Ходили в варьете, в кабаре, в погребки преступников, в кафе художников. Там и сям им случалось видеть и слышать вещи, не слишком приличные. Эстер хохотала до упаду. Так как Венцель владел французским не слишком хорошо, она исполняла обязанности переводчика.
– Это довольно крепко сказано, – объясняла она.
– И хорошо, что крепко. Все народы, наделенные здоровьем и воображением, выражаются крепко.
Они ходили на студенческие балы, в бары, где танцовщицы выступали нагишом. Бродили ночью по рынку, между горами овощей и цветов и ели в маленьких трактирах суп с луком, приготовленный для грузчиков. Это было восхитительно, и никогда еще Венцель не чувствовал себя лучше. Что за дивный город, до краев полный сил!
Близость этой избалованной и капризной женщины, которая каждый вечер, каждый час была иною, действовала на него, как крепкое вино. Его взгляд скользил по ее нежному затылку, где вились совсем тонкие, отливавшие золотом волоски. Его взгляд покоился на ее накрашенных розовых губах, которые ему вскоре предстояло целовать, – он это знал. Его взгляд покоился на ее щеках, тоже накрашенных и тоже обреченных его поцелуям. И тогда исчезнет у нее с лица легкомысленная, фривольная усмешка! Берегись! Берегись! Его взгляд покоился на ее узких, дивно выхоленных руках, которых ждали его руки, чтобы их сжать. Его взгляд скользил по всему ее телу, каждую линию которого он вскоре изучил и которому суждено было сгореть под его лобзаниями. Берегись, Эстер Уэсзерли! Порой в его глазах так ясно читались дикость и вожделение, что она их чувствовала, и ничто не приводило Эстер в большее смятение, чем его дрожащий от возбуждения голос… Но лицо ее оставалось холодным и непроницаемым.
Посещения различных кафе и театриков давали повод к некоторым вольностям, невозможным в обеденной зале отеля или при ярком освещении большого театра.
– Красивее затылка, чем у вас, я еще ни у одной женщины не видел, – сказал Венцель.
Эстер сердито вздернула брови.
– Вы можете рассматривать меня сколько хотите, – ответила она. – Но я не желаю, чтобы вы говорили о своих открытиях.
Однажды желание Венцеля поцеловать эти накрашенные розовые губы стало так непреодолимо, что он, не задумываясь, взял Эстер в объятия, когда помогал ей выйти из автомобиля, прижал к груди и поцеловал.
Эстер совершенно опешила. Открыв рот, она уставилась на Венцеля не зная, что сказать. Никогда в ее жизни на это не осмелился ни один мужчина, да еще перед подъездом отеля, через стеклянные двери которого на них смотрел ночной швейцар.
– Какой вы сумасшедший! – тихо сказала она укоризненно и наставительно, входя в отель.
8
Несколько дней об Эстер не было ни слуху ни духу. Венцель ждал, но, когда наступал час их обычных встреч, а она не появлялась, он выходил из отеля и окунался в водоворот Парижа.
Как ни любил и ни желал он эту женщину, она могла бы десятки лет прождать, прежде чем он сделал бы первый шаг к примирению. Как ни снедала его тоска по ней, в этом городе были тысячи соблазнительных и красивых женщин, болтовня которых чаровала, тела которых восхищали его. Как ни тосковал он по ней каждую минуту, он пил жизнь полными глотками и нимало не предавался сентиментальным грезам. Здесь – Венцель Шелленберг, тут – Эстер Уэсзерли, а там – Париж.
Обедал Венцель обычно в отеле. Эстер со времени того происшествия избегала обеденной залы. Но однажды появилась в ней с бароном Блау и белокурым, миловидным, чрезвычайно тщательно одетым молодым человеком. Она подозвала Венцеля к столу, словно между ними ничего не произошло.
– Вы должны пообедать с нами! – воскликнула она. – Позвольте познакомить вас с сэром Джоном, моим бывшим супругом. Как видите, мы остались добрыми друзьями.
На следующий же вечер они совершили, как ни в чем не бывало, одну из своих обычных вечерних экскурсий, в пригородный танцевальный зал.
Несколько дней спустя Венцель уехал в Берлин, но через пять суток уже опять был в Париже.
