Казанский университет находился в то время в очень жалком состоянии. Профессора были, в большинстве, либо чудаки-иностранцы, почти не знавшие по-русски, либо невежественные карьеристы, иногда даже нечистые на руки. Правда, профессорствовал в то время знаменитый Лобачевский, но на математическом факультете, а Т. провел два года на восточном факультете, два года – на юридическом. На последнем тоже был один выдающийся профессор ученый цивилист Мейер; Т. одно время очень заинтересовался его лекциями и даже взял себе специальную тему для разработки – сравнение «Esprit des lois» Монтескье и Екатерининского «Наказа». Из этого, однако, ничего не вышло: ему вскоре надоело работать. Он только числился в университете, весьма мало занимаясь и получая двойки и единицы на экзаменах. Неуспешность университетских занятий Т. – едва ли простая случайность. Будучи одним из истинно великих мудрецов в смысле уменья вдуматься в цель и назначение человеческой жизни, Т. в тоже время лишен способности мыслить научно, т. е. подчинять свою мысль результатам исследования.
Ненаучность его ума особенно ясно сказывается в тех требованиях, которые он предъявляет к научным исследованиям, ценя в них не правильность метода и приемов, а исключительно цель. От астронома он требует указаний путей к достижению счастья человечества – а философии ставит в укор отсутствие тех осязательных результатов, которых достигли науки точные. – Бросив университет еще до наступления переходных экзаменов на 3 курс юрид. факультета, Т. с весны 1847 г. поселяется в Ясной Поляне. Что он там делал, мы знаем из «Утра помещика»: здесь надо только подставить фамилию "Т. " вместо «Нехлюдов», чтобы получить достоверный рассказ о житье его в деревне. Попытка Т. стать действительным отцом и благодетелем своих мужиков замечательна и как яркая иллюстрация того, что барская филантропия неспособна была оздоровить гнилой и безнравственный в своей основе крепостной быт, и как яркая страница из истории сердечных порывов Т. На этот раз порыв Т. был вполне самостоятельный; он стоит вне связи с демократическими течениями второй половины 40-х годов, совершенно не коснувшимися Т. Он весьма мало следил за журналистикою; хотя его попытка чемнибудь сгладить вину барства пред народом относится к тому же году, когда появились «Антон Горемыка» Григоровича и начало «Записок охотника» Тургенева, но это простая случайность. Если и были тут литературные влияния, то гораздо более старого происхождения: Т. очень увлекался Руссо. Ни с кем у него нет стольких точек соприкосновения, как с великим ненавистником цивилизации и проповедником возвращения к первобытной простоте. Мужики, однако, не всецело захватили Т.: он скоро уехал в Петербург и весною 1848 г. начал держать экзамен на кандидата прав. Два экзамена, из уголовного права и уголовного судопроизводства, он сдал благополучно, затем это ему надоело и он уехал в деревню. Позднее он наезжал в Москву, где часто поддавался унаследованной страсти к игре, не мало расстраивая этим свои денежные дела. В этот период жизни Т. особенно страстно интересовался музыкою (он недурно играл на рояле и очень любить классических композиторов). Преувеличенное по отношению в большинству людей описание того действия, которое производит «страстная» музыка, автор «Крейцеровой сонаты» почерпнул из ощущений, возбуждаемых миром звуков в его собственной душе. Развитию любви Т. к музыке содействовало и то, что во время поездки в Петербург в 1848 г. он встретился, в весьма мало подходящей обстановке танцкласса, с даровитым, но сбившимся с пути немца-музыканта, которого впоследствии описал в «Альберте». Т. пришла мысль спасти его: он увез его в Ясную Поляну и вместе с ним много играл. Много времени уходило также на кутежи, игру и охоту. Так прошло после оставления университета 4 года, когда в Ясную Поляну приехал служивший на Кавказе брат Т., Николай, и стал его звать туда. Т. долго не сдавался на зов брата, пока крупный проигрыш в Москве не помог решению. "Чтобы расплатиться, надо было сократить свои расходы до