А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Балабуха Андрей
Тема для диссертации
Балабуха Андрей
ТЕМА ДЛЯ ДИССЕРТАЦИИ
ЭКСПОЗИЦИЯ
В семь часов вечера широкие двери Института мозга распахивались, и из них поодиночке, группами и наконец непрерывным потоком выливались сотрудники. Минут через десять-пятнадцать поток постепенно иссякал. И в здании, на территории и прилегающих к ней улицах наступала тишина. Изредка ее нарушали шаги случайных прохожих или какой-нибудь парочки, пришедшей сюда целоваться в уверенности, что их никто не потревожит по вечерам все население Академгородка сосредотачивалось в жилых и культурных центрах
Так было и в этот день. Однако в половине восьмого привычный порядок нарушился: к дверям Института с разных сторон подошли двое. Первому было лет тридцать пять. .Лицо его казалось треугольным: очень широкий и высокий лоб, над которым фонтаном взрывались и опадали в разные стороны длинные прямые волосы; совершенно плоские выбритые до блеска щеки почти сходились v миниатюрного подбородка; рот же напротив, был столь велик, что, казалось, стоит его открыть -- и подбородок неминуемо должен отвалиться; только прямой нос с широко выгнутыми крыльями вносил в это лицо какое-то подобие пропорциональности. Второму на вид было никак не меньше шестидесяти. Лицо его чем-то напоминало морду благовоспитанного боксера, почти квадратное, с крупными чертами и небольшими умными глазами, оно казалось грустным даже тогда, когда человек улыбался. Вся его фигура была под стать лицу, массивная и тяжелая. И поэтому подстриженные коротким бобриком волосы никак не вписывались в общий тон -- здесь приличествовала бы львиная грива.
Встретившись, они поздоровались и несколько минут постояли, о чем-то тихо переговариваясь. Младший короткими жадными затяжками курил сигарету. Потом резким движением бросил: прочертив в воздухе багровую дугу, она электросваркой рассыпалась по выложенной путиловской плиткой стене. Старший осуждающе покачал головой. Затем оба вошли в здание.
В тот момент, когда они оказались в холле, освещенном только неяркой лампой на столике у вахтера, откуда-то из недр здания вышел третий. Лица его было не разглядеть, только белый халат светился, как снег лунной ночью. Подойдя к вахтеру, он негромко сказал:
-- Федорыч, пропусти, пожалуйста. Это ко мне.
-- Пропуск? -- Дежурный с трудом оторвался от газеты.
-- Вот.
Вахтер внимательно посмотрел на бумажку, перевел взгляд на лица посетителей.
-- Ладно, -- проворчал он, снова углубляясь в "Неделю". -- Трудяги...
Человек в белом халате быстро подошел к двоим, ожидавшим в нескольких шагах от холодно поблескивающего турникета. -- Добрый вечер, -- сказал он, пожимая им руки.
Они постояли несколько секунд, потом младший из пришедших не выдержал:
-- Ну веди, Вергилий...
Старший усмехнулся:
-- В самом деле, Леонид Сергеевич, идемте. Показывайте свое хозяйство...
Они довольно долго шли по коридорам, два раза поднимались по лестницам -- эскалаторы в это время уже не работали -- и наконец остановились перед дверью с табличкой: "Лаборатория молекулярной энцефалографии".
Леонид Сергеевич пропустил гостей, потом вошел сам и запер дверь на замок.
-- Ну вот, -- сказал он негромко, -- кажется, все в порядке.
Треугольнолицый внимательно разглядывал обстановку.
-- Знаешь, мне начинает казаться, что чем дальше, тем больше все лаборатории становятся похожими друг на друга. Какая-то сплошная стандартизация...
-- Унификация, -- уточнил Леонид.
-- Пусть так. В любой лаборатории чуть ли не одно и то же оборудование. Я в твоем хозяйстве ни бельмеса не смыслю, а приборы те же, что и у меня...
-- Кибернетизация всех наук -- так, кажется, было написано в какой-то статье, -- подал голос третий. -- Слушайте, Леонид Сергеевич, у вас можно добыть стакан воды?
Он достал из кармана полоску целлофана, в которую, словно пуговицы, были запрессованы какие-то таблетки, надорвав, вылущил две на ладонь.
-- Что это у вас, Дмитрий Константинович? -- спросил Леонид.
-- Триоксазин. Нервишки пошаливают, -- извиняющимся голосом ответил тот.
Леонид вышел в соседнюю комнату. Послышалось журчание воды.
-- Пожалуйста, -- Леонид протянул Дмитрию Константиновичу конический мерный стакан. Тот положил таблетку на язык и, запрокинув голову, запил.
