И что? Да сидим, не вздрагиваем. Даже
сердце не бьется чаще. И кровяное давление не повышается. Теперь мы все
сплошь гильгамеши, все видавшие. Борис сказал с ожесточением:
- Мы отвыкли изумляться! Да что там изумляться... Даже на сла-а-а-абенькое
удивление кишка тонка. Вот сейчас влезь к нам через стену монстр ростом в
два метра и с двумя головами, никто и не подумает, что стена бетонная,
внутри всякие трубки да кабели; нет, любой с умным видом скажет либо про
голографию, либо компьютерные штучки - теперь все на спецэффекты валят. А
то и пустятся в рассуждения про НЛО, перемещениях во времени и всякую
прочую лабуду. И ничья рука с фужером не дрогнет!
Анатолий ухмыльнулся.
- Коктейль больно хорош. Грешно пролить хоть каплю.
- Вот я и говорю, - сказал Борис. - О чем я говорю? Ах да, о
неудивляемости. И вообще... Увидели бы этот мир мой дедушка да бабушка,
снова бы от одного расстройства в эскейп ушли. В их мире "сексуальная
женщина" - это ругательство. Как и "эротичная"... А теперь вон
рекламируют, в школах на уроках учат, как быть посексапильнее...
Анатолий ухмыльнулся.
- А как насчет красоты Порока? Привлекательности Зла? Дима, ты чего все
молчишь? Я развел руками.
- Куда уж мне. Говорите, вы все такие умные.
- А чего у тебя вон на полке "Цветы Зла" Бодлера? Я оглянулся.
- Правда? Не замечал. Это от родительской библиотеки крохи.
- Да какое же это Зло? - возразил Борис, он совершенно не обращал
внимания, что у меня кислый вид. - Любая жизнь, как знаем из учебника,
просто форма существования белковых тел. В природе вообще ни добра, ни
зла. Кстати, не было даже в человеческом обществе! Все придумки
христианских теологов. Вспомните, разве ведали разницу между добром и злом
эллины, которыми мы так восторгаемся, а их мифы издаем миллионными
тиражами? Вспомните, владыка всех богов и устроитель порядка на Земле
великий Зевс перетрахал всех баб, замужних и девственниц, причем не видел
разницы: человеком он на них лез или животиной. К примеру, спящей Ледой он
овладел, как изысканно говорят первоисточники, будучи лебедем. Европу
поимел в облике быка... Кстати, настоящих быков, коров и всякий прочий
зоопарк он трахал так же спокойно, как и людей, не видя разницы! Когда в
облике человека, когда в облике животного. И так делали все боги... И так
было во все времена, во все века, при всех религиях. Но пришло
христианство и ни с того ни с сего объявило это Злом. Пороком!
Анатолий хохотнул.
- Хе, в дупу твое христианство! Произошел откат, как говорят высоким
штилем, к исконным ценностям. Вон в США президентом избрали голубого. А
госсекретарь - лесбиянка. Военный министр не скрывает, даже гордится своей
продвинутостью. В чем продвину-тость? Не знаешь? Дикий ты человек!
Совокупляется с двумя мастифами. Это такие большие собаки... И они его
тоже... э - э... совокупляют. Да и вообще, теперь, чтобы стать хотя б
сенатором, надо доказать, что не видишь разницы между устаревшими
понятиями добра и зла, зато свято соблюдаешь статьи конституции США и
прекрасно знаешь юриспруденцию.
Борис сказал с достоинством:
- Да, наконец-то становимся цивилизованным миром. Уход от этого
феодализма... я имею в виду не только христианство, но ислам, буддизм,
вообще любую религию!.. Это мракобесие, простите за вычурное слово. Нет
бога, нет дьявола, нет посмертного наказания за грехи в этой жизни. Может
быть, в средневековье это было нужно, даже необходимо, но смешно
просвещенного человека, что полдня проводит за компьютером, пугать озерами
кипящей смолы и котлами, где сидят грешники, а черти подкладывают в огонь
дровишки.
- А раз нет бога, - сказал Анатолий насмешливо, - то гуляй, Вася!.. Воруй,
прелюбодействуй, лги, режь...