минимума – и весною 1851 г. Т. торопливо уехал из Москвы на Кавказ, сначала без всякой определенной цели. Вскоре он решил поступить на военную службу, но явились препятствия в виде отсутствия нужных бумаг, которые трудно было добыть, и Т. прожил около 5 месяцев в полном уединении в Пятигорске, в простой избе. Значительную часть времени он проводил на охоте, в обществе казака Епишки, фигурирующего в "Казаках– под именем Еpoшки. Осенью 1851 г. Т., сдав в Тифлисе экзамен, поступил юнкером в 4-ую батарею 20-й артиллерийской бригады, стоявшей в казацкой станице Старогладове, на берегу Терека, под Кизляром. С легким изменением подробностей, она во всей своей полудикой оригинальности изображена в «Казаках». Те же «Казаки» дадут нам и картину внутренней жизни бежавшего из столичного омута Т., если мы подставим фамилию «Толстой» вместо фамилии Оленина. Настроения, которые переживал Т.-Оленин, двойственного характера: тут и глубокая потребность стряхнуть с себя пыль и копоть цивилизации и жить на освежающем, ясном лоне природы, вне пустых условностей городского и в особенности великосветского быта, тут и желание залечить раны самолюбия, вынесенные из погони за успехом в этом «пустом» быту, тут и тяжкое сознание проступков против строгих требований истинной морали. В глухой станице Т. обрел лучшую часть самого себя: он стал писать и в 1852 г. отослал в редакцию «Современника» первую часть автобиографической трилогии: «Детство». Как все в Т. сильно и оригинально, так необычайно и первоклассно начало его литературной деятельности. По-видимому, «Детство» – в буквальном смысле первенец Т.: по крайней мере в числе многочисленных биографических фактов, собранных друзьями и почитателями его, нет никаких данных, указывающих на то, Т. что раньше пытался написать что-нибудь в литературной форме. Нет никаких намеков на ранние литературные поползновения и в произведениях Т., представляющих историю всех его мыслей, поступков, вкусов и т. д.
Сравнительно позднее начало увенчавшегося такою небывалою удачею поприща очень характерно для Т.: он никогда не был профессиональным литератором, понимая профессиональность не в смысле профессии, дающей средства к жизни, а в менее узком смысле преобладания литературных интересов. Чисто литературные интересы всегда стояли у Т. на втором плане: он писал, когда хотелось писать и вполне назревала потребность высказаться, а в обычное время он светский человек, офицер, помещик, педагог, мировой посредник, проповедник, учитель жизни и т. д. Он никогда не нуждался в обществе литераторов, никогда не принимал близко к сердцу интересы литературных партий, далеко не охотно беседует о литературе, всегда предпочитая разговоры о вопросах веры, морали, общественных отношений. Ни одно произведение его, говоря словами Тургенева, не «воняет литературою», т. е. не вышло из книжных настроений, из литературной замкнутости. – Получив рукопись «Детства», редактор «Современника» Некрасов сразу распознал ее литературную ценность и написал автору любезное письмо, подействовавшее на него очень ободряющим образом. Он принимается за продолжение трилогии, а в голове его роятся планы «Утра помещика», «Набега» «Казаков». Напечатанное в «Современнике» 1852 г. «Детство», подписанное скромными инициалами Л. Н. Т., имело чрезвычайный успех; автора сразу стали причислять к корифеям молодой литературной школы, наряду с пользовавшимися уже тогда громкою литературною известностью Тургеневым, Гончаровым, Григоровичем, Островским. Критика – Аполлон Григорьев, Анненков, Дружинин, Чернышевский – оценила и глубину психологического анализа, и серьезность авторских намерений, и яркую выпуклость реализма, при всей правдивости ярко схваченных подробностей действительной жизни чуждого какой бы то ни было вульгарности. На Кавказе скоро произведенный в офицеры Т. оставался два года, участвуя во многих стычках и подвергаясь всем опасностям боевой кавказской жизни. Он имел права и притязания на Георгиевский крест, но не получил его, чем, видимо, был огорчен. Когда в конце 1853 г. вспыхнула