-- Фу, -- сказал он, возвращая стакан; на лице у него застыла страдальческая гримаса. -- Ну и гадость!
-- Гадость? -- удивленно переспросил Леонид. -- Это же таблетки. Даже вкуса почувствовать не успеваешь -- проскакивают.
-- Галушки сами скачут. А эти штуки и стаканом воды нс запьешь. Или не привык еще?
-- И хорошо, -- вставил Николай, -- Я лично предпочитаю доказывать свою любовь к медицине другими способами.
-- Да вы садитесь, садитесь, -- предложил Леонид Сергеевич. Сам он отошел к столу у окна и, включив бра, возился там с чем-то.
-- Помочь? -- предложил Николай.
-- Спасибо, Коля. Я сам.
-- Раз так -- и ладно. В самом деле, Дмитрий Константинович, давайте-ка сядем.
Дмитрий Константинович сел за стол, по-ученически сложив перед собой руки; Николай боком примостился на краю стола, похлопал себя по карманам.
-- Леня, а курить здесь можно?
-- Вообще нельзя, а сегодня можно.
-- Тогда изобрази, пожалуйста, что-нибудь такое... Ну, в общем, вроде пепельницы.
-- Сам поищи.
-- Ладно, -- Николай пересек комнату и стал рыться в шкафу. -- Это можно? -- спросил он, показывая чашку Петри.
-- Можно.
Николай снова пристроился на столе, закурил.
-- Разрешите? --- спросил у него Дмитрий Константинович.
-- Пожалуйста! -- Николай протянул пачку. -- Только... Разве вы курите?
-- Вообще нет, а сегодня можно, -- усмехнулся тот.
-- Все, -- Леонид щелкнул выключателем бра. В руках у него было нечто, больше всего напоминавшее парикмахерский фен, -- пластмассовый колпак с четырьмя регуляторами спереди и выходящим из вершины пучком цветных проводов.
-- Может, посидим немного? -- спросил Дмитрий Константинович. -- Как перед дальней дорожкой?
-- Долгие проводы -- лишние слезы, -- резко сказал Николай. -- Начинай, Леня.
Леонид сел в огромное кресло, словно перекочевавшее сюда из кабинета стоматолога; нажав утопленную в подлокотнике клавишу, развернул его ко вмонтированному в стену пульту с консольной панелью, надел "фен" и стал медленными и осторожными движениями подгонять его по голове.
-- Коля, -- сказал он, -- автоблокировка включена. Но на всякий случай. Вот тут в шкафчике, шприц и ампулы. Посмотри.
-- Посмотрел.
-- Возьмешь вот эту, с ободком...
-- Эту?
-- Да. Обращаться со шприцем умеешь?
-- Я умею, -- сказал Дмитрий Константинович. -- Вернее, умел когда-то...
-- Думаю, это не понадобится. Но в крайнем случае придется вам вспомнить старые навыки.
-- Долго это будет?
-- Сорок пять минут.
-- Долго...
-- Начнем, пожалуй! -- Леонид откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.
-- Ни пуха ни пера! -- сказал Николай. -- А я пошел к черту. Возвращайся джинном!
Он тихонько, на цыпочках подошел к Дмитрию Константиновичу, сел, положил перед собой сигареты. До сих пор их было трое. Теперь -- двое и один.
ЛЕОНИД
Через пять минут я усну, И проснусь -- кем? Самим собой? Всемогущим джинном? Или просто гармонической личностью с уравновешенным характером и хорошим пищеварением? Нс знаю. Лучше бы сейчас ни о чем не думать. Не думай! Не могу. Уж так я устроен. И вообще самое труд-нос -- не думать об обезьяне. Зря я ввязался в это дело. Ввязался? Я же сам все это затеял. Но нужно было бы еще попробовать... Не могу я больше пробовать -- это мой единственный шанс.
Вот уж нс думал" что я так тщеславен. Тщеславен. И жажду, чтобы мое имя вошло в анналы. Может быть, завтра войдет...
Еще четыре с половиной минуты. Нет, надо успокоиться. Упорядочить мысли. Так я, того гляди, и не усну. Может, это мне стоило проглотить триоксазин? Давай упорядочивать мысли.
Пожалуй, все началось с шефа. Или с Таньки? С шефа и Таньки. Вечером Танька сказала, что ей надоело со мной, что из меня никогда не выйдет не только ученого, но и просто мужа. И ушла. Это она умеет -- уходить. "Всегда надо уйти раньше, чем начнет тлеть бумага" -- так она сказала и изящно погасила папиросу. Курила она только папиросы. Когда ребята ездили в Москву, то привозили ей польские наборы: сигареты она раздавала, а папиросы оставляла себе. Впрочем, курила она совсем немного.
