А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А чего, собственно, боитесь? Доноса? Но кто из нас донесет? Неужели я? Неужели Тыква? Или ты, Пловец? Или сумасшедший меджнун? Кто? Я спрашиваю!
Хусейн говорит:
– Надо разобраться. Я, к примеру, посылаю к шайтану любого, кто вознамерится понукать мною. Я не разрешу, слышите?
Джафар хохочет. И хохоча говорит:
– Несчастный, ты раб давно! Давным-давно! От рождения. И незачем скрывать это. Ты раб не только султана, но и своей собственной страсти. Ради пары спелых грудей ты готов забыть о своем рабстве. Да, да, да! И не смей возражать!
Джафар стоит изогнувшийся, точно тигр перед прыжком. А на кого, собственно, прыгать, кого разрывать на части? Своих собственных друзей?
Хусейн недовольно пожимает плечами и отламывает хлеб. Что спорить с этим одержимым? Ясно же, одержимый!
– А ты? – обращается Джафар к Пловцу. – Может, ты поговоришь с визирями? Расскажешь, как тяжело ловить рыбу в Зайендеруде и кормить семью, а?
– Это верно, очень трудно.
– Ведь и слова не те! – зло говорит Джафар. – Слова должны жечь! А ты? Какие слова исторгают твои вялые уста? Какие?
Пловец пытается оправдаться:
– Я же говорю… То есть я не говорю, что волен жить как хочется. И голод к тому же… И всякое такое…
– По-моему, это называется нищенство.
– Может, и так.
– Дураки! – сердится Джафар. – Дураки! Вы ничему не научились. – Он нагибается, хватает чашу, пьет ее до дна. Потом выдергивает нож из земли, левой рукой подымает подушку, на которой сидел. – Глядите! Вот этот негодяй. Вы знаете, кто он. Я даже не хочу называть его имя. Это противно! Мой язык не на помойке найден, чтобы произносить ненавистные имена! Одним словом, вот он!
Джафар высоко поднимает подушку, еще больше выкатывает глаза и вонзает нож в подушку. Джафар подкидывает подушку к потолку. И сыплется пух. Много пуха. Словно бы снег идет в горах Эльбурса.
– Видали? – злорадно вопрошает Джафар.
Разумеется, все видели. Это же нетрудно…
– Теперь вы поняли, что все это значит?
Молчание.
– Вот так, только так следует расправиться с теми, кто во дворце. Запомните это. Там, а не в обсерватории главные наши враги. И так, только так надо разговаривать с врагами!
Джафар садится на место. С него катится пот. Дышит тяжело. И кажется, вовсе не замечает пуха, который разносится по комнате.
– Я очень зол, – признается Джафар эбнэ Джафар. И ни на кого не глядит. Уткнулся взглядом в землю.
Хусейн вылавливает пух из наполненной чаши. Его примеру следуют Пловец и Тыква.
– Выпить, что ли? – улыбаясь, спрашивает Джафар, как будто ничего не случилось. И уже совсем успокоившись: – Все произойдет по Писанию. Это слово, о котором я говорил, скоро прозвучит и достигнет ваших ушей. И тогда важно, чтобы вы не оплошали. – И обращаясь к Хусейну: – А потом ты найдешь возможность и время рассчитаться с любимой за ее неверность. Надо начинать с главного. Ты понял?
У Хусейна на уме только одно: «Эльпи, Эльпи, Эльпи…»
– Учтите, – предупреждает Джафар эбнэ Джафар, – кинжал имеет два лезвия. И оба они острые.
Что это значит? И друзья его переглядываются: не их ли касается угроза?
25. Здесь рассказывается о дервише, который держал речи на исфаханском базаре
– Я скажу вам нечто!..
– Нельзя ли потише?
– Я должен выразить словами то, что накипело на душе!..
– А зачем так кричать?
– Я не кричу. Я только желаю, чтобы слышали все.
– А мы не глухие.
– И поняли бы все!
– Мы не полоумные.
– И зарубили бы себе на носу!
– Ну уж это наглость…
– Я никого но боюсь!
Стоит дервиш на исфаханском базаре посреди мясных рядов и потрясает руками. Он кривой на левый глаз. Одежда на нем изрядно потрепана, неопрятна. Держит в руке посох и горланит на весь базар.
Мясники – народ степенный и состоятельный. Потрошат себе баранов и не очень обращают внимание на дервиша-крикуна. Однако, как ни говори, толпа есть толпа: она любознательна, ей хочется послушать дервиша, если у того есть что сказать. А по всему видно, что есть: не станет же орать, если за пазухой пусто!
