— Да, одна удивительная вещь! — откликнулся он. — Но я тебе не скажу, чтобы не портить впечатление. Я тебе один кадр по почте послал, вечерком мне позвони, хочу узнать, что ты об этом думаешь… Может быть, у тебя возникнет очередная гениальная идея…
Маша вспомнила, что у нее сломан компьютер и что она не получает сейчас электронную почту, но предпочла промолчать, чтобы Мишка не ругался.
Мишка настроился посидеть в кафе со вкусом, у нее же были неотложные дела, поэтому они мило распростились, договорившись созвониться.
Мобильный, как всегда, истошно завизжал на трудном перекрестке.
— Машка! — орал ее непосредственный начальник Виталий Борисович. — Ты где находишься? Немедленно езжай в Эрмитаж, у них там что-то случилось, зал с мадоннами Леонардо закрыт! Вроде говорят — трубы лопнули!
— Ну и что? — по инерции спросила Маша.
— Как это — что? — удивился начальник. Наша передача как называется? «Новости культуры». Шутка ли сказать — две мадонны самого Леонардо! А вдруг мировые шедевры повреждены? Езжай и не спорь, оттуда мне позвонишь!
— Скажите, какие новости, — ворчала Маша вполголоса, стараясь вписаться между задрипанной «Газелью» и синей «Тойотой», — подумаешь, культурное событие — в Эрмитаже трубы лопнули! Да если каждую аварию в передачах освещать, то мы все в сантехников превратимся!
Или в электриков…
Виталий Борисович конечно перестраховщик. Но что делать, с начальством спорить себе дороже, это все знают…
Водитель «Газели» крикнул вслед что-то обидное, но Маша сделала вид, что не поняла.
Настроение у нее было плохое. Снова начальник использует ее для всяких мелких заданий, как будто она девочка на побегушках. Обещал же дать ей свой собственный раздел в передаче. У Маши была такая замечательная идея сделать нечто вроде трехминутного клипа либо на стихи, либо на классическую музыку… В качестве иллюстрации снимать город, его улицы, дворцы, музеи, фонтаны, решетки… Иногда людей, только не очень много. Хорошо, что не рассказала об этом Мишке. Он-то бы конечно понял, но вот, судя по всему, работа опять срывается. Вечно начальник затыкает ею все дыры!
Маша оставила машину в переулке и перебежала Дворцовую площадь. Через весь двор тянулся внушительный хвост из посетителей.
Еще бы — лето, самое время для туристов. Жители города редко ходят в Эрмитаж, как впрочем и французы — в Лувр, разве что сопровождают приехавших родственников и знакомых.
Маша вихрем промчалась мимо очереди, смешалась с толпой входящих и показала охраннику свое удостоверение. Парень окинул притворно-равнодушным взглядом стройную молодую женщину в белых брюках и зеленой маечке, под цвет глаз. Маша улыбнулась ему открыто и дружелюбно. Взгляд охранника потеплел, но Маша уже проскочила магнитный контур и схватила свою сумочку. Радуясь, что сегодня на ней босоножки на платформе, а не на высоких цокающих каблуках. Маша устремилась к главной лестнице. Мама рассказывала, что когда-то давно служительницы коршунами набрасывались на женщин в туфлях с каблуками-"гвоздиками" и заставляли надевать специальные войлочные тапочки, чтобы не портить бесценный паркет. Потом это прошло, но до сих пор еще служительницы, кто постарше, смотрели волком, услышав стук каблуков по паркету.
Поднявшись на второй этаж, туристы шли прямо, разглядывая помпезный Фельдмаршальский зал и громко удивляясь. Маша пролетела его, не поворачивая головы, свернула в темную Шпалерную галерею, где действительно все стены были увешаны ткаными шпалерами, прошла Павильонный зал, где толпа осаждала часы «Павлин». В детстве, когда мама водила в Эрмитаж, это был ее любимый зал, хотя часы тогда не работали. Все равно ужасно интересно было рассматривать механического павлина, и сову, и грибочки…
Сейчас Маша даже не взглянула в ту сторону, она торопилась. Миновав лестницу, она вошла в первый из залов итальянского искусства эпохи Возрождения. Все было как обычно, только посетителей больше, чем в другие дни.
