В частности, знаменитый карикатурист Борис Ефимов Ефимов Борис Ефимович (1900—2002) — график-карикатурист, народный художник СССР (1967), действительный член Академии художеств (1975), Герой Социалистического Труда (1990). Брат М.Е. Кольцова. С 1922 г. сотрудничал в газетах «Правда», «Известия», журнале «Крокодил». Лауреат Государственных премий СССР (1950, 1951 и 1972).
вспоминал такую историю, рассказанную со слов самого Кривицкого, которого еще в годы войны после публикации очередного очерка вызвал к себе сам Щербаков Щербаков Александр Сергеевич (1901—1945) — политический деятель, генерал-полковник (1943). В 1938—1945 гг. — первый секретарь МК и МГК, кандидат в члены Политбюро, с 1941 г. — одновременно секретарь ЦК ВКП(б) и начальник Совинформбюро; с 1942 г. — начальник Главного политуправления Советской Армии, заместитель наркома обороны СССР.
: «Поговорив о делах, Щербаков неожиданно спросил:— Скажите, товарищ Кривицкий, из вашего очерка следует, что все двадцать восемь панфиловцев погибли. Кто мог вам поведать о последних словах политрука Клочкова?— Никто не поведал, — напрямик ответил Кривицкий. — Но я подумал, что он должен был сказать нечто подобное, Александр Сергеевич.Щербаков долго молча смотрел на Кривицкого и наконец, сказал:— Вы очень правильно сделали, товарищ Кривицкий».В другой раз Ефимов, зайдя к Кривицкому и встретив там Твардовского, Дангулова, Гроссмана и еще кого-то из «Красной звезды», застал окончание спора. Заикаясь, Кривицкий завершал: «Так вот, что бы вы тут ни говорили, можете с-сомневаться сколько вам угодно, а вот эта дерьмовая книжонка, — он потряс в воздухе брошюрой о подвиге панфиловцев, — через двадцать пять лет будет п-первоисточником, да, да, п-первоисточником!»И хотя опубликованы ефимовские мемуары были всего лишь несколько лет назад, причем в Израиле, однако рассказывать свои байки он любил всегда, и Кардин просто не мог не оказаться в числе слушателей — все-таки столичный литературный и окололитературный мир достаточно тесен.Ответ на кардинскую статью грозно прозвучал с самого верха: 10 ноября 1966 года на заседании Политбюро ЦК КПСС возмутился сам Брежнев: «Подвергается критике в некоторых произведениях, в журналах и других наших изданиях то, что в сердцах нашего народа является самым святым, самым дорогим. Ведь договариваются же некоторые наши писатели (а их публикуют) до того, что якобы не было залпа “Авроры”, что это, мол, был холостой выстрел и т.д., что не было 28 панфиловцев, что их было меньше, чуть ли не выдуман этот факт, что не было Клочкова и не было его призыва, что “за нами Москва и отступать нам некуда”. Договариваются прямо до клеветнических высказываний против Октябрьской революции и других исторических этапов в героической истории нашей партии и нашего советского народа». Говорят, Леонида Ильича кардинское покушение на миф о двадцати восьми обидело еще и потому, что затрагивало одну из любимых песен генсека: Мы запомним суровую осень,Скрежет танков и отблеск штыков,И в веках будут жить двадцать восемьСамых храбрых твоих сынов,И врагу никогда не добиться,Чтоб склонилась твоя голова,Дорогая моя столица,Золотая моя Москва! «Моя Москва», слова Марка Лисянского (1913—1994), музыка Исаака Дунаевского (1900—1955). Написанное в последних числах ноября 1941 г., стихотворение младшего лейтенанта Лисянского было опубликовано в спаренном, 10/11 номере журнала «Новый мир», вышедшем в начале декабря, и уже в том же месяце, положенное на музыку Дунаевским, оно зазвучало по радио и стало одной из самых популярных песен военных лет.
Само собой, после такого залпа ни о каких разоблачениях исторических мифов говорить уже не приходилось. Вернее, говорили, конечно. И даже писали — в стол. Ибо кто ж такое опубликует? Впрочем, когда началась горбачевская гласность и публиковать можно стало если и не все, то довольно многое, произошел случай, прямо скажем, забавный: не разобравшись, некоторые журналисты начали кампанию в защиту прав «невинно репрессированных героев-панфиловцев» Даниила Кужебергенова и Ивана Добробабина, которые, потрясая сочинениями Александра Кривицкого, требовали вручения им положенных Звезд Героев и прилагаемых к высокой награде льгот. Потом, очевидно, разобрались, но как-то втихую — кампания незаметно увяла. Наконец в 1997 году на страницах того же «Нового мира» историки Никита Петров и Ольга Эдельман в очередной раз (но теперь — с исключительной полнотой) предали огласке все подробности этой истории.Но думаете, миф от этого пострадал? Закрылся Нелидовский музей? Ничуть не бывало. На уроках патриотического воспитания о двадцати восьми героях-панфиловцах повествуют с прежним пылом… Прав, прав был Кривицкий: стали-таки его опусы первоисточником и, боюсь, будут оставаться и впредь… Но почему? Надо сказать, что дело здесь не только в умелой пропаганде. Любой — в том числе и пропагандистский — миф оказывается живучим и эффективным лишь в случае, если он созвучен общественному сознанию, мироощущению, традициям. И значительная часть советских мифов вообще, а военных — в особенности, полностью этому требованию соответствовала.Во-первых, в эпоху, которую Ортега-и-Гассет Ортега-и-Гассет Хосе (1883—1955) — испанский философ и публицист, представитель философии жизни и философии антропологии. Подлинную реальность, дающую смысл человеческому бытию, усматривал в истории, истолковывая ее в духе экзистенциализма как духовный опыт непосредственного переживания. Один из главных представителей концепций «массового общества», массовой культуры («Восстание масс», 1929—1930) и теории элиты. В эстетике выступил как теоретик модернизма («Дегуманизация искусства», 1925).
