Я узнал, что твои родственники научили тебя читать и писать, но все же они недостойные люди. Как много добра они могли бы тебе сделать, а вместо того сколько причиняют зла! Тебя, Пьеретта, дочь полковника, погибшего за Францию, они превратили в свою служанку! Вот, значит, на что ушли твой прекрасный румянец и цветущее здоровье! Что же сталось с моей Пьереттой? Что они с ней сделали? Я вижу, что тебе худо. Пьеретта, вернемся в Бретань! Я уже достаточно зарабатываю, и у тебя будет все необходимое: я зарабатываю от четырех до пяти франков в день, самому мне больше тридцати су не надобно, а три франка я отдавал бы тебе. Ах, Пьеретта, как я молил за тебя бога после того, как увидал тебя! Я просил его послать мне все твои горести, а тебя одарить одними лишь радостями. На что ты им надобна, зачем они тебя держат? Ведь твоя бабушка тебе ближе. Они злые люди, эти Рогроны, они отняли у тебя всю твою веселость. В Провене тебя ноги еле носят, а как ты бегала когда-то в Бретани! Вернемся в Бретань, Пьеретта! Словом, я здесь, чтобы служить тебе, исполнять твои приказания, скажи мне только, чего ты хочешь. Если тебе нужны деньги — у меня есть сто восемьдесят франков, я переправлю их тебе при помощи веревочки. Жаль только, что не могу отдать их тебе сам, почтительно целуя твои милые ручки. Ах, Пьеретта, давно уже небесная лазурь покрылась для меня тучами! С тех пор как я усадил тебя в этот проклятый дилижанс, я не знал ни часу радости; а теперь вот, когда мы свиделись, ты похожа на тень, и твоя ведьма-родственница отравила нашу встречу. Но у нас будет утешение, будем с тобой вместе молиться богу по воскресным дням, — так, может быть, он нас лучше услышит. Я не прощаюсь, моя дорогая Пьеретта, — до ночи!»
Это письмо так взволновало Пьеретту, что она целый час перечитывала и рассматривала его, потом вспомнила, не без горечи, что у нее нет ничего, чтобы написать ответ. Она решилась на трудное путешествие из своей мансарды в столовую, где могла найти чернила, перо и бумагу, и совершила его, не разбудив свою ужасную кузину. За несколько минут до полуночи она написала следующее письмо, тоже приводившееся на процессе:
«Друг мой! Да, да, мой друг, нет никого, кроме тебя, Жак, и бабушки, кто бы меня любил. Да простит мне господь, но я тоже только вас двоих и люблю — люблю совершенно одинаково, одного, как и другого. Я была слишком мала и не помню свою маменьку, но к тебе, Жак, и к бабушке, и к дедушке тоже — царство ему небесное, он так страдал от своего разорения, которое было разорением и для меня, — словом, к вам обоим, оставшимся у меня, моя любовь так же велика, как велики мои мучения. Чтобы вы знали, как я люблю вас, вы должны, стало быть, знать, как я несчастна, а этого-то я и не хочу: вы бы слишком огорчились. Со мной обращаются хуже, чем с собакой! Говорят со мной, словно с последней негодяйкой! А я испытываю свою совесть перед богом — и не могу понять, в чем я перед ними виновата. До того, как ты пропел мне песню о новобрачных, я видела в своих страданьях божью милость; я просила его взять меня из этого мира, и, чувствуя, что очень больна, я думала: бог, значит, меня услышал! Но теперь, Бриго, раз ты здесь, я могу вернуться с тобою в Бретань к бабушке. Бабушка любит меня, хоть они и сказали мне, будто бы она украла у меня восемь тысяч франков. Разве у меня могли быть восемь тысяч франков, Бриго? Если они мои, может быть, ты их получишь? Но все это ложь, конечно; будь у нас восемь тысяч франков, бабушка не стала бы жить в Сен-Жаке. Я не хотела омрачать последние дни этой доброй, святой женщины, не хотела рассказывать ей о своих мученьях: она умерла бы с горя. Ах, если бы она только знала, что внучку ее обратили в судомойку! Ведь когда я хотела помочь ей в тяжелой работе, она говорила всегда:
«Оставь, милочка, оставь, не надо, ты только испортишь свои маленькие лапки!» Зато теперь хороши у меня руки! Мне часто совсем не под силу тащить корзину с провизией, она чуть не отрывает мне руку, когда я возвращаюсь с рынка. И все же я не думаю, чтобы двоюродные брат и сестра были такие злые, они просто считают нужным всегда меня бранить; а я не имею права, кажется, от них уйти. Двоюродный брат — мой опекун. Мне как-то раз стало совсем невмоготу, я хотела убежать и сказала им об этом, а кузина Сильвия ответила, что за мной погонятся жандармы и что закон на стороне моего опекуна; тогда я хорошо поняла, что родственники не заменят нам отца с матерью, как святые не заменят бога. На что мне твои деньги, милый Жак? Прибереги их лучше для нашего путешествия. Если б ты знал, сколько я думала о тебе, о Пан-Гоэле, о большом пруде! Прошли наши золотые денечки! Мне, кажется, день ото дня становится все хуже и хуже. Я очень больна, Жак! Голова у меня так болит, что кричать хочется; ноют кости, спина, и поясницу так невыносимо ломит, что хоть помирай; а аппетит только ко всяким гадостям: к корешкам, к листьям; и еще нравится мне запах свежих газет. Я бы заплакала иной раз, будь я одна, но я ведь ничего не смею делать по своему желанию, даже поплакать. Я тайком лишь могу вознести свои слезы к тому, кто посылает нам милости, которые нам кажутся горестями. Разве не он внушил тебе мысль спеть у меня под окном песню о новобрачных! Ах, Жак, кузина услышала тебя и сказала мне, что у меня есть возлюбленный. Если ты и вправду хочешь быть моим возлюбленным — люби меня крепко; я же обещаю любить тебя по-прежнему и быть твоей преданной слугой.
Пьеретта Лоррен.
Ведь ты никогда меня не разлюбишь, правда?»
Взяв на кухне кусок хлеба и проделав в нем дырочку, чтобы вложить письмо, бретоночка привязала хлеб в виде груза к концу нитки. В полночь, с величайшими предосторожностями открыв окно, она спустила свое послание, которое, даже задев за стену или ставень, не должно было произвести ни малейшего шума. Она почувствовала, как Бриго потянул нитку, оторвал конец ее и осторожно, крадучись, удалился. Когда он дошел до середины площади, ей удалось лишь смутно различить его при свете звезд; он же видел ее в ярком ореоле — в освещенном свечою окне. Так смотрели они друг на друга чуть ли не час; Пьеретта подавала знаки Бриго, чтобы он ушел. Он уходил, а она продолжала стоять у окна; и он вновь возвращался на прежнее место, г, Пьеретта опять приказывала ему уйти. Это повторялось до тех пор, покамест девочка не закрыла наконец окно, легла и задула свечу. Улегшись в постель, она, несмотря на боли, уснула счастливой: под подушкой у нее лежало письмо Бриго. Она спала и видела золотые сны, полные лазури и чудесных видений, запечатленных Рафаэлем, — такие сны посылают гонимым ангелы.
Нежная физическая организация Пьеретты так зависела от ее душевного состояния, что на другой день она вскочила веселая и легкая, как жаворонок, жизнерадостная и сияющая. Такая перемена не ускользнула от взора ее кузины, однако на этот раз Сильвия не стала ее бранить, но пристально, как сорока, принялась наблюдать за нею. Почему она так счастлива? — мысль эта была продиктована не злобой, а ревностью. Если бы полковник не занимал всех помыслов старой девы, она сказала бы Пьеретте, как обычно: «Пьеретта, вы несносны, вы не обращаете ни малейшего внимания на то, что вам говорят!» Но старая дева решила проследить за Пьереттой, как умеют следить одни лишь старые девы. Этот день был сумрачен и тих, словно перед грозой.
— Ну, вы, стало быть, уже больше не больны, мадемуазель? — спросила за обедом Сильвия. — Я ведь говорила тебе, что она все это вытворяет, только чтобы досадить нам, — обратилась она к брату, не дожидаясь ответа Пьеретты.
— Наоборот, кузина, меня нынче лихорадит…
— Лихорадит… с чего бы это? Вы веселы, как пташка. Уж не повидались ли опять кое с кем?
Пьеретта вздрогнула и опустила глаза в тарелку.
— Лицемерка! — воскликнула Сильвия. — И это в четырнадцать лет! Какие наклонности! Негодница вы этакая!
— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — отвечала Пьеретта, подняв на кузину лучистый взор своих прекрасных карих глаз.
