Шила Кри, коварно улыбаясь, вновь подняла Клык Защитника. Пискнув, Джози пулей кинулся к двери и выскочил в соленую прохладу ночи. Он слышал за спиной грохот удара, когда брошенный Шилой молот угодил в балку, и грубый хохот головорезов.Джози мчался не оглядываясь. Когда он, наконец, остановился перевести дух, то обнаружил, что стоит перед дверью «Мотыги», и стал думать, как, Девять Проклятых Кругов, ему теперь объясняться с Арумном.Он все еще с трудом дышал, когда заметил Делли, которая спешила по улице, плотно завернувшись в шаль. Обычно она не отлучалась так поздно, если только Арумн не давал ей какого-либо поручения, потому что в этот час в «Мотыге» было полно посетителей. Но в руках у нее ничего не было, так что Джози легко догадался, где она была, точнее, к кому она ходила.Девушка подошла ближе, и Джози услышал, что она всхлипывает, и это подкрепило его уверенность в том, что она была у Вульфгара и варвар снова ее обидел.— Что с тобой? — спросил он, сделав шаг ей навстречу. Делли от неожиданности отшатнулась, поскольку не заметила Джози в потемках. — Почему ты плачешь? — ласково спросил он, кладя руки ей на плечи и думая, что можно воспользоваться ее болью и обидой к собственной выгоде и, в конце концов, уложить-таки в постель женщину, о которой он мечтал несколько лет.Делли, хоть и продолжала всхлипывать, решительно вырвалась. В ее взгляде не было не только обещания на будущее, но даже намека на дружелюбие.— Он обидел тебя, Делли, — негромко продолжал Джози. — Может, я немного подниму тебе настроение.Делли презрительно фыркнула:— Это ведь все из-за тебя, Джоз-Лягушка, разве нет? — враждебно сказала она. — Радуйся теперь, Вульфгара выгнали.Джози не успел даже ответить, как она стремительно прошла мимо и исчезла за дверями «Мотыги», куда Джози вход был заказан. Он остался стоять посреди пустой темной улицы, не зная, куда податься и с кем бы поговорить. И Вульфгар был тому виной.Ночь Джози провел шатаясь по переулкам и притонам самой бандитской части Лускана. Он ни с кем не разговаривал, но внимательно прислушивался к разговорам других, все время оставаясь настороже. К его удивлению, он узнал кое-что очень важное. То была интересная история, касавшаяся Морика Бродяги и его дружка-варвара, а также нехилого заказа на сведение счетов с неким капитаном… Глава 6САМООТВЕРЖЕННОСТЬ — Ну, господин Дони, я буду кланяться, пока лоб не расшибу, — обратился к Дони Гандерлею на следующее утро один старый крестьянин под всеобщий хохот.— Может, оброк теперь тебе надо платить? — спросил другой. — Немножко того, немножко сего, корм для свиней, да и всю свинью?— Только окорок, — поддержал первый. — А голову себе оставь.— Оставляйте себе ту часть, что жрет зерно, а нам давайте филей, — сказал остроносый гном. — Разве не так рассуждают господа?И все снова заливисто рассмеялись. Дони Гандерлей искренне хотел бы поучаствовать в веселье. Он, конечно, понимал, почему они хохочут. У этих крестьян не было никакой возможности выкарабкаться из той грязи, что они ежедневно месили, а теперь вот судьба нежданно улыбнулась семье Гандерлеев, и кто-то из их круга, быть может, поднимется выше.Дони с удовольствием ответил бы на их подначки, посмеялся бы заодно, даже сам вставил бы пару хлестких словечек, если бы кое-что его не тревожило. Всю бессонную ночь и утро ему не давало покоя то, что Меральда пошла в замок против воли. Если бы девочка проявила хоть какую-то симпатию к лорду Ферингалу, Дони был бы счастливейшим человеком на земле. Однако он видел, как обстоит дело, и не мог избавиться от чувства вины. Поэтому добродушные подтрунивания односельчан, вышедших в это дождливое утро на торфяник, глубоко ранили его, а друзья, не знающие, что творится в его душе, раздражали.— Так когда же ты с семейством переедешь в замок, лорд Дони? — поинтересовался еще один, отвешивая Гандерлею неуклюжий поклон.Неожиданно для себя самого Дони отпихнул его и человек упал в грязь. Однако поднялся он, беззлобно смеясь, как и все остальные.— Глядите, да он уже ведет себя как знатный господин! — воскликнул первый насмешник. — Все на колени, а то лорд Дони нас по полю размажет!По его слову все плюхнулись в грязь на колени, склоняя головы перед Дони.Дони Гандерлей с трудом сдержал гнев, повторяя себе, что это его друзья и что они просто не понимают, в чем дело. Он протолкался между ними и пошел прочь, сжав кулаки с такой силой, что побелели костяшки, и бормоча проклятия сквозь плотно сжатые зубы.
