– Я не понял, – сказал он наконец, – Хромой – это примета или погоняло?
– Не валяй дурака, Валера, – сказал Кондрашов. – Хромой – это Хромой. Ты отлично понимаешь, кого я имею в виду. Он на меня наехал, да так, что ни вздохнуть ни выдохнуть.
– Тогда я тебе не завидую, – спокойно произнес Валера, наблюдая за тем, как тают в воздухе дымные кольца.
Кондратов некоторое время молчал, ожидая продолжения, но пауза затянулась, и ей не было конца. Владимир Кириллович откашлялся.
– Это все, что ты можешь мне сказать? – спросил он.
– В общем, да, – ответил Валера. – Слушай, Кириллыч. Я твой должник, и я об этом помню. Ты меня тогда крепко выручил, но… Понимаешь, с Хромым заедаться мне не в жилу. Думаешь, мне он не мешает? Еще как мешает, поверь. Но убрать его – это.., как бы тебе сказать…
– Кишка тонка?
– И это тоже. Но главное, Кириллыч, что это мне, как говорится, не в уровень. Это то же самое, что тебе записаться на прием к президенту, завалиться к нему в кабинет и сказать: слышь мол, ты, хрен с бугра, вали отсюда, пока цел. Посидел, потешился, а теперь, мол, моя очередь. Как думаешь, что он тебе ответит?
– В психушку засадит, наверное, – сказал Кондрашов. – Но это лучше, чем в земельку. Может, так и сделать?
– Да, – вздохнул Валера, – положение… Если хочешь, я могу попробовать замолвить за тебя словечко…
– Словечками тут ничего не поправишь. Он включил счетчик.
– Плохо, – сказал Валера. – Раз ты ему должен, то и говорить не о чем. Слушай, отдай ты ему деньги, и дело с концом. Ей-богу, дешевле обойдется. Сколько ты ему висишь?
Кондрашов криво усмехнулся и назвал сумму. Валера присвистнул.
– Е-мое! – протянул он. – Дрянь дело, Кириллыч. Ты меня извини, но я, наверное, ничем не смогу тебе помочь. Как же тебя угораздило? Ладно, считай, что я об этом не спрашивал. Бабки – дело такое… Понимаешь, если бы это был не Хромой… Уж очень авторитетного врага ты себе нажил. Мои пацаны против него не попрут. Да и никто не попрет, коли уж на то пошло. Это самоубийство, Кириллыч, причем медленное и.., как это?., изощренное, вот. Я тебе даже для охраны никого не могу дать. Если Хромой узнает – мне каюк. Да, кстати, не дай тебе бог проболтаться перед своими мордоворотами, кто за тобой охотится. Разбегутся – хрен соберешь. Своя рубашка ближе к телу.
– Да, – сказал Кондрашов, – это я заметил.
– Слушай, – пропустив мимо ушей содержавшийся в последней фразе упрек, оживился Валера, – а ты уверен, что эту засаду устроил Хромой? Что-то на него не похоже. Обычно он бьет только два раза, причем второй раз, как говорится, уже по крышке гроба… Как дело-то было?
Преодолевая отвращение, которое вызывал у него этот беспредметный разговор, Кондрашов рассказал, как было дело. Валера слушал, вдумчиво кивая, и по мере того, как рассказ Владимира Кирилловича подходил к концу, оживление на его тяжелом лице все больше тускнело, уступая место угрюмой озабоченности. Он закурил очередную сигарету, но затягивался редко и все время тер пальцами свою раздавленную переносицу, словно этот жест помогал ему думать.
– Ясно, – сказал он наконец. – Точнее, ни хрена мне не ясно. Если это Хромой, то он решил убрать тебя тихо, без шума и пыли, чтобы все это сошло за обыкновенную дорожную аварию. Похоже, так все и было задумано. Тогда непонятно, почему ты до сих пор живой. Фляжка, говоришь? Слыхал я про одного парня с фляжкой… То есть что я говорю – слыхал? Видел я его, вот как тебя… Такой, знаешь, фраерок, специалист широкого профиля… Ты фляжку-то не выбросил?
Кондрашов окликнул садовника и велел ему принести из машины фляжку. Он не понимал, зачем это нужно, но в его положении выбирать не приходилось: он был готов ухватиться за любую соломинку. Валера взял фляжку в руки и придирчиво оглядел ее со всех сторон.