9
Уже начинало смеркаться. Держа маленького Георга на руках, Христина стояла на опушке леса – в том самом месте, где раньше находились первые рабочие бараки, – и смотрела на дорогу. Целый час уже стояла она тут и ждала. Ее лицо в свете сумерек отливало синевою, вечерний ветер играл платком на ее узких плечах. Наконец, она заметила вдали Георга. С маленьким чемоданом в руке он приближался быстрыми шагами. Увидев жену и ребенка, он побежал. Побежала и Христина.
– С приездом! – крикнула она и протянула ему ребенка.
Георг приласкал дитя и поцеловал Христину. Она обвила его руками, смеялась от радости, и слезы заливали ей лицо.
Георг отсутствовал целых четыре дня. В первый раз с того времени, как она приехала в «Счастливое пристанище», они расстались. Эти четыре дня показались Христине бесконечными. Никогда раньше она и не поверила бы, что так долог может быть день! Каждый вечер выходила она с ребенком на дорогу, хотя знала, что Георг только сегодня мог вернуться. Наконец-то, наконец, он снова с нею!
– Что у вас делается, и что нового? – спросил Георг.
– Кипа писем! – ответила Христина, положив руку на плечо Георгу. – Я записала все телефонные разговоры, а затем, – совсем забыла сказать, – план «Счастливого пристанища» вернулся из Берлина.
– Утвержден? – Георг остановился и замер в ожидании.
– Да, утвержден. «Утверждается. Шелленберг», – написано с краю.
С ребенком на руках Георг от радости стал плясать на дороге.
– Великолепно! – кричал он. – А все-таки придется мне еще внести в него улучшения! Чего я только не видел за эти дни! Вот погоди, я тебе расскажу.
Уже показались огни «Счастливого пристанища». Поселок раскинулся широко. Большие окна мастерских и длинные ряды рабочих бараков светились в сумраке. Те три ярко освещенных окна – это гостиница, постоялый двор, где командовала тетушка Карстен, болтая и тараторя с утра до вечера. Рядом мерцал небольшой огонек. Это была лавка мясника Морица. Он еще работал? Спокойно светившееся окно справа – дом отставного преподавателя, который взял на себя заведывание школой. И остальные разбросанные огни – дома поселенцев, приехавших со своими семьями в «Счастливое пристанище». Врач, сиделка, торговцы, ремесленники. Тут были уже представлены почти все профессии. Дальше, над каналом, ярко сверкал ряд окон. Ночью это было похоже на вокзал. Это были мастерские обосновавшейся здесь велосипедной фабрики. Только что ее сирена огласила тихий вечер.
Да, поистине настоящим городком стало уже «Счастливое пристанище». Его будущий облик уже узнавался в захвативших большое пространство очертаниях.
Стоял конец мая, над садами поднималось влажное дыхание плодородия, огромные насаждения благоухали.
В честь свидания Христина приготовила пышный ужин. Пожертвовала одним из своих петушков, как ни обливалось кровью ее сердце, – она любила своих животных, а этого петушка, в буквальном смысле слова, вырастила у себя на груди. Он был хворым цыпленком, и она носила его на груди, чтобы согреть. Поставила она также на стол редиску и свежий, молодой салат, все из своего огорода, и – это было сюрпризом для Георга – тарелку земляники – дивных, больших, безукоризненных ягод.
– У тебя уже земляника поспела? – с изумлением спросил Георг, когда они сели за стол.
– У меня есть маленький парничок, я его никому не показываю, – со смехом ответила Христина.
Георг дивился величине и блеску ягод.
– Я вижу, ты уже подглядела у огородников их тайны.
Затем он приступил к рассказу. Георг не мог прийти в себя от впечатлений. Чего он только не видел!
– Просто невероятно, что они там понастроили, Христина! Непередаваемо! Мы все были просто вне себя от восторга, и все поздравляли Шелленберга.
Он побывал в большой колонии «Новый край», куда Михаэль Шелленберг пригласил многих своих сотрудников. «Новый край» – это была группа из восьми вновь основанных и строившихся городов, промышленных городов-садов, мощно раскинувшихся посреди огромной степи, которая тянется от Ганновера вверх к Люнебергу и к Эльбе. От Срединного канала в Ганновере отвели новый канал, который должен был иметь много ответвлений и, пересекая степь, соединяться с Эльбой. Сооружение этих каналов требовало многолетней работы. Толпы безработных, роты молодых добровольцев и батальоны отбывавших наказание заняты были там. На этой сети каналов расположены были группы городов, разбивка их была уже окончена, и постройка частично начата. Огромные сады, леса, парки. Исполинские участки отведены под промышленные предприятия. Миллиону людей предстояло обрести родину в «Новом крае».