Тогда я пошел в аспирантское общежитие, и мы с ребятами до утра расписывали "пульку" и пили черный кофе пол-литровыми пиалами. А утром меня вызвал шеф.
Я его люблю, нашего шефа И уважаю -- до глубины души. Только ему-то этого не скажешь: он великий. Вообще, по-моему, все ученые разделяются на три категории -- великих теоретиков, гениальных экспериментаторов и вечных лаборантов. Шеф -- великий теоретик. Я вечный лаборант, и это меня не слишком огорчает. Ведь всегда нужны не только великие, но и такие, как я. Собиратели фактов. Меня это вполне устраивает. Больше, я люблю это. Когда остается один на один с делом нудным и противным, когда тебе нужно сделать тысячу энцефалограмм, изучать и делать выводы из сопоставления которых будут другие, -- вот тогда ты: чувствуешь, что без тебя им не обойтись. И тысяча повторений одной и той же операции уже не рутина, а работа. Так вот, меня вызвал шеф.
-- Леня, -- он у нас демократ, наш шеф. -- Леня...
Я уже знал, что за этим последует. Да, конечно, меня держат на ставке старшего научного сотрудника. У меня же до сих пор нет степени. И ведь я умный парень, мне ничего не стоит защититься в порядке соискательства. И языки я знаю, а ведь это как раз камень преткновения у большинства. И тем у нас хоть отбавляй. Вот, например: "Некоторые аспекты динамической цифровой модели мозга" -- это же замечательно! Чем не "диссертабельная" тема? "И в самом деле, -- подумал я, -- почему бы не взяться?"
-- Владимир Исаевич. -- сказал я, -- давайте. "Некоторые аспекты динамической цифровой модели мозга" -- это же замечательно!
Шеф онемел. Он уже столько раз заговаривал со мной об этом, но я всегда изворачивался, ссылаясь на общественные нагрузки и семейные обстоятельства...
Наконец шеф обрел дар речи.
-- Молодец, Леня! -- прочувствованно сказал он. -- Только ведь она нудная, эта модель. Вы представляете, сколько там...
-- Представляю, -- сказал я. -- Очень даже представляю.
Шеф сочувственно посмотрел на меня и кивнул. Я тоже кивнул, чтобы показать, что оценил его сочувствие.
-- Ну что ж, -- сказал шеф, -- беритесь, Леня, а мы вас поддержим. Всю остальную работу я с вас снимаю, занимайтесь своей темой. Года вам хватит?
-- Хватит, -- не сморгнув глазом, соврал я. -- Безусловно, хватит.
На этом аудиенция кончилась. И начались сплошные будние праздники.
В качестве моделируемого объекта я решил взять собственный мозг. Во-первых, всегда под рукой; во-вторых, другого такого идеально среднего экземпляра нигде не найдешь; и не болел я никогда, и не кретин, и не гений, сплошное среднее арифметическое.
Так прошло девять месяцев -- вполне нормальный срок, чтобы родить модель. И тогда меня заело: работа сделана, модель построена. А дальше что? Какая из этого, к ляду, диссертация? Выводы-то хоть какие-нибудь должны быть! А выводы, как известно, не по моей части.
Конечно, есть шанс защитить и так. Недаром на каждого кандидата технических, филологических и прочих наук приходится минимум три медицинских -- статистика вещь великая. Но надеяться только на нее?.. Противно.
И тогда я вспомнил про Кольку. Мы с ним учились еще в школе. Потом вместе поступали на физмат. Он поступил, а я не прошел по конкурсу и подался на биофак.
Я пришел к Кольке с папкой, в которой могла бы уместиться рукопись первого тома "Войны и мира" и с бутылкой гамзы. Мы посидели, повспоминали. Потом я спросил:
-- Слушай, можешь ты посчитать на своей технике?
-- Что посчитать? -- Колька всегда на вопрос отвечает вопросом.
Я объяснил. Мне нужны были хоть какие-нибудь аналогии, закономерности, алгоритмы.
-- А для чего все это нужно? -- спросил он.
-- Надеюсь, что такое электроэнцефалограмма, ты знаешь? Ну вот. А это запись электрической активности каждой клетки мозга в течение сорока минут жизнедеятельности.
-- Популярно.
-- Как просил.
-- Ладно. -- сказал Колька. -- Оставь. Посмотрим, что из этого можно сделать.
На этом мое участие кончилось. Собственно, это всегда бывает так, и иначе, наверное, просто не может: я собрал факты, а выводы должен сделать кто-то другой. Только на этот раз выводы уж больно сумасшедшие... Что ж, скоро выяснится, достаточно ли они сумасшедшие, чтобы быть истиной, как сказал кто-то из великих.