– Если это не та же самая, – сказал он, – то ее точная копия. Ничего не понимаю. Абзац промаха не дает. Это настоящий спец, хоть и выглядит как дешевый фраер. Как это он так облажался?
– Тебя это огорчает? – сварливо поинтересовался Кондратов.
– Да как тебе сказать, – не стал кривить душой Валера. – Если бы у этого парня вышло все, как он задумал, у меня бы сейчас голова не болела. Погоревал бы по тебе маленько, да и успокоился. А теперь… Даже не знаю, что тебе посоветовать. К братве не ходи. Любой тебе скажет то же самое, что я сказал, а некоторые решат, что безопаснее будет на тебя Хромому настучать. Попробуй обратиться к ментам…
– Ты еще примочки посоветуй, – огрызнулся Кондрашов. – Или свечи от геморроя.
– Да погоди, – отмахнулся от него Валера, – послушай! Я ведь дело говорю! Конечно, заявление писать и вообще действовать по официальным каналам – это как мертвому припарки. Но я тебе по старой дружбе дам одну наводку. Есть в МУРе один майор. Мужик серьезный и не дурак. Дело свое знает туго, но и людям жить дает. И потом, я точно знаю, что он берет.
– Что, прямо деньгами?
– удивился Кондрашов. – Тогда это говно, а не майор.
– Деньгами – это смотря у кого, – сказал Валера. – У меня, к примеру, не возьмет, да и у тебя тоже, потому что не дурак. Придется найти к нему подход.
– Ну и что мне это даст? – уныло спросил Кондрашов.
– А то это тебе даст, – ответил Валера, – что тебя, может быть, не шлепнут, а если шлепнут, то не сразу. Время это тебе даст, вот что. А ты этим временем воспользуешься, чтобы найти бабки и вернуть долг. Пусть не сразу, частями, но все-таки… Хромому ведь бабки нужны, а не твоя голова. Отдашь бабки – и свободен! О деньгах не жалей, заработаешь новые. Взяток, в конце концов, наберешь, ты ведь у нас депутат, а не хрен собачий. Ну так как – дать наводочку?
– Давай свою наводочку, – проворчал Кондрашов. – Толку от нее…
Валера похлопал себя по карманам, словно надеясь найти ручку, которой там сроду не водилось, и вопросительно уставился на Кондрашова. Владимир Кириллович вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот в переплете из тисненой кожи и ручку.
– О, – с уважением сказал Валера, принимая ручку, – настоящий «Паркер»! А говоришь, денег нету… Шучу, шучу, не свирепей.
Он быстро нацарапал что-то на чистом листке, вырвал его из блокнота и вместе с ручкой отдал Кондрашову.
– Вот, – сказал он. – Это, Кириллыч, твоя последняя надежда. Если он откажется, тебе останется только бросить все и рвать когти куда-нибудь в Штаты. От Хромого, конечно, ни в каких Штатах не схоронишься, но так, по крайней мере, получится небольшая отсрочка. Телефончик запомни, а бумажечку сожги и забудь, кто тебе ее дал. Понял? Я в этом деле не участвую.
– Обмочился, – не удержался от шпильки Кондрашов. – А я-то думал, что ты добро помнишь.
– Я, Кириллыч, добро помню, – веско произнес Валера, вставая и убирая в карман свои сигареты и зажигалку. – Помню и платить за него умею. А только подыхать заодно с тобой я не подписывался. Я для тебя сделал все, что мог, и даже немножечко больше. Не надо было тебе с Хромым связываться, Кириллыч.
Когда запыленный «лендровер», сдержанно клокоча мощным двигателем, выкатился за ворота, Кондрашов вскочил, не в силах больше сдерживать кипевшую в нем ярость. Он перевернул столик с напитками, отшвырнул его ногой и изо всех сил хватил кулаком по спинке плетеного кресла, опрокинув его в коньячную лужу. Наблюдавший за ним из беседки у ворот водитель джипа сказал охраннику:
– Ты смотри, что делается! Нервничает Папа.
– Точно, – подтвердил охранник. – Весь, блин, на измене.
– Будешь на измене, когда в тебя из кустов шмалять начнут, – авторитетно заявил водитель.
– Угу, – согласился охранник. – Шмаляли в Папу, а завалили Сома. Милое, блин, дело! И как он догадался, что его «мере» на дороге караулят?
– Я так думаю, – сказал водитель, – что знает кошка, чье мясо съела. Вот и поостерегся маленько.