— Вы останетесь сегодня в столовой и будете работать при свече, — сказала Сильвия. — Нечего вам делать в гостиной, я не желаю, чтобы вы заглядывали ко мне в карты, а потом помогали советами вашим любимцам.
Пьеретта выслушала это с полным равнодушием.
— Притворщица! — крикнула Сильвия, выходя из комнаты.
Рогрон, которого слова сестры повергли в недоумение, сказал Пьеретте:
— Что это вы все не ладите? Постарайся угодить кузине, Пьеретта; она добрая, снисходительная, и если ты ее выводишь из себя, стало быть, виновата, конечно, ты. Из-за чего вы все ссоритесь? Я люблю жить спокойно. Погляди на мадемуазель Батильду — вот с кого ты должна брать пример.
Пьеретта могла все снести: в полночь придет Бриго и принесет ей ответ — это дало ей силы прожить день. Но силы ее приходили к концу. Она не ложилась спать и стоя прислушивалась к бою стенных часов, боясь шевельнуться и нашуметь. Пробила наконец полночь, и Пьеретта осторожно открыла окно. На этот раз она воспользовалась бечевкой, связанной из нескольких кусков. Она расслышала осторожные шаги Бриго и через некоторое время, втянув бечевку обратно, прочла следующее письмо, преисполнившее ее радостью:
«Дорогая Пьеретта, если ты так больна — не утомляйся, поджидая меня. Я крикну тебе, как кричали когда-то шуаны. Хорошо, что отец научил меня подражать их крику. Я прокричу три раза, и ты будешь знать, что я тут и что нужно спустить бечевку; но теперь я приду только через несколько дней. Надеюсь, что принесу тебе хорошие вести. О Пьеретта! Тебе умереть! — что за нелепость! При одной мысли об этом сердце мое так затрепетало, что мне казалось, будто я сам умираю. Нет, Пьеретта, ты не умрешь, ты будешь жить счастливо и очень скоро избавишься от своих мучителей. Если не удастся та попытка спасти тебя, которую я сейчас предпринимаю, я обращусь к правосудию и перед лицом неба и земли расскажу, как обходятся с тобой твои недостойные родственники. Я убежден, что через несколько дней страданиям твоим придет конец; потерпи же, Пьеретта! Бриго охраняет тебя, как в те времена, когда мы с тобой катались по замерзшему пруду — помнишь, как я вытащил тебя из большой проруби, в которой мы чуть было оба не погибли? Прощай, моя дорогая Пьеретта. Если на то будет воля божья, мы через несколько дней будем счастливы. Ах, я не смею сказать тебе о единственной причине, которая может разлучить нас! Но бог милостив, и через несколько дней я увижу мою дорогую Пьеретту свободной, беззаботной, и никто не воспретит мне смотреть на тебя, — я так жажду тебя видеть, Пьеретта! Ты удостоила меня своей любовью и сказала мне об этом. Да, Пьеретта, я буду твоим возлюбленным, но не прежде, чем заработаю достаточно денег для такой жизни, какая тебе подобает, а до тех пор я хочу оставаться лишь преданным тебе слугой, жизнью которого ты можешь распоряжаться. Прощай.
Жак Бриго».
Вот о чем сын майора Бриго не сообщил Пьеретте: он отправил г-же Лоррен в Нант следующее письмо:
«Госпожа Лоррен, внучка ваша умрет, замученная дурным обращением, если вы не приедете и не потребуете ее обратно; я еле узнал ее, а чтобы вы сами могли судить о положении вещей, прилагаю письмо, полученное мною от Пьеретты. Про вас говорят здесь, что вы завладели состоянием вашей внучки, и вы должны снять с себя это обвинение. Словом, приезжайте, если возможно, немедленно, и мы еще будем счастливы, а если вы промедлите — вы не застанете Пьеретту в живых. Остаюсь с совершенным почтением вашим покорнейшим слугой,
Жак Бриго.
Провен. Большая улица, у господина Фраппье, столяра».
Бриго боялся, не умерла ли бабушка Пьеретты.
Хотя для бретоночки письмо того, кого она по своей наивности называла возлюбленным, было сплошной загадкой, девочка с детским простодушием поверила всему. Она ощутила то, что испытывает путник в пустыне, завидев вдалеке пальмы, окружающие колодец. Через несколько дней ее горестям должен был наступить конец, — так сказал ей Бриго; обещание друга детства успокоило ее, и все же, когда она прятала это письмо вместе с предыдущим, у нее мелькнула ужасная мысль.