Борис возразил очень серьезно:
- А вот для этого и существует юриспруденция. И разветвленная система
охраны порядка. И неотвратимость наказания, что поддерживается огромной
армией полиции и прочих карательных органов. Нельзя надеяться на
собственную оценку вины! А то один готов повеситься за украденную в
детстве конфету, а другой и резню в детском садике сочтет лишь веселым
отдыхом. А в законе права и обязанности для всех едины, что единственно
честно и справедливо. Так что ты не прав, Толя. Прелюбодейство узаконено,
ибо в нем нет ничего опасного, это все выдумки средневекового
христианства. Ложь... ну, это по обстоятельствам, есть ложь и во спасение,
праведная ложь, а вот насчет воровства и резни нынешняя система охраны
порядка срабатывает лучше, чем заповеди "Не укради, не убий". Согласен?
Анатолий пожал плечами.
- Я что, по-твоему, за феодализм? Это я так просто... Слишком уж жестко ты
отстаиваешь свое кредо. Нагло даже.
- А я вообще наглый, - сообщил Борис. - Дима, ты чего молчишь? Весь вечер
как в воду опущенный! Алина посмотрела на меня оценивающе.
- Придется мне им заняться, - заявила, едва не позевывая. - Кровь
разогнать... или хотя бы качнуть с места на место. А то от застойных
явлений всякие умные мысли появляются, а от них голова болит.
Я в самом деле чувствовал себя, как будто из меня вынули некий стержень,
кости истончились, плечи обвисают, а мясо сползает под действием
гравитации.
- Да, - произнесли мои губы. - Нет никакого Добра. Нет Зла. Ничего нет!
Борис вскинул брови.
- Дима, ты чего? У тебя того... кризис? Могу подсказать неплохого
психоаналитика. Начинающий, так что берет недорого, но - талантлив, пойдет
далеко! А пока вруби музыку погромче, включи телевизор, а сам засядь за
стрелялку. И телефон не отключай. Пусть тебе звонят, отвлекают...
- От чего? - спросил я.
- От всего, - ответил он твердо и посмотрел в глаза прямо. - Живи просто,
ни о чем не думай. Только ни о чем не думай! Как все. Не задумывайся.
Просто живи. Как прекрасен этот мир, посмотри...
Они пробыли недолго, ведь мы просто возвращались с тусовки
видеоконференщиков, ко мне заскочили по дороге отлить, а потом, как
водится, по рюмочке еще и еще, за комп смотреть новые проги, перелапали
новые сидюки с фильмами, то да се, и так до часу ночи...
Хохоча, ловили на площадке лифт, как такси. В нашем доме их два: малый и
большой. Я вынес Алине одежду, опять вышла голая, она такое проделывает
даже абсолютно трезвая, к великому удовольствию курящих на лестничной
площадке соседей. Дверцы распахнулись, все вломились, как в последнюю
электричку, а я потащился обратно.
Спать, сказал я себе. Сова не сова, но утром даже у совы голова свежее, а
тонус выше. Долго чистил зубы, рассматривал себя в зеркале, такого
красивого, умного, сильного... Но только гады этого даже не замечают, это
только я пока вижу ясно, а они все как слепые. Снял часы, чтобы помыть
руки. Горячая струя воды приятно обожгла пальцы.
Перед сном вышел на балкон. Обычно взгляд падает под тем же углом, как и
на книгу или на экран ноутбука, но сейчас что-то заставило задрать голову.
Звездное небо нависало четкое, непривычно яркое. Я поймал себя на мысли,
что смотрю на небо... чуть ли не впервые. Вот так смотрел в самом раннем
детстве, потом узнал, что оттуда никто палкой по голове не стукнет, и
перестал обращать на этот привычный купол внимание. Не смотрим же на
потолок квартиры...
Второй раз о небе вспомнил в старших классах школы. Был такой предмет -
астрономия, но не профильный, можно было сдавать всерьез, а можно и не
обращать внимания, и я, конечно же, как и все дети перестройки, обращал
внимание лишь на то, что может пригодиться в реальной жизни.
От звезд какая польза, они ж за сотни и тысячи парсеков, а парсек - это
такая жуть, что, когда я однажды пытался вообразить, прошиб холодный пот
посреди жаркого майского дня. И, конечно же, больше никогда не поднимал
глаза к небу, как и миллионы москвичей, что смотрят только под ноги и по
сторонам, чтобы не упустить призрачный шанс стать миллионером.
Одна из звездочек ехидно подмигнула. Присмотревшись, заметил, что мерцают
и другие, какое-то явление в атмосфере, на самом деле звезды, конечно же,
не мерцают. А если посмотреть в телескоп, то кажутся намного меньше, чем
простым глазом. И чем телескоп мощнее, тем звездочки мельче.
Я ощутил, как в спину дохнуло предостерегающим холодком. Сейчас бы уронить
взор с бесполезного неба, но я смотрел, смотрел. Очень медленно в сознание
заползало странное ощущение огромности. Холодок растекался по телу,
леденил затылок.
