Но после двух лет мучений баррикада рухнула, я была вынуждена признать поражение, сдаться, поднять руки.Тридцать учеников 6-го «Б» должны получать знания и навыки, а не страдать из-за одного негодяя. Педагоги, на мизерной зарплате, больше на энтузиазме, на ответственности перед будущим детей работающие, не должны последние нервы тратить на паршивую овцу — Панкина.Решено было перевести Гришу Панкина в специнтернат для детей с отклонениями, с задержкой в развитии. Попросту — к дебилам.Потому что в интернат для детей-преступников Панкин не проходил — не было судебных дел или приводов в милицию. Хотя ему самое место среди заключенных! Привлекли психологов, составили заключение, кучу бумаг оформили.В дом, где жил Панкин, я пришла, чтобы его мамаше объяснить на пальцах: либо вы переводите сына в другую школу, либо мы отправляем его в специнтернат. Последний всплеск сочувствия к Грише. Поймет ли его мать, что надо хватать документы и бегом нести их в другую школу? Ведь интеллектуально Гриша не кретин и не дебил, по письменным работам у него твердая тройка, чуть напрягся бы, и верным хорошистом или даже отличником стал. А мы его — к олигофренам!Одного ребенка на закланье ради блага остальных трех десятков. Справедливо? Тысячу раз я задавала себе этот вопрос. Но ответ не находила. Потом решила: мать Панкина, Елизавета Григорьевна, — вот кто обязан ответить.С ней состоится разговор. И даже если Елизавета Григорьевна опять останется безучастной, не стану себя казнить. Сделала все, что могла.
Лифт дернулся и пополз вверх. Поднялся на несколько метров, снова задергался и остановился.— Только этого не хватало! — воскликнул мужчина, мой попутчик.Повернулся ко мне. Симпатичный, даже импозантный, как заметила бы моя подруга — учительница химии и большой знаток мужского пола. Русые с рыжинкой борода и усы, густые и аккуратно подстриженные. А на лбу — глубокие залысины. Кого-то напоминает… Не артиста… Кого-то важного и забытого…Владимир Ильич Ленин и последний российский царь Николай в одном облике. Точно! У меня привычка отыскивать сходства в лицах. Повторяемость черт внушает иррациональную надежду на познаваемость людей. Стоит изучить типы, и ты легко будешь ими манипулировать. Но повторялись только взрослые человеческие особи, перевалившие за тридцатилетний пик. Дети не дублировались никогда. Дети — это вечное чудо.Что за мысли лезут в голову в подобных обстоятельствах? Застрять в лифте с незнакомым мужчиной!Он давил на кнопку, на которой предположительно должно быть написано — «вызов». Безрезультатно. Маленькая, десять на пять сантиметров, решетка над пультом — динамик, микрофон или как его., способ связи с диспетчером, — оставалась мертвой. Мужчина стал давить, чертыхаясь, на все кнопки подряд. С тем же успехом. Мы были наглухо закупорены в допотопном лифте, отрезаны от связи с внешним миром, что стало ясно после нескольких минут упражнений с кнопками.— Надеюсь, не страдаете клаустрофобией? — спросил обладатель ленинско-царской бородки.— Нет.«А у вас эффекта кабины, надеюсь, не наблюдается?» — подумала я.«Эффектом кабины» в студенчестве мы называли состояние невыносимой потребности бежать в туалет по маленькому, которое накатывало в лифтах. Вполне объяснимо: маленькая кабина вызывала желание, справляемое в туалете, — такой же по размеру комнатке. Все, как у собак Павлова.— Вы здесь живете? — продолжал расспросы мужчина.— Нет.— У вас есть сотовый телефон?— Нет.— Дьявол! И мой сдох, забыл вчера зарядить аккумулятор. Что же делать? Идиотская ситуация! Послушайте, перестаньте смотреть на меня, как на насильника! Я не собираюсь вас… домогаться, — не сразу подобрал он слово.Мне стало неловко за подозрительно-настороженный вид.— Вы тоже не местный?Работаю в фирме, которая устанавливает пластиковые окна, стеклопакеты. В квартире на шестом этаже ремонт, я туда направлялся, чтобы сделать замеры. Здесь раньше, наверное, были коммуналки, теперь их расселяют, большие квартиры приобретают богатенькие.