Я хотел бы знать точную дату.
– Это было двадцать девятого декабря.
– А вторая, вы говорите, появилась на входной двери одиннадцатого февраля. Благодарю вас, мисс Феррерс. Прошу вас, продолжайте ваш интересный рассказ.
– Однажды вечером, это было, вероятно, недели две спустя, – продолжала наша клиентка, – мы с отцом сидели вместе за обедом. Погода была бурная, ненастная, лил сильный дождь, ветер завывал в каминных трубах старого здания, напоминая стоны потерянной души. Мы кончили обедать, и отец сидел задумавшись над своей рюмкой портвейна при свете тяжелого канделябра, освещавшего обеденный стол, как вдруг, подняв голову, он увидел мои глаза, – в это самое мгновение в них отразился ужас, от которого у меня вся кровь застыла в жилах. Передо мной и прямо над его головой было окно; оно было завешено неплотно, и в щели между полотнищами шторы было видно залитое дождем стекло, в котором отражался свет канделябра.
Сквозь эту щель в комнату смотрело лицо мужчины.
Нижняя часть его лица была прикрыта рукой, но из-под полей бесформенной шляпы можно было видеть глаза, горевшие злобным насмешливым блеском, устремленные прямо на меня.
Отец, должно быть, инстинктивно почувствовал, что опасность грозит нам сзади, из-за его спины, и, схватив со стола тяжелый канделябр, он швырнул его в окно,
Раздался ужасающий грохот, звон разбитого стекла, и я увидела, как взвилась штора, словно крылья гигантской летучей мыши, и в комнату через выбитое стекло со свистом ворвался ветер. Пламя оставшихся свечей померкло, и я потеряла сознание. Очнулась я у себя в комнате, в постели. На следующий день отец ни словом не обмолвился об этом происшествии, а окно было приведено в порядок – для этого пригласили кого-то из деревни. А теперь, мистер Холмс, мое повествование близится к концу.
Двадцать пятого марта – если быть точной, через шесть недель и три дня после того случая, – когда мы с отцом садились за стол завтракать, мы увидели на столе знакомую гравюру: девять черных ангелов в две группы: три и шесть. На этот раз в нижней части листка не было написано ничего.
– И что ваш отец? – очень серьезным тоном спросил Холмс.
– У моего отца был вид человека, который примирился с неизбежным и спокойно ждет свершения своей судьбы. Впервые за много лет он посмотрел на меня с нежностью. «Свершилось наконец, – сказал он. – Да это и к лучшему». Я бросилась перед ним на колени, умоляя его вызвать полицию и положить конец этим тайнам, которые бросали свою холодную тень на нашу уединенную жизнь. «Эта тень уже почти рассеялась, дитя мое», – ответил он. Потом, после минутного колебания, он положил руку мне на голову. «Если когда-нибудь к тебе обратится какой-нибудь незнакомый человек, – сказал он, – скажи ему только, что твой отец никогда не посвящал тебя в свои дела и велел передать, что имя мастера – на курке известного ружья. Запомни эти слова и забудь все остальное, если ты хоть сколько-нибудь ценишь лучшую, более счастливую жизнь, которая вскоре для тебя начнется». С этими словами он встал и вышел из комнаты.
С этого момента я его почти не видела, и наконец, собравшись с духом, я написала письмо сэру Роберту, сообщая ему, что у меня беда и мне необходимо с ним поговорить. И вот, придумав какой-то предлог, я ускользнула из дома и приехала в Лондон. Сэр Роберт, выслушав мою историю, посоветовал мне обратиться к вам и все откровенно вам рассказать.
Я никогда не видел, чтобы мой друг был до такой степени обеспокоен. Брови его были нахмурены, и он мрачно покачивал головой.
– Мне кажется, будет гораздо лучше, если я буду с вами откровенен, – сказал он наконец. – Вы должны подумать о том, чтобы начать новую жизнь, лучше всего в Лондоне, где вы быстро найдете себе друзей вашего возраста.
– Но мой отец?!
Холмс поднялся на ноги.
– Мы с доктором Уотсоном немедленно отправимся вместе с вами с Хэмпшир. Если я не сумею предотвратить, то, по крайней мере, смогу покарать.
– Холмс! – в ужасе воскликнул я.
– Бесполезно, Уотсон, – сказал он, ласково положив руку на плечо мисс Феррерс. – Было бы низко по отношению к этой мужественной женщине внушать ей надежды, которых я сам не могу разделить. Пусть лучше она знает правду и примирится с ней.
– Правду! – ответил я. – Но ведь человек может стоять одной ногой в могиле и все-таки жить.