«Бедный Бриго, — думала она, — он и не догадывается, в какую я попалась ловушку».
Сильвия слышала шаги Пьеретты, услыхала также Бриго под ее окном; она вскочила с постели и сквозь щелку ставня осмотрела площадь; при свете луны она различила мужскую фигуру, удалявшуюся в ту сторону, где жил полковник, перед домом которого Бриго и остановился. Бесшумно открыв свою дверь, старая дева поднялась по лестнице — и была потрясена, увидев у Пьеретты свет; она заглянула в замочную скважину, но ничего не могла разглядеть.
— Пьеретта, — окликнула она девочку, — вы больны?
— Нет, кузина, — ответила застигнутая врасплох Пьеретта.
— Почему же у вас в полночь горит свет? Откройте я хочу знать, что вы делаете.
Пьеретта бросилась босиком к двери, отворила ее, и старая дева заметила свернутую бечевку, которую девочка не успела спрятать. Сильвия кинулась к бечевке.
— Зачем это вам?
— Просто так, кузина.
— Просто так? — повторила Сильвия. — Ладно. Лжете, как всегда! Не бывать вам в раю! Ложитесь, вы простудитесь.
Она не стала больше ни о чем расспрашивать и ушла, оставив Пьеретту в ужасе от такого милосердия. Вместо того чтобы разразиться бранью, Сильвия решила вдруг подстеречь Пьеретту и полковника, перехватить письма и уличить обманывавших ее влюбленных. Почуяв опасность, Пьеретта с помощью кусочка коленкора подшила оба письма к подкладке своего корсета.
На этом окончилась история любви Пьеретты и Бриго. Пьеретта была счастлива, что Бриго решил не приходить в ближайшие дни, и надеялась, что подозрения ее кузины, не получая подтверждения, рассеются. И действительно, выстояв на ногах три ночи и выслеживая в течение трех вечеров ни в чем не повинного полковника, Сильвия не обнаружила ни у Пьеретты, ни в доме, ни вне его ничего такого, что свидетельствовало бы об их близости. Она послала Пьеретту на исповедь и, воспользовавшись ее отсутствием, все перерыла у девочки с ловкостью и сноровкой шпиона или чиновника парижской таможни, но ничего не нашла. Ярость ее не знала границ. Попадись ей тогда Пьеретта под руку, она, несомненно, беспощадно бы ее избила. Для старой девы такого склада ревность была не просто чувством, она составляла смысл ее существования: Сильвия жила, ощущала биение своего сердца, испытывала совершенно незнакомое ей до той поры волнение; любой шорох заставлял ее настораживаться, она прислушивалась к малейшему шуму и с мрачной подозрительностью наблюдала за Пьереттой.
— Эта негодная девчонка меня доконает! — говорила она.
Сильвия довела свою строгость до самой утонченной жестокости и этим совсем подорвала здоровье Пьеретты. Бедняжку постоянно лихорадило, а боли в голове стали невыносимы. Через неделю у нее уже было такое страдальческое лицо, что оно, несомненно, вызвало бы жалость у всякого, кроме завсегдатаев салона Рогронов, бессердечных в своих корыстных расчетах. Врач Неро — возможно по наущению Винэ — не являлся целую неделю. Подозреваемый Сильвией полковник, боясь расстроить задуманный им брак, остерегался проявить хотя бы малейшее участие к Пьеретте. Батильда происшедшую в девочке перемену объяснила переходным возрастом и сочла ее естественной и не опасной. Наконец в один из воскресных вечеров, когда Пьеретта находилась в гостиной, полной обычных посетителей, она от нестерпимых болей потеряла сознание; полковник, заметивший это первым, поднял ее и отнес на диван.
— Она притворяется, — сказала Сильвия, посмотрев на мадемуазель Абер и остальных партнеров.
— Уверяю вас, что кузина ваша тяжело больна, — возразил полковник.
— В ваших объятиях она чувствовала себя превосходно, — с ужасной улыбкой ответила ему Сильвия.
— Полковник прав, — вмешалась г-жа де Шаржбеф. — Вам следовало бы позвать врача. Сегодня утром при выходе из церкви все говорили, что у мадемуазель Лоррен очень больной вид.
— Я умираю, — прошептала Пьеретта.