Гриша Панкин с матерью жил как раз в коммуналке, в узкой и длинной, похожей на пенал, комнате. Если их квартиру расселят, то замена школы будет вполне логичной.— Давайте знакомиться, раз такое дело. Меня зовут Виктор.— Елена.— Спасение утопающих, как и спасение замурованных… Ну, что, Елена, будем пытаться выбраться?— А как?— Сломав к чертовой бабушке этот лифт. Ну не сидеть же нам в нем до конца света?Виктор встал на цыпочки (он был невысокого роста) и принялся поднимать планку, которая удерживала вверху створки дверей. Планка не поддавалась, пальцы Виктора соскальзывали, не удавалось крепко захватить деревяшку.— Подвиньтесь! — я стала рядом и тоже начала отдирать планку. — А мы не рухнем вниз?— Вряд ли. Да и падать невысоко, по-моему, до второго этажа мы не доползли.Через несколько минут общими усилиями мы сломали-таки запор планки, распахнули створки дверей. Лифт застрял на подъезде к лестничной площадке. Пол располагался на уровне моего подбородка. Если бы кто-то открыл металлическую дверь лифта на этаже, он бы увидел две головы у себя под ногами. Точно футбольные мячи или арбузы, закатившиеся под столешницу.— Что дальше? — спросила я.— Надо звать на помощь.— Начинайте.— Э-гэ-гэй! — откашлялся и раскатисто крикнул Виктор. — Люди! Кто-нибудь! Народ! Помогите! Мы застряли!Он кричал минут пять, устал. Потом я заступила на вахту.— Ay! — тянула с подвываниями, задрав пособачьи голову. — Ау! Товарищи! Вы слышите меня? На помощь! Придите! Ау!Никто не откликнулся и не пришел нас спасать. Народ точно вымер. Или сидел за дубовыми дверями квартир, не слышал воплей о помощи.— Бесполезно орать, — горестно вздохнул Виктор. — Надо ждать, пока хлопнет дверь, кто-то выйдет из квартиры или войдет в подъезд.Ждать пришлось больше часа. Уселись на пол, подстелив газеты, которые Виктор вытащил из своего портфеля. Виктор спросил, что занесло меня в этот дом. Хотела отделаться односложным ответом, но слово за слово — подробно рассказала про Панкина. Надо было поддерживать беседу, сидеть молча на полу лифта совсем уж неловко, а «детская» тема универсальна.— Безотцовщина, — сделал вывод Виктор. — Некому мальца пороть.— Бить ребенка — это не метод.— Отличный метод, проверенный. «Педагогическую поэму» читали? Конечно, читали. И с чего у Макаренко начались успехи? С того, что он отвалтузил своих беспризорников. Как шелковые стали.— У вас есть дети?— Дочери четырнадцать лет.— Вы ее наказываете ремнем?— Во-первых, девочки — другая статья. Во-вторых, тоже надо в строгости держать. Недавно заявляет: хочу пирсинг сделать. Три дырки в ушах и пупок проколоть, серьгу повесить. Я вот так кулак, — Виктор показал наглядно, — поднес ей к носу и сказал: будешь под папуаса подстраиваться, я тебе все ребра пересчитаю.— Помогло?— А как же! Как все нормальные девушки, сделала по одной дырке на ухо. Я сережки подарил золотые с красными камушками… как его?., с рубинчиками.— Носит?Простой вопрос заставил Виктора задуматься. Он почесал макушку, развел руками.— Вроде.— Скажу вам как педагог, ежедневно имеющий дело с подростками. Если ваша дочь носит старомодные золотые сережки с рубинчиками, значит, либо она — исключительно сильная личность, выдерживающая насмешки подруг с пирсингом, либо задавленная страхом перед вами несчастная девочка.— А ведь точно! — почесал бороду Виктор. — Не видел у нее в последнее время моих сережек.— Что и требовалось доказать.— Между прочим, у вас самой дети есть?— Двое. Сыну десять. А дочери…Не успела договорить, как хлопнула, железно звякнула дверь подъезда. Мы одновременно вскочили на ноги. Кричали, перебивая друг друга:— Сюда! На помощь! Мы застряли! Пожалуйста, помогите!— К лифту! Подойдите к лифту! Кто там? Эй! Спасайте!И замолчали вместе, прислушиваясь. Раздался звук дерганья за ручку двери лифта. После нескольких попыток дверь распахнулась. Нашему взору предстали старенькие кроссовки и потрепанные края джинсов. Их обладатель присел на корточки и уставился на головы пленников.