Пыль, дым, машины, паровые плуги, тракторы, катки, рабочие бригады. А раньше там не было ничего, кроме жалкого леса, иссохшей почвы и бесплодной степи. Георг рассказывал без умолку.
– Но теперь за работу, Христина! – воскликнул он вдруг, нетерпеливо вскочив. – Не будем терять ни одного часа.
Дверь в комнату, где спал ребенок, была открыта. Георг прикрепил кнопками к чертежному столу план «Счастливого пристанища» и принялся еще раз проверять его на основании своих новых сведений. В общих чертах планы составлялись строителями Шелленберга. Но заведующий каждой станцией обязан был продумать ее план во всех подробностях. Нужно было предусмотреть все детали с точки зрения будущего развития колонии.
Вдоль канала тянулась заводская территория, посредине – большие сады. Тут предусмотрено место для будущих парков, присутственных мест, церквей, школ. Это сердце города. Через пять лет можно будет приступить к этим постройкам. Единственная уже начатая постройка – это флигель школьного здания. Предусмотрено было также место для гавани на канале. Город предполагалось опоясать парком, который образовал бы переход к сельскохозяйственным землям, предназначенным для прокормления будущего города.
– Я не совсем доволен расположением вокзала, – взволнованно сказал Георг. – Надо еще раз всесторонне все продумать.
Христина стояла рядом с ним и усердно рассматривала план, который научилась читать не хуже Георга. Она, как и он, видела перед собою воздвигнутый город.
– Может быть, прежнее место было все-таки удачнее выбрано, Георг?
– Надо нам все еще раз обдумать, Христина, – повторил Георг, и лицо у него горело от возбуждения.
Христина щекою касалась его головы. Она была счастлива. И как спокойно спал ребенок!
10
Лиза Шелленберг провела всю зиму на итальянской Ривьере. Не для своего удовольствия, а чтобы излечиться от легкого воспаления голосовых связок, которое мешало ей петь. Легкая хрипота, замечавшаяся даже при разговоре, исчезла, и, когда в Германии установилась теплая погода, Лиза вернулась в Берлин.
Устав от дороги, она первый вечер посвятила детям, чувствуя к ним после долгой разлуки невыразимую нежность. Осматривалась в своей квартире, которая казалась ей чужою. Телефонировала всем своим знакомым и принялась, наконец, просматривать письма за последнюю неделю, которые ей уже не пересылали в Италию. Ничего интересного. Бессовестное предложение одного концертного импрессарио совершить турне по провинции без всякого гонорара, – о нет, благодарствуйте! А вот какой-то конверт, по-видимому, из официального учреждения. Она не любила официальных бумаг и с обиженным лицом взяла в руки этот конверт, покусывая папироску. Она любила общество, веселую болтовню, Шопена, но не любила вещей, напоминавших ей, что у нее есть обязанности по отношению к человечеству, к обществу, к государству. Ее куда-то вызывали… возмутительно было, что существовали учреждения, имевшие право располагать ее временем.
Но, едва лишь заглянув в бумагу, она так побледнела, что ее светлые, белокурые волосы показались бы темными, а ее синие глаза – серыми, как темный шифер. Папироса выпала из пальцев и продолжала дымиться на куске бумаги.
– Что это?
Глаза у Лизы остекленели от испуга. Как это может быть? Вызов в суд на такой-то день. Венцель подал прошение о разводе.
Вдруг все тело у нее запылало, как на костре. Она вскочила потрясенная и отшвырнула бумагу от себя. Да как же это все возможно? Не с чертом ли самим она имеет дело?
А вот письмо от адвоката Венцеля, который уже несколько месяцев бомбардировал ее письмами. По поручению Венцеля, он сообщал ей, что тот готов ее блестяще обеспечить в случае немедленного ее согласия на развод, в противном же случае он не остановится перед крайними мерами. О, конечно, она имела дело с мерзавцем и чертом в то же время. Лиза кинулась в детскую, сорвала детей с кроватей, прижала их к груди, осыпала поцелуями.
– Они хотят отнять вас у меня! – кричала она.
Заспанные, испуганные дети заплакали. Гергард взглянул на нее серыми глазами Венцеля.
– Кто хочет нас отнять? – спросил он с мокрым от слез лицом.
– Кто? Папа – вот кто!
