Пеллэм испугался. Он вспомнил, как месяц назад стал свидетелем последних на этом свете жестов Отиса Балма: стодвухлетний старик взглянул на лиловый куст за окном дома для престарелых Вест-Сайда и начал теребить одеяло. Балм много лет прожил в том же доме, что и Этти, и, даже прикованный к постели, был рад поговорить об Адской кухне. Внезапно старик умолк и вцепился в одеяло — как это сейчас сделала Этти. После чего затих. Пеллэм позвал на помощь. Врач констатировал смерть. Как он объяснил, так происходит всегда. Перед концом умирающие хватаются за одеяло.
Пеллэм склонился к Этти Вашингтон. Внезапно палата огласилась громким стоном. Стон перешел в голос.
— Кто это? — Руки старухи застыли. Она открыла глаза, но, по-видимому, до сих пор не могла видеть отчетливо. — Кто тут? Где я?
— Этти, — как можно спокойнее произнес Пеллэм, — это я, Джон Пеллэм.
Прищурившись, Этти уставилась на него.
— Я плохо вижу. Где я нахожусь?
— В больнице.
Прокашляв целую минуту, она попросила стакан воды.
— Я рада, что ты пришел. Тебе удалось выбраться без приключений?
— Да, все в порядке, — заверил ее Пеллэм.
Он подал Этти стакан воды; та выпила его залпом.
— Я смутно помню, что прыгнула вниз. О, как же мне было страшно! Врач сказал, мое состояние на удивление хорошее. Так и сказал: «на удивление хорошее.» Сначала я не понимала, что он говорит, — проворчала старуха. — Он ведь индус. Не наш индеец, а настоящий индус из-за моря. Слоны и все такое. Я здесь еще не видела ни одного врача-американца.
— Раны болят?
— А ты как думаешь? — Этти внимательно осмотрела руку. — Согласись, выгляжу я ужасно.
Она прищелкнула языком, разглядывая внушительные повязки.
— Нет, вас можно фотографировать для модного журнала.
— Ты тоже выглядишь ужасно, Джон. Я так рада, что тебе удалось спастись! Последней моей мыслью, когда я падала вниз, было: «о, Джон тоже погибнет!» Вот о чем я думала.
— Я попал вниз более простым путем. Спустился по пожарной лестнице.
— Черт побери, что произошло? — пробормотала Этти.
— Не знаю. Только что не было ничего, и вдруг весь дом вспыхнул. Словно коробок со спичками.
— Я ходила в магазин и как раз поднималась к себе…
— Я вас слышал. Должно быть, вы вошли в подъезд как раз передо мной. На улице я вас не видел.
Этти продолжала:
— Мне никогда не доводилось видеть, чтобы огонь распространялся так стремительно. Это было похоже на «Аврору». Помнишь, клуб, о котором я тебе рассказывала? На Сорок девятой улице. Я одно время в нем пела. Сгорел дотла в сорок седьмом году. Тринадцатого марта. Погибла туча народу. Ты помнишь, я рассказывала об этом?
Пеллэм не помнил. Наверное, этот рассказ можно было найти в тех многих часах, отснятых на видеокассеты в квартире Этти Вашингтон.
Пожилая негритянка снова закашляла, затем шумно высморкалась.
— Дым. Это было самое страшное. Всем удалось выбраться?
— Погибших нет, — ответил Пеллэм. — Но состояние Хуана Торреса критическое. Он наверху, в реанимационной детского отделения.
Лицо Этти застыло. Пеллэм лишь однажды выдел у нее это выражение — когда она говорила о своем младшем сыне, которого много лет назад убили на Таймс-сквер.
— Хуан? — прошептала старуха. Она помолчала. — Я думала, он на несколько дней уехал к своей бабушке. В Бронкс. Так он был дома?
Похоже, это известие ужасно расстроило Этти, и Пеллэм не знал, как ее утешить. Пожилая негритянка перевела взгляд на зажатое в руках одеяло. Ее лицо посерело.
— Как вы смотрите на то, что я поставлю автограф на гипсе? — спросил Пеллэм.
— Ставь, если хочешь.
Пеллэм достал маркер.
— Можно где угодно? Ну, например, вот здесь?
Он старательно вывел круглые завитки.
В коридоре за дверью раздалась четыре раза мелодичная трель звонка.
— Я тут подумал, — сказал Пеллэм. — Вы не хотите, чтобы я позвонил вашей дочери?
— Нет, — ответила старуха. — Я уже с ней говорила. Позвонила сегодня ночью, когда пришла в сознание. Она до смерти перепугалась, но я заверила ее, что еще не собираюсь на тот свет. Дочь все равно хочет приехать и узнать, что покажут анализы. Если все окажется плохо, пусть лучше она будет здесь. Быть может, подцепит себе одного из здешних красавчиков-врачей. Например, того, что в приемном отделении. Богатый врач придется Лизбет по душе. Этого у нее не отнимешь. Как я тебе уже говорила.
