Капитан, вы подготовили приказ о поощрении?Капитан Угробов промаршировал до генерала и вручил еще один листок.— В связи с тем, что операция секретная, мы оформили ребят, как участников задержания особо опасных карманников.— Правильное решение. Секретность превыше всего. Кхм. За проявленное бесстрашие при задержании особо опасных преступников, список прилагается, за выдержку и профессиональное мастерство, список прилагается, наградить старшего лейтенанта Пономарева….— Я!— … ага, именным пистолетом в смазке. Выдачу оружия задержать вплоть до погашения старшим лейтенантом Пономаревым суммы материального ущерба, равного стоимости уничтоженного автомобиля модели « джип иностранный модернизированный».Угробов за спиной генерала разводит руками. Что поделаешь, сынок, служба не сахар, а один финансовый документ. Спасти мир, не значит освободить себя от материальной ответственности.— … и прапорщика Баобабову….— Я! —— … ага, переходящим вымпелом и нагрудным знаком «Отличник патрульно-постовой службы». Можете не благодарить.Мы с Баобабовой не сдерживаемся и все же благодарим. Сначала генерала, потом полковников. Когда награды от чистого сердца, никаких слов не жалко. Капитана Угробова наши благодарности обходят стороной.Генерал комкает бумажки в тугие мячики и, пока полковники уничтожают огнем секретную документацию, тепло прощается с участниками операции.— Вы нам, товарищ генерал, если что, только шепните, — шепчет Баобабова на ухо разомлевшему от жары и горячего Машкиного дыхания генералу. — Отдел «Пи» всегда готов выполнить любые приказы. Придем, не мешкая, на помощь. А чтобы нас не забывали, вот вам на память от отдела «Пи» переходящий вымпел и нагрудный знак «Отличник патрульно-постовой службы».Что нужно простому генералу для счастья?— Товарищ генерал! Товарищ генерал! — останавливаю каракулевую папаху у самых дверей. — Понимаю, что секретные обстоятельства, но разрешите очень важный вопрос.Генерал, по ходу дела нацепляя на мундир рядом с тремя золотыми звездами значок «Отличник патрульно-постовой службы», любезно разрешает.— Товарищ Генерал. Нам с прапорщиком Баобабовой одно непонятно. Куда делся воздушно-десантный полк и почему не взорвалась сброшенная на Зону бомба.Генерал замирает, пристально смотрит нам в глаза, словно проверяя, можно ли доверить важную государственную тайну двум молодым сотрудникам отдела «Пи». И, очевидно, видит там нечто такое, что позволяет ему решиться на доверие.— Только между нами, сынок, — у генерала не шевелятся даже губы. — Час назад мне сообщили, что воздушно-десантный полк был замечен в полном составе на Тверской. И не задавайте больше вопросов. Живее будите.Генерал, а вместе с ним и полковники, скрываются за дверью. Немного потоптавшись, и так и не дождавшись нашего внимания, исчезает капитан Угробов.Поворачиваюсь к окну. Там бушует летняя жара. Тяжелые бульдозеры трамбуют горы разноцветного мусора. Стайки людей копошатся в кучах в поисках лучшей жизни. И посреди всего этого буйства видится мне одинокая фигура Садовника. Он машет приветливо рукой и исчезает.— Думаешь, наша работа лучше? — спрашивает Баобабова, становясь рядом. — Мы с тобой тоже на мусорном поле информации. Ищем и находим правду. Не всегда чистую, не всем пригодную, но правду. Оценить этот труд не всякий может. Но мы-то с тобой знаем, насколько это тяжело и опасно.— А Угробову морду бить будем?Прапорщик Баобабова усмехается и протягивает мне черный пистолет, на котором золотыми буквами выгравировано «Лесику Пономареву от к-на У».Пистолет еще в смазке.Вот и все. Очередное дело можно ставить на полку. Ученые и десантники найдены. Кто-то получит повышение, кто-то положенные сроки. Но одно мне только непонятно.— Мне одно только непонятно. Кто по коридору топал?— Какая разница, — говорит Баобабова. — Там, где мы были, слишком много таинственного осталось. Необъяснимого. Всего не объяснишь. Да и незачем. Иначе неинтересно жить. Правда, Лесик? * * * — Вы, гражданин лейтенант пишите, а я все расскажу. Как на духу. Врать не стану, себе дороже. Только все точно запишите. Проверять не стану, я ж не грамотный. Не обманите, гражданин лейтенант.— Запишем, запишем, — обещаю я, протирая шариковую ручку о край стола. — Как прикажите величать вас?