А ведь в парсеке, мелькнула неожиданная мысль, чертова уйма миллионов и
миллионов километров. Ни на какой ракете не доберешься. И никогда-никогда
человек так далеко не побывает. И все эти надежды, что когда-то будем
ходить под зеленым или синим солнцем, - сказочки, как и надежды на полет в
сверкающей трубе, через которую снова вылетим в такой же по сути мир,
только покрасивше и побогаче, где все умнее, толще, а женщины еще
сговорчивее и сиськи у них еще больше.
Холодок распространился уже по всему телу, начал пробираться вовнутрь. Но
я, человек эпохи, когда главными словами стали "побалдеть",
"расслабиться", "оттянуться", то есть избегать всяких усилий, ибо усилия -
всегда дискомфорт, на этот раз не увильнул. Самому показалось, что
расковыриваю старую рану - откуда у меня раны? - но со странным усердием
смотрел в звездное небо, пытался представить эти жуткие просторы.
И лишь когда под черепом образовалась глыба льда, а в глазах начали
замерзать слезы, я уронил взгляд. Зачем-то вытянул руку. Никогда не
рассматривал свои пальцы так внимательно и заботливо. Даже когда прищемил
дверью, когда натер кровавые мозоли веслами или когда...
вспоминай-вспоминай, прокричал внутри испуганный голос, только не поднимай
взгляд к небу!
На коже редкие волоски, рудимент, уже не греют, как грели диких предков.
Сама кожа неплотная, слабая, охотно передавшая защитные свойства одежде,
мазям, кремам, дезодорантам. Под кожей красное мясо. Вообще-то не красное,
красным становится из-за крохотных трубочек, по ним носятся миллиарды
красных кровяных телец. Кажется, их зовут эритроцитами. Есть еще и
лейкоциты, это бледные амебы, санитары моего леса, ходят самостоятельно,
даже против потока крови, уничтожают чужаков, что сумели пробиться в
организм через кожу и защитные кремы. Все это, эритроциты и лейкоциты, а
также всякие другие ткани, все состоит из ДНК, или дрозофил... нет,
хромосом, их видел на фото в разных журналах, эти ДНК, или просто
молекулы, в свою очередь из атомов...
Дальше стало намного труднее: череп разогрелся, лед таял, но пар в свою
очередь грозил взорвать черепную коробку. Я упорно напрягал внутреннее
зрение, молекулы увеличивались, становились огромными, как планеты,
распадались на куски, а те разлетались на атомные ядра... Здесь меня
тряхнула непонятная судорога страха, но я, сцепив зубы, озлобленно
представил себе эти атомы, а потом и вовсе увеличил один из них и пошел
углубляться вовнутрь... Здесь уже полная чернота, пустота, целая вселенная
пустоты, а где-то в самом центре висит крохотное атомное ядро, а вокруг
него носятся... или вибрируют... элементарные частицы.
Судорога страха повторилась и пронзила с такой силой, что я вскрикнул от
боли, но из непонятного упрямства все еще держал внутренним взором этот
страшный мир. И вдруг пришло понимание, что и сам я, такой умный, сложный
и замечательный, состою из пустоты, где на огромном расстоянии один от
другого висят в этой пустоте, вакууме, вот эти крохотные комочки. На таком
расстоянии, что от одного до другого намного дальше, чем от комара на
Спасской башне до комара на крыше нью-йоркского небоскреба. Но между
комарами хотя бы воздух, а внутри меня - вакуум, абсолютнейшая пустота,
ничто... И весь я фактически - ничто, ибо частички "чего-то" занимают
абсолютно ничтожнейшую часть пустой вселенной, коей являюсь я.
Я услышал хриплый животный крик. Это я, я осознал, кто я есть, что я, из
чего состою, и это все в дикой панике забарахталось, завопило, забилось,
но с еще большим ужасом я ощутил, что меня несут и швыряют силовые поля
космического масштаба, в леденящей пустоте взблескивает, это проносятся не
то фотоны, не то галактики и метагалактики, а потом я и вовсе завис в
черной пустоте, в ничто, а вокруг меня ледяной мрак, страшнее не
придумать, здесь минус 273 по Цельсию, но я не чувствую холода, ибо то
холод с точки зрения теплокровных млекопитающих, а на самом деле это не
холод вовсе, это покой, это - ничто.