О, теперь ей уже стало немного легче. Мысли опять пришли в порядок. Слишком силен был удар. Она позвонила по телефону Михаэлю, и тот сказал, что будет еще часа два в своем бюро и ждет ее.
Лиза немедленно села в автомобиль. В начале десятого часа она подъехала к дому Михаэля. Михаэль сидел за своим письменным столом, утомленный, изнервничавшийся, и диктовал письма Еве Дукс.
– Сейчас я буду к твоим услугам, Лиза, – сказал он с усталою улыбкой. Ева безмолвно встала и вышла из комнаты.
– Ну, как твой голос? – спросил Михаэль.
Тут только он заметил необычайное волнение и бледность Лизы. С ее ресниц закапали слезы. Его лицо омрачилось…
– Старая история? – спросил он. – Отчего вы не можете расстаться мирно?
Эти бесконечные переговоры о разводе замучили его.
Лиза бросила на стол письмо адвоката и вызов в суд.
– Прочти это, Михаэль, прочти! – крикнула она. – Венцель негодяй! Отъявленный негодяй!
– К чему эта горячность, Лиза? – сказал Михаэль и досадливо наморщил лоб. Он пробежал обе бумаги.
Лиза расплакалась.
– Ты должен мне помочь, Михаэль! – взмолилась она. – Я этого дольше не выдержу! Неужели я в самом деле такая женщина, которой нельзя доверить воспитание детей?
Михаэль посмотрел на нее ясным взглядом.
– Я ни о чем не хочу спрашивать, – сказал он, подумав немного. – Это твои частные дела, они меня не касаются. Советую тебе, как советовал всегда: разведись мирно с Венцелем. Завтра утром я переговорю с вашими адвокатами и постараюсь быть посредником.
– Венцель шатается с этой леди Уэсзерли по парижским шантанам. Я знаю, чего он хочет! – крикнула Лиза.
Она провела тревожную ночь и заснула только под утро. Телефонный звонок адвоката разбудил ее. Юстиции советник Давидзон просил ее заехать к нему еще в утренние часы.
Юстиции советник сначала бегло просмотрел документы, затем принялся изучать их весьма основательно. Он даже поворачивал их, чтобы посмотреть, нет ли чего-нибудь на оборотной стороне. Наконец, забарабанил волосатыми пальцами по столу. Теперь он сосредоточился настолько, что мог вспомнить все подробности дела Венцеля Шелленберга против Елизаветы Шелленберг.
– За вами наблюдали, сударыня, – объявил он вдруг.
– Наблюдали? Кто? – Лиза побледнела.
– Из письма моего коллеги явствует, что вы в течение нескольких месяцев находились под наблюдением.
– Это подлость!
– Да, это, конечно, некрасиво, – ответил Давидзон и покачал головой. – Есть, видите ли, адвокаты, которые не останавливаются ни перед какими средствами. Спрашивается только, в какой мере эти наблюдения соответствуют истине. Вы провели три месяца на итальянской Ривьере. Мой коллега утверждает, что в продолжение двух месяцев у вас гостил и проживал вместе с вами один друг. Некто, – позвольте-ка поглядеть, – некто доктор Фридрих, жительствующий на Ахенбахштрассе, 5. Это верно, сударыня?
Глаза у Лизы сверкнули.
– На такие вопросы я не отвечаю! – сказала она.
Юстиции советник снисходительно улыбнулся.
– Мне, своему адвокату, вы могли бы спокойно ответить, сударыня. Вы были несколько неосторожны, но, пожалуйста, не волнуйтесь. Мой коллега утверждает далее, что и в Берлине вас уже иногда навещал этот друг и уходил от вас только утром.
– Это утверждение – презренная ложь! – крикнула Лиза.
Адвокат опять снисходительно улыбнулся.
– Вам не следует волноваться. Быть может, у вас ненадежная прислуга. Так мне кажется. Здесь указаны числа.
Лиза поклялась себе рассчитать сегодня же обеих горничных. (И одну из них действительно рассчитала: польку, которая не выдержала ее строгого допроса и выдала себя. Лиза отвесила ей две оплеухи и в тот же час выгнала ее вон.)
– Что касается детей, – продолжал адвокат, – то к этому не стоит относиться серьезно. Вы докажете, что дети получают тщательное воспитание и не остаются целые ночи без присмотра, когда обе служанки уходят веселиться.