— Елена Петровна?— Панкин! Гриша!Легок на помине! Не успела ничего сказать, как Виктор приказал:— Пацан! Быстро! Пулей лети к диспетчеру жэка и скажи, что мы застряли.Гриша на него ноль внимания.— Елена Петровна, а чё вы тут делаете, а?— Шла к твоей маме, — вынуждена была честно признаться, — но, как видишь, лифт сломался.— А зачем вам моя мама?— Гриша! Не думай, я не собиралась на тебя жаловаться…— Да что вы антимонии разводите? — перебил Виктор. — Кому сказано? Лети…— Гриша, позови, пожалуйста, свою маму, — теперь я перебила Виктора.— Ее дома нет.— Гришенька, она дома. Я разговаривала с ней два часа назад, предупредила о своем визите.Это было очень неудобно: разговаривать с мальчиком, сидящим на корточках, когда твоя голова находится на уровне его ступней.— Слушай, ты, мелкий! — встрял Виктор. — Тебе русским языком сказано: позови взрослых! Двигайся!— Ага, сейчас! — выпрямился Гриша. — Разбежался!Мы увидели удаляющиеся кроссовки.— Что вы наделали! — тихим злым шепотом проговорила я. — Как с ним разговаривали! Никуда он не пойдет и никого не позовет!— То есть, как это? Он что, больной?— Битый час вам рассказывала, какой это сложный ребенок.— Да нет! — в сомнении покачал головой Виктор. — Сейчас он кого-нибудь приведет.— И не надейтесь!Через десять минут томительного ожидания стало ясно, что я абсолютно права, никто не спешил нас вызволять.— Этот Гриша у меня получит! — обещал Виктор и постановил: — Будем сами вылезать.— Как?— Дверь открыта. Я приседаю, вы становитесь мне на плечи, распрямляюсь — выкарабкиваетесь наружу. Потом меня вытаскиваете.На мне была юбка. Мягко говоря, не та одежда, чтобы становиться на плечи незнакомому мужчине. Поэтому я выдвинула встречное предложение:— Давайте наоборот? Я вас поднимаю.— Восемьдесят килограммов живого веса? — в сомнении покачал головой Виктор.Еще десять минут ему понадобилось, чтобы уговорить меня принять его план. Как назло, в подъезде более никто не появился. Да и мне стало уже не до стеснения, только бы выкарабкаться из ловушки.Когда Виктор меня поднял (нечто цирковое, акробатическое), я плюхнулась животом на пол лестничной площадки. Виктор схватил меня за лодыжки и с силой послал вперед. Проехала пузом (то есть новым бежевым костюмчиком) полметра, собрала грязь. Встала на ноги.Какое же это счастье — быть свободной!Попытки вытащить из лифта Виктора кончились полным крахом. Присев, захватывала его кисти, тянула, но Виктор даже ступни не отрывал от пола.— Зови на помощь, — перешел Виктор на «ты». — На шестом этаже, квартира семнадцать, должны быть ремонтники, мужики.Почему-то по лестнице я бежала, точно минуты промедления могли пагубно отразиться на сокамернике.— Пойдемте! Скорее! — призывала двух мастеров в пыльных комбинезонах. — К вам должен был прийти инженер по окнам. Так вот! Он застрял в лифте. Я с ним тоже, но он меня вытолкнул. Пожалуйста, пойдемте!Строители смотрели на меня, взлохмаченную, перепачканную, с удивлением, кажется, ничего не поняли из моей сумбурной речи, но все-таки послушно отправились оказывать помощь.И они вытащили Виктора не на раз-два-три, а с трудом! Каждый держал двумя руками кисть Виктора, тянули, чуть суставы ему не выдернули. Виктор ногами перебирал по сетке, помогал.«Какое вранье!» — подумала я, вспоминая сцены из фильмов, где герои, вывалившись из небоскреба, держатся одной рукой за карниз, а потом, легко запрокинув ногу, перекидываются во внутрь здания. Или висят над пропастью, пальчиком ухватившись за выступ, подбегает субтильная девушка и с картинным смазливым напряжением, одной рукой (!) спасает героя. В подобные сказки никогда более не поверю. Кино!— Спасибо, мужики! — поблагодарил Виктор строителей. — Сейчас я к вам приду. Дело одно есть. В какой квартире эта шпана живет? — спросил он меня.— Зачем вам?— Вы говорили на четвертом этаже? Пошли!И стал подниматься по ступенькам. Я потрусила следом, продолжая спрашивать, что Виктору нужно от мальчика.На площадке четвертого этажа Виктор двумя большими пальцами резко показал на квартирные двери справа и слева.— Которая?— Эта, — кивнула на правую. — И все-таки, Виктор, не понимаю, что вы задумали. Боюсь, вы можете…— Не бойся! — перебил Виктор. — Сейчас мы справедливость будем устанавливать.На двери сбоку был прикреплен листочек с фамилиями в столбик:
«Глазовы — 1зв. Воробъяненко — 2 зв. Панкина — 3 зв. Лазарь — 4 зв».
Виктор не обращая внимания на инструкцию, давил на кнопку, не убирая пальца. Был слышен пронзительный, как у старых трамваев, звонок за дверью. Открыла мать Панкина.— Здравствуйте, Елизавета Григорьевна! Мне нужно с вами поговорить, а это… это… — не знала, как представить Виктора.— Педагог Макаренковской школы, — ухмыльнулся он и, оттеснив Елизавету Петровну, шагнул в квартиру.Можно было не спрашивать, какая дверь из шести по сторонам коридора вела в комнату Панкиных. Та, что открыта. К ней Виктор и направился. Остановился в проеме, мы с Елизаветой Григорьевной маячили у него за спиной.В конце длинной, гробообразной комнаты, напротив двери располагалось окно. Возле него стоял стол, накрытый старенькой скатертью. За столом сидел Гриша и ел из глубокой тарелки кашу.— Ну, здравствуй, голубь! — почти весело произнес Виктор.— Чё? Чё надо? Вы кто?— Твоя утерянная совесть. Давно ты ее потерял, щенок? Да вот нашлась! Сейчас будет тебя уму-разуму учить. Снимай штаны, Гриша!Мальчик испуганно вскочил:— Вы чего? Вы чего?Виктор сделал несколько шагов вперед. С ужасом я увидела, поняла по движению локтей, что он расстегивает ремень, вынимает его из брюк. Гриша тоже, как завороженный, наблюдал за действиями Виктора.В тесной узкой комнате мебель располагалась по стенкам, и передвигаться можно было только по тропинке в середине. Поэтому мы выстроились в затылок: Виктор, я, Елизавета Григорьевна.— Снять штаны! — гаркнул Виктор.Очевидно, его лицо было не менее грозным, чем тон. Потому что Гриша стал спускать джинсы, пролепетал:— И трусы?— Трусы можешь оставить, — позволил педагог Макаренковской школы.— Да что же это такое! — возмутилась я. — Немедленно прекратите! Не позволю!Хотела броситься вперед, но мешала Елизавета Григорьевна. Она повела себя более чем странно. Не дала мне протиснуться, вдруг схватила меня за талию, удержала:— Пусть, не мешайте!Родная мать приветствует экзекуцию над собственным ребенком! Где это видано?— Да вы! Вы! — задохнулась я от негодования и неожиданно бросила в лицо Панкиной то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить. Даже после длительного заточения в лифте. — Вобла замороженная! Спирохета, а не мать! … Извините, пожалуйста!Похоже, Елизавета Григорьевна оскорблений не услышала, она напряженно смотрела через мое плечо и крепко держала меня за пояс.— Отпустите, в конце концов! Что вы себе позволяете!Нет, клещами уцепилась.Пока я безуспешно пыталась вырваться, за моей спиной что-то происходило. Как Виктор захватил Гришу, я не видела. Бросив сражаться с чокнутой мамашей, вывернула голову. Гриша был зажат под мышкой Виктора, лицом к двери. Рука экзекутора взлетала вверх и опускалась, сложенный вдвое ремень хлестал мальчика ниже спины. Гриша тихо, по-девчачьи пищал. Виктор приговаривал с каждым ударом:— Будь человеком! — Хлесть! — Будь человеком! — Хлесть! — Не будь гадом!..Как ни была я шокирована происходящим, мой услужливый учительский ум вспомнил, что в Англии во многих школах разрешены физические наказания детей. И статья одного тамошнего педагога, воспевавшего кнут как действенное воспитательное средство, вспомнилась. Но в статье настойчиво, с апелляцией к детской психике подчеркивалось: хлестать розгами нужно конкретно, чтобы ребенок точно знал, за что страдает. Разбил стекло футбольным мячом — за стекло получи. Удрал с уроков — получи за самоволку. Не хочешь кашу есть — захочешь.А Виктор порол Гришу неконкретно! В общем!— Будь человеком! — Хлесть. — Ты не пуп земли! — Хлесть. — Уважай других!