Священник ухватился за крест и забормотал
молитву. Но во взгляде, что бросил на меня, впервые не блеснула ненависть.
Бернард покачал головой. Это было устрашающе, будто на горе раскачивался
газгольдер, готовый рухнуть.
- Бедный Дик... Что на тебя только не сваливается.
- Да что случилось? - взмолился я.
Бернард развел бревнами, что у него назывались руками. Асмер, как самый
словоохотливый, объяснил очень серьезно:
- Когда кому-то хотят серьезно навредить, то стараются заполучить прядь
его волос. Так колдуны обретают власть над душой. Правда, отец Совнарол?
Священник вздрогнул, выкрикнул:
- Нет! Если вера крепка... Если вера крепка, то сын Божий попрет все
происки Врага! Попрать не трудно, если верить в силу Христа...
- А если не очень крепка? - спросил Бернард. - Правда, тогда и без
срезания чужих волос можно... Дик, ты был весь мокрый, когда мы ворвались
к тебе... Что снилось? Кошмары?
Я признался неохотно:
- Да. Черная страшная сила... Я думал, сдохну от страха.
Бернард требовательно посмотрел на Совнарола. Тот с неохотой пожал
плечами, буркнул:
- Человек новый, вот и набросились. Выстоит, через пару дней его
перестанут замечать.
Я вздрогнул. Волосы срезал тот вор, что пытался украсть еще и молот.
Значит, его посылали только за волосами, а про молот ему ничего не
сказали. Инициатива, как известно, наказуема. Но с другой стороны, уже то,
что у меня срезали для колдовских целей волосы, Доказывает этим людям, что
я пока еще не на стороне Зла. Даже Совнарол снизошел до разговора со мной,
а это значит много.
- Отец Совнарол, - льстиво сказал я, куя металл, пока мягкий, - не пугайте
меня. Я слишком мал, чтобы такого комара вообще замечали. Простолюдин, что
вы хотите!
Иронию он заметил вряд ли, с самым высокопарным видом покачал головой. От
лысины блестящие зайчики побежали по стене дома напротив.
- Это люди, - сказал он строго, - разделили себя на малых и больших,
знатных и простолюдинов... Но для Бога нет ни малых, ни больших. Перед
Богом все равны.
Меня перекосило, ненавижу слушать правильные слова из уст дураков или
попов. Но стерпел, даже поддакнул:
- Как хорошо вы все говорите! Я это и раньше слышал, только не
задумывался. А вот вы говорите, как настоящий пророк. Я сразу все понял. И
даже уразумел.
- Разуметь надо сердцем, - поправил он уже снисходительнее, - а голова
здесь ни при чем.
- Но это, - сказал я робко, - как вы говорите, только для Бога нет ни
малых, ни слабых...
Снова он врубился сразу, что значит - богослов, это не мечом махать,
зыркнул на меня злобно и отрезал еще злобнее:
- Не только для Бога, но и для Тьмы! Если бы Владыка Тьмы был так же глуп,
как люди, его бы уже одолели. Но он знает, что даже самый малый человек
способен перевернуть мир! И способен нанести ему поражение. Потому он
обращает внимание на всех. Да-да, настоящая битва идет за души всех.
Только короли в своем невежестве считают важными лишь головы с коронами.
Я сказал на это только "гм" и "кхе-кхе", потому что такие вещи может
говорить, наверное, только сумасшедший или священник. Или коммунист.
- Ладно, - сказал я, - не помню, говорил я вам или нет, но пару раз за
время нашего похода со мной разговаривал сам князь Зла! По крайней мере,
он не отказывался, что он и есть Сатана. И он не убил меня. Почему?
Священник отвел взгляд в сторону.
- Ну я не уверен, что ты разговаривал с самим Князем... но это неважно,
его полководцы говорят те же слова. А не убил потому, что одним меднолобым
больше, одним меньше... Зато душа твоя стоит явно дороже. Вообще любая
душа неизмеримо ценнее мускулов и железа на этих мускулах. Ну, станет у
него на одного противника меньше сейчас? Но ты уж наверняка уйдешь в ряды
небесного воинства!.. И укрепишь ряды для будущей битвы, последней и
окончательной... Князю Тьмы очень хотелось бы поколебать тебя, ибо душа
твоя в этом теле... возможно, более великий воин, чем твое тело в этих
доспехах. И вообще Сатана никого не убивает сам. Он - соблазнитель, это
его самый страшный и самый разящий меч!
Бернард ничего не понял, сказал обиженно:
- Ты чего такое говоришь на моего оруженосца? Он дрался хорошо.