Маша немного умерила шаг, чтобы не обращать на себя внимания, и двигалась теперь в общем потоке. Идти было неудобно, потому что навстречу стремился почти такой же поток. Вот наконец последний зал, Маша еще с порога увидела, что двери в зал Леонардо закрыты. Люди растерянно топтались рядом, некоторые возмущенно гудели. У закрытой двери стояла монументальная дама, немолодая, но крепкая с виду и вещала звучным контральто:
— Граждане! Зал Леонардо да Винчи закрыт по техническим причинам! Просьба не скапливаться у дверей!
— А когда откроют? — раздавались выкрики.
— Сегодня точно не откроют! — отрубила дама.
— Да что там случилось-то?
Маша, которая стояла близко, увидела, что у служительницы в глазах мелькнула некоторая растерянность.
— Сказано — по техническим причинам! Она решительно тряхнула завитыми волосами. — Мало ли что может быть!
— Безобразие! — завела мамаша с толстым ребенком непонятного пола. — Такие деньги берут за вход…
«Так-так, — подумала Маша, незаметно пятясь, чтобы выбраться из толпы, — эта тетя у входа сама не знает, что там стряслось. Если бы трубы лопнули, ей бы уж сказали…»
Она вернулась назад, свернула в боковые залы и прошла параллельно, мимо залов Джорджоне и Тициана. Вот она, кающаяся Мария Магдалина. Глаза подняты к небу, руки прижаты к сердцу, губы шевелятся, вроде молится.
"Не верю, — подумала Маша мимоходом, — то есть настоящая Мария Магдалина, может, и раскаялась, да только эта натурщица у Тициана явно думает не о том, и губы не молитву шепчут…
Впрочем, сейчас меня не это волнует…"
Она пробежала залы, боковой вход в зал Леонардо был тоже закрыт. Но он, кажется, всегда заперт. Маша, не останавливаясь, прошла дальше мимо лестницы, повернула налево, потом направо. Вот он, зал учеников Леонардо, который с другой стороны граничит с залом великого мастера. Этот зал открыт, только посетителей поменьше — просто не все знают, что можно попасть сюда с другой стороны. Маша скользнула взглядом по картинам, прочла имена художников, которые ей ничего не говорили, — Франческо Мельци, Чезаре да Сэсто… Картина этого Чезаре ей не понравилась. Ребенок противно улыбается и сбоку выглядывает злобный старик.
У запертых дверей, ведущих в зал Леонардо, никто не стоял, просто висела табличка, в которой у уважаемых посетителей администрация музея просила извинения из-за того, что зал закрыт опять-таки по техническим причинам.
«И что я скажу Виталию Борисычу? — приуныла Маша. — Что везде поцеловала замок и пришлось уйти? Самое интересное — что он скажет мне в ответ. Хотя это я и так знаю».
Начальник вечно твердит им, что для репортера нет ничего невозможного и не может быть никаких преград.
«Что значит — люди не хотят говорить? А ты спроси получше, найди верный подход, где-то подслушай, где-то подсмотри. Нам деньги платят за то, что мы даем людям информацию!»
Маша в задумчивости вернулась к боковой двери, той, которая всегда закрыта. Посетителей в этом зале было мало, служительница тихо сидела в углу и, кажется, дремала с открытыми глазами. Маша поболталась немного у двери, и ее ожидание было вознаграждено. Дверь неожиданно открылась, оттуда вышла группа людей.
Первым, настороженно озираясь, выбрался небольшого роста человечек с круглой лысой головой и маленькими детскими ручками.
Выглядел он совершенно безобидно, пока Маша не столкнулась с ним взглядом. Эти глаза, несомненно, принадлежали человеку жесткому и твердо знающему, чего он хочет. Дальше из зала вышел высокий плечистый парень в форме охранника. В руке он держал переговорное устройство, а карман его оттопыривался самым недвусмысленным образом. В нем явно просматривался пистолет. Парень вполголоса бубнил что-то в переговорник. Следом из двери вышли еще два охранника, которые несли плоский деревянный ящик. Ящик был небольшой и, судя по всему, нетяжелый, но охранники несли его так бережно, что ребенок сообразил бы, что там находится картина.
Маша мысленно сделала стойку, как охотничья собака.