Я поймала себя на абсурдном желании подсказать Виктору: «Это тебе, Гриша, за биологию! Это — за русский и литературу! Это — за математику!..» Но ничего подобного, естественно, не произнесла. Воскликнула гневно:— Виктор! Прекратите немедленно!Оживилась Гришина мама. На вид субтильная, Елизавета Григорьевна оказалась весьма крепкой физически. За пояс выволокла меня в коридор, там привалилась спиной к двери, не позволяя проникнуть в комнату. Спасти мальчика от избиения! Прекратить казнь!— Вы в своем уме?— Что вам нужно? — вопросом на вопрос ответила Елизавета Григорьевна. — Зачем пришли?Там, — показала я пальцем на дверь, — бьют вашего сына! Это — уголовное преступление! И мы с вами как не оказывающие помощь страдающему ребенку тоже несем ответственность!— Что вам нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Лифт дернулся и пополз вверх. Поднялся на несколько метров, снова задергался и остановился.— Только этого не хватало! — воскликнул мужчина, мой попутчик.Повернулся ко мне. Симпатичный, даже импозантный, как заметила бы моя подруга — учительница химии и большой знаток мужского пола. Русые с рыжинкой борода и усы, густые и аккуратно подстриженные. А на лбу — глубокие залысины. Кого-то напоминает… Не артиста… Кого-то важного и забытого…Владимир Ильич Ленин и последний российский царь Николай в одном облике. Точно! У меня привычка отыскивать сходства в лицах. Повторяемость черт внушает иррациональную надежду на познаваемость людей. Стоит изучить типы, и ты легко будешь ими манипулировать. Но повторялись только взрослые человеческие особи, перевалившие за тридцатилетний пик. Дети не дублировались никогда. Дети — это вечное чудо.Что за мысли лезут в голову в подобных обстоятельствах? Застрять в лифте с незнакомым мужчиной!Он давил на кнопку, на которой предположительно должно быть написано — «вызов». Безрезультатно. Маленькая, десять на пять сантиметров, решетка над пультом — динамик, микрофон или как его., способ связи с диспетчером, — оставалась мертвой. Мужчина стал давить, чертыхаясь, на все кнопки подряд. С тем же успехом. Мы были наглухо закупорены в допотопном лифте, отрезаны от связи с внешним миром, что стало ясно после нескольких минут упражнений с кнопками.— Надеюсь, не страдаете клаустрофобией? — спросил обладатель ленинско-царской бородки.— Нет.«А у вас эффекта кабины, надеюсь, не наблюдается?» — подумала я.«Эффектом кабины» в студенчестве мы называли состояние невыносимой потребности бежать в туалет по маленькому, которое накатывало в лифтах. Вполне объяснимо: маленькая кабина вызывала желание, справляемое в туалете, — такой же по размеру комнатке. Все, как у собак Павлова.— Вы здесь живете? — продолжал расспросы мужчина.— Нет.— У вас есть сотовый телефон?— Нет.— Дьявол! И мой сдох, забыл вчера зарядить аккумулятор. Что же делать? Идиотская ситуация! Послушайте, перестаньте смотреть на меня, как на насильника! Я не собираюсь вас… домогаться, — не сразу подобрал он слово.Мне стало неловко за подозрительно-настороженный вид.— Вы тоже не местный?Работаю в фирме, которая устанавливает пластиковые окна, стеклопакеты. В квартире на шестом этаже ремонт, я туда направлялся, чтобы сделать замеры. Здесь раньше, наверное, были коммуналки, теперь их расселяют, большие квартиры приобретают богатенькие.Гриша Панкин с матерью жил как раз в коммуналке, в узкой и длинной, похожей на пенал, комнате. Если их квартиру расселят, то замена школы будет вполне логичной.— Давайте знакомиться, раз такое дело. Меня зовут Виктор.— Елена.— Спасение утопающих, как и спасение замурованных… Ну, что, Елена, будем пытаться выбраться?— А как?— Сломав к чертовой бабушке этот лифт. Ну не сидеть же нам в нем до конца света?Виктор встал на цыпочки (он был невысокого роста) и принялся поднимать планку, которая удерживала вверху створки дверей. Планка не поддавалась, пальцы Виктора соскальзывали, не удавалось крепко захватить деревяшку.— Подвиньтесь! — я стала рядом и тоже начала отдирать планку. — А мы не рухнем вниз?— Вряд ли. Да и падать невысоко, по-моему, до второго этажа мы не доползли.