В полуоткрытую дверь постучали. В палату вошли четверо мужчин в костюмах. Крупные, угрюмые; с их появлением просторная больничная палата, даже несмотря на три свободные койки, вдруг стала тесной.
Пеллэм с одного взгляда понял, что это полицейские. Значит, есть подозрения, что это был поджог. Тогда объяснима та скорость, с которой распространялся огонь.
Этти обеспокоено кивнула вошедшим.
— Миссис Вашингтон? — спросил старший по возрасту.
Ему было сорок с лишним. Щуплые плечи и животик, которому не помешало бы сжаться в размерах. Мужчина был в джинсах и ветровке, и Пеллэм заметил у него на поясе здоровенный револьвер.
— Я брандмейстер Ломакс. Это мой заместитель… — он кивнул на огромного молодого парня с телосложением культуриста. — А это следователи управления полиции Нью-Йорка.
Один из полицейских, повернувшись к Пеллэму, попросил его выйти.
— Нет-нет, — поспешно возразила Этти. — Это мой друг, он может остаться.
Полицейский посмотрел на Пеллэма, взглядом повторяя свою просьбу.
— Вы ее друг? — спросил Ломакс. — Отлично, мы и с вами поговорим. Но вы сюда больше не вернетесь. Назовите свою фамилию и место жительства вот этому офицеру и уходите.
— Прошу прощения? — улыбнулся сбитый с толку Пеллэм.
— Назовите ему фамилию и адрес, — кивнул на своего заместителя Ломакс. — А затем убирайтесь отсюда ко всем чертям! — рявкнул он.
— Я так не думаю.
Брандмейстер положил свои здоровенные ручищи на необъятную талию.
«Что ж, ты хочешь играть по-крутому, будем играть по-крутому.»
Скрестив руки на груди, Пеллэм чуть раздвинул ноги.
— Я никуда от нее не уйду.
— Джон, не надо, все в порядке.
Ломакс:
— Эта палата закрыта для посторонних. Гм, и не спрашивайте, почему. Это не ваше дело.
— Не думаю, что мои дела касаются вас хоть каким-то боком, — ответил Пеллэм.
Эта фраза была взята из написанного им много лет назад сценария, по которому так и не был снят фильм. И все эти годы Пеллэму до смерти хотелось где-нибудь ее употребить.
— Твою мать, — выругался один из полицейских, — у нас нет времени. Уберите его отсюда.
Заместитель брандмейстера схватил словно клещами Пеллэма за руку и потащил к двери. От этого движения по затекшей шее снова стрельнула резкая леденящая боль. Пеллэм дернулся, пытаясь высвободиться, и после этого полицейский решил, что Пеллэму неплохо будет пару минут отдохнуть у стены. Он припер его, едва не оторвав ноги от пола, так, что у него онемели руки, лишившиеся притока крови.
— Уберите от меня этого типа! — крикнул Ломаксу Пеллэм. — Черт побери, что здесь происходит?
Но брандмейстер был занят.
Сосредоточив внимание на маленькой белой карточке, зажатой в руке, он зачитал Этти «права Миранды»[1], после чего объявил, что она арестована по подозрению в преступной халатности, повлекшей за собой тяжкие последствия, и поджоге.
— О, и не забудьте покушение на убийство, — окликнул его один из полицейских.
— Да-да, — пробормотал Ломакс. Взглянув на Этти, он пожал плечами. — Ну, вы его слышали.
3
Дом, в котором жила Этти, подобно большинству нью-йоркских жилых зданий, построенных в девятнадцатом веке, имел размеры тридцать пять на семьдесят пять футов и был построен из известняка. В данном случае камень был рыжеватым, цвета терракоты.
До 1901 года никаких законов, которые упорядочивали бы возведение этих шестиэтажных доходных домов, не существовало, и многие подрядчики лепили свои строения, используя гнилые доски и цементный раствор, смешанный с опилками. Но подобные здания, низкопробная дешевка, уже давно развалились. Такие же дома как этот, — объяснила Этти Вашингтон перед видеокамерой дотошного Джона Пеллэма, — были построены теми, кто делал дома на совесть. В стенах альковы для мадонны, стеклянные колибри, поющие над дверями. Ничто не могло помешать этим зданиям простоять две сотни лет.
Ничто кроме канистры с бензином и спички…
Утром Пеллэм прошелся к тому, что осталось от здания.