Крымская война, Т. перевелся в Дунайскую армию, участвовал в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а с ноября 1854 г. по конец августа 1855 г. был в Севастополе. Все ужасы, лишения и страдания, выпавшие на долю геройских его защитников, перенес и Т. Он долго жил на страшном 4-м бастионе, командовал батареей в сражении при Черной, был при адской бомбардировке во время штурма Малахова Кургана. Не смотря на все ужасы осады, к которым он скоро привык, как и все прочие эпически-храбрые севастопольцы, Т. написал в это время боевой рассказ из кавказской жизни «Рубка леса» и первый из трех «Севастопольских рассказов»: «Севастополь в декабре 1854 г.». Этот последний рассказ он отправил в «Современник». Тотчас же напечатанный, рассказ был с жадностью прочитан всею Poccиею и произвел потрясающее впечатление картиною ужасов, выпавших на долю защитников Севастополя. Рассказ был замечен импер. Николаем; он велел беречь даровитого офицера, что, однако, было неисполнимо для Т., не хотевшего перейти в разряд ненавидимых им «штабных». Окруженный блеском известности и пользуясь репутациею очень храброго офицера, Т. имел все шансы на карьеру, но сам себе «испортил» ее. Едва ли не единственный раз в жизни (если не считать сделанного для детей «Соединения разных вариантов былин в одну» в его педагогич. сочинениях) он побаловался стихами: написал сатирическую песенку, на манер солдатских, по поводу несчастного дела 4 августа 1855 г., когда генерал Реад, неправильно поняв приказание главнокомандующего, неблагоразумно атаковал Федюхинские высоты. Песенка (Как четвертого числа, нас нелегкая несла гору забирать и т. д.), задевавшая целый ряд важных генералов, имела огромный успех и, конечно, повредила автору. Тотчас после штурма 27 августа Т. был послан курьером в Петербург, где написал «Севастополь в мае 1855 г.» и «Севастополь в августе 1855 г.». «Севастопольские рассказы», окончательно укрепившие известность Т., как одной из главных «надежд» нового литературного поколения, до известной степени являются первым эскизом того огромного полотна, которое 10 – 12 лет спустя Т. с таким гениальным мастерством развернул в «Войне и мире». Первый в русской, да и едва ли не во всемирной литературе, Т. занялся трезвым анализом боевой жизни, первый отнесся к ней без всякой экзальтации. Он низвел воинскую доблесть с пьедестала сплошного «геройства», но вместе с тем возвеличил ее как никто. Он показал. что храбрец данного момента за минуту до того и минуту спустя такой же человек, как и все: хороший – если он всегда такой, мелочный, завистливый, нечестный – если он был таким, пока обстоятельства не потребовали от него геройства. Разрушая представление воинской доблести в стиле Марлинского, Т. ярко выставил на вид величие геройства простого, ни во что не драпирующегося, не лезущего вперед, делающего только то, что надо: если надо – так прятаться, если надо – так умирать. Бесконечно полюбил за это Т. под Севастополем простого солдата и в его лице весь вообще русский народ. – Шумною и веселою жизнью зажил Т. в Петербурге, где его встретили с распростертыми объятиями и в великосветских салонах, и в литературных кружках. Особенно близко сошелся он с Тургеневым, с которым одно время жил на одной квартире. Тургенев ввел Т. в кружок «Современника» и других литературных корифеев: он стал в приятельских отношения с Некрасовым, Гончаровым, Панаевым, Григоровичем Дружининым, Сологубом. «После севастопольских лишений столичная жизнь имела двойную прелесть для богатого, жизнерадостного, впечатлительного и общительного молодого человека. На попойки и карты, кутежи с цыганами у Т. уходили целые дни и даже ночи» (Левенфельд). Веселая жизнь не замедлила оставить горький осадок в душе Т. тем более, что у него начался сильный: разлад с близким ему кружком писателей, Он и тогда понимал, «что такое святость» и потому никак не хотел удовлетвориться, как некоторые его приятели, тем, что он «чудесный художник», не мог признать литературную деятельность чем-то особенно возвышенным, чем-то таким, что