Через несколько минут общими усилиями мы сломали-таки запор планки, распахнули створки дверей. Лифт застрял на подъезде к лестничной площадке. Пол располагался на уровне моего подбородка. Если бы кто-то открыл металлическую дверь лифта на этаже, он бы увидел две головы у себя под ногами. Точно футбольные мячи или арбузы, закатившиеся под столешницу.— Что дальше? — спросила я.— Надо звать на помощь.— Начинайте.— Э-гэ-гэй! — откашлялся и раскатисто крикнул Виктор. — Люди! Кто-нибудь! Народ! Помогите! Мы застряли!Он кричал минут пять, устал. Потом я заступила на вахту.— Ay! — тянула с подвываниями, задрав пособачьи голову. — Ау! Товарищи! Вы слышите меня? На помощь! Придите! Ау!Никто не откликнулся и не пришел нас спасать. Народ точно вымер. Или сидел за дубовыми дверями квартир, не слышал воплей о помощи.— Бесполезно орать, — горестно вздохнул Виктор. — Надо ждать, пока хлопнет дверь, кто-то выйдет из квартиры или войдет в подъезд.Ждать пришлось больше часа. Уселись на пол, подстелив газеты, которые Виктор вытащил из своего портфеля. Виктор спросил, что занесло меня в этот дом. Хотела отделаться односложным ответом, но слово за слово — подробно рассказала про Панкина. Надо было поддерживать беседу, сидеть молча на полу лифта совсем уж неловко, а «детская» тема универсальна.— Безотцовщина, — сделал вывод Виктор. — Некому мальца пороть.— Бить ребенка — это не метод.— Отличный метод, проверенный. «Педагогическую поэму» читали? Конечно, читали. И с чего у Макаренко начались успехи? С того, что он отвалтузил своих беспризорников. Как шелковые стали.— У вас есть дети?— Дочери четырнадцать лет.— Вы ее наказываете ремнем?— Во-первых, девочки — другая статья. Во-вторых, тоже надо в строгости держать. Недавно заявляет: хочу пирсинг сделать. Три дырки в ушах и пупок проколоть, серьгу повесить. Я вот так кулак, — Виктор показал наглядно, — поднес ей к носу и сказал: будешь под папуаса подстраиваться, я тебе все ребра пересчитаю.— Помогло?— А как же! Как все нормальные девушки, сделала по одной дырке на ухо. Я сережки подарил золотые с красными камушками… как его?., с рубинчиками.— Носит?Простой вопрос заставил Виктора задуматься. Он почесал макушку, развел руками.— Вроде.— Скажу вам как педагог, ежедневно имеющий дело с подростками. Если ваша дочь носит старомодные золотые сережки с рубинчиками, значит, либо она — исключительно сильная личность, выдерживающая насмешки подруг с пирсингом, либо задавленная страхом перед вами несчастная девочка.— А ведь точно! — почесал бороду Виктор. — Не видел у нее в последнее время моих сережек.— Что и требовалось доказать.— Между прочим, у вас самой дети есть?— Двое. Сыну десять. А дочери…Не успела договорить, как хлопнула, железно звякнула дверь подъезда. Мы одновременно вскочили на ноги. Кричали, перебивая друг друга:— Сюда! На помощь! Мы застряли! Пожалуйста, помогите!— К лифту! Подойдите к лифту! Кто там? Эй! Спасайте!И замолчали вместе, прислушиваясь. Раздался звук дерганья за ручку двери лифта. После нескольких попыток дверь распахнулась. Нашему взору предстали старенькие кроссовки и потрепанные края джинсов. Их обладатель присел на корточки и уставился на головы пленников.— Елена Петровна?— Панкин! Гриша!Легок на помине! Не успела ничего сказать, как Виктор приказал:— Пацан! Быстро! Пулей лети к диспетчеру жэка и скажи, что мы застряли.Гриша на него ноль внимания.— Елена Петровна, а чё вы тут делаете, а?— Шла к твоей маме, — вынуждена была честно признаться, — но, как видишь, лифт сломался.— А зачем вам моя мама?— Гриша! Не думай, я не собиралась на тебя жаловаться…— Да что вы антимонии разводите? — перебил Виктор. — Кому сказано? Лети…— Гриша, позови, пожалуйста, свою маму, — теперь я перебила Виктора.— Ее дома нет.— Гришенька, она дома. Я разговаривала с ней два часа назад, предупредила о своем визите.Это было очень неудобно: разговаривать с мальчиком, сидящим на корточках, когда твоя голова находится на уровне его ступней.