* * * Я чувствовала себя такой дурой, — честно призналась Меральда Тори, когда девочки остались одни в своей комнате. Их мать ушла, хотя вот уже недели две никуда не выходила — до того ей не терпелось рассказать соседкам, как ее дочка провела вечер с лордом Ферингалом.— Но ты была такой красивой в этом платье, — возразила Тори.Меральда с благодарностью слабо улыбнулась сестренке.— Не сомневаюсь, он от тебя глаз отвести не мог, — прибавила Тори. Судя по выражению ее лица, она витала где-то в мире розовых фантазий.— А его сестрица, Присцилла, не уставала смешивать меня с грязью, — отозвалась Меральда.— Да ну ее — толстая корова, — воскликнула Тори, — просто ты ей все время напоминала своей красотой, какая она сама.Обе засмеялись, но Меральда скоро вновь погрустнела.— Ну, чего ты такая печальная? — спросила Тори. — Он же хозяин Аукни и даст тебе все, что только можно пожелать.— Разве? — горько спросила Меральда. — А свободу он мне может дать? А моего Яку?— А поцелуй он тебе дал? — ехидно поинтересовалась Тори.— Я не могла ему помешать, — ответила старшая сестра, — но больше он не дождется, можешь быть уверена. Мое сердце принадлежит Яке, а не этому господину, от которого пахнет цветами.Последние слова она произнесла, понизив голос до шепота, потому что в комнату, отбросив занавеску, ворвался разъяренный Дони Гандерлей.— Выйди, — приказал он Тори. Та замешкалась, бросив на сестру озабоченный взгляд, и он заорал: — Поди прочь, маленькая свинарка!Тори поспешно выскочила из комнатки, но обернулась посмотреть на отца, однако тот ответил ей таким взглядом, что она мигом вылетела из дома.Дони Гандерлей сурово смотрел на Меральду, а она не могла взять в толк, в чем провинилась. У отца редко бывало такое лицо.— Пап, — неуверенно начала она.— Ты позволила ему поцеловать себя? — рявкнул Дони. — А он хотел большего?— Но я не могла ему помешать, — защищалась Меральда. — Он так пристал…— Но ты хотела помешать.— Ну конечно!Едва она это произнесла, как Дони Гандерлей тяжелой рукой влепил ей пощечину.— Зато ты готова отдать свое сердце и прелести в придачу этому крестьянскому мальчишке, да? — прорычал он.— Но, пап…Еще одним ударом он сбросил ее с кровати на пол. Не помня себя, Дони Гандерлей навалился на дочь, колошматя ее тяжеленными ручищами по голове и плечам, обзывая ее голодранкой, потаскушкой и приговаривая, что она думает только о себе, не заботясь о больной матери, о тех людях, кто кормил и одевал ее.Девушка пыталась оправдаться, объяснить, что она любит не лорда Ферингала, а Яку, что она ничего плохого не делала, но отец, изливая свою досаду и разочарование, попросту не слушал ее. Он осыпал ее побоями и проклятиями, пока она, перестав сопротивляться, не затихла на полу, прикрыв руками голову.Избиение внезапно прекратилось. Меральда отважилась поднять покрытое синяками и кровоподтеками лицо и взглянуть на отца. Дони Гандерлей сидел на кровати, закрыв ладонями лицо, и рыдал. Никогда прежде Меральда не видела, чтобы отец плакал. Она тихонько приблизилась к нему, шепча, что все хорошо. Но вдруг его слезы сменились новым приступом ярости, он схватил ее за волосы и рывком подтянул к себе.— А теперь послушай меня, девочка, — процедил он сквозь зубы, — и слушай внимательно. Твоего слова тут нет. Ты дашь лорду Ферингалу все, что он пожелает, и даже больше, и будешь при этом счастливо улыбаться. Мама умирает, дурочка ты эдакая, и только лорд Ферингал может ее спасти. Но я не позволю ей умереть из-за твоих капризов.Он грубо тряхнул ее и отпустил. Она смотрела на него как на чужого человека, и больнее всего Дони Гандерлею было видеть это.— А лучше бы, — спокойно прибавил он, — Яки Скули не стало. Я бы с удовольствием посмотрел, как чайки и крачки клюют его разбитое о скалы тело.— Па… — дрожащим шепотом произнесла девушка.— Держись от него подальше, — сурово приказал отец. — Пойдешь к лорду Ферингалу, и перечить не смей.Меральда сидела не шевелясь, даже не утирая слез, катившихся из прекрасных зеленых глаз.— Приведи себя в порядок, — велел Дони. — Мама скоро вернется, незачем ей видеть тебя в таком виде. Все ее мечты и надежды связаны с тобой, дочка, и если ты их у нее отнимешь, она долго не протянет.С этими словами Дони встал с кровати и хотел обнять Меральду. Но когда он протянул к дочери руки, она словно одеревенела. Дони вышел, ссутулившись и глядя в пол.Он оставил ее в доме и пошел на северо-западный склон горы, где были только голые скалы и ни единой души поблизости. Там он мог остаться наедине со своими мыслями. И своими страхами.