Иные мясники побросали работу, обступили дервиша. А один из них попытался урезонить наглеца. Только из этого ничего не получилось: стоит себе дервиш, чуть не рвет на себе волосы и продолжает привлекать к себе внимание выкриками и жестами.
Потом к мясникам присоединились зеленщики. Думают про себя: «Наверное, святой человек, надо бы его послушать».
А что случилось? На что глядеть? Как этот дервиш надрывает себе глотку? Или потрясает посохом в воздухе? Когда приезжает с Востока укротитель змей – это зрелище. Когда хаджи, побывавший в Мекке и Медине, рассказывает о разных чудесах – это успокоение для души. А что угодно этому дервишу? За то время, пока он орет, мог бы и поведать кое о чем…
Как ни говори, а на базаре в Исфахане – как на всяком базаре: падок народ на зрелища и всякие россказни. А почему бы и нет, тем более если за это денег не просят…
Один из мясников, дюжий молодец с огромным ножом в руке, дергает дервиша за грязный рукав. Дервиш огрызается:
– Чего тебе?!
– Ежели ты хочешь говорить, говори, – ответил мясник. – Сколько же можно кричать?
– А ты кто такой? – взвизгивает дервиш.
– Али эбнэ Хасан. Вот мое имя!
– Ну и что ты этим хочешь сказать?
– Чтобы и ты назвался, кто ты есть.
– Не торопись. Все узнаешь. – Дервиш приосанивается. Бьет посохом землю. – А ты знаешь, что такое буря в пустыне?
– Положим, нет.
– Ты знаешь, что такое мороз в Туране?
– Скажем, нет.
– А ты ел падаль?
Мясник корчит гримасу и признается:
– Нет, не едал.
– А я все это знаю. Это все у меня здесь! – И дервиш трижды ударяет себя рукой по шее, да так сильно, что язык вываливается наружу.
Дервиш потрясает кулаками. Исступление вновь охватывает его! Но не очень понятно окружающим, что, собственно, приводит его в исступление и на кого обрушивает он свой гнев. А то, что он гневается, видно даже слепому: того и гляди полезет в драку. А разве так ведут себя благочестивые дервиши?
Мясник-верзила желает выяснить, что надо страннику. Он обращается к нему вежливо, даже с некоторой долей почтения, ибо дервиш чем-то взволнован.
– Святой человек, – говорит мясник, – почему ты так негодуешь? Не проще ли облегчить свою душу и рассказать нам то, что хочется тебе рассказать? Ежели, разумеется, мы того достойны.
Дервиш вытирает потное лицо подобием рукава, от которого остались одни суровые нити.
– Ничего особенного я не скажу, – ворчливо отвечает дервиш. – Дайте мне воды, и я кое-что сообщу.
Кто-то подает ему чашку с водой – дервиш даже не взглянул кто. И не поблагодарил. Потом уселся на корточки. Его окружили плотным кольцом: были тут мясники, и зеленщики, и всякий сброд, посещающий базар и охочий до диковинок.
– Я иду из самой Бухары, – начал дервиш. – Не всегда меня брали караванщики, и тогда я шел по пескам, поджариваемый точно грешник в аду. Я пил горькую воду. Я пил и чистую воду. Ячменная лепешка была для меня слишком вкусна. Я хотел видеть мир, каков он есть. И увидел, доложу я вам.
Ему подали еще воды, потому что чувствовалось, что в горле у него пересыхает. Не то от волнения, не то от зноя.
– И вот что я скажу: много добрых людей на свете. – Дервиш слова эти произнес громко, почти выкрикивая их. – Но скажу и другое: немало отпетых негодяев, готовых причинить тебе зло. Эти душегубы шныряют и в пустынях, и среди людей. Знайте же: это шакалы в образе человеческом!
Дервиш рассказал о прекрасных городах, которые в этом обширном государстве. Бухара и Самарканд – чистые жемчуга. И Хива не уступает им. Нишапур и Балх – чудо-оазисы человеческой мысли и бытия. Исфахан и Багдад многое потеряли бы, ежели б не с чем было их сравнивать. Аллах устроил мир соответственно: красивое рядом с красивым, уродливое рядом с уродливым. И жизнь познается в сравнении. И тогда приходят на память слова из Книги: «Господи наш! Не уклоняй наши сердца после того, как Ты вывел нас на прямой путь, и дай нам от Тебя милость: ведь Ты поистине – податель!»
И жизнь построена так, как построена: аллах сделал все для этого, и мы, его песчинки, благодарим его, ибо он всемилостивый и милосердный!