— Слушай, ты, мелкий! — встрял Виктор. — Тебе русским языком сказано: позови взрослых! Двигайся!— Ага, сейчас! — выпрямился Гриша. — Разбежался!Мы увидели удаляющиеся кроссовки.— Что вы наделали! — тихим злым шепотом проговорила я. — Как с ним разговаривали! Никуда он не пойдет и никого не позовет!— То есть, как это? Он что, больной?— Битый час вам рассказывала, какой это сложный ребенок.— Да нет! — в сомнении покачал головой Виктор. — Сейчас он кого-нибудь приведет.— И не надейтесь!Через десять минут томительного ожидания стало ясно, что я абсолютно права, никто не спешил нас вызволять.— Этот Гриша у меня получит! — обещал Виктор и постановил: — Будем сами вылезать.— Как?— Дверь открыта. Я приседаю, вы становитесь мне на плечи, распрямляюсь — выкарабкиваетесь наружу. Потом меня вытаскиваете.На мне была юбка. Мягко говоря, не та одежда, чтобы становиться на плечи незнакомому мужчине. Поэтому я выдвинула встречное предложение:— Давайте наоборот? Я вас поднимаю.— Восемьдесят килограммов живого веса? — в сомнении покачал головой Виктор.Еще десять минут ему понадобилось, чтобы уговорить меня принять его план. Как назло, в подъезде более никто не появился. Да и мне стало уже не до стеснения, только бы выкарабкаться из ловушки.Когда Виктор меня поднял (нечто цирковое, акробатическое), я плюхнулась животом на пол лестничной площадки. Виктор схватил меня за лодыжки и с силой послал вперед. Проехала пузом (то есть новым бежевым костюмчиком) полметра, собрала грязь. Встала на ноги.Какое же это счастье — быть свободной!Попытки вытащить из лифта Виктора кончились полным крахом. Присев, захватывала его кисти, тянула, но Виктор даже ступни не отрывал от пола.— Зови на помощь, — перешел Виктор на «ты». — На шестом этаже, квартира семнадцать, должны быть ремонтники, мужики.Почему-то по лестнице я бежала, точно минуты промедления могли пагубно отразиться на сокамернике.— Пойдемте! Скорее! — призывала двух мастеров в пыльных комбинезонах. — К вам должен был прийти инженер по окнам. Так вот! Он застрял в лифте. Я с ним тоже, но он меня вытолкнул. Пожалуйста, пойдемте!Строители смотрели на меня, взлохмаченную, перепачканную, с удивлением, кажется, ничего не поняли из моей сумбурной речи, но все-таки послушно отправились оказывать помощь.И они вытащили Виктора не на раз-два-три, а с трудом! Каждый держал двумя руками кисть Виктора, тянули, чуть суставы ему не выдернули. Виктор ногами перебирал по сетке, помогал.«Какое вранье!» — подумала я, вспоминая сцены из фильмов, где герои, вывалившись из небоскреба, держатся одной рукой за карниз, а потом, легко запрокинув ногу, перекидываются во внутрь здания. Или висят над пропастью, пальчиком ухватившись за выступ, подбегает субтильная девушка и с картинным смазливым напряжением, одной рукой (!) спасает героя. В подобные сказки никогда более не поверю. Кино!— Спасибо, мужики! — поблагодарил Виктор строителей. — Сейчас я к вам приду. Дело одно есть. В какой квартире эта шпана живет? — спросил он меня.— Зачем вам?— Вы говорили на четвертом этаже? Пошли!И стал подниматься по ступенькам. Я потрусила следом, продолжая спрашивать, что Виктору нужно от мальчика.На площадке четвертого этажа Виктор двумя большими пальцами резко показал на квартирные двери справа и слева.— Которая?— Эта, — кивнула на правую. — И все-таки, Виктор, не понимаю, что вы задумали. Боюсь, вы можете…— Не бойся! — перебил Виктор. — Сейчас мы справедливость будем устанавливать.На двери сбоку был прикреплен листочек с фамилиями в столбик:
«Глазовы — 1зв. Воробъяненко — 2 зв. Панкина — 3 зв. Лазарь — 4 зв».