Холмс посмотрел на меня с удивлением.
– Верно, Уотсон, – задумчиво проговорил он. – Но мы не должны терять времени. Если мне не изменяет память, хэмпширский поезд отходит через час. Возьмите с собой только самое необходимое.
Я торопливо собирал чемодан, когда Холмс вошел в мою комнату.
– Я бы посоветовал взять с собой револьвер, – негромко сказал он.
– А что, там может грозить опасность?
– Смертельная опасность, Уотсон, – Он с силой потер себе лоб. – Боже мой, какая ирония судьбы… Она опоздала всего на один день!
Когда мы выходили из гостиной вслед за мисс Феррерс, Холмс задержался возле книжной полки и, взяв оттуда тоненькую книжку в переплете из телячьей кожи, сунул ее в карман своего плаща-накидки, а потом быстро нацарапал какую-то телеграмму и отдал ее в передней миссис Хадсон.
– Позаботьтесь, чтобы отправили немедленно, – сказал он ей.
Извозчик быстро доставил нас на вокзал Ватерлоо, и мы как раз успели сесть в поезд на Борнемут, который останавливался в Линдхерсте.
Это было грустное путешествие. Шерлок Холмс сидел в уголке, откинувшись на спинку сиденья и надвинув на глаза свою дорожную фуражку с наушниками. Длинные его пальцы беспокойно барабанили по краю окна. Я пытался занять беседой нашу спутницу, выразить ей свое сочувствие в этот трудный для нее час, и она отвечала мне любезно и учтиво, но я прекрасно понимал, что она занята своими собственными мыслями. Мне кажется, мы все обрадовались, когда несколько часов спустя вышли на перрон маленькой хэмпширской станции. Когда мы подошли к калитке, ведущей на станционный двор, к нам сразу же подошла женщина с добрым, приятным лицом.
– Вы – мистер Шерлок Холмс? – сказала она. – Слава Богу, почтовое отделение в Бьюли вовремя доставило вашу телеграмму. Дафна, дорогая моя!
– Миссис Нордман! Но… но я не понимаю…
– Ну-ну, мисс Феррерс, – ободряюще сказал ей Шерлок Холмс. – Доверьтесь своей приятельнице, это значительно облегчит дело для всех нас. Я уверен, миссис Нордман, что вы как следует позаботитесь о ней. Пошли, Уотсон.
Мы окликнули пролетку, стоявшую на станционном дворе, и через несколько минут, оставив за спиной станцию, уже катили по пустынной дороге, которая, то поднимаясь вверх, то снова ныряя вниз, бесконечной лентой тянулась по вересковой пустоши с зеленеющими кое-где кустами остролиста, ограниченной вдалеке темной каемкой леса. Проехав таким образом несколько миль, после длинного подъема на холм мы увидели внизу полоску воды и серые развалины аббатства Бьюли, а потом дорога углубилась в лес, и через десять минут мы проехали под разрушенной каменной аркой и оказались на подъездной аллее, обсаженной старыми благородными дубами, ветви которых, сплетаясь наверху, образовали над аллеей мрачную тень. Холмс протянул руку, указывая куда-то вперед.
– Этого я и опасался, – с горечью сказал он. – Мы опоздали.
Далеко впереди я увидел полицейского, который ехал на велосипеде в том же направлении, что и мы.
Аллея привела нас к мрачному, украшенному башенками дому, окруженному террасами и партерами, где еще сохранились заросшие сорняками цветники, – словом, это было самое печальное зрелище на свете: старинный запущенный сад, освещенный лучами заходящего солнца.
На некотором расстоянии от дома возле чахлого кедра стояла небольшая группа людей. По знаку Холмса кучер остановил пролетку, и мы поспешили туда через лужайку.
Группа состояла из полицейского, джентльмена с маленьким черным чемоданчиком, которого я сразу же узнал, и еще одного бледного господина в коричневом твидовом сюртуке и с бакенбардами. Когда мы приблизились, они обернулись в нашу сторону, и я не мог сдержать восклицания ужаса при виде зрелища, открывшегося нам после того, как они слегка расступились.
У подножия кедра лежало тело пожилого человека. Руки у него были раскинуты, скрюченные пальцы вцепились в траву, а борода торчала вверх под таким странным углом, что лица совсем не было видно. Его горло представляло сплошную зияющую рану, в которой виднелись кости, а вся земля была залита кровью, образовавшей вокруг головы нечто похожее на алый нимб. Доктор быстро сделал шаг нам навстречу.