НИКОЛАЙ
Леня пришел ко мне в конце апреля. Надо сказать, ему немного не повезло: приди он хотя бы месяцем раньше, я взялся бы за это дело сразу, но в мае надо было заканчивать две темы. и ничем посторонним я заниматься не мог А потом, когда мы кончили, я попросту забыл. Не то чтобы я был таким уж необязательным, просто, когда закрутишься вконец, забываешь обо всем. И вспомнил я о Лене только в июне. Надо отдать ему должное -- он ни разу не напомнил мне о себе, ни разу не поторопил. Такая деликатность даже удивила меня. Сперва я подумал, что ему все это попросту не так уж нужно; но потом, когда вспомнил Леньку лучше, -- ведь мы с ним не виделись несколько лет, -сообразил, что для него такое поведение вполне естественно: он отдал все мне и теперь ждал. Мне бы такой характер... Ждать я совсем не умею. И терпеть не могу. Леня сразу как-то вырос в моих глазах.
Короче говоря, в нюне я вспомнил о Лениной просьбе. Я возился с телевизором и неожиданно в развале на столе наткнулся на его папку. Сразу же раскрыл, посмотрел. И ничего не увидел. Нет, там были графики, формулы -все на месте. Но никакого физического смысла в них я не уловил В принципе оно понятно: я ведь в биологии вообще мало смыслю, а в такой специализированной области и подавно. Но у неведения есть и своя хорошая сторона -- вот она, пресловутая диалектическая двойственность! -- свежий взгляд. Не зная биологии, я мог надеяться увидеть то, чего нормальный биолог в жизни бы не заметил. Однако могучая эта теория на практике не подтвердилась. Во всяком случае сразу. Через несколько дней -- я в это время был в отпуске -- у меня уже выработался условный рефлекс: как только я брался за Ленины графики, на меня нападала безудержная зевота
Надо сказать, я вообще не доверяю способу "медленно и методично" и всегда был приверженцем метода "тыка". Конечно научно обоснованного "тыка". И ассоциативных связей
Я думал, с чем могут ассоциироваться эти кривые. Но в голову ничего не приходило.
"Посчитай на своей технике", -- сказал Леня. Но прежде чем считать, нужно сформулировать задание. Как? Ни малейшего намека я не видел. И тогда я стал безудержно экспериментировать. Это называется "алгоритм Мартышки". Той самой, которая "...то их на хвост нанижет, то их понюхает, то их полижет". Прежде всего наглядность. К счастью, Леня аккуратист -- мне не пришлось приводить его графики к единому масштабу. Я пробовал накладывать их. пробовал...
Говорят, лень -- двигатель прогресса. В самом деле: лень стало человеку пешком ходить -- автомобиль изобрел. И так далее. Меня тоже выручила лень. Чтобы не разглядывать часами эти дурацкие кривые, я пересчитал их и воспроизвел в звуковом диапазоне. Потом записал на магнитофон и начал прокручивать в качестве звукового сопровождения. А сам вернулся к телевизору.
Я живу в однокомнатной квартире на втором этаже девятиэтажного кооперативного дома. Народ в доме по большей части свой, институтский, в основном молодежь. Поэтому, когда я ставлю магнитофон на окно и запускаю его на полную громкость, возражении обычно не бывает. Во всяком случае, никто не приходит и не говорит: "Да заткните же вы свою проклятую машину!"
Но на этот раз, не успел я прогнать пленку каких-нибудь три-четыре раза, как сосед сверху забарабанил чем-то об пол. Я высунулся в окно и осведомился, не мешаю ли спать.
-- Спать вы мне не мешаете, но работать -- очень. Нельзя ли несколько потише?
-- Отчего же нельзя? -- вежливо ответил я.
И убавил звук.
Чуть-чуть.
Соседа сверху я совсем не знал. Он не из нашего института. Иногда мы с ним встречались на лестнице и раскланивались по всем правилам этикета. Внешне он походил на заправилу какой-нибудь гангстерской шайки: массивный, квадратный, с лицом боксера и короткой стрижкой.
Минут через пятнадцать раздался звонок. Как был, в одних трусах, я пошел открывать -- женщин вроде бы не ожидалось. На пороге стоял "гангстер" с третьего этажа.
-- Простите, пожалуйста, -- сказал он, -- мне очень не хочется прерывать ваших занятий, но... Я, конечно, очень люблю музыку... Сам некоторым образом музыкант... Но нельзя ли все-таки потише?
Я уже приготовится было ответить, но он продолжил:
-- И потом, черт побери, можно ли так варварски обращаться с музыкой? Это что у вас, пере-пере-перезапись?
-- Какой музыкой? -- обалдел я.
Он указал рукой на окно с магнитофоном. Я схватился за шевелюру.
1 2