– Хреново, – сказал охранник. – Не нравится мне это.
– А ты это Папе скажи, – посоветовал водитель. – Знаешь, что он тебе ответит? Что хайлом возле ворот торговать, конечно, легче. Кобуру под мышку, автомат на брюхо, горсть подсолнухов в кулак – и пошел прогуливаться взад-вперед!..
– Эх, жизнь, – со вздохом сказал охранник, закуривая очередную сигарету.
После того как Кондратов, сильно хлопнув дверью, скрылся в доме, на веранде бесшумно возник садовник и принялся наводить порядок. Он расставил по местам опрокинутую мебель, смел и выбросил в мусорное ведро осколки, затер коньячную лужу и исчез так же тихо, как появился. Через некоторое время с заднего двора донеслось противное жужжание электрических ножниц: садовник подстригал живую изгородь.
Глава 3
«ЧИЖИК-ПЫЖИК, ГДЕ ТЫ БЫЛ?»
Он проснулся оттого, что солнечный луч, неторопливо перемещавшийся по кровати в течение последнего часа, добрался наконец до его лица и уперся в сомкнутые веки своим бесплотным пальцем. Утреннее солнце вторглось в его сны, окончательно запутав и без того бредовый сюжет, и он, широко распахнув глаза, испуганно сел на постели, уверенный, что безнадежно проспал. Брошенный им в сторону окна панический взгляд окончательно убедил его в этом: за пыльным стеклом всеми красками сверкало солнечное утро, пришедшее на смену сереньким предутренним сумеркам, с которых начинался каждый рабочий день. Во дворе шумела и визжала детвора, в подъезде хлопали двери, и надрывался где-то внизу магнитофон.
Чиж выругался, отшвырнул одеяло на спинку кровати и схватился за брюки, которые неопрятным комом валялись на полу. От чересчур резкого движения голова у него закружилась, и он медленно разогнулся, держа брюки в руке и не обращая внимания на звон сыплющейся из карманов мелочи. «Да какого черта, – подумал он. – После драки кулаками не машут. Все равно ведь проспал, так стоит ли теперь дергаться и торопиться? Выговор, можно сказать, гарантирован, и лишние пять минут уже ничего не изменят. Не выгонят же меня, в самом деле, из органов…»
Он вздохнул и стал надевать брюки. Натянув их до половины, он заметил на правом колене неопрятное и хорошо заметное с любого расстояния жирное пятно. Некоторое время Чиж с тупым изумлением разглядывал это пятно, пытаясь сообразить, каковы его природа и происхождение. Он даже нагнулся, сложившись пополам, что при его комплекции было весьма затруднительно, и понюхал расплывшуюся широкую овальную кляксу. Пятно ничем особенным не пахло, и оставалось только гадать, было ли это подсолнечное масло, на котором Чиж пытался поджарить себе дежурную яичницу, или что-нибудь позабористее – например, автомобильная смазка или даже оружейное масло. Так или иначе, брюки были испорчены, и идти в таком виде на работу не представлялось возможным.
Вспомнив о работе, он посмотрел на стол. Конечно же, пистолет в наплечной кобуре, как ненужная безделушка, снова валялся поверх вынутой из почтового ящика стопки газет. Учитывая появившуюся у Чижа в последнее время привычку ложиться спать, не заперев на ночь входную дверь, такой способ хранения табельного оружия сулил в перспективе большие неприятности.
Чиж раздраженно скомкал испачканные неизвестно где, когда и каким образом брюки и швырнул их через всю комнату в прихожую. Он встал и, недовольно ворча, пошлепал босыми ногами к шкафу, чтобы взять оттуда чистые джинсы. На полпути он остановился и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. Сегодня, черт подери, было воскресенье, а накануне он вернулся с дежурства, так что сегодня, будь оно все проклято, у него был выходной.
– Ешкин кот! – вскричал Чиж, и его голос прозвучал в пустой квартире одиноко и неуместно.
Он подошел к шкафу и немного помедлил, разглядывая свое отражение в зеркальных створках. Вид его зеркального двойника оставлял желать лучшего во всех отношениях. Остатки волос вокруг обширной лысины торчали во все стороны, как солома на разворошенной ураганом кровле, лицо выглядело помятым и имело нездоровый сероватый оттенок, а под глазами набрякли предательские мешки. Из-под растянутой майки выглядывала покрытая курчавым рыжеватым с проседью волосом жирная грудь, сильно выдающийся вперед животик напоминал кое-как прикрытое майкой ядро от старинной пушки большого калибра, а торчавшие из мятых сатиновых трусов ноги смахивали на две волосатые макаронины. Правда, покатые округлые плечи все еще были достаточно мощными, а бицепсы казались едва ли не толще бедер, но Чиж вынужден был признать, что он уже далеко не тот, каким был раньше.