нарек «восстанием масс», понятие массовости стало главенствующим (как тут не вспомнить блистательную метафору из «Улялаевщины» Ильи Сельвинского: «Это была мас-с-са — масса через три “эс”!»). Главенствующим не только в политике или социологии, но и для мифа, даже героического: на смену исключительному герою, вроде Тесея или Жанны д’Арк, пришел другой — живущий рядом, обыкновенный, но прекрасно знающий, что «в жизни всегда есть место подвигу», а Когда страна быть прикажет героем,У нас героем становится любой, как утверждала популярная песня из культового фильма «Легко на сердце от песни веселой» («Марш веселых ребят») из кинофильма «Веселые ребята» (1934); слова Василия Лебедева-Кумача (1898—1949), музыка Исаака Дунаевского (1900—1955), исполнитель Леонид Утесов (1895—1982).
. Именно это качество и отличало всех героев официально пропагандируемых героев Великой Отечественной. Потому что лишь при таком раскладе совершение подвига может быть вменено в обязанность. И двадцать восемь героев-панфиловцев эту свою обязанность выполнили.Во-вторых, в нашей отечественной культуре издревле — не знаю уж, с каких пор, боюсь, что не с девятого века даже, не с христианского тезиса о Церкви, зиждущейся на крови мучеников, а со времен куда более ранних, языческих, с их кровавыми жертвами, — утвердилось убеждение, что гибель является непременным атрибутом героизма. Об этом еще нелюбимый мною классик Николай Алексеевич Некрасов писал: Иди и гибни: дело прочно,Когда под ним струится кровь. А любимый мною Булат Окуджава ему вторил: Нам нужна одна победа,Одна на всех, мы за ценой не постоим! А цена Битвы за Москву, в которой сражались и гибли панфиловцы, была высокой. На оборонительном ее этапе (с 30 сентября по 5 декабря 1941 г.) советские войска, обороняясь, потеряли — по официальным данным — 900 000 человек, а наступавшие немцы — всего 145 000 военнослужащих. За время первого этапа советского наступления (с 5 декабря 1941 г. по 7 января 1942 г.) мы потеряли 380 000, а немцы — 104 000. В целом же собственно за Битву под Москвой на обоих этапах мы потеряли 1 280 000, а немцы — 250 000. Таковы уж особенности сталинско-жуковской тактики, уходящие корнями не во времена Ивана Грозного даже, но и еще намного глубже…
Вспоминается в этом ряду и песня военных лет, если не народная, то анонимная (мне, по крайней мере, автора дознаться не удалось) — пели ее на мотив «Любо, братцы любо…»: А утром вызывают в особенный отдел —Мол, что же ты, собака, вместе с танком не сгорел?А я им отвечаю, а я им говорю,Что, мол, в следующей атаке обязательно сгорю… В начале этой главы я называл Александра Матросова и тех, кто совершил подобный подвиг до него. Всего же за годы Великой Отечественной подвиг, названный матросовским, совершили более трехсот человек. Но вот что любопытно: одного своего Матросова подарила Вторая мировая и американцам — звали его Роджер Янг, он был рядовым пехотного полка и погиб 31 июля 1943 года на Нью-Джорджии, одном из Соломоновых островов; Конгресс наградил его медалью Свободы посмертно. Память его чтут свято. Как и Матросов, он навечно зачислен в списки своей воинской части. Однако пропагандировать и популяризировать подобное самопожертвование никому в Америке и в голову не приходило. Цель солдата — не погибать, а побеждать, стараясь уцелеть. Такая вот установка, такая психология…Кривицкий почувствовал эту особенность отечественного мифа очень точно. Помните? «Сложили свои головы — все двадцать восемь. Погибли, но не пропустили врага»! Ведь победа, не доставшаяся дорогой ценой, как бы ничего и не стоит…Но, наверное, обо всей этой истории и писать-то не стоило бы — одним мифом больше, одним меньше, — если бы не странное равнодушие, сопутствующее советскому героическому мифу, живущее рядом с ним. Мы охотно ведем счет на миллионы и спорим, сколько именно этих самых миллионов полегло на той войне, но легко забываем при этом о каждом в отдельности. И хотя по сей день ведут свою благородную работу поисковики — не государство, не армия, но граждане и энтузиасты, низкий им всем поклон! — сколько же еще лежит в нашей земле непогребенных, сколько числятся пропавшими без вести…И среди них — те, кто и впрямь полег на Волоколамском направлении. Герои-панфиловцы, Кривицким не воспетые. О которых говорил полковник Капров: «В этот день у разъезда Дубосеково в составе 2-го батальона с немецкими танками дралась 4-я Помните, я просил вас обратить внимание, что в политдонесении, на которое ссылался корреспондент Коротеев, называлась пятая рота? А здесь опять разговор о четвертой Которая же? Очередная путаница…