Уцелело совсем немного. Лишь оболочка из почерневшего камня, заваленная беспорядочной грудой обугленных матрасов, мебели, газет, утвари. Основание здания было покрыто толстым слоем липкой серо-черной грязи — пепел и вода. Пеллэм застыл, увидев торчащую из кучи обгоревшего хлама руку. Побежав было к ней, он остановился, разглядев шов на полихлорвиниловом запястье. Это был манекен.
Практичные шутки в духе Адской кухни.
На горе мусора покоилась огромная фарфоровая ванна, совершенно ровно вставшая на ножки в виде звериных лап. Ванна была доверху наполнена ржаво-бурой водой.
Пеллэм обошел пожарище, протискиваясь сквозь толпу зевак, обступивших натянутую полицией желтую ленту, похожих на покупателей, застывших у дверей универмага в ожидании распродажи. В основном это были завсегдатаи городских свалок, однако на этот раз пожива их ждала скудная. Десятки матрасов, обгоревших и грязных. Остовы дешевой мебели и утвари, раскисшие в воде книги. Понуро поднимала свои заячьи уши антенна — дом не был подключен к сети кабельного телевидения, — восседающая на оплавившемся пластмассовом шаре, в котором только по логотипу «Самсунг» и печатной плате можно было узнать телевизор.
Вонь стояла ужасная.
Наконец Пеллэм нашел того, кого искал. Произошла смена костюмов: теперь брандмейстер был в джинсах, ветровке и высоких сапогах.
Поднырнув под желтую ленту, Пеллэм натянул на лицо властную деловитость, которая позволила ему беспрепятственно пройти мимо суетящихся экспертов-криминалистов и пожарных прямо к брандмейстеру.
Он услышал, как Ломакс сказал, обращаясь к своему гиганту-заместителю, верзиле, который прижал Пеллэма к стене в палате Этти:
— Вот, видишь, кладка растрескалась. — Брандмейстер указал на расколотые кирпичи. — Здесь было самое жаркое место. Очаг возгорания за этой стеной. Тащи фотографа, пусть все заснимет.
Присев на корточки, брандмейстер подобрал что-то с земли. Пеллэм остановился в нескольких футах от него. Ломакс поднял взгляд. Пеллэм отмылся и переоделся. Камуфляжная раскраска у него на лице исчезла, и брандмейстеру потребовалось какое-то время, чтобы его узнать.
— Это вы, — наконец сказал Ломакс.
Пеллэм, решив попробовать дружелюбный подход, вежливо поинтересовался:
— Привет, как дела?
— Исчезните, — отрезал брандмейстер.
— Я просто хотел поговорить с вами пару минут.
Ломакс снова переключил внимание на землю.
В больнице у Пеллэма проверили документы и справились о нем в центральном управлении полиции. Ломакс, его приятели-полицейские и в особенности здоровенный заместитель, похоже, расстроились, узнав, что нет никаких причин задержать Пеллэма и даже подвергнуть его дотошному обыску. Поэтому они остановились на том, что быстро взяли у него показания, после чего вытолкали в коридор, предупредив, что если в течение пяти минут он не покинет больницу, его арестуют за попытку помешать расследованию.
— Всего несколько вопросов, — сейчас обратился Пеллэм к брандмейстеру.
Ломакс, помятый и взъерошенный, напомнил Пеллэму его школьного преподавателя физкультуры, давно поссорившегося со спортом. Выпрямившись, брандмейстер оглядел Пеллэма с ног до головы. Быстро, пытливо. Его взгляд не был ни осторожным, ни воинственным; Ломакс просто пытался определить, кто перед ним.
— Я хочу узнать, почему вы арестовали Этти Вашингтон, — спросил Пеллэм. — В этом нет никакой логики. Я там был. Я знаю, что она не имеет никакого отношения к пожару.
— Это место преступления.
Ломакс возвратился к растрескавшейся кладке. Его слова нельзя было назвать предостережением в чистом виде, и все же Пеллэм предположил, что истинный их смысл именно такой.
— Я просто хочу спросить вас…
— Выйдите за ограждение.
— За ограждение?
— За желтую ленту.
— Сейчас выйду. Вы только позвольте мне…
— Арестуй его, — рявкнул Ломакс своему заместителю.
Тот с готовностью поспешил исполнить приказание.
— Все-все, я уже иду.
Подняв руки, Пеллэм выбрался за ленту.
Оказавшись за ограждением, он достал из сумки видеокамеру, направил ее на затылок Ломакса и включил запись. В видоискатель было видно, как полицейский в форме шепнул что-то Ломаксу. Тот оглянулся и тотчас же снова отвернулся. Позади пожарных огромной беспорядочной кучей возвышался дымящийся остов здания. Пеллэм поймал себя на мысли, что хотя сейчас он делает это исключительно ради Ломакса, могла бы получиться первоклассная сцена.