- Цыц, - сказал священник строго. - Это ты, дурень, в своем невежестве
полагаешь, что война идет за земли, за власть, за золото. Но так думают
простолюдины. Да-да, простолюдины! Неважно, на тронах они сидят или пашут
землю. Простолюдины - те, кто... прост. Главная война - за души людские!
Это вы в своем железе одинаковые, как гвозди для подков, но души у вас
настолько разные... Есть с гору, есть с маковое зернышко, есть светлые,
есть черные, а сколько продажных душ, прожженных, подлых, замаранных,
фальшивых?
Бернард сказал с интересом:
- А что за душа у Дика?
- Если она у него есть, - ответил Совнарол зло. - А если и есть, то за
семью печатями. Закрыта для Добра и Зла. А это и есть самый страшный
человек на свете... Возможно, этот... которого вы приютили так
неосторожно... и есть тот самый Антихрист, которого весь отар ждет с
трепетом и страхом!
Бернард посмотрел на меня, заскучал от умных разговоров, в которых ничего
понять невозможно, махнул рукой и указал нам на ближайшую таверну.
Из таверны, уже будучи навеселе, все мы возвращались поздно вечером.
Солнце опустилось за городскую стену, великолепный кровавый закат медленно
угасал, а с восточной части неба уже поднималась бледная, как призрак,
луна. Рудольф явно хотел обнять меня, сиротку, за плечи, но не
дотягивался. На постой меня определили к нему, и теперь он вел меня в свой
дом. Поживем пока, а дальше будет видно. Перед дверью я долго вытряхивал
.пыль, смывал грязь и пот, присматривался, прислушивался к разговору слуг.
Дом Рудольфа был не богат, но и не беден: просторные сени, широкая
горница, кухня, чулан и две боковушки. Окна аккуратно затянуты настоящим
бычьим пузырем, чистым, промытым, а очаг посреди горницы, что в земляном
полу, огорожен крупными камнями.
В потолке дыра, куда выходит дым, свисают черные космы копоти на паутине,
а на длинных поперечных балках, на колышках раскачиваются окорока кабанов,
медведей, оленей, там же коптятся широкие кольца колбас, вырезки из
воловьих и лосиных хребтов.
На полках, называемых мисниками, ровным рядком стоят глиняные и даже две
оловянные кружки. Ложки все, как одна, из хорошего дерева, половина
расписана яркими цветами и покрыта лаком.
Чтобы стены не казались пустыми, Рудольф велел повесить везде
крест-накрест добытые в бою мечи, копья, с улицы, дротики, секиры и боевые
топоры. Когда стена заполнилась, он повесил на другую, чтобы не выглядела
сиротой, все щиты и даже конскую сбрую.
Когда топят, горница, конечно же, наполняется едким дымом, оружие быстро
чернеет, слугам приходится периодически его чистить, зато рукоять боевого
топора не переломится в бою лишь потому, что ее изнутри прогрыз проклятый
жук-дровосек.
Обедать, это я тоже врубился сразу, садятся за общий стол в главной
горнице, не делая различия между хозяевами и челядью. Стол из простых
сосновых досок не ломится от еды, как не ломились и сосновые лавки под
тяжестью исхудавших поселян, однако достаток есть, есть.
Я сложил свои нехитрые пожитки, посмотрел, как устроили коня, - все
работают, как муравьи, все знают свое дело, свои обязанности, все кому-то
принадлежат и затем вышел в город.
Бернард - когда же он спит? - с двумя мастерами отбирал в городской
оружейной палате оружие для молодых воинов.
- Что делать? - повторил он мой вопрос. Мне послышалось далекое грохотание
в тучах. - Я нашел было тебе занятие... все-таки ты мой оруженосец, но
умные люди отговорили. Ты ведь больше пользы принес, когда... словом,
когда тобой не управляли. Не указывали, что делать, какого коня какой
щеткой скрести. И меч добыл, и Галахада отыскал... ну ладно, наткнулся
случайно, но все же сам... Так что пока походи на длинной веревке. Надо
будет, укоротим. На недельку свободен, понял? Знакомься с нашим
королевством. Боюсь, твое время придет раньше, чем ты думаешь...
Я кивнул, пряча глаза. Как же, как же, я помню про святейшую инквизицию. У
них суд скор, как у наших чекистов с их революцьённой бдительностью..
- Хорошо, - сказал я с готовностью, - я попробую быть полезным. Да что там
попробую, постараюсь! Но, Бернард, ты знаешь, я здесь человек новый, могу
ляпнуть глупость... даже оскорбительную глупость! Но это не со зла или
желания ляпнуть или наляпать, понимаешь, а по невежеству. А невежи угодны
Господу, помнишь? Так что не сердись, ответь мне, пожалуйста, кто такие
оборотники?