* * * — И что ты будешь делать? — спросила Меральду Тори, ворвавшись в дом, едва отец из него вышел. Меральда, оттиравшая кровь с губы, ничего не ответила.— Тебе надо бежать с Якой, — вдруг сказала Тори, вся просияв, как будто нашла решение всех мировых проблем. Меральда недоверчиво посмотрела на сестру.— Лучше же быть не может, — радовалась девчонка. — Сбежать от лорда Ферингала! Надо же, как папка тебя поколотил.Меральда посмотрела в маленькое зеркальце, неумолимо отражавшее все ее синяки — напоминание о внезапной вспышке отца. Только, в отличие от Тори, Меральда очень хорошо все прочувствовала на себе. Она уже не ребенок, и она отчетливо видела, какой болью было искажено лицо отца, даже когда он бил ее. Отец боялся, боялся за мать и за всех них.Меральда поняла, что у нее есть долг. Долг по отношению к семье — превыше ее чувств, и вовсе не потому, что отец ее запугал, а потому, что Меральда любила мать, отца и несносную младшую сестренку. И только сейчас, глядя в зеркало на собственное опухшее лицо, Меральда Гандерлей осознала, какая ответственность легла на ее плечи, — в ее руках оказалась единственная возможность сделать их будущее лучше.Тем не менее, представив, как губы лорда Ферингала касаются ее рта, а его рука ложится ей на грудь, девушка содрогнулась.
* * * Дони Гандерлей даже не заметил, что солнце на горизонте уже коснулось воды, и не обращал внимания на комаров, присосавшихся к его голым рукам и шее. Что ему такая ерунда? Как он только мог побить свою любимую девочку? Откуда взялась эта ярость? Как мог он так поступить с ней, ведь она ни в чем не провинилась.Он снова и снова мысленно возвращался к тем минутам, видел, как его чудесная, красивая дочка Меральда упала на пол и пытается защититься от его увесистых кулаков. Он понимал, что не она была причиной его гнева, то была ярость и досада на лорда Ферингала и на свой жалкий жребий, из-за которого его семья обречена всю жизнь копаться на полях, из-за которого он не мог спасти больную жену.Все это Дони Гандерлей хорошо понимал, но сердце упрямо твердило, что ради своего спокойствия и благоденствия он подталкивает обожаемую дочь в объятия и постель нелюбимого человека. Дони Гандерлей считал себя трусом, потому что не мог решиться прямо сейчас броситься вниз с утеса, чтобы тело его разбилось об острые скалы. Часть 2В ПУТЬ ПО ТЕМНОЙ ДОРОГЕ Я жил в разных местах: в населенном дроу Мензоберранзане, в Блингденстоуне — городе свирфов, в Десяти Городах, где порядки такие же, как и в большинстве мест обитания людей, жил среди варварских племен, следующих своим обычаям, и в Мифрил Холле, твердыне дворфов клана Боевого Топора. Я жил на корабле, где также существуют свои отношения. Везде есть свои устои и правила, везде разное управление, религия и социальное устройство. Какое же из них лучше? Доказательств и доводов очень много, одни говорят о благосостоянии, другие — о праве, данном богами, третьи — о предначертании. У дроу есть религиозное оправдание существующего устройства общества — они создали его таким в соответствии с волей Владычицы Хаоса — Паучьей Королевы и, хотя непрерывно ведут войны, чтобы заменить в этой структуре то или иное звено, никогда не покушаются на устройство целого. У свирфов во главу угла ставится почтение и заслуженное уважение к старшим по возрасту, поскольку те, кто прожил много лет, считаются мудрейшими. В населенных людьми Десяти Городах правит тот, кому благоволит большинство, тогда как варвары выбирают вождем того, кто доказал физическое превосходство. У дворфов правят наследственные династии, и Бренор стал королем потому, что и его отец, и дед, и прадед — все были королями. Для меня же превосходство одного общественного устройства над другим определяется иными мерами, а именно — степенью личной свободы. Из всех мест, где я жил, мне больше всего нравится Мифрил Холл, но, насколько я понимаю, свобода дворфов напрямую зависит от мудрости самого Бренора, а не от традиций народа. Бренор не деятельный король. Он выступает врали представителя своего народа в политических отношениях, как главнокомандующий