— Как назовете, так и будет. Я за свою жизнь столько имен переменял, всех не упомнишь. А про клички даже разговора нет.— Как?— А вы, гражданин лейтенант, не злитесь. Злость в вашем деле плохой помощник. Не вы ко мне с повесткой пришли, а я сам, с повинной. Если без имени нельзя, то пишите — Меченый. Эту кличку я после драки у ресторана получил. Шрам до сих пор чешется.Вздыхаю. Немного злюсь. Повезло сегодня, нечего сказать. С утра, как только появился на работе, приперся Угробов и попросил поработать с клиентом. У самого, мол, времени не хватает. Да и клиент, по словам капитана, по нашей, «Пи» линии.Вывожу в верхней строчке листа — «Явка с повинной». Число такое-то, год такой-то. Кличка — Меченый.— Я слушаю, слушаю, — тормознутый клиент пошел. Другой бы наговорил давно, а этот все чешется, да пастью щелкает. Раз сам пришел, да еще грамоте не обучен, будь добр, языком ворочай, а не мух лови.— Так я и говорю, гражданин начальник, любил я его очень.— Извините, не понял? — за что мне такое?— Любил, говорю. Всей душой. Горло готов был за него любому перегрызть. И грыз. Не дай бог кто искоса взглянет. Я уж на взводе. Вот такой он был мужик.— Был? Почему — был?— А вы меня, гражданин лейтенант, на слово не ловите. Всему свое время. Не хочу повторяться, но мы не на допросе. Что расскажу, то и на суде рассмотрят. Что мое, то возьму. А чужие мокрухи на меня не навесите.— Извините. Продолжайте.— Любил. Да. Не подумайте ничего плохого. Любовь ведь она разная бывает. Кто в подворотню с первого взгляда бежит. А кто всю жизнь на расстоянии любит. Он меня, можно сказать, на помойке подобрал. Домой привел, вымыл, накормил. Сказал, живи. Я и остался. Куда мне улицу? С моей-то мордой.— Да. Внешность у вас необычная. Неординарная, я бы заметил. Дальше.— Спал я, правда, на диване в гостиной. Чего не было, того не было. Врать не стану. Я то, конечно, хотел ему за заботу и ласку отплатить, но не успел. Вон ведь как получилось. Душевный человек. К руке не допускал, говорил, что это старорежимные штучки. Тапочки тоже носить запрещал. Мол, я ему не привратник, а просто товарищ, с которым интересно пообщаться. За жизнь, так сказать, поговорить. Вот такой человек он был. Бывало, сидим у камина и анекдоты друг другу похабные….— Мне факты нужны. А я пока что одну лирику записываю. Мы не на литературных встречах. Давайте конкретнее.— А я конкретно и говорю. Иван, Ваней его звали, в каком-то институте научном работал. Я в названиях не разбираюсь. Что-то связанное с атомной структурой строения клетки. Для меня это лес темный, хуже свалки, что из вашего окна виднеется. Работал он много. Часто на дом бумажки брал. Портфелями таскал. Аппаратуру разную тоже. Ящиками. У него в подвале целая лаборатория была.— Все из института? — делаю пометку в еженедельнике. Ребятам из отдела по крупным хищениям сведения обязательно пригодятся.— Вот вы как, гражданин лейтенант. Я ж вам по-хорошему. А вы?— Другу вашему от этого хуже не станет. А соучастники должны быть наказаны. Так что там дальше про подвалы?— Я в тот черный день за ним в подвал увязался. Можно салфетку? Извините, грустные воспоминания. Я очень впечатлительный.— Ничего. С каждым бывает.Только слез в этом кабинете не хватало. Заглянет кто, увидит, доказывай потом, что телефонный справочник просто так на столе лежит. А клиент от избытка впечатлений заливается.— Простите. Просто знаете, живешь с человеком, а потом в один день происходят события, которые навсегда разлучают вас. И надежды встретится практически никакой. На чем мы остановились? Ах, да! Спустился я за ним в подвал. Сел в сторонке, чтобы не мешать. А Иван какой-то весь взвинченный был. Никогда его раньше таким не видел. Я уж грешным делом подумал, может, отравился чем?— Вскрытие показало, что смерть наступила не от отравления. Если это вас успокоит.— Спасибо, гражданин лейтенант. Сняли груз с души. Вот. Мечется он по подвалу. То к одному оборудованию подбежит, на кнопочку нажмет. То к другому ящику, за рычажок дернет. Бумажками шуршит, калькулятором щелкает. На меня не смотрит. Словно и нет рядом. Мне не обидно. Понимаю, человек работает. Мысль в нем бурлит, через край выплескивает. Знаете, как в стихах. И опыт сын ошибок трудных, и гений парадоксов друг.