– Все это возмутительно! Нельзя выразить, как все это возмутительно, и какая это бесстыдная ложь!
– Знаю, знаю, – успокоил ее адвокат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Это довольно крепко сказано, – объясняла она.
– И хорошо, что крепко. Все народы, наделенные здоровьем и воображением, выражаются крепко.
Они ходили на студенческие балы, в бары, где танцовщицы выступали нагишом. Бродили ночью по рынку, между горами овощей и цветов и ели в маленьких трактирах суп с луком, приготовленный для грузчиков. Это было восхитительно, и никогда еще Венцель не чувствовал себя лучше. Что за дивный город, до краев полный сил!
Близость этой избалованной и капризной женщины, которая каждый вечер, каждый час была иною, действовала на него, как крепкое вино. Его взгляд скользил по ее нежному затылку, где вились совсем тонкие, отливавшие золотом волоски. Его взгляд покоился на ее накрашенных розовых губах, которые ему вскоре предстояло целовать, – он это знал. Его взгляд покоился на ее щеках, тоже накрашенных и тоже обреченных его поцелуям. И тогда исчезнет у нее с лица легкомысленная, фривольная усмешка! Берегись! Берегись! Его взгляд покоился на ее узких, дивно выхоленных руках, которых ждали его руки, чтобы их сжать. Его взгляд скользил по всему ее телу, каждую линию которого он вскоре изучил и которому суждено было сгореть под его лобзаниями. Берегись, Эстер Уэсзерли! Порой в его глазах так ясно читались дикость и вожделение, что она их чувствовала, и ничто не приводило Эстер в большее смятение, чем его дрожащий от возбуждения голос… Но лицо ее оставалось холодным и непроницаемым.
Посещения различных кафе и театриков давали повод к некоторым вольностям, невозможным в обеденной зале отеля или при ярком освещении большого театра.
– Красивее затылка, чем у вас, я еще ни у одной женщины не видел, – сказал Венцель.
Эстер сердито вздернула брови.
– Вы можете рассматривать меня сколько хотите, – ответила она. – Но я не желаю, чтобы вы говорили о своих открытиях.
Однажды желание Венцеля поцеловать эти накрашенные розовые губы стало так непреодолимо, что он, не задумываясь, взял Эстер в объятия, когда помогал ей выйти из автомобиля, прижал к груди и поцеловал.
Эстер совершенно опешила. Открыв рот, она уставилась на Венцеля не зная, что сказать. Никогда в ее жизни на это не осмелился ни один мужчина, да еще перед подъездом отеля, через стеклянные двери которого на них смотрел ночной швейцар.
– Какой вы сумасшедший! – тихо сказала она укоризненно и наставительно, входя в отель.
8
Несколько дней об Эстер не было ни слуху ни духу. Венцель ждал, но, когда наступал час их обычных встреч, а она не появлялась, он выходил из отеля и окунался в водоворот Парижа.
Как ни любил и ни желал он эту женщину, она могла бы десятки лет прождать, прежде чем он сделал бы первый шаг к примирению. Как ни снедала его тоска по ней, в этом городе были тысячи соблазнительных и красивых женщин, болтовня которых чаровала, тела которых восхищали его. Как ни тосковал он по ней каждую минуту, он пил жизнь полными глотками и нимало не предавался сентиментальным грезам. Здесь – Венцель Шелленберг, тут – Эстер Уэсзерли, а там – Париж.
Обедал Венцель обычно в отеле. Эстер со времени того происшествия избегала обеденной залы. Но однажды появилась в ней с бароном Блау и белокурым, миловидным, чрезвычайно тщательно одетым молодым человеком. Она подозвала Венцеля к столу, словно между ними ничего не произошло.
– Вы должны пообедать с нами! – воскликнула она. – Позвольте познакомить вас с сэром Джоном, моим бывшим супругом. Как видите, мы остались добрыми друзьями.
На следующий же вечер они совершили, как ни в чем не бывало, одну из своих обычных вечерних экскурсий, в пригородный танцевальный зал.
Несколько дней спустя Венцель уехал в Берлин, но через пять суток уже опять был в Париже.
9
Уже начинало смеркаться. Держа маленького Георга на руках, Христина стояла на опушке леса – в том самом месте, где раньше находились первые рабочие бараки, – и смотрела на дорогу. Целый час уже стояла она тут и ждала. Ее лицо в свете сумерек отливало синевою, вечерний ветер играл платком на ее узких плечах. Наконец, она заметила вдали Георга. С маленьким чемоданом в руке он приближался быстрыми шагами. Увидев жену и ребенка, он побежал. Побежала и Христина.