освобождает человека от необходимости стремиться к самоусовершенствованию и посвящать себя всецело благу ближнего. На этой почве возникали ожесточенные споры, осложнявшиеся тем, что всегда правдивый и потому часто резкий Т. не стеснялся отмечать в своих приятелях черты неискренности и аффектации. В результате «люди ему опротивели и сам он себе опротивел» – и в начале 1857 г. Т. без всякого сожаления оставил Петербург и отправился за границу. Неожиданное впечатление произвела на него Западная Европа – Германия, Франция, Англия, Швейцария, Италия, – где Т. провел всего около 11/2, лет (в 1857 и 1860 – 61 гг.). Б общем это впечатление было безусловно отрицательное. Косвенно оно выразилось в том, что нигде в своих сочинениях Т. не обмолвился каким-нибудь добрым словом о тех или других сторонах заграничной жизни, нигде не поставил культурное превосходство Запада нам в пример.
Прямо свое разочарование в европейской жизни он высказал в рассказе «Люцерн». Лежащий в основе европейского общества контраст между богатством и бедностью схвачен здесь Т. с поражающей силой. Он сумел рассмотреть его сквозь великолепный внешний покров европейской культуры, полому что его никогда не покидала мысль об устройстве человеческой жизни на началах братства и справедливости. За границей его интересовали только народное образование и учреждения, имеющие целью поднятие уровня рабочего населения. Вопросы народного образования он пристально изучал в Германии и теоретически, и практически, и путем бесед со специалистами. Из выдающихся людей Германии его больше всех заинтересовал Ауэрбах, как автор посвященных народному быту «Шварцвальдских рассказов» и издатель народных календарей. Гордый и замкнутый, никогда первый не искавший знакомства, для Ауэрбаха Т. сделал исключение, сделал ему визит и постарался с ним сблизиться. Во время пребывания в Брюсселе Т. познакомился с Прудоном и Лелевелем. Глубоко-серьезному настроению Т. во время второго путешествия содействовало еще то, что на его руках умер от чахотки, в южной Франции, любимый его брат Николай. Смерть его произвела на Т. потрясающее впечатление. Вернулся Т. в Poccию тотчас по освобождении крестьян и стал мировым посредником. Сделано это было всего менее под влиянием демократических течений шестидесятых годов. В то время смотрели на народ как на младшего брата, которого надо поднять на себя; Т. думал, наоборот, что народ бесконечно выше культурных классов и что господам надо заимствовать высоты духа у мужиков. Он деятельно занялся устройством школ в своей Ясной Поляне и во всем Крапивенском у. Яснополянская школа принадлежит к числу самых оригинальных педагогических попыток, когда либо сделанных. В эпоху безграничного преклонения пред новейшею немецкою педагогиею Т. решительно восстал против всякой регламентации и дисциплины в школе; единственная метода преподавания и воспитания, которую он признавал, была та, что никакой методы не надо. Все в преподавании должно быть индивидуально – и учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В Яснополянской школе дети сидели кто где хотел, кто сколько хотел и кто как хотел. Никакой определенной программы преподавания не было. Единственная задача учителя заключалась в том, чтобы заинтересовать класс. Не смотря на этот крайний педагогический анархизм, занятия шли прекрасно. Их вел сам Т., при помощи нескольких постоянных учителей и нескольких случайных, из ближайших знакомых и приезжих. С 1862 г. Т. стал издавать педагогический журнал «Ясная Поляна», где главным сотрудником являлся опять-таки он сам. Сверх статей теоретических, Т. написал также ряд рассказов, басен и переложений. Соединенные вместе, педагогические статьи Т. составили целый том собрания его сочинений. Запрятанные в очень мало распространенный специальный журнал, они, в свое время, остались мало замеченными. На социологическую основу идей Т. об образовании, на то, что Т. в образованности, науке, искусстве и успехах техники видел только облегченные и усовершенствованные способы эксплуатации народа высшими классами, никто