— Извините, а вы действительно неграмотный? Или издеваетесь?— Пожили бы вы, гражданин лейтенант с таким человеком, как Иван, не такими стихами заговорили.— Хорошо, продолжайте. Только покороче. У меня бумага кончается. Суть важна, а не выплескивающаяся через край мысль гения. Что в конце концов случилось в подвале?— Была вспышка. Сильная. Это я помню. Как во время осенней грозы. Яркий свет. Ослепило меня сильно. До мозга костей. Потом долбануло так, что волосы дыбом встали. И не помню ничего. Отключило полностью. И привиделось мне….— Продолжайте с того момента, когда очнулись. Сновидения к делу не пришьешь.— Трудно, но можно. Очнулся от сильного запаха дыма. Ну, думаю, устроил Ваня мой пожар. Надо, думаю, ноги делать, пока не поджарился. Или не задохнулся. У меня на дым, знаете, аллергия страшная. Чихаю без перерыва часа два. А вокруг уже пламя гудит. Трещит все, взрывается. Ни черта не видно. Полный, думаю, параграф.— Может быть, абзац? — неверно записанное слово и все показания насмарку.— Именно параграф, гражданин лейтенант. Был бы абзац, не сидел бы я сейчас перед вами и не диктовал чистосердечное признание. Так продолжать, или к словам придираться?Пойти что ли к Угробову на несознательность клиента нажаловаться? Не поймет. Ведь, если рассмотреть все тщательно, наш случай.— Ползу на ощупь. Ползать меня жизнь научила. По свежему воздуху ползу. Тоненькая струйка пробивается. Видать, бог мне эту струйку послал. Через запасной выход вывалился. Спину чуть опалило, но в остальном — без проблем. А в подвале уже ураган огня бушует. Тайфун пламени. Температурное буйство. Как выполз, прямиком к воде. Ручей неподалеку там. Пламя с плеч сбить, да и охладиться после этой чертовой сауны.— Последние слова в протокол не записываю.— К тому времени как охладился, машины пожарные подкатили. Три штуки. Видать, соседи вызвали. Один профессор и два академика. Тоже ученые. Пожарники шланги повытаскивали, да давай все поливать. От крыши, до подвала. Друг на друга кричат, интересуются, есть ли кто живой в доме. Я, как дурак, вокруг прыгаю. Ору, что, мол, Ваня там заживо яичница….— Поджаривается, — исправляю последнее слово.— Верно, гражданин лейтенант, поджаривается. Но внимания на меня со стороны пожарников полный ноль. Шарахаются от меня, как от прокаженного. Топорами своими перед носом машут. Как не пришибли, до сих пор удивляюсь. А домик Ванин уже догорает. Вместе с оборудованием, что он из института своего приволок.Отрываюсь на секунду от писанины и вычеркиваю из еженедельника данные для ребят из отдела крупных хищений.— Когда пожарники уехали, а дом догорел, хотя может быть все наоборот, я всплакнул немного. Понимаете, потеря любимого человека. Тоска, печать, все такое. Подумал про судьбу свою горькую и решил в город идти. К людям. Думал, раз один чудик нашелся, обогрел грязного и немытого бродягу, то и второй такой отыщется. До города пешком шел. В машины никто, понятное дело, не садит, даже дальнобойщики. Грязного, в копоти, с глазами, полными слез. Чудовище настоящее.— Да вы и сейчас не лучше, — это в отместку за неграмотность. Я не секретарша. Рука писать устала.— Вам смешно, а мне столько километров топать пришлось. С ожогами, да со ссадинами. Но к вечеру добрел. Выдохся, умаялся. На проспект центральный вышел. Там народ обычно жалостливый гуляет. Места знакомые. Нищета и роскошь бок о бок тусуются. Кому хлеба, кому зрелищ, всем все найдется. Классовая разница нынче огромная.— Мы в милиции не рассматриваем вопросы политической, либо социальной несправедливости. У нас, если забыли, уголовщина. А у меня, если внимательно посмотрите на часы, скоро обед.— Да, да, конечно. Продолжаю. Иду это я, значит, по краю тротуара. Никого не трогаю, на людей посматриваю. Может чудик какой взглядом пожалеет. Но чудиков в этот вечер мало было. Все больше девчонки, сами знаете, какие. Да случайные прохожие.— Короче!