в отношениях военных, а также как арбитр в спорах между своими подданными, но лишь в том случае, если его об этом попросят. Бренор оберегает свою независимость и предоставляет такую же свободу всему клану Боевых Топоров. Я слыхал о многих королях и королевах, правителях и жрецах, которые оправдывают свое нахождение у власти только тем, что обычные люди, стоящие ниже их, якобы нуждаются в руководстве. Может, в обществах, которые не изменяются подолгу, так оно и есть, да и то лишь потому, что простые люди, поколениями привыкшие к подчинению, лишились веры в себя и желания выбирать свой собственный путь. Общее, что есть у всех правящих систем, — ущемление свободы отдельного человека, навязывание каждому определенных условий во имя «общины». Я очень трепетно отношусь к этому понятию — «община», и справедливо, что входящие в такое сообщество люди должны поступиться чем-то и согласиться на некоторое ограничение своей свободы ради общего блага и процветания всех. Но разве все сообщество не станет лишь сильнее, если такая жертва — добровольна и приносится от чистого сердца, а не навязана повелениями старших, правителей, королей и королев? Свобода — основа всего. Свобода остаться или уйти, трудиться в согласии с остальными или выбрать собственную дорогу. Свобода помогать на пределе возможностей или остаться в стороне. Свобода построить достойную жизнь или прозябать в убожестве. Свобода попытать счастья или попросту ничего не делать. Мало кто станет оспаривать стремление к свободе: все, кого я знал, хотели жить свободно или думали, что и так свободны. И тем более странно, что многие не желают считаться с внутренней иеной свободы — ответственностью. Идеальная община будет существовать и успешно действовать лишь в том случае, если каждый ее член будет признавать свою ответственность за благоденствие ближнего и общины в целом, и не потому, что ему так приказано, а потому, что он сам понимает и принимает, что так лучше. Ведь какой бы выбор мы ни сделали, он неизбежно имеет какие-то последствия, хотя и не всегда очевидные. Эгоистичный человек может думать, что преуспевает, но когда ему станет необходима помощь друзей, рядом с ним может не оказаться никого. Прожив жизнь, такой человек вряд ли оставит по себе добрую память, если вообще останется в памяти людей. Жадность эгоиста может обеспечить его осязаемыми богатствами, однако он никогда не познает истинной радости и наслаждения, которые может дать только любовь. Так же и с теми, кто исполнен ненависти и зависти, ленивцами и ворами, бандитами, пьяницами и сплетниками. У всех есть свобода выбирать свой путь в этой жизни, но эта свобода подразумевает, что они принимают все последствия своего выбора, как хорошие, так и плохие. Люди, которым случалось встречаться лицом к лицу со смертью, рассказывали, чаю в то мгновение перед их мысленным взором проносилась вся их жизнь, они видели даже то, что, казалось бы, было давно похоронено в глубинах памяти. И я верю, что в конце, перед неразрешимой загадкой, ожидающей любого из нас за чертой жизни, нам дано благословение — или проклятие — пересмотреть тот выбор, что мы сделали, чтобы все принятые решения встали перед судом совести в тот момент, когда над ними уже не властны сиюминутные условности, не смущают различные оправдания или надежды на осуществление пустых обещаний. Интересно, многие ли священники включили бы такую минуту предельной откровенности с самим собой в свои описания рая и ада? Дзирт До'Урден Глава 7ОТПУСКАЯ СТАРОГО ДРУГА Великан был уже всего в паре шагов от него, Лягушачий Джози заметил его слишком поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