Молодые воины услышали, отпрянули. На их лицах были стыд и отвращение, а
на Бернарда они смотрели подлинным изумлением. Бернард перекосился в злой
гримасе.
- Я уже жалею, что тебя взяли!
- Бернард, ты только ответь, - сказал я умильно, - и я сразу от тебя
отстану.
Бернард опустил ладонь на рукоять ножа, взгляд скользнул по моему
открытому горлу.
- Я знаю и другой способ, чтобы ты отстал. Навсегда.
- Ты этого не сделаешь, - ответил я торопливо. Лоб покрылся испариной, а
голос дрогнул от осознания, что Бернард в самом деле может зарезать легко
и просто, как режет овец. Конечно, просто пугает, но все-таки в этом мире
в самом деле слово и дело стоят рядом. - Я ведь не враг!.. Я еще могу
пригодиться.
Бернард вздохнул, плечи опустились.
- Да, сейчас каждая пара рук дорога. Ладно, парень, живи. Но больше никого
не спрашивай, кто такие оборотники. В крепости не все такие ангелы, как я.
Я трусливо уронил взгляд. Если Бернард ангел, то весьма и весьма гневный
ангел. Если есть такие волосатые ангелы.
- Ладно, - сказал я и сделал осторожный шажок назад. - Я пойду, ладно?
- Иди, - буркнул Бернард. Потом, видя мое смирение, бросил вдогонку: - Мой
тебе совет - никого не расспрашивай про них! Понял?
Я покачал головой:
- Не понял, но все равно не буду. Мне жизнь дорога.
- Жизнь что, - сказал Бернард зло, - ты душу береги! Оборотники больше
опасны душе, чем плоти. Ведь жену того мужика не убили, а околдовали! А
единственный правильный путь борьбы с оборотниками - не говори о них, не
думай о них, а едва где встретишь - убивай, пока они не успели раскрыть
рта.
Я кивнул.
- Так бы и сказал. Только не понял, почему о них нельзя говорить даже
между собой?
- Потому что это тоже как-то дает им силы! Понял? К ним надо, как к
крысам. Только тогда будешь сильнее, а они - слабее.
На улице я постоял, подумал, оглядывая двор. Прошла миленькая девушка,
улыбнулась мне тихо и застенчиво. На палочке проскакал мальчишка,
остановился передо мной, выдохнул изумленно:
- Ого! Вот это рост!.. Ты огр?
Я подумал, пожал плечами.
- Да вроде бы нет. А что, похож?
- В точности, - заверил мальчишка. - Тогда ты из благородных?
- Гм, - ответил я, - интересный выбор: либо огр, либо благородный. А чем
лучше быть благородным?.. Я вот из простонародья.
- Фи, - сказал мальчишка. - У простонародья красная кровь и черные кости!
Я в удивлении развел руками.
- А у тебя какая?
- Голубая, - ответил он. - Голубая кровь! И в доказательство засучил рукав
и с гордостью показал маленькие детские вены, в самом деле почти голубые.
- Голубая кровь, - повторил я задумчиво, в голове мелькнуло что-то из
классиков, но что, не вспомнил, - и белые кости... да?
- Да, - ответил он гордо, - ибо я - благородный!
А вот Асмер живет в достатке, определил я, когда подошел к его дому. Можно
сказать, в сравнении с Рудольфом купается в роскоши. Окна в его горницах
из пластин рога, распиленного и отшлифованного до толщины тончайшей
льдинки, и через них виден не только свет факелов за окном, но можно
различать даже людей и коней.
Вместо очага, что у Рудольфа, здесь настоящая печь, жарко полыхают две
жаровни, а сам пол не земляной, не глиняный, а из настоящих досок, плотно
подогнанных так, что в щель не просунуть и палец. Пол листает, гладко
выструганный и вымытый, от него пахнет сеном.
На широких мисниках, кроме глиняных кувшинов лежали медные миски и
тарелки. Все кружки оловянные, есть даже медные, а из ложек я заметил одну
серебряную. В опочивальне пол покрывают огромные рыжие турьи и серые
медвежьи шкуры, а во второй горнице, где Асмер изволит трапезовать, у
стола кабаньи шкуры с толстой кожей и негнущейся щетиной.
В боковой комнате ровными рядами висят связки лисьих и куньих шкур. Волчьи
и бобровые хранятся отдельно, рядом с сушильней, где желтыми восковыми
кругами громоздятся глыбы сыра, дальше тянутся бочки меда, воска, муки,
корзины с сушеными грибами.