не обратил внимания. Мало того: из нападок Т. на европейскую образованность и на излюбленное в то время понятие о «прогрессе» многие не на шутку вывели заключение, что Т. – «консерватор». Около 15 лет длилось это курьезное недоразумение, сближавшее с Т. такого, напр., органически-противоположного ему писателя, как Н. Н. Страхов. Только в 1875 г. Н. K. Михайловский, в статье: «Десница и Шуйца гр. Т.», поражающей блеском анализа и предугадыванием дальнейшей деятельности Т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Ненаучность его ума особенно ясно сказывается в тех требованиях, которые он предъявляет к научным исследованиям, ценя в них не правильность метода и приемов, а исключительно цель. От астронома он требует указаний путей к достижению счастья человечества – а философии ставит в укор отсутствие тех осязательных результатов, которых достигли науки точные. – Бросив университет еще до наступления переходных экзаменов на 3 курс юрид. факультета, Т. с весны 1847 г. поселяется в Ясной Поляне. Что он там делал, мы знаем из «Утра помещика»: здесь надо только подставить фамилию "Т. " вместо «Нехлюдов», чтобы получить достоверный рассказ о житье его в деревне. Попытка Т. стать действительным отцом и благодетелем своих мужиков замечательна и как яркая иллюстрация того, что барская филантропия неспособна была оздоровить гнилой и безнравственный в своей основе крепостной быт, и как яркая страница из истории сердечных порывов Т. На этот раз порыв Т. был вполне самостоятельный; он стоит вне связи с демократическими течениями второй половины 40-х годов, совершенно не коснувшимися Т. Он весьма мало следил за журналистикою; хотя его попытка чемнибудь сгладить вину барства пред народом относится к тому же году, когда появились «Антон Горемыка» Григоровича и начало «Записок охотника» Тургенева, но это простая случайность. Если и были тут литературные влияния, то гораздо более старого происхождения: Т. очень увлекался Руссо. Ни с кем у него нет стольких точек соприкосновения, как с великим ненавистником цивилизации и проповедником возвращения к первобытной простоте. Мужики, однако, не всецело захватили Т.: он скоро уехал в Петербург и весною 1848 г. начал держать экзамен на кандидата прав. Два экзамена, из уголовного права и уголовного судопроизводства, он сдал благополучно, затем это ему надоело и он уехал в деревню. Позднее он наезжал в Москву, где часто поддавался унаследованной страсти к игре, не мало расстраивая этим свои денежные дела. В этот период жизни Т. особенно страстно интересовался музыкою (он недурно играл на рояле и очень любить классических композиторов). Преувеличенное по отношению в большинству людей описание того действия, которое производит «страстная» музыка, автор «Крейцеровой сонаты» почерпнул из ощущений, возбуждаемых миром звуков в его собственной душе. Развитию любви Т. к музыке содействовало и то, что во время поездки в Петербург в 1848 г. он встретился, в весьма мало подходящей обстановке танцкласса, с даровитым, но сбившимся с пути немца-музыканта, которого впоследствии описал в «Альберте». Т. пришла мысль спасти его: он увез его в Ясную Поляну и вместе с ним много играл. Много времени уходило также на кутежи, игру и охоту. Так прошло после оставления университета 4 года, когда в Ясную Поляну приехал служивший на Кавказе брат Т., Николай, и стал его звать туда. Т. долго не сдавался на зов брата, пока крупный проигрыш в Москве не помог решению. "Чтобы расплатиться, надо было сократить свои расходы до минимума – и весною 1851 г. Т. торопливо уехал из Москвы на Кавказ, сначала без всякой определенной цели. Вскоре он решил поступить на военную службу, но явились препятствия в виде отсутствия нужных бумаг, которые трудно было добыть, и Т. прожил около 5 месяцев в полном уединении в Пятигорске, в простой избе. Значительную часть времени он проводил на охоте, в обществе казака Епишки, фигурирующего в "Казаках– под именем Еpoшки. Осенью 1851 г. Т., сдав в Тифлисе экзамен, поступил юнкером в 4-ую батарею 20-й артиллерийской бригады, стоявшей в казацкой станице Старогладове, на берегу Терека, под Кизляром. С легким изменением подробностей, она во всей своей полудикой оригинальности изображена в «Казаках». Те же «Казаки» дадут нам и картину внутренней жизни бежавшего из столичного омута Т., если мы подставим фамилию «Толстой» вместо фамилии Оленина. Настроения, которые переживал Т.