Дервиш продолжал:
– Вот идешь ты. Шагаешь фарсанг за фарсангом, и на каждом клочке – его печать: добрая и милосердная. И думаешь ты о мире его, как бы сотворенном для счастья и довольства. А между тем душегубы и разбойники на больших дорогах пытаются разрушить эту гармонию. Пройдите по дорогам, исполните завет аллаха, как он сказал в Книге: «Странствуйте же по земле четыре месяца и знайте, что не ослабите аллаха и что аллах опозорит неверных!» Я испытал то, что испытал, и тяжесть этих испытаний у меня вот здесь!
Дервиш снова ударил себя изо всей силы по затылку, и язык у него снова вывалился наружу.
Слушающие его подивились силе слов его, и убежденности его, и оглушающему голосу. Но самое главное: смысл речей незнакомого дервиша оставался все еще темным. Непонятно было, к чему он клонит, в какую сторону его поведет. Будет ли это речь о смирении и долготерпении как лучших человеческих качествах, рожденных исламом, или же дервиш имеет сообщить нечто необычное, или же обвинит власть в терпимости к различного рода душегубам?..
Толпа все больше прибывала. И слова дервиша повторялись в задних рядах для тех, кто стоял еще дальше.
Дервиш кричал:
– Я повидал свет. Я видел мудрых змей в Индиях и людей, которые по месяцу лежат в могилах и выходят оттуда живыми. Я видел человека с двумя головами и на четырех ногах. Я жевал лист, от которого жизнь продлевается до скончания века. Я видел воду, горящую пламенем, и фонтан огня, бьющий из-под земли. Но я скажу одно: нет прекраснее страны, чем наша, и нет власти справедливее и могущественнее, чем та, которая дарована нам аллахом через его величество!
Люди немножко поразились. Они сказали про себя так: если ты решил хвалить власть, то зачем заламывать руки? Зачем исступленно орать на базаре? Кому не известно, что власть всегда хороша, что противники ее всегда душегубы? Для того чтобы прийти к такому выводу, к какому пришел дервиш, вовсе не надо собирать толпу на базаре. Такие речи можно смело произносить перед дворцом его величества.
Дервиш, как видно, почувствовал по движению толпы, что разочаровал ее. И тогда громогласно вопросил:
– Что я этим хочу сказать?
Даже те, кто хотел выйти из плотного круга, остановились, решив подождать, что же воспоследует за сим вопросом, таким многообещающим по интонации?
– Слушайте же меня внимательно, – сказал дервиш, протягивая руку за новой чашей воды. – Я вижу все и знаю многое. Мои уши привыкли различать походку муравьев, которая у них не одинакова. Мои глаза видят, как наливается соком былинка в степи. Я слышу голоса ангелов. И я хочу предупредить, ибо топор занесен, ибо кривой нож наточен, ибо камень висит над нами, готовый раздавить нас.
Толпа зашумела. Сзади стали напирать, и дервиш оказался в столь тесном кругу, что начал задыхаться. Он потребовал жестом, чтобы расступились немного. На это ушло некоторое время. И еще некоторое. И только после всего этого дервиш продолжал свои речи:
– Знайте же, правоверные, истинно сказано в Писании: «Тех, которые не веруют в знамение аллаха и избивают пророков без права, и избивают тех из людей, которые призывают справедливость, обрадуй мучительным наказанием!» Так сказано в Книге, и это справедливо стократ!
Дервиш достал из грязной сумки, висевшей у него на боку, несколько сушеных виноградин и сжевал их. И оживился. И стал кричать еще громче.
Мясник-верзила потребовал тишины, ибо в задних рядах зашумели.
Дервиш говорил:
– Что я видел в своих богоугодных путешествиях? Я уже говорил: процветающую землю и справедливость власти, данной аллахом его величеству. Порядок и справедливость, честность и благоразумие – вот что я видел. Что осталось от хаоса и душегубства прошлого? Почти ничего! Его превосходительство, наш благодетель главный визирь – да ниспошлет ему аллах долгую и счастливую жизнь! – сделал все для того, чтобы правление его величества сложилось самым лучшим образом, чтобы хотение его величества претворялось в жизнь. – Дервиш передохнул. – Но все ли так, как того желают его величество и его превосходительство? Я спрашиваю вас: все ли так? – И замолчал.
Кто-то крикнул:
– Все гладко не бывает!
И еще кто-то:
– Только в раю все прекрасно!
Дервиш подхватил:
– Верно и справедливо сказано. Но что из этого следует? А вот что: можно ли терпеть душегубов, которые открыто промышляют на больших путях, на улицах городов и великолепных базарах?
– Нельзя! – сказал дюжий мясник.