Дефондриль подозвал Сильвию и посоветовал ей расстегнуть платье двоюродной сестры. Сильвия подбежала, твердя: «Все это просто фокусы!» Расстегнув на Пьеретте платье, она добралась уже до корсета; но тут Пьеретта, сделав сверхчеловеческое усилие, приподнялась и крикнула:
— Нет, нет! Я пойду к себе и лягу!
Однако Сильвия успела уже нащупать подшитые к корсету письма. Позволив Пьеретте уйти, она спросила, обращаясь к гостям;
— Ну, что вы скажете о ее болезни? Сплошное притворство! Вы не представляете себе, что это за испорченная девчонка!
Когда гости стали расходиться, Сильвия задержала Винэ, — она была вне себя от ярости и жаждала мести; с полковником, который подошел к ней проститься, она была попросту груба. Полковник бросил на Винэ угрожающий взгляд, просверливший стряпчего до самой утробы и словно наметивший подходящее место для пули. Сильвия попросила Винэ остаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Это письмо так взволновало Пьеретту, что она целый час перечитывала и рассматривала его, потом вспомнила, не без горечи, что у нее нет ничего, чтобы написать ответ. Она решилась на трудное путешествие из своей мансарды в столовую, где могла найти чернила, перо и бумагу, и совершила его, не разбудив свою ужасную кузину. За несколько минут до полуночи она написала следующее письмо, тоже приводившееся на процессе:
«Друг мой! Да, да, мой друг, нет никого, кроме тебя, Жак, и бабушки, кто бы меня любил. Да простит мне господь, но я тоже только вас двоих и люблю — люблю совершенно одинаково, одного, как и другого. Я была слишком мала и не помню свою маменьку, но к тебе, Жак, и к бабушке, и к дедушке тоже — царство ему небесное, он так страдал от своего разорения, которое было разорением и для меня, — словом, к вам обоим, оставшимся у меня, моя любовь так же велика, как велики мои мучения. Чтобы вы знали, как я люблю вас, вы должны, стало быть, знать, как я несчастна, а этого-то я и не хочу: вы бы слишком огорчились. Со мной обращаются хуже, чем с собакой! Говорят со мной, словно с последней негодяйкой! А я испытываю свою совесть перед богом — и не могу понять, в чем я перед ними виновата. До того, как ты пропел мне песню о новобрачных, я видела в своих страданьях божью милость; я просила его взять меня из этого мира, и, чувствуя, что очень больна, я думала: бог, значит, меня услышал! Но теперь, Бриго, раз ты здесь, я могу вернуться с тобою в Бретань к бабушке. Бабушка любит меня, хоть они и сказали мне, будто бы она украла у меня восемь тысяч франков. Разве у меня могли быть восемь тысяч франков, Бриго? Если они мои, может быть, ты их получишь? Но все это ложь, конечно; будь у нас восемь тысяч франков, бабушка не стала бы жить в Сен-Жаке. Я не хотела омрачать последние дни этой доброй, святой женщины, не хотела рассказывать ей о своих мученьях: она умерла бы с горя. Ах, если бы она только знала, что внучку ее обратили в судомойку! Ведь когда я хотела помочь ей в тяжелой работе, она говорила всегда:
«Оставь, милочка, оставь, не надо, ты только испортишь свои маленькие лапки!» Зато теперь хороши у меня руки! Мне часто совсем не под силу тащить корзину с провизией, она чуть не отрывает мне руку, когда я возвращаюсь с рынка. И все же я не думаю, чтобы двоюродные брат и сестра были такие злые, они просто считают нужным всегда меня бранить; а я не имею права, кажется, от них уйти. Двоюродный брат — мой опекун. Мне как-то раз стало совсем невмоготу, я хотела убежать и сказала им об этом, а кузина Сильвия ответила, что за мной погонятся жандармы и что закон на стороне моего опекуна; тогда я хорошо поняла, что родственники не заменят нам отца с матерью, как святые не заменят бога. На что мне твои деньги, милый Жак? Прибереги их лучше для нашего путешествия. Если б ты знал, сколько я думала о тебе, о Пан-Гоэле, о большом пруде! Прошли наши золотые денечки! Мне, кажется, день ото дня становится все хуже и хуже. Я очень больна, Жак! Голова у меня так болит, что кричать хочется; ноют кости, спина, и поясницу так невыносимо ломит, что хоть помирай; а аппетит только ко всяким гадостям: к корешкам, к листьям; и еще нравится мне запах свежих газет. Я бы заплакала иной раз, будь я одна, но я ведь ничего не смею делать по своему желанию, даже поплакать. Я тайком лишь могу вознести свои слезы к тому, кто посылает нам милости, которые нам кажутся горестями. Разве не он внушил тебе мысль спеть у меня под окном песню о новобрачных! Ах, Жак, кузина услышала тебя и сказала мне, что у меня есть возлюбленный. Если ты и вправду хочешь быть моим возлюбленным — люби меня крепко; я же обещаю любить тебя по-прежнему и быть твоей преданной слугой.