-Оленин, двойственного характера: тут и глубокая потребность стряхнуть с себя пыль и копоть цивилизации и жить на освежающем, ясном лоне природы, вне пустых условностей городского и в особенности великосветского быта, тут и желание залечить раны самолюбия, вынесенные из погони за успехом в этом «пустом» быту, тут и тяжкое сознание проступков против строгих требований истинной морали. В глухой станице Т. обрел лучшую часть самого себя: он стал писать и в 1852 г. отослал в редакцию «Современника» первую часть автобиографической трилогии: «Детство». Как все в Т. сильно и оригинально, так необычайно и первоклассно начало его литературной деятельности. По-видимому, «Детство» – в буквальном смысле первенец Т.: по крайней мере в числе многочисленных биографических фактов, собранных друзьями и почитателями его, нет никаких данных, указывающих на то, Т. что раньше пытался написать что-нибудь в литературной форме. Нет никаких намеков на ранние литературные поползновения и в произведениях Т., представляющих историю всех его мыслей, поступков, вкусов и т. д.
Сравнительно позднее начало увенчавшегося такою небывалою удачею поприща очень характерно для Т.: он никогда не был профессиональным литератором, понимая профессиональность не в смысле профессии, дающей средства к жизни, а в менее узком смысле преобладания литературных интересов. Чисто литературные интересы всегда стояли у Т. на втором плане: он писал, когда хотелось писать и вполне назревала потребность высказаться, а в обычное время он светский человек, офицер, помещик, педагог, мировой посредник, проповедник, учитель жизни и т. д. Он никогда не нуждался в обществе литераторов, никогда не принимал близко к сердцу интересы литературных партий, далеко не охотно беседует о литературе, всегда предпочитая разговоры о вопросах веры, морали, общественных отношений. Ни одно произведение его, говоря словами Тургенева, не «воняет литературою», т. е. не вышло из книжных настроений, из литературной замкнутости. – Получив рукопись «Детства», редактор «Современника» Некрасов сразу распознал ее литературную ценность и написал автору любезное письмо, подействовавшее на него очень ободряющим образом. Он принимается за продолжение трилогии, а в голове его роятся планы «Утра помещика», «Набега» «Казаков». Напечатанное в «Современнике» 1852 г. «Детство», подписанное скромными инициалами Л. Н. Т., имело чрезвычайный успех; автора сразу стали причислять к корифеям молодой литературной школы, наряду с пользовавшимися уже тогда громкою литературною известностью Тургеневым, Гончаровым, Григоровичем, Островским. Критика – Аполлон Григорьев, Анненков, Дружинин, Чернышевский – оценила и глубину психологического анализа, и серьезность авторских намерений, и яркую выпуклость реализма, при всей правдивости ярко схваченных подробностей действительной жизни чуждого какой бы то ни было вульгарности. На Кавказе скоро произведенный в офицеры Т. оставался два года, участвуя во многих стычках и подвергаясь всем опасностям боевой кавказской жизни. Он имел права и притязания на Георгиевский крест, но не получил его, чем, видимо, был огорчен. Когда в конце 1853 г. вспыхнула Крымская война, Т. перевелся в Дунайскую армию, участвовал в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а с ноября 1854 г. по конец августа 1855 г. был в Севастополе. Все ужасы, лишения и страдания, выпавшие на долю геройских его защитников, перенес и Т. Он долго жил на страшном 4-м бастионе, командовал батареей в сражении при Черной, был при адской бомбардировке во время штурма Малахова Кургана. Не смотря на все ужасы осады, к которым он скоро привык, как и все прочие эпически-храбрые севастопольцы, Т. написал в это