На меня начали коситься с подозрением, слишком долго брожу и все
рассматриваю. Пожилая женщина наконец вспомнила, где сейчас может быть их
хозяин, явно соврала, ибо я убил не меньше часа на поиски, а потом Асмер
сам заявился домой, сытый и чуть пьяный. Я поспешно перехватил его в
коридоре, вытащил в просторный холл, где на стенах висел во всей жуткой
красе арсенал, еще страшнее, чем у Рудольфа, прошептал:
- Асмер, выручай! Здесь ты выглядишь прямо Аристотелем среди спартанцев и
разных троянцев. Это значит, умный ты, понял? Ну, выглядишь умным. А раз
умный, ты не бросайся на меня с кулаками, ладно? И руку от ножа убери. И
вообще лучше отойди подальше от этой стены, на нее смотреть страшно...
Асмер, хоть и умный, но понял мои слова насчет стены как шутку, кто ж из
нормальных мужчин не смотрит на стену с оружием без капанья слюней из
пасти и состояния, близкого к оргазму.
- Ну, - поощрил он, - говори. Пока убивать не буду.
- Асмер, - сказал я осторожно, - мы еще когда везли мощи... знал бы, что
там камни, кто б меня заставил тащить телегу, как я ее тащил? Так вот ты
как-то ругнулся одним нехорошим словом... потом я его слышал от
Бернарда... А здесь, когда я пытался у одного спросить, кто такие эти...
ну... Асмер, держи себя в руках!... спросить, кто такие оборотники, он
меня чуть не убил!
Асмер поморщился, одно дело назвать кого-то дерьмом другое - рассказывать
подробно о составе этого дерьма, объяснять цвет и запах.
- Да знаю, у кого ты спрашивал. Уже слышал...
Я поежился.
- Что, все уже знают?
- Да нет, - успокоил он, - просто это мой приятель. У него оборотники
увели жену. Нет, не убили, а просто соблазнили и увели. До этого на их
ладную семью любовались, ставили в пример, никто бы не подумал, что она
может уйти... добровольно. И сколько ему ни объясняли, что оборотники
пользуются нечистыми чарами, он все равно в ярости, винит себя, а если
удается где изловить оборотника, то он там первый...
- Зачем? - спросил я наивно.
Асмер взглянул с изумлением. Усмехнулся.
- К оборотникам неприменимы обычные нормы чести. Их можно пытать и
казнить, несмотря даже на то, что на ином оборотнике могут быть хорошие
доспехи и подлинный рыцарский пояс.
- Ого, - сказал я, мотая на ус, что оборотники могут занимать высокие
посты. - Жесткая у вас идет чистка рядов.
Асмер зло отмахнулся.
- Если тебе так не терпится узнать о них побольше, иди к Беольдру. Хотя не
знаю, зачем тебе такая гадость! Их надо убивать, убивать и убивать, как
только увидишь.
Мое сердце радостно застучало.
- А где этот Беольдр? Во дворце?
- В оружейной, понятно, - буркнул Асмер. - в королевской. - Еще не спит?
- Я не знаю, ложится ли он когда вообще!
Гремя железом, он прошел в дом, я слышал за дверью радостные восклицания
слуг. А я тихонько выскользнул из дома. Где находится главная королевская
ружейная, уже знаю, видел.
У меня все-таки чересчур современное представление о королевстве, королях
и всем, что с ними в сцепке. Элитное даже, а то и элитарное.
Подсознательно королевскую оружейную я представлял как петербургский
арсенал времен Петра Великого, а то и Николая Второго, забыв, что
королевства в Европе в основном бывали мельче и беднее скотного двора
захудалого русского помещика, но все-таки гордо звались королевствами. Это
у нас княжества занимали территории, где могли бы разместиться пять
Франции и семь Англии, не говоря уже про всякие Нидерланды, и армии могли
выставить по сто тысяч человек, в том числе конные, пешие и морские силы,
но с русской уничижительностью перед иностранным именовались всего лишь
княжествами...
Королевская оружейная занимала небольшой одноэтажный дом, продолговатый, с
решетками на окнах. В ней пахло железом и смертью. Чтобы в нее попасть,
пришлось пройти через две просторнейшие кузницы, где в багровом тумане
страшно лупили по багровым полосам железа огромные молоты. От могучих
фигур молотобойцев несло таким жаром, словно их тоже недавно сковали из
раскаленного металла. Подручные то и дело уносили исправленное в
оружейную, а оттуда несли, как я понял, на перековку. Плечи передернулись,
все железо хранит следы от рубящих, колющих, клюющих ударов, а то и вовсе
смяты неведомой силой, покрыты окалиной, изъедены глубокими оспинами,
будто попали под дождь из кислоты.
1 2 3 4 5 6 7 8