Пьеретта Лоррен.
Ведь ты никогда меня не разлюбишь, правда?»
Взяв на кухне кусок хлеба и проделав в нем дырочку, чтобы вложить письмо, бретоночка привязала хлеб в виде груза к концу нитки. В полночь, с величайшими предосторожностями открыв окно, она спустила свое послание, которое, даже задев за стену или ставень, не должно было произвести ни малейшего шума. Она почувствовала, как Бриго потянул нитку, оторвал конец ее и осторожно, крадучись, удалился. Когда он дошел до середины площади, ей удалось лишь смутно различить его при свете звезд; он же видел ее в ярком ореоле — в освещенном свечою окне. Так смотрели они друг на друга чуть ли не час; Пьеретта подавала знаки Бриго, чтобы он ушел. Он уходил, а она продолжала стоять у окна; и он вновь возвращался на прежнее место, г, Пьеретта опять приказывала ему уйти. Это повторялось до тех пор, покамест девочка не закрыла наконец окно, легла и задула свечу. Улегшись в постель, она, несмотря на боли, уснула счастливой: под подушкой у нее лежало письмо Бриго. Она спала и видела золотые сны, полные лазури и чудесных видений, запечатленных Рафаэлем, — такие сны посылают гонимым ангелы.
Нежная физическая организация Пьеретты так зависела от ее душевного состояния, что на другой день она вскочила веселая и легкая, как жаворонок, жизнерадостная и сияющая. Такая перемена не ускользнула от взора ее кузины, однако на этот раз Сильвия не стала ее бранить, но пристально, как сорока, принялась наблюдать за нею. Почему она так счастлива? — мысль эта была продиктована не злобой, а ревностью. Если бы полковник не занимал всех помыслов старой девы, она сказала бы Пьеретте, как обычно: «Пьеретта, вы несносны, вы не обращаете ни малейшего внимания на то, что вам говорят!» Но старая дева решила проследить за Пьереттой, как умеют следить одни лишь старые девы. Этот день был сумрачен и тих, словно перед грозой.
— Ну, вы, стало быть, уже больше не больны, мадемуазель? — спросила за обедом Сильвия. — Я ведь говорила тебе, что она все это вытворяет, только чтобы досадить нам, — обратилась она к брату, не дожидаясь ответа Пьеретты.
— Наоборот, кузина, меня нынче лихорадит…
— Лихорадит… с чего бы это? Вы веселы, как пташка. Уж не повидались ли опять кое с кем?
Пьеретта вздрогнула и опустила глаза в тарелку.
— Лицемерка! — воскликнула Сильвия. — И это в четырнадцать лет! Какие наклонности! Негодница вы этакая!
— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — отвечала Пьеретта, подняв на кузину лучистый взор своих прекрасных карих глаз.
— Вы останетесь сегодня в столовой и будете работать при свече, — сказала Сильвия. — Нечего вам делать в гостиной, я не желаю, чтобы вы заглядывали ко мне в карты, а потом помогали советами вашим любимцам.
Пьеретта выслушала это с полным равнодушием.
— Притворщица! — крикнула Сильвия, выходя из комнаты.
Рогрон, которого слова сестры повергли в недоумение, сказал Пьеретте:
— Что это вы все не ладите? Постарайся угодить кузине, Пьеретта; она добрая, снисходительная, и если ты ее выводишь из себя, стало быть, виновата, конечно, ты. Из-за чего вы все ссоритесь? Я люблю жить спокойно. Погляди на мадемуазель Батильду — вот с кого ты должна брать пример.