время боевой рассказ из кавказской жизни «Рубка леса» и первый из трех «Севастопольских рассказов»: «Севастополь в декабре 1854 г.». Этот последний рассказ он отправил в «Современник». Тотчас же напечатанный, рассказ был с жадностью прочитан всею Poccиею и произвел потрясающее впечатление картиною ужасов, выпавших на долю защитников Севастополя. Рассказ был замечен импер. Николаем; он велел беречь даровитого офицера, что, однако, было неисполнимо для Т., не хотевшего перейти в разряд ненавидимых им «штабных». Окруженный блеском известности и пользуясь репутациею очень храброго офицера, Т. имел все шансы на карьеру, но сам себе «испортил» ее. Едва ли не единственный раз в жизни (если не считать сделанного для детей «Соединения разных вариантов былин в одну» в его педагогич. сочинениях) он побаловался стихами: написал сатирическую песенку, на манер солдатских, по поводу несчастного дела 4 августа 1855 г., когда генерал Реад, неправильно поняв приказание главнокомандующего, неблагоразумно атаковал Федюхинские высоты. Песенка (Как четвертого числа, нас нелегкая несла гору забирать и т. д.), задевавшая целый ряд важных генералов, имела огромный успех и, конечно, повредила автору. Тотчас после штурма 27 августа Т. был послан курьером в Петербург, где написал «Севастополь в мае 1855 г.» и «Севастополь в августе 1855 г.». «Севастопольские рассказы», окончательно укрепившие известность Т., как одной из главных «надежд» нового литературного поколения, до известной степени являются первым эскизом того огромного полотна, которое 10 – 12 лет спустя Т. с таким гениальным мастерством развернул в «Войне и мире». Первый в русской, да и едва ли не во всемирной литературе, Т. занялся трезвым анализом боевой жизни, первый отнесся к ней без всякой экзальтации. Он низвел воинскую доблесть с пьедестала сплошного «геройства», но вместе с тем возвеличил ее как никто. Он показал. что храбрец данного момента за минуту до того и минуту спустя такой же человек, как и все: хороший – если он всегда такой, мелочный, завистливый, нечестный – если он был таким, пока обстоятельства не потребовали от него геройства. Разрушая представление воинской доблести в стиле Марлинского, Т. ярко выставил на вид величие геройства простого, ни во что не драпирующегося, не лезущего вперед, делающего только то, что надо: если надо – так прятаться, если надо – так умирать. Бесконечно полюбил за это Т. под Севастополем простого солдата и в его лице весь вообще русский народ. – Шумною и веселою жизнью зажил Т. в Петербурге, где его встретили с распростертыми объятиями и в великосветских салонах, и в литературных кружках. Особенно близко сошелся он с Тургеневым, с которым одно время жил на одной квартире. Тургенев ввел Т. в кружок «Современника» и других литературных корифеев: он стал в приятельских отношения с Некрасовым, Гончаровым, Панаевым, Григоровичем Дружининым, Сологубом. «После севастопольских лишений столичная жизнь имела двойную прелесть для богатого, жизнерадостного, впечатлительного и общительного молодого человека. На попойки и карты, кутежи с цыганами у Т. уходили целые дни и даже ночи» (Левенфельд). Веселая жизнь не замедлила оставить горький осадок в душе Т. тем более, что у него начался сильный: разлад с близким ему кружком писателей, Он и тогда понимал, «что такое святость» и потому никак не хотел удовлетвориться, как некоторые его приятели, тем, что он «чудесный художник», не мог признать литературную деятельность чем-то особенно возвышенным, чем-то таким, что освобождает человека от необходимости стремиться к самоусовершенствованию и посвящать себя всецело благу ближнего. На этой почве возникали ожесточенные споры, осложнявшиеся тем, что всегда правдивый и потому часто резкий Т. не стеснялся отмечать в своих приятелях черты неискренности и аффектации. В результате «люди ему опротивели и сам он себе опротивел» – и в начале 1857 г. Т. без всякого сожаления оставил Петербург и отправился за границу. Неожиданное впечатление произвела на него Западная Европа – Германия, Франция, Англия, Швейцария, Италия, – где Т. провел всего около 11/2, лет (в 1857 и 1860 – 61 гг.). Б общем это впечатление было безусловно отрицательное. Косвенно оно выразилось в том, что нигде в своих сочинениях Т. не обмолвился каким-нибудь добрым словом о тех или других сторонах заграничной жизни, нигде не поставил культурное превосходство Запада нам в пример.