Самым последним вышел немолодой человек с аккуратной профессорской бородкой. Он хотел запереть двери, но тот плотный и маленький, что выскочил первым, вырвал у него ключи и сделал это сам. Маша успела заглянуть через его плечо в зал и увидела, что, в общем-то там ничего не изменилось. Нет никакой воды на полу, нет оголенных проводов… Картину явно эвакуировали. Но почему одну? Да потому, что именно с ней, с одной из мадонн, что-то случилось, поняла Маша. И никакие трубы тут ни при чем.
Процессия двинулась налево, через зал, где выставлено венецианское стекло. Все двигались в полном молчании, только первый охранник все еще напряженно говорил что-то в переговорник. Маша снова столкнулась взглядом с тем полноватым и лысым, кто явно был в процессии главным. Он так зыркнул, что ей захотелось немедленно очутиться где-нибудь в другом месте. Однако она не могла себе этого позволить. В Эрмитаже творилось что-то из ряда вон выходящее, это Маша теперь знала точно. Она чувствовала это своим репортерским носом. Вынесли одну картину, вторая осталась в зале. Вот интересно, с которой из двух мадонн приключилось что-то плохое?
Мадонна Бенуа, там, где молодая женщина держит на коленях крупного лысого младенца и играет с ним, улыбаясь? Маше с детства больше нравилась другая мадонна — та, что кормит своего сына грудью. Кудрявый золотоволосый младенец, чуть отвернувшись от матери, серьезно смотрит с картины на людей. Ребенок на этой картине очаровательный, и краски такие яркие, сочные…
Краем глаза наблюдая за процессией, Маша заметила, что они пересекли фойе и скрылись за дверью, где было написано «служебное помещение».
— Александр Николаевич! — окликнула озабоченная служительница пожилого мужчину с бородкой клинышком, который шел последним. — А как же…
— Потом, все потом! — отмахнулся он, причем Маша заметила, что лицо его было совершенно опустошенным, опрокинутым, как будто с его близкими случилось несчастье, да такое страшное и неожиданное, что человек и осознать-то его толком не может, к мысли этой никак не привыкнет.
— А кто это — Александр Николаевич? вполголоса спросила Маша служительницу.
— Лютостанский, хранитель отдела итальянского искусства, — ответила та, находясь в прострации.
— А вот этот — такой полноватый дядечка с лысиной? — не отставала Маша.
— А что это вы все спрашиваете? — очнулась от тяжких дум музейная дама и поглядела неприветливо.
— А почему зал закрыт? Это ведь картину сейчас понесли? Которую? — напирала Маша.
— И сама не знаю, — пригорюнилась старушка, и Маша поняла, что ничего она больше не узнает. Служебная дверь, как она и думала, оказалась заперта.
«Ой-ой-ой, — подумала Маша, — не повторился ли, не дай бог, случай с „Данаей“ Рембрандта? Тогда понятно, отчего этот хранитель выглядит так, как будто у него внезапно умерли все близкие родственники и любимая собака впридачу…»
Это случилось в 1985 году. Маша была тогда первоклассницей, так что хорошо помнила, как всколыхнулся весь город после ужасной истории с картиной. Какой-то ненормальный, кажется, литовец по фамилии Майгис, вылил на шедевр Рембрандта едва ли не литр соляной кислоты. Думали, что картина погибнет, но реставраторам удалось все же ее спасти. Реставрация продолжалась почти двадцать лет, и только совсем недавно возрожденную «Данаю» вернули в Эрмитаж.
Майгиса долгое время держали в сумасшедшем доме. Рассказывали, что многим неуравновешенным типам не дает покоя комплекс Герострата. Так, в 1913 году какой-то псих изрезал ножом картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына», и реставраторы до сих пор пытаются устранить повреждения.
Однако, такого не может быть, опомнилась Маша. «Даная» — большая картина, доступ к ней был открыт. А мадонны Леонардо закрыты прочным стеклом.
В расстроенных чувствах Маша спустилась на первый этаж. Похоже, что сегодня у нее неудачный день. Тут ее обогнали две музейные дамы, одну Машу узнала сразу. Это была та самая, что стояла у входа в зал Леонардо и отгоняла посетителей.
— Вы только подумайте! — возмущалась дама звучным контральто. — Вы только послушайте!
У меня законный выходной, и вдруг звонит утром сам Лютостанкий и говорит, мол, Аглая Степановна, срочно выходите на работу! На вас вся надежда! Я — что случилось, что за пожар?