– С приездом! – крикнула она и протянула ему ребенка.
Георг приласкал дитя и поцеловал Христину. Она обвила его руками, смеялась от радости, и слезы заливали ей лицо.
Георг отсутствовал целых четыре дня. В первый раз с того времени, как она приехала в «Счастливое пристанище», они расстались. Эти четыре дня показались Христине бесконечными. Никогда раньше она и не поверила бы, что так долог может быть день! Каждый вечер выходила она с ребенком на дорогу, хотя знала, что Георг только сегодня мог вернуться. Наконец-то, наконец, он снова с нею!
– Что у вас делается, и что нового? – спросил Георг.
– Кипа писем! – ответила Христина, положив руку на плечо Георгу. – Я записала все телефонные разговоры, а затем, – совсем забыла сказать, – план «Счастливого пристанища» вернулся из Берлина.
– Утвержден? – Георг остановился и замер в ожидании.
– Да, утвержден. «Утверждается. Шелленберг», – написано с краю.
С ребенком на руках Георг от радости стал плясать на дороге.
– Великолепно! – кричал он. – А все-таки придется мне еще внести в него улучшения! Чего я только не видел за эти дни! Вот погоди, я тебе расскажу.
Уже показались огни «Счастливого пристанища». Поселок раскинулся широко. Большие окна мастерских и длинные ряды рабочих бараков светились в сумраке. Те три ярко освещенных окна – это гостиница, постоялый двор, где командовала тетушка Карстен, болтая и тараторя с утра до вечера. Рядом мерцал небольшой огонек. Это была лавка мясника Морица. Он еще работал? Спокойно светившееся окно справа – дом отставного преподавателя, который взял на себя заведывание школой. И остальные разбросанные огни – дома поселенцев, приехавших со своими семьями в «Счастливое пристанище». Врач, сиделка, торговцы, ремесленники. Тут были уже представлены почти все профессии. Дальше, над каналом, ярко сверкал ряд окон. Ночью это было похоже на вокзал. Это были мастерские обосновавшейся здесь велосипедной фабрики. Только что ее сирена огласила тихий вечер.
Да, поистине настоящим городком стало уже «Счастливое пристанище». Его будущий облик уже узнавался в захвативших большое пространство очертаниях.
Стоял конец мая, над садами поднималось влажное дыхание плодородия, огромные насаждения благоухали.
В честь свидания Христина приготовила пышный ужин. Пожертвовала одним из своих петушков, как ни обливалось кровью ее сердце, – она любила своих животных, а этого петушка, в буквальном смысле слова, вырастила у себя на груди. Он был хворым цыпленком, и она носила его на груди, чтобы согреть. Поставила она также на стол редиску и свежий, молодой салат, все из своего огорода, и – это было сюрпризом для Георга – тарелку земляники – дивных, больших, безукоризненных ягод.
– У тебя уже земляника поспела? – с изумлением спросил Георг, когда они сели за стол.
– У меня есть маленький парничок, я его никому не показываю, – со смехом ответила Христина.
Георг дивился величине и блеску ягод.
– Я вижу, ты уже подглядела у огородников их тайны.
Затем он приступил к рассказу. Георг не мог прийти в себя от впечатлений. Чего он только не видел!
– Просто невероятно, что они там понастроили, Христина! Непередаваемо! Мы все были просто вне себя от восторга, и все поздравляли Шелленберга.
Он побывал в большой колонии «Новый край», куда Михаэль Шелленберг пригласил многих своих сотрудников. «Новый край» – это была группа из восьми вновь основанных и строившихся городов, промышленных городов-садов, мощно раскинувшихся посреди огромной степи, которая тянется от Ганновера вверх к Люнебергу и к Эльбе. От Срединного канала в Ганновере отвели новый канал, который должен был иметь много ответвлений и, пересекая степь, соединяться с Эльбой. Сооружение этих каналов требовало многолетней работы. Толпы безработных, роты молодых добровольцев и батальоны отбывавших наказание заняты были там. На этой сети каналов расположены были группы городов, разбивка их была уже окончена, и постройка частично начата. Огромные сады, леса, парки. Исполинские участки отведены под промышленные предприятия. Миллиону людей предстояло обрести родину в «Новом крае».