* * * Я чувствовала себя такой дурой, — честно призналась Меральда Тори, когда девочки остались одни в своей комнате. Их мать ушла, хотя вот уже недели две никуда не выходила — до того ей не терпелось рассказать соседкам, как ее дочка провела вечер с лордом Ферингалом.— Но ты была такой красивой в этом платье, — возразила Тори.Меральда с благодарностью слабо улыбнулась сестренке.— Не сомневаюсь, он от тебя глаз отвести не мог, — прибавила Тори. Судя по выражению ее лица, она витала где-то в мире розовых фантазий.— А его сестрица, Присцилла, не уставала смешивать меня с грязью, — отозвалась Меральда.— Да ну ее — толстая корова, — воскликнула Тори, — просто ты ей все время напоминала своей красотой, какая она сама.Обе засмеялись, но Меральда скоро вновь погрустнела.— Ну, чего ты такая печальная? — спросила Тори. — Он же хозяин Аукни и даст тебе все, что только можно пожелать.— Разве? — горько спросила Меральда. — А свободу он мне может дать? А моего Яку?— А поцелуй он тебе дал? — ехидно поинтересовалась Тори.— Я не могла ему помешать, — ответила старшая сестра, — но больше он не дождется, можешь быть уверена. Мое сердце принадлежит Яке, а не этому господину, от которого пахнет цветами.Последние слова она произнесла, понизив голос до шепота, потому что в комнату, отбросив занавеску, ворвался разъяренный Дони Гандерлей.— Выйди, — приказал он Тори. Та замешкалась, бросив на сестру озабоченный взгляд, и он заорал: — Поди прочь, маленькая свинарка!Тори поспешно выскочила из комнатки, но обернулась посмотреть на отца, однако тот ответил ей таким взглядом, что она мигом вылетела из дома.Дони Гандерлей сурово смотрел на Меральду, а она не могла взять в толк, в чем провинилась. У отца редко бывало такое лицо.— Пап, — неуверенно начала она.— Ты позволила ему поцеловать себя? — рявкнул Дони. — А он хотел большего?— Но я не могла ему помешать, — защищалась Меральда. — Он так пристал…— Но ты хотела помешать.— Ну конечно!Едва она это произнесла, как Дони Гандерлей тяжелой рукой влепил ей пощечину.— Зато ты готова отдать свое сердце и прелести в придачу этому крестьянскому мальчишке, да? — прорычал он.— Но, пап…Еще одним ударом он сбросил ее с кровати на пол. Не помня себя, Дони Гандерлей навалился на дочь, колошматя ее тяжеленными ручищами по голове и плечам, обзывая ее голодранкой, потаскушкой и приговаривая, что она думает только о себе, не заботясь о больной матери, о тех людях, кто кормил и одевал ее.Девушка пыталась оправдаться, объяснить, что она любит не лорда Ферингала, а Яку, что она ничего плохого не делала, но отец, изливая свою досаду и разочарование, попросту не слушал ее. Он осыпал ее побоями и проклятиями, пока она, перестав сопротивляться, не затихла на полу, прикрыв руками голову.Избиение внезапно прекратилось. Меральда отважилась поднять покрытое синяками и кровоподтеками лицо и взглянуть на отца. Дони Гандерлей сидел на кровати, закрыв ладонями лицо, и рыдал. Никогда прежде Меральда не видела, чтобы отец плакал. Она тихонько приблизилась к нему, шепча, что все хорошо. Но вдруг его слезы сменились новым приступом ярости, он схватил ее за волосы и рывком подтянул к себе.— А теперь послушай меня, девочка, — процедил он сквозь зубы, — и слушай внимательно. Твоего слова тут нет. Ты дашь лорду Ферингалу все, что он пожелает, и даже больше, и будешь при этом счастливо улыбаться. Мама умирает, дурочка ты эдакая, и только лорд Ферингал может ее спасти. Но я не позволю ей умереть из-за твоих капризов.Он грубо тряхнул ее и отпустил. Она смотрела на него как на чужого человека, и больнее всего Дони Гандерлею было видеть это.— А лучше бы, — спокойно прибавил он, — Яки Скули не стало. Я бы с удовольствием посмотрел, как чайки и крачки клюют его разбитое о скалы тело.— Па… — дрожащим шепотом произнесла девушка.— Держись от него подальше, — сурово приказал отец. — Пойдешь к лорду Ферингалу, и перечить не смей.Меральда сидела не шевелясь, даже не утирая слез, катившихся из прекрасных зеленых глаз.— Приведи себя в порядок, — велел Дони. — Мама скоро вернется, незачем ей видеть тебя в таком виде. Все ее мечты и надежды связаны с тобой, дочка, и если ты их у нее отнимешь, она долго не протянет.С этими словами Дони встал с кровати и хотел обнять Меральду. Но когда он протянул к дочери руки, она словно одеревенела. Дони вышел, ссутулившись и глядя в пол.Он оставил ее в доме и пошел на северо-западный склон горы, где были только голые скалы и ни единой души поблизости. Там он мог остаться наедине со своими мыслями. И своими страхами.