– А что же делается, правоверные?! – Дервиш снова потряс кулаками. – Вы только поглядите, правоверные! Некие головорезы, пренебрегая всеми наставлениями нашего великого пророка Мухаммада, бесчинствуют в городах и на дорогах. Я видел их: они готовы залить мир кровью для того, чтобы властвовать над нами. А зачем? Разве плохая у нас власть? Разве не чувствуем мы ее благодати повсеместно и ежечасно? Зачем втайне точить ножи? Неужели для того, чтобы снова разбойничьи шайки разгуливали по пустыням и степям и грабили и убивали?
Толпа замерла. Вопрос, обращенный к ней, был довольно неприятный: зачем ставить под сомнение власть всемогущего султана и его визирей? Какая в этом надобность? Но любопытно все же, кого имеет в виду этот дервиш и почему, собственно, он избрал местом своих разглагольствований именно этот базар?
И кто-то выкрикнул из толпы:
– Сам-то ты кто и что думаешь об этом?
Дервиш злорадно улыбнулся и чуть не разорвал одежду на груди своей:
– Я ничтожество, которое служит аллаху. Я вошь на этой земле. Я пыль пустыни. Вот кто я! А теперь скажу, что думаю, скажу без иносказаний, как учили меня в детстве. Душегубы, о которых говорю, – и вы это прекрасно знаете сами – асассины Хасана Саббаха. Это его наемные убийцы. Им ничего, кроме власти, не надо! И не думайте, что они очень уж чтут пророков. Это все россказни для благодушных. Это сказки для малолетних, для несмышленышей. Можете мне поверить! У них нет жалости, они ненавидят лютой ненавистью его величество, всех его визирей. И если угодно, и нас с вами ненавидят.
В толпе началось покашливание. Кое-кто предпочел удалиться, чтобы быть подальше от греха: сейчас этот дервиш ругает асассинов, а потом его вдруг занесет совсем в другую сторону. Кому охота ввязываться в этакие дела? Здесь наверняка присутствуют глаза и уши его величества, наверняка запомнят они всех, кто слушал странные речи о делах государственных… Вот почему надобно стоять подальше…
Между тем дервиш расходился вовсю: он клеймил жестоким проклятьем убийц, противников законной власти, превозносил мудрость его величества, заклинал всех, кто слышит его, чтобы прокляли асассинов и Хасана Саббаха…
– А ты их видел в глаза? – спросил дервиша мясник.
– Кого?
– Асассинов.
Дервиш расхохотался.
– Может быть, они за твоей спиною или перед тобою, – ответил дервиш. – Они, как вши, невидимы, но кусаются больно!
Мясник хотел было что-то возразить, но почел за благо промолчать.
– Ежели все, – продолжал дервиш, – ежели все вокруг повнимательнее осмотрятся, несомненно обнаружат присутствие асассинов, которых следует изловить и передать страже. Я слишком много перевидел их и знаю их душегубство.
Дервиш замолчал. И дал понять, что сказал все что хотел. Люди начали разбредаться, втихомолку обсуждая между собою услышанное.
А сам дервиш?
Он постоял немного на месте, потом двинулся нетвердой походкой туда, где варили говяжью требуху: ему хотелось есть.
В пустынном уголке базара, куда дервиша занесла естественная нужда, подошел к нему некий господин. Он преградил дорогу.
– Я слышал твои слова. О них уже известно главному визирю, – так сказал этот неизвестный господин. – Его превосходительство повелел передать эти деньги тебе, дабы ты достойно утолил голод и жажду.
И с этими словами неизвестный передал дервишу горсть серебряных монет. Дервиш мгновенно прильнул к его руке и поцеловал ее долгим, благодарственным поцелуем.
– Добрый человек, приходи вечером к дому его превосходительства главного визиря, – сказал неизвестный, – спроси Османа эбнэ Абубакара. Это буду я. А там увидишь и услышишь то, что пожелает всемогущий аллах.
Дервиш поклонился и еще раз поцеловал дающую руку.
– Передай нашему великому господину, – сказал дервиш, – эти слова из Книги: «В Твоей руке – благо. Ты ведь над каждой вещью мощен!»
– Передам, – пообещал Осман эбнэ Абубакар и исчез в базарной сутолоке.
Дервиш поворотился вправо и влево, осмотрелся и убедился в том, что нет поблизости свидетелей. И снова продолжил было путь, влекомый запахами требухи и жареного мяса. Но теперь он несколько изменил свое намерение, направив стопы в харчевню, где мясо и рис, где соленая рыба и фисташки, где подают настоящее масло из орехов.
Он шел, все еще горбясь и слегка стеная, как бы неся на своих плечах груз годов и тяжесть нелегкой судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22