Пьеретта могла все снести: в полночь придет Бриго и принесет ей ответ — это дало ей силы прожить день. Но силы ее приходили к концу. Она не ложилась спать и стоя прислушивалась к бою стенных часов, боясь шевельнуться и нашуметь. Пробила наконец полночь, и Пьеретта осторожно открыла окно. На этот раз она воспользовалась бечевкой, связанной из нескольких кусков. Она расслышала осторожные шаги Бриго и через некоторое время, втянув бечевку обратно, прочла следующее письмо, преисполнившее ее радостью:
«Дорогая Пьеретта, если ты так больна — не утомляйся, поджидая меня. Я крикну тебе, как кричали когда-то шуаны. Хорошо, что отец научил меня подражать их крику. Я прокричу три раза, и ты будешь знать, что я тут и что нужно спустить бечевку; но теперь я приду только через несколько дней. Надеюсь, что принесу тебе хорошие вести. О Пьеретта! Тебе умереть! — что за нелепость! При одной мысли об этом сердце мое так затрепетало, что мне казалось, будто я сам умираю. Нет, Пьеретта, ты не умрешь, ты будешь жить счастливо и очень скоро избавишься от своих мучителей. Если не удастся та попытка спасти тебя, которую я сейчас предпринимаю, я обращусь к правосудию и перед лицом неба и земли расскажу, как обходятся с тобой твои недостойные родственники. Я убежден, что через несколько дней страданиям твоим придет конец; потерпи же, Пьеретта! Бриго охраняет тебя, как в те времена, когда мы с тобой катались по замерзшему пруду — помнишь, как я вытащил тебя из большой проруби, в которой мы чуть было оба не погибли? Прощай, моя дорогая Пьеретта. Если на то будет воля божья, мы через несколько дней будем счастливы. Ах, я не смею сказать тебе о единственной причине, которая может разлучить нас! Но бог милостив, и через несколько дней я увижу мою дорогую Пьеретту свободной, беззаботной, и никто не воспретит мне смотреть на тебя, — я так жажду тебя видеть, Пьеретта! Ты удостоила меня своей любовью и сказала мне об этом. Да, Пьеретта, я буду твоим возлюбленным, но не прежде, чем заработаю достаточно денег для такой жизни, какая тебе подобает, а до тех пор я хочу оставаться лишь преданным тебе слугой, жизнью которого ты можешь распоряжаться. Прощай.
Жак Бриго».
Вот о чем сын майора Бриго не сообщил Пьеретте: он отправил г-же Лоррен в Нант следующее письмо:
«Госпожа Лоррен, внучка ваша умрет, замученная дурным обращением, если вы не приедете и не потребуете ее обратно; я еле узнал ее, а чтобы вы сами могли судить о положении вещей, прилагаю письмо, полученное мною от Пьеретты. Про вас говорят здесь, что вы завладели состоянием вашей внучки, и вы должны снять с себя это обвинение. Словом, приезжайте, если возможно, немедленно, и мы еще будем счастливы, а если вы промедлите — вы не застанете Пьеретту в живых. Остаюсь с совершенным почтением вашим покорнейшим слугой,
Жак Бриго.
Провен. Большая улица, у господина Фраппье, столяра».
Бриго боялся, не умерла ли бабушка Пьеретты.
Хотя для бретоночки письмо того, кого она по своей наивности называла возлюбленным, было сплошной загадкой, девочка с детским простодушием поверила всему. Она ощутила то, что испытывает путник в пустыне, завидев вдалеке пальмы, окружающие колодец. Через несколько дней ее горестям должен был наступить конец, — так сказал ей Бриго; обещание друга детства успокоило ее, и все же, когда она прятала это письмо вместе с предыдущим, у нее мелькнула ужасная мысль.
«Бедный Бриго, — думала она, — он и не догадывается, в какую я попалась ловушку».
Сильвия слышала шаги Пьеретты, услыхала также Бриго под ее окном; она вскочила с постели и сквозь щелку ставня осмотрела площадь; при свете луны она различила мужскую фигуру, удалявшуюся в ту сторону, где жил полковник, перед домом которого Бриго и остановился. Бесшумно открыв свою дверь, старая дева поднялась по лестнице — и была потрясена, увидев у Пьеретты свет; она заглянула в замочную скважину, но ничего не могла разглядеть.
— Пьеретта, — окликнула она девочку, — вы больны?
— Нет, кузина, — ответила застигнутая врасплох Пьеретта.
— Почему же у вас в полночь горит свет? Откройте я хочу знать, что вы делаете.