* * * — И что ты будешь делать? — спросила Меральду Тори, ворвавшись в дом, едва отец из него вышел. Меральда, оттиравшая кровь с губы, ничего не ответила.— Тебе надо бежать с Якой, — вдруг сказала Тори, вся просияв, как будто нашла решение всех мировых проблем. Меральда недоверчиво посмотрела на сестру.— Лучше же быть не может, — радовалась девчонка. — Сбежать от лорда Ферингала! Надо же, как папка тебя поколотил.Меральда посмотрела в маленькое зеркальце, неумолимо отражавшее все ее синяки — напоминание о внезапной вспышке отца. Только, в отличие от Тори, Меральда очень хорошо все прочувствовала на себе. Она уже не ребенок, и она отчетливо видела, какой болью было искажено лицо отца, даже когда он бил ее. Отец боялся, боялся за мать и за всех них.Меральда поняла, что у нее есть долг. Долг по отношению к семье — превыше ее чувств, и вовсе не потому, что отец ее запугал, а потому, что Меральда любила мать, отца и несносную младшую сестренку. И только сейчас, глядя в зеркало на собственное опухшее лицо, Меральда Гандерлей осознала, какая ответственность легла на ее плечи, — в ее руках оказалась единственная возможность сделать их будущее лучше.Тем не менее, представив, как губы лорда Ферингала касаются ее рта, а его рука ложится ей на грудь, девушка содрогнулась.
* * * Дони Гандерлей даже не заметил, что солнце на горизонте уже коснулось воды, и не обращал внимания на комаров, присосавшихся к его голым рукам и шее. Что ему такая ерунда? Как он только мог побить свою любимую девочку? Откуда взялась эта ярость? Как мог он так поступить с ней, ведь она ни в чем не провинилась.Он снова и снова мысленно возвращался к тем минутам, видел, как его чудесная, красивая дочка Меральда упала на пол и пытается защититься от его увесистых кулаков. Он понимал, что не она была причиной его гнева, то была ярость и досада на лорда Ферингала и на свой жалкий жребий, из-за которого его семья обречена всю жизнь копаться на полях, из-за которого он не мог спасти больную жену.Все это Дони Гандерлей хорошо понимал, но сердце упрямо твердило, что ради своего спокойствия и благоденствия он подталкивает обожаемую дочь в объятия и постель нелюбимого человека. Дони Гандерлей считал себя трусом, потому что не мог решиться прямо сейчас броситься вниз с утеса, чтобы тело его разбилось об острые скалы. Часть 2В ПУТЬ ПО ТЕМНОЙ ДОРОГЕ Я жил в разных местах: в населенном дроу Мензоберранзане, в Блингденстоуне — городе свирфов, в Десяти Городах, где порядки такие же, как и в большинстве мест обитания людей, жил среди варварских племен, следующих своим обычаям, и в Мифрил Холле, твердыне дворфов клана Боевого Топора. Я жил на корабле, где также существуют свои отношения. Везде есть свои устои и правила, везде разное управление, религия и социальное устройство. Какое же из них лучше? Доказательств и доводов очень много, одни говорят о благосостоянии, другие — о праве, данном богами, третьи — о предначертании. У дроу есть религиозное оправдание существующего устройства общества — они создали его таким в соответствии с волей Владычицы Хаоса — Паучьей Королевы и, хотя непрерывно ведут войны, чтобы заменить в этой структуре то или иное звено, никогда не покушаются на устройство целого. У свирфов во главу угла ставится почтение и заслуженное уважение к старшим по возрасту, поскольку те, кто прожил много лет, считаются мудрейшими. В населенных людьми Десяти Городах правит тот, кому благоволит большинство, тогда как варвары выбирают вождем того, кто доказал физическое превосходство. У дворфов правят наследственные династии, и Бренор стал королем потому, что и его отец, и дед, и прадед — все были королями. Для меня же превосходство одного общественного устройства над другим определяется иными мерами, а именно — степенью личной свободы. Из всех мест, где я жил, мне больше всего нравится Мифрил Холл, но, насколько