Виктор не обращая внимания на инструкцию, давил на кнопку, не убирая пальца. Был слышен пронзительный, как у старых трамваев, звонок за дверью. Открыла мать Панкина.— Здравствуйте, Елизавета Григорьевна! Мне нужно с вами поговорить, а это… это… — не знала, как представить Виктора.— Педагог Макаренковской школы, — ухмыльнулся он и, оттеснив Елизавету Петровну, шагнул в квартиру.Можно было не спрашивать, какая дверь из шести по сторонам коридора вела в комнату Панкиных. Та, что открыта. К ней Виктор и направился. Остановился в проеме, мы с Елизаветой Григорьевной маячили у него за спиной.В конце длинной, гробообразной комнаты, напротив двери располагалось окно. Возле него стоял стол, накрытый старенькой скатертью. За столом сидел Гриша и ел из глубокой тарелки кашу.— Ну, здравствуй, голубь! — почти весело произнес Виктор.— Чё? Чё надо? Вы кто?— Твоя утерянная совесть. Давно ты ее потерял, щенок? Да вот нашлась! Сейчас будет тебя уму-разуму учить. Снимай штаны, Гриша!Мальчик испуганно вскочил:— Вы чего? Вы чего?Виктор сделал несколько шагов вперед. С ужасом я увидела, поняла по движению локтей, что он расстегивает ремень, вынимает его из брюк. Гриша тоже, как завороженный, наблюдал за действиями Виктора.В тесной узкой комнате мебель располагалась по стенкам, и передвигаться можно было только по тропинке в середине. Поэтому мы выстроились в затылок: Виктор, я, Елизавета Григорьевна.— Снять штаны! — гаркнул Виктор.Очевидно, его лицо было не менее грозным, чем тон. Потому что Гриша стал спускать джинсы, пролепетал:— И трусы?— Трусы можешь оставить, — позволил педагог Макаренковской школы.— Да что же это такое! — возмутилась я. — Немедленно прекратите! Не позволю!Хотела броситься вперед, но мешала Елизавета Григорьевна. Она повела себя более чем странно. Не дала мне протиснуться, вдруг схватила меня за талию, удержала:— Пусть, не мешайте!Родная мать приветствует экзекуцию над собственным ребенком! Где это видано?— Да вы! Вы! — задохнулась я от негодования и неожиданно бросила в лицо Панкиной то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить. Даже после длительного заточения в лифте. — Вобла замороженная! Спирохета, а не мать! … Извините, пожалуйста!Похоже, Елизавета Григорьевна оскорблений не услышала, она напряженно смотрела через мое плечо и крепко держала меня за пояс.— Отпустите, в конце концов! Что вы себе позволяете!Нет, клещами уцепилась.Пока я безуспешно пыталась вырваться, за моей спиной что-то происходило. Как Виктор захватил Гришу, я не видела. Бросив сражаться с чокнутой мамашей, вывернула голову. Гриша был зажат под мышкой Виктора, лицом к двери. Рука экзекутора взлетала вверх и опускалась, сложенный вдвое ремень хлестал мальчика ниже спины. Гриша тихо, по-девчачьи пищал. Виктор приговаривал с каждым ударом:— Будь человеком! — Хлесть! — Будь человеком! — Хлесть! — Не будь гадом!..Как ни была я шокирована происходящим, мой услужливый учительский ум вспомнил, что в Англии во многих школах разрешены физические наказания детей. И статья одного тамошнего педагога, воспевавшего кнут как действенное воспитательное средство, вспомнилась. Но в статье настойчиво, с апелляцией к детской психике подчеркивалось: хлестать розгами нужно конкретно, чтобы ребенок точно знал, за что страдает. Разбил стекло футбольным мячом — за стекло получи. Удрал с уроков — получи за самоволку. Не хочешь кашу есть — захочешь.А Виктор порол Гришу неконкретно! В общем!— Будь человеком! — Хлесть. — Ты не пуп земли! — Хлесть. — Уважай других!Я поймала себя на абсурдном желании подсказать Виктору: «Это тебе, Гриша, за биологию! Это — за русский и литературу! Это — за математику!..» Но ничего подобного, естественно, не произнесла. Воскликнула гневно:— Виктор! Прекратите немедленно!Оживилась Гришина мама. На вид субтильная, Елизавета Григорьевна оказалась весьма крепкой физически. За пояс выволокла меня в коридор, там привалилась спиной к двери, не позволяя проникнуть в комнату. Спасти мальчика от избиения! Прекратить казнь!— Вы в своем уме?— Что вам нужно? — вопросом на вопрос ответила Елизавета Григорьевна. — Зачем пришли?Там, — показала я пальцем на дверь, — бьют вашего сына! Это — уголовное преступление! И мы с вами как не оказывающие помощь страдающему ребенку тоже несем ответственность!— Что вам нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19