— Короче….. Отдышался после кросса, по проспекту иду. Тоска страшная. Вдруг чувствую, что-то толкают меня чаще обычного. Прут, словно трактора сбесившиеся, прямо в лоб, не отвернут. И даже взглядом не оценят. Раньше, бывало, только бровью поведу, всякая шелупень в один миг разбегается. Со мной связываться опасно. Я в злобе нервный. А тут… Каждый урод норовит пихнуть. Что, думаю, за странности? Дай, думаю, на себя в витрину посмотрю. Оценю, так сказать, остаточные визуальные возможности. Подбегаю, смотрю и просто обалдеваю. Поверите или нет, гражданин лейтенант, не вижу тела своего, в том числе и любимой физиономии. Завыл я от беды такой, несправедливой. Да понял все разом. Ванечка мой опасными опытами занимался. На научном уровне, мне неведомом. Да только со своими опытами сам спалился, и меня невидимым сделал.— Что вы испытали в тот момент? — это не для протокола. Мне по-человечески интересно. Я тоже, иногда, встаю, и с утра себя в зеркало не узнаю. Но так не переживаю.— Пустота. Космическая пустота, гражданин начальник. Тяжело знать, что ты, вроде бы как и есть, но для всего остального мира тебя просто не существует. Невероятно сложно понять сей факт. Вокруг целый мир, с улицами, подворотнями, с мусорными свалками, в конце концов. Но все это для других. Не для тебя. Испугался я.— И что дальше?— Дальше? Решил я ночь переждать. На чудо надеялся. Думаю, проснусь, пройдет все. Забудется, как кошмар. Нашел стройку заброшенную, через дыру забрался в вагончик строителей, свернулся на фуфайках калачиком, поскулил с горя, как щенок всеми брошенный, да заснул.— А утром?— Без изменений, гражданин лейтенант. Только, знаете, почувствовал себя, как бы сказать, прозревшим. Смешно, правда? Словно увидел этот мир другими глазами. Он ведь так прекрасен, мир. Каждый солнечный луч, каждый день….— Обед. Время. Бумага.— Да, да, да! Проснулся я и осознал, что есть мое существо кара Божия. Расплата за грехи старые. Что дальше, думаю? Надо как-то к жизни приспосабливаться. Видим, не видим, какая разница. Кушать в любых ситуациях хочется. Думал, с этим делом у меня проблем не будет. Заходишь в любой ресторан, только пузо успевай набить.— Необлученная еда просвечивается, — показываю, что и я достаточно подкован в научных познаниях.— Верно, гражданин лейтенант. Еще как просвечивается. На первом же гоп стопе прокололся. Знаете армянский ресторанчик, что в юго-западном районе? Туда нелегкая занесла. Поотирался немного, примериваясь. Храбрости набрался. За буржуем толстым внутрь зашел. Двери там автоматические. Еле проскочить успел. Чуть не защемило. Меж столов накрытых для какого-то банкета прошвырнулся, аж слюной подавился. В животе урчит, зубы скрипят, горло влаги просит. Мне бы подождать, перетерпеть немного. Но не выдержал. Схватил первое, что попалось. Если не ошибаюсь, рябчик запеченный в собственном соку под ананасом.— Не ошибаетесь, — не забыть предупредить ребят из соседнего отделения. Пусть закрывают дело о поножовщике в армянском ресторане. Славное дело. Народ перестрелялся друг в друга только из-за того, что у кого-то с тарелки рябчика смахнули. Десять трупов, не считая шеф-повара.— Верите, гражданин лейтенант, даже не прожевал. Одним разом проглотил. Не верите? Наверно, вы никогда не испытывали столь гнетущее чувство голода. Что там началось?! Крики, шум, стрельба! Столовые ножи в ход пошли. И все в меня, все, простите, в содержимое моего желудка. Какие бездушные, злые люди!— Если позволите, я внесу в протокол стоимость рябчика. Двести тридцать долларов без ананаса. Продолжайте.— Еле ноги унес. Чудом смерти избежал. Но впредь решил быть умнее. По ночам стал работать. Нет, до помоек не опустился. Конечно, скажете вы, в мусорных бачках много вкусного можно найти. Но и не забывайте, что у меня тоже есть чувство собственного достоинства. Мы, хоть и не графских пород, но цену себе знаем. После нескольких неудачных проб и ошибок, как тут не вспомнить уважаемого Александра Сергеевича, судьба, наконец, улыбнулась мне колбасным заводом.— С этого места поподробнее, — прошу я, пододвигая поближе тоненькую папочку, в которой собраны бумаги по хищению на колбасных заводах области в особо крупных объемах. Ребята из соседнего кабинета попросили на досуге просмотреть. Слишком уж все странно и непонятно на колбасных заводах области.— Можно и поподробнее. Мне, гражданин лейтенант, скрывать нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39