Я висел в полной тьме. Я знал, что у меня нет ни рук, ни ног, вообще нет
тела, ибо все из мяса и костей, а те из молекул, атомов, кварков, а на
самом деле из... вот этой пустоты. И что меня нет вовсе. А эти крохотные
дрожащие точки атомных ядер - вовсе не я, потому что из таких же точно -
камни, звезды, силовые поля, сам вакуум.
Сознание гасло медленно, но неотвратимо, как гаснет свеча, как гаснет
жизнь умирающей от старости собаки. Исчезли ощущения, ибо все это ложь, в
этом подлинном мире не может быть ощущений, исчезли страдания и боль -
атомы не страдают, значит, не страдает и существо из атомов... исчезала
сама мысль, пропало ощущение моего "я".
И в самый последний миг, когда гасла эта последняя искорка, я взмолился
мысленно: но должно же быть нечто, что не дает нам умереть в тоске и
безысходности? Ведь живем же? Неужели все это - обман? Не верю, что это
обман! Не верю.
Не верю!


Глава 2


Целую вечность мир был кроваво-красным. Затем в середине проступило почти
оранжевое пятно, наметились туманные багровые волокна, протянулись от края
мира и до края. Я попробовал шевельнуть головой, и мир снова стал красным,
почти багровым. Я наконец сообразил, что сейчас день, солнце просвечивает
мои веки, как масляную бумагу китайского фонарика.
Чтобы открыть глаза, я сделал усилие, будто поднимал ворота "ракушки".
Солнце с готовностью обожгло щеку и ухо.
Бескрайнее поле со скошенной травой... или пшеницей, кто ее знает, какая
она с виду. Высокие копны или скирды, похожие на сверкающие кучи золотого
песка, на самом дальнем краю поля, почти у темнеющего леса, два человека с
косами в руках, несмотря на жару, мерно размахивают своими кривыми
железками. Остальные, как и я, лежат в тени, дремлют, пережидают зной. В
двух шагах от меня крепкий, хотя и мелковатый молодой парняга. Открытое
доброе лицо, волосы русые, крупные черты лица. Рубашка распахнута на
груди, парень в тени, однако ноги уже на солнцепеке, тень уходит, скоро
припечет так, что парень задымится, если не проснется и не убежит раньше.
Я скосил глаза в другую сторону. Такое же поле, мы почти в середине
мироздания. Домики за изгородью, важные гуси идут на водопой или с
водопоя, доносится приглушенный гогот. Далекий рев скота. Щелкнуло -
забавляется пастух.
Когда-то нас посылали с первого курса в колхоз на уборку урожая, но
новинка не прижилась, слишком попахивала старыми временами, и потому мы
две недели пили парное молоко, забавлялись с молодыми доярками, дрались с
деревенскими парнями, а потом уехали, познавшие жизнь в деревне.
Я лежал неподвижно, а в голове вертелись мысли: как я сюда попал и что со
мной. Похоже, своими мыслями - только не вспоминать, не вспоминать, уже и
так холодок пошел - довел себя до временного помешательства. Наверное,
лечили трудотерапией на природе, но сейчас наконец-то пришел в себя. Что
со мной было, лучше не вспоминать и фото не спрашивать. Возможно, сидел в
смирительной рубашке, вопил истошно, перекосив рожу, губы в пене, гадил
под себя и бросался головой на стены.
Мысли неторопливые, но без усилий и задержек. Все-таки я продукт своего
времени, когда уже ничему не удивляются, всему готовы дать объяснение, все
принять, все признать, со всем согласиться. Найти консенсус, как говорят.
И вот сейчас я готов со всем согласиться, подписать необходимые бумаги,
получить обратно свою одежду и деньги на электричку до Москвы.
Солнечная половина мира наползла на парня выше, разделив на две равные
половины: нижняя, вопреки Фрейду, на жарком солнце, а верхняя - напротив,
в тени. Он замычал, не открывая глаз, зачмокал, загреб что-то невидимое и
потащил его или ее в район развилки весьма характерным жестом, что
понятно, мне тоже на солнцепеке обычно снятся бабы.
Он открыл глаза, удивительно чистые, светло-голубые, сощурился. Толстые
губы раздвинулись в улыбке.
- Эй, а ты откуда взялся?
Я промолчал, отвечать что-то рискованно, обязательно попадешь не в струю,
вместо ответа я потянулся, зевнул, изображая сонного увальня, что еще не
пришел в себя.
В глазах парня росло удивление. Он окинул меня с головы до ног взглядом,
сказал протяжно:
- Из дальних краев бредешь... У нас сроду не видели такой одежки!
Я невольно скосил глаза на свою одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8