– Ужасное дело, мистер Шерлок Холмс, – нервно проговорил он. – Моя жена побежала на станцию, как только получила вашу телеграмму. Надеюсь, она успела встретить мисс Феррерс?
– Благодарю вас, она ее встретила. Увы, сам я не успел прибыть вовремя сюда.
– Вы, по-видимому, ожидали, что произойдет трагедия, сэр, – подозрительно заметил полицейский.
– Да, констебль. Поэтому я здесь и нахожусь.
– Хм… я бы хотел узнать…
Холмс похлопал его по плечу, отвел в сторону и прошептал ему на ухо несколько слов. Когда они снова присоединились к нам, на обеспокоенном лице полицейского можно было заметить признаки облегчения.
– Все будет сделано так, как вы желаете, сэр, – сказал он. – Вы можете рассчитывать на то, что мистер Тонстон повторит вам свое заявление.
Человек в твидовом костюме повернул в нашу сторону встревоженное лицо – у него были впалые щеки и беспокойные серые глаза.
– Не понимаю, почему я должен это делать, – резко возразил он. – Вы – представитель закона, констебль Киббл, и вы уже приняли мое заявление. Мне больше нечего добавить. Исполняйте-ка лучше свой долг и сообщите куда следует о самоубийстве мистера Феррерса.
– Самоубийстве? – резко спросил Холмс.
– Да, а что же еще? Он уже несколько недель ходит мрачнее тучи – это все в доме могут подтвердить, – а теперь вот зарезался, располосовал себе горло.
– Гм-м… – Холмс опустился на колени рядом с телом. – А это, конечно, орудие. Складной нож с костяной ручкой – лезвие убирается внутрь. Насколько я понимаю, итальянский.
– Откуда вы это знаете?
– На нем есть марка миланского оружейника. Но что это такое? Весьма любопытная штучка, ничего не скажешь.
Он поднялся на ноги и стал внимательно рассматривать какой-то предмет, который поднял с земли. Это было короткоствольное ружье, ствол которого откидывался на шарнире у самого курка так, что его можно было сложить пополам.
– Оно лежало у самой его головы, – сказал полицейский. – Он, похоже, предвидел опасность и взял его, чтобы было чем защищаться.
Холмс покачал головой.
– Оно не заряжено, – сказал он. – Если вы обратили внимание, масло на казенной части даже не тронуто. Но что это здесь? Будьте добры, Уотсон, дайте мне, пожалуйста, ваш носовой платок.
– Это всего-навсего отверстие в стволе для шомпола, – резко вмешался в разговор мистер Тонстон.
– Я это знаю. Н-н-да, весьма любопытно…
– Да что такое? Вы суете в отверстие носовой платок, обернутый вокруг карандаша, и вынимаете его. На платке ничего нет, а вы почему-то находите, что это любопытно. Чего, черт возьми, вы ожидали?
– Пыли.
– Пыли?
– Именно пыли. В этом отверстии было что-то спрятано, потому-то оно и осталось чистым. Обычно в ружейном стволе непременно скапливается пыль. Однако я был бы очень рад, если бы вы мне сообщили кое-какие факты, мистер Тонстон, ведь, насколько я понимаю, вы первый подняли тревогу. Мы сэкономим время, если я узнаю о них здесь, от вас, а не из вашего письменного заявления.
– Ну, здесь, собственно, мало что можно сказать, – начал он. – Час тому назад я вышел подышать свежим воздухом и заметил мистера Феррерса, который стоял под этим деревом. Когда я его окликнул, он взглянул на меня, а потом отвернулся и как будто бы поднес руку к горлу. Я увидел, как он пошатнулся и упал. Когда я подбежал, он лежал в этом самом положении, на горле у него зияла рана, а рядом, на земле, валялся нож. Мне ничего не оставалось делать, как только послать слугу за доктором Нордхемом и за полицией. Вот и все.
– Исчерпывающее объяснение. Вы ведь были с мистером Феррерсом на Сицилии, не так ли?
– Совершенно верно, был.
– Ну, джентльмены, не буду вас больше задерживать, если вам угодно вернуться в дом. А вас, Уотсон, я попрошу остаться, и вас тоже, констебль.
Доктор вместе с Тонстоном направились к дому через заросшие цветники, в то время как Холмс развил бешеную деятельность. Он довольно долго ползал на коленях, описывая круги вокруг покойного, словно шустрая тощая гончая, которая добросовестно ищет след. Один раз он нагнулся, склонившись над самой землей, затем встал на ноги, достал из кармана лупу и стал тщательно рассматривать ствол кедра. Вдруг он застыл, замер на месте, и мы с констеблем сразу же подошли к нему. Холмс указал пальцем, передавая лупу полицейскому.