Не пожар, говорит, а хуже, пожар потушить можно, а с этим уж и не знаю, что делать. Я говорю — сегодня же Птицына дежурит в зале Леонардо.
А он мне — Вере, говорит, Львовне внезапно стало плохо, я ее отпустил, так что будьте любезны.. Пользуется тем, что я близко живу! И тем, что характер у меня безотказный!
— Ужас! — поддакнула сослуживица.
Дамы скрылись за дверью туалета, а Маша вышла на улицу и повернула на набережную.
У нее созрел план.
Стало быть, служительнице Вере Львовне Птицыной внезапно стало плохо. Отчего? Да оттого, что она увидела, что случилось с одной из картин. Если бы не видела, не заболела бы.
Не зря говорят, что все болезни от стресса.
Стало быть, у нее можно узнать, что же там случилось. Нужно только выяснить адрес старушки. Но с этим проблем не будет. Тут Маша в своей стихии. Недаром даже Виталий Борисыч признает, что в, таких случаях с Машей трудно тягаться.
Маша быстро добежала до служебного входа.
Там висела большая доска с объявлениями. Государственному Эрмитажу, как и всякой большой конторе, срочно требовались уборщицы, ночные дежурные, электрики, слесарь-сантехник и дворник на неполный рабочий день.
Ниже было написано, чтобы желающие обращались в отдел кадров по такому-то телефону.
Маша аккуратно списала номер и побежала к своей машине. Там она набрала номер отдела кадров и представилась работником налоговой инспекции. Ей срочно требовались координаты сотрудницы Птицыной В. Л., потому что у нее в налоговой декларации за прошедший год был непорядок. Не прошло и пяти минут, как адрес ей дали. Вера Львовна жила рядом, на Миллионной. Маша решила не звонить, а прямо нагрянуть домой. Вряд ли Вера Львовна проговорится по телефону, а при встрече, вполне возможно, Маше удастся из нее кое-что вытянуть.
Объехав площадь стороной, она остановила машину на Миллионной. Нужный дом находился почти напротив знаменитых атлантов. Полюбовавшись на мускулистых гигантов из черного камня, поддерживающих своды Нового Эрмитажа, Маша свернула в подворотню. Красота тут же кончилась. Перед Машей был обычный, до предела запущенный петербургский двор. Она поднялась по выщербленным ступеням и нажала кнопку одного из звонков нужной квартиры. Разумеется, Вера Львовна жила в коммуналке. Открыл Маше мальчик лет десяти и махнул рукой куда-то влево — дома, дескать, стучите громче.
Маша постучала и осторожно повернула ручку, поскольку никто не отозвался. Комната была большая и светлая, с высокими потолками и красивым полукруглым окном. На широком подоконнике теснились комнатные цветы. В остальном обстановка была бедноватая. Но чисто и нет особого хлама.
— Вера Львовна! — окликнула Маша, не найдя хозяйки в обозримом пространстве. — Вы дома?
В ответ раздался приглушенный стон.
Маша огляделась и обнаружила в углу старую шелковую ширму. Когда-то на ней были вышиты райские птицы и диковинные цветы, теперь же все просматривалось с трудом. За ширмой была спрятана кровать с никелированными шарами. На кровати прямо поверх кружевного покрывала лежала маленькая старушка. Пахло лекарствами.
Почувствовав рядом чужого человека, старушка пошевелилась и открыла воспаленные глаза.
— Вера Львовна, вы меня слышите? — наклонилась к ней Маша, — Что с вами случилось?
Вам плохо?
Впрочем, и так было ясно, что старухе плохо. Волосы ее в беспорядке были разбросаны по подушке, щеки пылали.
— Монстр… — бормотала она. — Ужасный монстр.., чудовище…
«Бредит», — поняла Маша.
— Вера Львовна, очнитесь! — Она осмелилась потрясти старуху за плечо, потом обтерла покрытое испариной лицо тут же валявшимся полотенцем. Старуха шире открыла глаза, в них появилось осознанное выражение.
— Там пузырек… — прошелестела она, тридцать капель…
Маша нашла на тумбочке пузырек и накапала лекарство. Вера Львовна выпила и немного пришла в себя.
— Вы кто? — спросила она вполне нормальным голосом.
— Я из собеса, — брякнула Маша, чувствуя себя последней скотиной.
Никак не отреагировав на Машину ложь, старуха откинулась на подушки и прикрыла глаза.
1 2 3 4 5