Пьеретта бросилась босиком к двери, отворила ее, и старая дева заметила свернутую бечевку, которую девочка не успела спрятать. Сильвия кинулась к бечевке.
— Зачем это вам?
— Просто так, кузина.
— Просто так? — повторила Сильвия. — Ладно. Лжете, как всегда! Не бывать вам в раю! Ложитесь, вы простудитесь.
Она не стала больше ни о чем расспрашивать и ушла, оставив Пьеретту в ужасе от такого милосердия. Вместо того чтобы разразиться бранью, Сильвия решила вдруг подстеречь Пьеретту и полковника, перехватить письма и уличить обманывавших ее влюбленных. Почуяв опасность, Пьеретта с помощью кусочка коленкора подшила оба письма к подкладке своего корсета.
На этом окончилась история любви Пьеретты и Бриго. Пьеретта была счастлива, что Бриго решил не приходить в ближайшие дни, и надеялась, что подозрения ее кузины, не получая подтверждения, рассеются. И действительно, выстояв на ногах три ночи и выслеживая в течение трех вечеров ни в чем не повинного полковника, Сильвия не обнаружила ни у Пьеретты, ни в доме, ни вне его ничего такого, что свидетельствовало бы об их близости. Она послала Пьеретту на исповедь и, воспользовавшись ее отсутствием, все перерыла у девочки с ловкостью и сноровкой шпиона или чиновника парижской таможни, но ничего не нашла. Ярость ее не знала границ. Попадись ей тогда Пьеретта под руку, она, несомненно, беспощадно бы ее избила. Для старой девы такого склада ревность была не просто чувством, она составляла смысл ее существования: Сильвия жила, ощущала биение своего сердца, испытывала совершенно незнакомое ей до той поры волнение; любой шорох заставлял ее настораживаться, она прислушивалась к малейшему шуму и с мрачной подозрительностью наблюдала за Пьереттой.
— Эта негодная девчонка меня доконает! — говорила она.
Сильвия довела свою строгость до самой утонченной жестокости и этим совсем подорвала здоровье Пьеретты. Бедняжку постоянно лихорадило, а боли в голове стали невыносимы. Через неделю у нее уже было такое страдальческое лицо, что оно, несомненно, вызвало бы жалость у всякого, кроме завсегдатаев салона Рогронов, бессердечных в своих корыстных расчетах. Врач Неро — возможно по наущению Винэ — не являлся целую неделю. Подозреваемый Сильвией полковник, боясь расстроить задуманный им брак, остерегался проявить хотя бы малейшее участие к Пьеретте. Батильда происшедшую в девочке перемену объяснила переходным возрастом и сочла ее естественной и не опасной. Наконец в один из воскресных вечеров, когда Пьеретта находилась в гостиной, полной обычных посетителей, она от нестерпимых болей потеряла сознание; полковник, заметивший это первым, поднял ее и отнес на диван.
— Она притворяется, — сказала Сильвия, посмотрев на мадемуазель Абер и остальных партнеров.
— Уверяю вас, что кузина ваша тяжело больна, — возразил полковник.
— В ваших объятиях она чувствовала себя превосходно, — с ужасной улыбкой ответила ему Сильвия.
— Полковник прав, — вмешалась г-жа де Шаржбеф. — Вам следовало бы позвать врача. Сегодня утром при выходе из церкви все говорили, что у мадемуазель Лоррен очень больной вид.
— Я умираю, — прошептала Пьеретта.
Дефондриль подозвал Сильвию и посоветовал ей расстегнуть платье двоюродной сестры. Сильвия подбежала, твердя: «Все это просто фокусы!» Расстегнув на Пьеретте платье, она добралась уже до корсета; но тут Пьеретта, сделав сверхчеловеческое усилие, приподнялась и крикнула:
— Нет, нет! Я пойду к себе и лягу!
Однако Сильвия успела уже нащупать подшитые к корсету письма. Позволив Пьеретте уйти, она спросила, обращаясь к гостям;
— Ну, что вы скажете о ее болезни? Сплошное притворство! Вы не представляете себе, что это за испорченная девчонка!
Когда гости стали расходиться, Сильвия задержала Винэ, — она была вне себя от ярости и жаждала мести; с полковником, который подошел к ней проститься, она была попросту груба. Полковник бросил на Винэ угрожающий взгляд, просверливший стряпчего до самой утробы и словно наметивший подходящее место для пули. Сильвия попросила Винэ остаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18