Он поскреб ногтями ставшие за ночь колючими и шершавыми щеки и со вздохом открыл шкаф. После ухода жены в шкафу стало совсем просторно, но, несмотря на это, найти здесь искомое было так же трудно, как и в те дни, когда Чиж делил шкаф с супругой. Скомканные как попало вещи валялись здесь беспорядочными грудами, из которых там и сям выглядывали разрозненные и зачастую остро нуждавшиеся в штопке носки. Чиж заглянул на верхнюю полку, где сохранялась видимость порядка, но джинсов там не было. Копаясь в футболках и свитерах, он совершенно неожиданно обнаружил коробку пистолетных патронов, которую считал безнадежно потерянной, однако это открытие оставило его равнодушным. Если бы в данный момент вместо картонки с «маслятами» Чиж обнаружил у себя в шкафу золотой слиток или инопланетянина с тремя головами, он отреагировал бы точно так же.
– Хе, – равнодушно произнес Чиж, взвесив коробку с патронами на ладони. Он небрежно засунул ее на прежнее место, вернувшись к поискам джинсов.
Он опустился на корточки и стал рыться в тряпках, большинство которых не вынимал из шкафа уже по несколько лет. Все эти когда-то модные рубашки, джемпера и летние полотняные брюки с накладными карманами в свое время были приобретены по настоянию жены, которая тщилась привести равнодушного к одежде Чижа хотя бы в приблизительное соответствие со своим идеалом мужчины. Со временем она оставила эти бесплодные попытки. Несколько позже очередь быть оставленным дошла и до самого Чижа, и он до сих пор не мог решить, хорошо это было или плохо. С одной стороны, теперь ему было как-то неуютно – скорее непривычно, чем одиноко, а с другой – жена, наверное, все-таки была права, устроив хотя бы свою собственную судьбу. «Дай ей Бог всего хорошего с ее генералом», – подумал Чиж, и в то же мгновение, словно в награду за смирение и любовь к ближнему, джинсы отыскались.
Он вытащил их из груды перепутанного тряпья за штанину, положил рядом с собой на пол и еще некоторое время сидел на корточках, задумчиво глядя внутрь распахнутого настежь шкафа. Там, в сумрачной глубине, в самом дальнем углу, среди беспорядочно переплетенных между собой рукавов и штанин тускло и таинственно поблескивало стекло. Продолговатый блик отраженного света неподвижно лежал на узком горлышке, закупоренном пластмассовой пробкой. Этот неяркий отблеск притягивал взгляд Чижа, как мощный магнит притягивает стальную иголку. Казалось, он обладал таинственной гипнотической силой. «Все будет хорошо, – вслух сказало Чижу блестящее пятнышко света из темной глубины захламленного шкафа. – Ну пусть не совсем хорошо, но в пределах нормы. Главное, не брать в голову. Брать надо в руку и сразу же лить в горло, пока не нагрелось… И вот тогда все станет путем.»
Сидя на корточках, Чиж прислушался к своим ощущениям. Ему было муторно после вчерашнего, и вдобавок он не видел ни малейшего смысла в том, чтобы истязать себя воздержанием. Зачем, собственно? Чего ради?
Тут он некстати вспомнил про Лаптева, и настроение у него окончательно испортилось. Подполковник Лаптев, которого подчиненные за глаза, не мудрствуя лукаво, именовали попросту Лаптем, являлся непосредственным начальником майора Чижа и, что было во сто крат хуже, его соседом по дому. Правда, дом, огромная железобетонная пластина, протянувшаяся вдоль улицы на целый квартал, вмещал в себя население небольшого райцентра, но Лаптев и Чиж, как на грех, проживали в соседних подъездах, что доставляло Чижу массу неприятностей.
Призрак стоящего на пороге подполковника разрушил исходившие из глубины шкафа колдовские чары, и Чиж тяжело встал с корточек, испытав новый приступ головокружения и поморщившись от неприятного хруста в затекших суставах.
1 2 3 4 5 6