Пыль, дым, машины, паровые плуги, тракторы, катки, рабочие бригады. А раньше там не было ничего, кроме жалкого леса, иссохшей почвы и бесплодной степи. Георг рассказывал без умолку.
– Но теперь за работу, Христина! – воскликнул он вдруг, нетерпеливо вскочив. – Не будем терять ни одного часа.
Дверь в комнату, где спал ребенок, была открыта. Георг прикрепил кнопками к чертежному столу план «Счастливого пристанища» и принялся еще раз проверять его на основании своих новых сведений. В общих чертах планы составлялись строителями Шелленберга. Но заведующий каждой станцией обязан был продумать ее план во всех подробностях. Нужно было предусмотреть все детали с точки зрения будущего развития колонии.
Вдоль канала тянулась заводская территория, посредине – большие сады. Тут предусмотрено место для будущих парков, присутственных мест, церквей, школ. Это сердце города. Через пять лет можно будет приступить к этим постройкам. Единственная уже начатая постройка – это флигель школьного здания. Предусмотрено было также место для гавани на канале. Город предполагалось опоясать парком, который образовал бы переход к сельскохозяйственным землям, предназначенным для прокормления будущего города.
– Я не совсем доволен расположением вокзала, – взволнованно сказал Георг. – Надо еще раз всесторонне все продумать.
Христина стояла рядом с ним и усердно рассматривала план, который научилась читать не хуже Георга. Она, как и он, видела перед собою воздвигнутый город.
– Может быть, прежнее место было все-таки удачнее выбрано, Георг?
– Надо нам все еще раз обдумать, Христина, – повторил Георг, и лицо у него горело от возбуждения.
Христина щекою касалась его головы. Она была счастлива. И как спокойно спал ребенок!
10
Лиза Шелленберг провела всю зиму на итальянской Ривьере. Не для своего удовольствия, а чтобы излечиться от легкого воспаления голосовых связок, которое мешало ей петь. Легкая хрипота, замечавшаяся даже при разговоре, исчезла, и, когда в Германии установилась теплая погода, Лиза вернулась в Берлин.
Устав от дороги, она первый вечер посвятила детям, чувствуя к ним после долгой разлуки невыразимую нежность. Осматривалась в своей квартире, которая казалась ей чужою. Телефонировала всем своим знакомым и принялась, наконец, просматривать письма за последнюю неделю, которые ей уже не пересылали в Италию. Ничего интересного. Бессовестное предложение одного концертного импрессарио совершить турне по провинции без всякого гонорара, – о нет, благодарствуйте! А вот какой-то конверт, по-видимому, из официального учреждения. Она не любила официальных бумаг и с обиженным лицом взяла в руки этот конверт, покусывая папироску. Она любила общество, веселую болтовню, Шопена, но не любила вещей, напоминавших ей, что у нее есть обязанности по отношению к человечеству, к обществу, к государству. Ее куда-то вызывали… возмутительно было, что существовали учреждения, имевшие право располагать ее временем.
Но, едва лишь заглянув в бумагу, она так побледнела, что ее светлые, белокурые волосы показались бы темными, а ее синие глаза – серыми, как темный шифер. Папироса выпала из пальцев и продолжала дымиться на куске бумаги.
– Что это?
Глаза у Лизы остекленели от испуга. Как это может быть? Вызов в суд на такой-то день. Венцель подал прошение о разводе.
Вдруг все тело у нее запылало, как на костре. Она вскочила потрясенная и отшвырнула бумагу от себя. Да как же это все возможно? Не с чертом ли самим она имеет дело?
А вот письмо от адвоката Венцеля, который уже несколько месяцев бомбардировал ее письмами. По поручению Венцеля, он сообщал ей, что тот готов ее блестяще обеспечить в случае немедленного ее согласия на развод, в противном же случае он не остановится перед крайними мерами. О, конечно, она имела дело с мерзавцем и чертом в то же время. Лиза кинулась в детскую, сорвала детей с кроватей, прижала их к груди, осыпала поцелуями.
– Они хотят отнять вас у меня! – кричала она.
Заспанные, испуганные дети заплакали. Гергард взглянул на нее серыми глазами Венцеля.
– Кто хочет нас отнять? – спросил он с мокрым от слез лицом.
– Кто? Папа – вот кто!
О, теперь ей уже стало немного легче. Мысли опять пришли в порядок. Слишком силен был удар. Она позвонила по телефону Михаэлю, и тот сказал, что будет еще часа два в своем бюро и ждет ее.