Прямо свое разочарование в европейской жизни он высказал в рассказе «Люцерн». Лежащий в основе европейского общества контраст между богатством и бедностью схвачен здесь Т. с поражающей силой. Он сумел рассмотреть его сквозь великолепный внешний покров европейской культуры, полому что его никогда не покидала мысль об устройстве человеческой жизни на началах братства и справедливости. За границей его интересовали только народное образование и учреждения, имеющие целью поднятие уровня рабочего населения. Вопросы народного образования он пристально изучал в Германии и теоретически, и практически, и путем бесед со специалистами. Из выдающихся людей Германии его больше всех заинтересовал Ауэрбах, как автор посвященных народному быту «Шварцвальдских рассказов» и издатель народных календарей. Гордый и замкнутый, никогда первый не искавший знакомства, для Ауэрбаха Т. сделал исключение, сделал ему визит и постарался с ним сблизиться. Во время пребывания в Брюсселе Т. познакомился с Прудоном и Лелевелем. Глубоко-серьезному настроению Т. во время второго путешествия содействовало еще то, что на его руках умер от чахотки, в южной Франции, любимый его брат Николай. Смерть его произвела на Т. потрясающее впечатление. Вернулся Т. в Poccию тотчас по освобождении крестьян и стал мировым посредником. Сделано это было всего менее под влиянием демократических течений шестидесятых годов. В то время смотрели на народ как на младшего брата, которого надо поднять на себя; Т. думал, наоборот, что народ бесконечно выше культурных классов и что господам надо заимствовать высоты духа у мужиков. Он деятельно занялся устройством школ в своей Ясной Поляне и во всем Крапивенском у. Яснополянская школа принадлежит к числу самых оригинальных педагогических попыток, когда либо сделанных. В эпоху безграничного преклонения пред новейшею немецкою педагогиею Т. решительно восстал против всякой регламентации и дисциплины в школе; единственная метода преподавания и воспитания, которую он признавал, была та, что никакой методы не надо. Все в преподавании должно быть индивидуально – и учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В Яснополянской школе дети сидели кто где хотел, кто сколько хотел и кто как хотел. Никакой определенной программы преподавания не было. Единственная задача учителя заключалась в том, чтобы заинтересовать класс. Не смотря на этот крайний педагогический анархизм, занятия шли прекрасно. Их вел сам Т., при помощи нескольких постоянных учителей и нескольких случайных, из ближайших знакомых и приезжих. С 1862 г. Т. стал издавать педагогический журнал «Ясная Поляна», где главным сотрудником являлся опять-таки он сам. Сверх статей теоретических, Т. написал также ряд рассказов, басен и переложений. Соединенные вместе, педагогические статьи Т. составили целый том собрания его сочинений. Запрятанные в очень мало распространенный специальный журнал, они, в свое время, остались мало замеченными. На социологическую основу идей Т. об образовании, на то, что Т. в образованности, науке, искусстве и успехах техники видел только облегченные и усовершенствованные способы эксплуатации народа высшими классами, никто не обратил внимания. Мало того: из нападок Т. на европейскую образованность и на излюбленное в то время понятие о «прогрессе» многие не на шутку вывели заключение, что Т. – «консерватор». Около 15 лет длилось это курьезное недоразумение, сближавшее с Т. такого, напр., органически-противоположного ему писателя, как Н. Н. Страхов. Только в 1875 г. Н. K. Михайловский, в статье: «Десница и Шуйца гр. Т.», поражающей блеском анализа и предугадыванием дальнейшей деятельности Т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118