– Посмотрите внимательно на край этого нароста, – спокойно сказал он. – Что вы видите?
– Мне кажется, это похоже на волос, сэр, – ответил констебль Киббл, глядя сквозь лупу. – Нет, это не волос, это коричневая нитка.
– Совершенно верно. Будьте добры, снимите ее и положите вот в этот конверт. А теперь, Уотсон, помогите мне залезть на дерево. – Холмс вскарабкался по стволу, поставил ногу на разветвление и, держась за ветки, стал осматриваться вокруг. – Ха, вот что мы здесь видим, – сообщил он, посмеиваясь. – Свежая царапина на стволе, следы грязи на ветке и еще одна ниточка от грубой коричневой ткани, она пристала к коре – там, где человек опирался спиной. Ценнейшие находки, настоящее сокровище. А теперь я спрыгну, а вы заметьте точно, куда именно я приземлюсь. Хоп! – Он отошел на шаг в сторону. – Ну, посмотрите, что вы там видите?
– Две небольшие вмятины.
– Точно. След моих каблуков. Теперь смотрите рядом.
– Вот черт! – воскликнул констебль. – Здесь их четыре, а не два! И абсолютно одинаковые.
– Если не считать того, что другие не такие глубокие.
– Тот человек был легче! – воскликнул я.
– Браво, Уотсон. Ну что же, я думаю, мы видели все – все, что нам необходимо.
Полицейский серьезно посмотрел на Холмса.
– Послушайте, сэр, – сказал он. – Мне что-то невдомек. Что все это означает?
– Возможно, ваши будущие сержантские нашивки, констебль Киббл. А теперь пойдемте, поговорим с остальными.
Когда мы пришли в дом, полицейский проводил нас в скудно обставленную комнату со сводчатым потолком. Доктор Нордхем, который писал за столом у окна, при нашем появлении обернулся.
– Ну что, мистер Холмс?
– Вы, насколько я понимаю, готовите ваш доклад, – заметил мой друг. – Позвольте вас предупредить: будьте крайне осторожны, чтобы не составить себе ложного впечатления.
Доктор Нордхем смерил Холмса холодным взглядом.
– Боюсь, что я не понимаю, – сказал он. – Не могли бы вы высказаться более определенно?
– Отлично. Что вы думаете о причинах смерти мистера Джошуа Феррерса из Абботстандинга?
– Позвольте, сэр, здесь нечего и думать. Мы имеем как визуальные, так и медицинские показания, свидетельствующие о том, что Джошуа Феррерс совершил самоубийство, перерезав себе горло.
– Удивительнейший человек этот мистер Феррерс, – заметил Холмс, – он не довольствовался тем, что убил себя, перерезав яремную вену, он продолжал кромсать себе шею обычным складным ножом, пока не располосовал ее, по выражению мистера Тонстона, окончательно. Я всегда думал, что, если уж мне придется совершить самоубийство, я постараюсь избежать подобных ошибок.
После слов моего друга последовало напряженное молчание. Затем доктор Нордхем внезапно поднялся на ноги, тогда как Тонстон, который стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, поднял глаза на Холмса.
– Убийство – это очень неприятное слово, мистер Холмс, – спокойно проговорил он.
– И весьма неприятное действие. Впрочем, не для тех, вероятно, кто принадлежит к mala vita .
– Что это за глупости!
– Спокойно. Я полагаюсь на ваше знакомство с Сицилией в том смысле, что оно поможет мне восполнить некоторые мелкие детали, которые я упустил. Но поскольку вы считаете глупостью это ужасное тайное общество, вам будет небезынтересно познакомиться с некоторыми фактами.
– Берегитесь, мистер Холмс.
– Вам, мистеру Нордхему и констеблю Кибблу покажется, что в моем кратком рассказе есть некоторые пробелы, – продолжал мой друг. – Но их можно будет заполнить позже, а я буду обращаться к вам, Уотсон, так как вы слышали, что нам рассказала мисс Феррерс.
С самого начала было ясно, что ее отец скрывается от какой-то опасности, такой грозной и неотвратимой, что даже в этом заброшенном уголке он опасался за свою жизнь. Поскольку он приехал с Сицилии, где процветают тайные общества, известные своим могуществом и мстительностью, наиболее вероятным объяснением является то, что он либо пошел в чем-то против такой организации, либо, будучи ее членом, нарушил какой-нибудь из ее основных законов.
1 2 3