Лиза немедленно села в автомобиль. В начале десятого часа она подъехала к дому Михаэля. Михаэль сидел за своим письменным столом, утомленный, изнервничавшийся, и диктовал письма Еве Дукс.
– Сейчас я буду к твоим услугам, Лиза, – сказал он с усталою улыбкой. Ева безмолвно встала и вышла из комнаты.
– Ну, как твой голос? – спросил Михаэль.
Тут только он заметил необычайное волнение и бледность Лизы. С ее ресниц закапали слезы. Его лицо омрачилось…
– Старая история? – спросил он. – Отчего вы не можете расстаться мирно?
Эти бесконечные переговоры о разводе замучили его.
Лиза бросила на стол письмо адвоката и вызов в суд.
– Прочти это, Михаэль, прочти! – крикнула она. – Венцель негодяй! Отъявленный негодяй!
– К чему эта горячность, Лиза? – сказал Михаэль и досадливо наморщил лоб. Он пробежал обе бумаги.
Лиза расплакалась.
– Ты должен мне помочь, Михаэль! – взмолилась она. – Я этого дольше не выдержу! Неужели я в самом деле такая женщина, которой нельзя доверить воспитание детей?
Михаэль посмотрел на нее ясным взглядом.
– Я ни о чем не хочу спрашивать, – сказал он, подумав немного. – Это твои частные дела, они меня не касаются. Советую тебе, как советовал всегда: разведись мирно с Венцелем. Завтра утром я переговорю с вашими адвокатами и постараюсь быть посредником.
– Венцель шатается с этой леди Уэсзерли по парижским шантанам. Я знаю, чего он хочет! – крикнула Лиза.
Она провела тревожную ночь и заснула только под утро. Телефонный звонок адвоката разбудил ее. Юстиции советник Давидзон просил ее заехать к нему еще в утренние часы.
Юстиции советник сначала бегло просмотрел документы, затем принялся изучать их весьма основательно. Он даже поворачивал их, чтобы посмотреть, нет ли чего-нибудь на оборотной стороне. Наконец, забарабанил волосатыми пальцами по столу. Теперь он сосредоточился настолько, что мог вспомнить все подробности дела Венцеля Шелленберга против Елизаветы Шелленберг.
– За вами наблюдали, сударыня, – объявил он вдруг.
– Наблюдали? Кто? – Лиза побледнела.
– Из письма моего коллеги явствует, что вы в течение нескольких месяцев находились под наблюдением.
– Это подлость!
– Да, это, конечно, некрасиво, – ответил Давидзон и покачал головой. – Есть, видите ли, адвокаты, которые не останавливаются ни перед какими средствами. Спрашивается только, в какой мере эти наблюдения соответствуют истине. Вы провели три месяца на итальянской Ривьере. Мой коллега утверждает, что в продолжение двух месяцев у вас гостил и проживал вместе с вами один друг. Некто, – позвольте-ка поглядеть, – некто доктор Фридрих, жительствующий на Ахенбахштрассе, 5. Это верно, сударыня?
Глаза у Лизы сверкнули.
– На такие вопросы я не отвечаю! – сказала она.
Юстиции советник снисходительно улыбнулся.
– Мне, своему адвокату, вы могли бы спокойно ответить, сударыня. Вы были несколько неосторожны, но, пожалуйста, не волнуйтесь. Мой коллега утверждает далее, что и в Берлине вас уже иногда навещал этот друг и уходил от вас только утром.
– Это утверждение – презренная ложь! – крикнула Лиза.
Адвокат опять снисходительно улыбнулся.
– Вам не следует волноваться. Быть может, у вас ненадежная прислуга. Так мне кажется. Здесь указаны числа.
Лиза поклялась себе рассчитать сегодня же обеих горничных. (И одну из них действительно рассчитала: польку, которая не выдержала ее строгого допроса и выдала себя. Лиза отвесила ей две оплеухи и в тот же час выгнала ее вон.)
– Что касается детей, – продолжал адвокат, – то к этому не стоит относиться серьезно. Вы докажете, что дети получают тщательное воспитание и не остаются целые ночи без присмотра, когда обе служанки уходят веселиться.
– Все это возмутительно! Нельзя выразить, как все это возмутительно, и какая это бесстыдная ложь!
– Знаю, знаю, – успокоил ее адвокат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38