Брандмейстер старался не обращать на Пеллэма внимание столько, сколько было в его силах. Затем, не вытерпев, он подошел к нему. Отстранил объектив.
— Ну хорошо. Кончайте дурью маяться.
Пеллэм выключил видеокамеру.
— Этти Вашингтон не поджигала дом, — сказал он.
— Кто вы такой? Тележурналист?
— Что-то вроде того.
— Она его не поджигала, да? А кто поджег? Вы?
— Я дал показания вашему заместителю. Кстати, у него есть фамилия?
Ломакс пропустил это мимо ушей.
— Отвечайте на мой вопрос. Раз вы так уверены, что она не имеет никакого отношения к пожару, тогда, быть может, дом подожгли вы?
— Нет, я его не поджигал, — устало вздохнул Пеллэм.
— Как вам удалось выбраться? Из здания?
— По пожарной лестнице.
— Но старуха говорит, что когда пожар начался, ее не было дома. Кто впустил вас в подъезд?
— Рода Санчес. Из квартиры 2-Д.
— Вы и с ней знакомы?
— Встречались. Она знает, что я снимаю фильм об Этти. Вот и впустила меня.
— Если Этти не было дома, зачем вы вообще вошли в подъезд? — быстро спросил Ломакс.
— У нас была назначена встреча на десять часов вечера. Я предположил, что если Этти вышла, то она должна будет вернуться через несколько минут. Я собирался подождать наверху. Как оказалось, Этти пошла в магазин.
— Вам не показалось странным — пожилая женщина выходит на улицы Адской кухни в десять часов вечера?
— Этти живет так, как ей удобно.
Ломакс, похоже, разговорился.
— Значит, когда начался пожар, вы по счастливой случайности оказались рядом с пожарной лестницей. Как вам повезло!
— Бывает и такое, — согласился Пеллэм.
— Расскажите, что именно вы видели.
— Я уже все рассказал вашему заместителю.
— Из вашего рассказа я ни хрена не понял, — отрезал Ломакс. — Сообщите мне подробности. Помогите следствию.
Подумав, Пеллэм пришел к выводу, что чем покладистее он будет себя вести, тем, в конечном счете, будет лучше Этти. Он рассказал, как заглянул вниз в лестничный колодец и увидел, что дверь вырвало наружу. Рассказал про дым и огонь. И про искры. Сказал, что искр было очень много. Ломакс и его заместитель с фигурой профессионального борца слушали Пеллэма, казалось, совершенно безучастно.
— Боюсь, я ничем не смог вам помочь, — закончил Пеллэм.
— Если вы говорите правду, вы оказали нам огромнейшую помощь.
— Какой смысл мне лгать?
— Скажите, мистер Везунчик, чего было больше — огня или дыма?
— Наверное, больше дыма.
Брандмейстер кивнул.
— Какого цвета было пламя?
— Не знаю. Обычного. Оранжевого.
— А не голубого?
— Нет.
Ломакс сделал пометки в блокноте.
Потеряв терпение, Пеллэм спросил:
— Что у вас есть на Этти? Улики? Свидетели?
В улыбке Ломакса ясно читалась Пятая поправка[2].
— Послушайте, — взорвался Пеллэм, — речь идет о семидесятилетней женщине…
— Послушайте, мистер Везунчик, я скажу вам вот что. В прошлом году мы расследовали в городе десять тысяч подозрительных пожаров. Более половины из них оказались следствием поджогов, из которых треть устроили женщины.
— Согласитесь, это едва ли можно считать доказательством вины Этти. Какой у нее предполагаемый мотив?
Ломакс повернулся к своему заместителю.
— Предполагаемый мотив. Этот человек слышал про предполагаемые мотивы. Откуда он это узнал? Из «Вестника полиции Нью-Йорка»? Из «Криминальной хроники»? Нет, он мне кажется обыкновенным настырным журналистом. Убирайся к такой-то матери вместе с твоим предполагаемым мотивом! Чтобы духа твоего здесь не было!
Вернувшись за ограждение, Пеллэм продолжал снимать, а Ломакс продолжал не обращать на него внимание.
Пеллэм направил камеру на угрюмый переулок за сгоревшим домом, — чтобы увековечить кучу мешков с мусором, спасших Этти, — и вдруг услышал завывание на высокой ноте, шум дыма, если только дым был способен издавать шум.
Пеллэм прошел к строительной площадке на противоположной стороне улицы, где завершалось возведение шестидесятиэтажного небоскреба. При его приближении дым превратился в слова.
— Одной из них. Я была бы одной из них.
Женщина сидела под сенью огромного мусорного бака, рядом с двумя облупленными каменными бульдогами, на протяжении ста тридцати лет охранявшими лестницу в дом Этти.
1 2 3 4 5 6