я понимаю, свобода дворфов напрямую зависит от мудрости самого Бренора, а не от традиций народа. Бренор не деятельный король. Он выступает врали представителя своего народа в политических отношениях, как главнокомандующий в отношениях военных, а также как арбитр в спорах между своими подданными, но лишь в том случае, если его об этом попросят. Бренор оберегает свою независимость и предоставляет такую же свободу всему клану Боевых Топоров. Я слыхал о многих королях и королевах, правителях и жрецах, которые оправдывают свое нахождение у власти только тем, что обычные люди, стоящие ниже их, якобы нуждаются в руководстве. Может, в обществах, которые не изменяются подолгу, так оно и есть, да и то лишь потому, что простые люди, поколениями привыкшие к подчинению, лишились веры в себя и желания выбирать свой собственный путь. Общее, что есть у всех правящих систем, — ущемление свободы отдельного человека, навязывание каждому определенных условий во имя «общины». Я очень трепетно отношусь к этому понятию — «община», и справедливо, что входящие в такое сообщество люди должны поступиться чем-то и согласиться на некоторое ограничение своей свободы ради общего блага и процветания всех. Но разве все сообщество не станет лишь сильнее, если такая жертва — добровольна и приносится от чистого сердца, а не навязана повелениями старших, правителей, королей и королев? Свобода — основа всего. Свобода остаться или уйти, трудиться в согласии с остальными или выбрать собственную дорогу. Свобода помогать на пределе возможностей или остаться в стороне. Свобода построить достойную жизнь или прозябать в убожестве. Свобода попытать счастья или попросту ничего не делать. Мало кто станет оспаривать стремление к свободе: все, кого я знал, хотели жить свободно или думали, что и так свободны. И тем более странно, что многие не желают считаться с внутренней иеной свободы — ответственностью. Идеальная община будет существовать и успешно действовать лишь в том случае, если каждый ее член будет признавать свою ответственность за благоденствие ближнего и общины в целом, и не потому, что ему так приказано, а потому, что он сам понимает и принимает, что так лучше. Ведь какой бы выбор мы ни сделали, он неизбежно имеет какие-то последствия, хотя и не всегда очевидные. Эгоистичный человек может думать, что преуспевает, но когда ему станет необходима помощь друзей, рядом с ним может не оказаться никого. Прожив жизнь, такой человек вряд ли оставит по себе добрую память, если вообще останется в памяти людей. Жадность эгоиста может обеспечить его осязаемыми богатствами, однако он никогда не познает истинной радости и наслаждения, которые может дать только любовь. Так же и с теми, кто исполнен ненависти и зависти, ленивцами и ворами, бандитами, пьяницами и сплетниками. У всех есть свобода выбирать свой путь в этой жизни, но эта свобода подразумевает, что они принимают все последствия своего выбора, как хорошие, так и плохие. Люди, которым случалось встречаться лицом к лицу со смертью, рассказывали, чаю в то мгновение перед их мысленным взором проносилась вся их жизнь, они видели даже то, что, казалось бы, было давно похоронено в глубинах памяти. И я верю, что в конце, перед неразрешимой загадкой, ожидающей любого из нас за чертой жизни, нам дано благословение — или проклятие — пересмотреть тот выбор, что мы сделали, чтобы все принятые решения встали перед судом совести в тот момент, когда над ними уже не властны сиюминутные условности, не смущают различные оправдания или надежды на осуществление пустых обещаний. Интересно, многие ли священники включили бы такую минуту предельной откровенности с самим собой в свои описания рая и ада? Дзирт До'Урден Глава 7ОТПУСКАЯ СТАРОГО ДРУГА Великан был уже всего в паре шагов от него, Лягушачий Джози заметил его слишком поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35