рота, и действительно дралась геройски. Из роты погибло свыше 100 человек, а не 28, как об этом писали в газетах». Где полегли они — ведь под Нелидовом нашли и похоронили только шестерых? Как их звали — в отличие от тех двадцати восьми, имена этих никому не известны. Им, мертвым, уже не больно. Но разве не больно за них нам, живым? Глава 18.Град, родства не помнящий Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затем… Потье Эжен (1816—1887) — французский поэт, участник Парижской Коммуны 1871 г. Создал пролетарский гимн «Интернационал» (июнь 1871; опубликован в 1877 г.; музыка П. Дегейтера, 1888; впервые исполнен лилльским хором рабочих 23 июня 1888 г.; русский перевод А.Я. Коца, 1902 г.; в 1918—1943 гг. — гимн СССР), поэмы «Парижская Коммуна», «Рабочие Америки — рабочим Франции» и «Рабочая партия» (все 1877), выпустил сборники стихов «Юная муза» (1831), «Социально-экономические стихи и социалистические революционные песни» (1884), «Кто же безумен?» (1884) и «Революционные песни» (1887).
Эжен Потье История с географией Представьте себе: военачальник-германец из племени скиров по имени Одоакр, в августе 476 года низложив последнего венценосного владыку Западной Римской империи Ромула Августула, сперва в порыве праведной ярости стер с лица земли Вечный город, а затем километрах этак в десяти основал новый — будущую столицу Священной Римской империи германской нации, названную, допустим, Одоакрополь. Боюсь, подобный сюжет покажется чересчур абсурдным даже многочисленному племени поборников альтернативной истории. Однако реальную историю нелепостями не удивишь: нечто подобное имело-таки место, пусть даже гораздо позже, в начале XVIII столетия, и намного севернее — на берегах не Тибра, а совсем другой реки, молодой Один из лучших специалистов по послеледниковой истории Прибалтики Д.Д. Квасов считает, что «максимум Ладожской трансгрессии и образование реки Невы» можно датировать «интервалом 2300—1200 лет назад; для получения более точной даты нужны подробные специальные исследования».
и короткой, но зато широкой и полноводной.Позволю себе начать издалека, ибо не рискую вслед за классиком, о коем еще зайдет у нас речь, предположить, будто многие из читателей этих строк родились или блистали на брегах Невы Название это финского происхождения и означает «топь», «трясина», «затопленное место». Раньше (например, в «Повести временных лет») под ним подразумевали и Ладожское озеро.
.Ингрия, Ингерманландия, Ижорская земля, Водская пятина — каких только имен не носили в прошлом обширные лесистые территории, раскинувшиеся по берегам Невы и юго-западному Приладожью… Первыми, судя по всему, появились здесь угро-финские племена ижорцев Сами себя они называют «изури», и на сегодня их осталось меньше тысячи человек.
. Было это в те давние времена, когда еще не сформировалась разветвленная Невская дельта, и река единым мощным потоком вливалась в Финский залив, который также был заметно шире и глубже (тогдашние береговые террасы прекрасно прослеживаются по сей день). Еще Нестор-летописец, говоря о пути из варяг в греки, упоминал, что великое озеро Нево широким устьем выходит к Варяжскому морю. Иные палеогеографы утверждают даже, будто еще Рёрих Ютландский, направляясь в 862 году в Ладогу, чтобы там стать Рюриком Русским, поднимался вверх именно по такой Неве… Но вернемся к нашим ижорцам. Впоследствии к ним присоединилось еще одно из прибалтийско-финских племен — водь, осевшее преимущественно по южному берегу Финского залива. Селились тут и корелы — в основном по правому берегу реки. Вслед за ними в Ингрию мало-помалу начали проникать славяне Именно здесь, по мнению финского историка Хейкки Лескинена, сформировались водский, а возможно, также и ижорский языки. Предки води и ижорцев селились и на южном берегу Ладожского озера близ устья Волхова, который они называли Alode-jogi, т.е. Нижняя река; позднее это название преобразовалось в скандинавское Aldeigja, а затем и в славянское Ладога. Отсюда и название озера, окончательно закрепившееся за ним лишь в начале XIII века. На берегах Волхова финские племена соседствовали с славянскими — словенами и кривичами, которые тоже упоминает «Повесть временных лет» и которые поселились здесь не позднее VIII века.
.Начиная с VIII века здесь появляются и викинги-норманны — выходцы из Скандинавии, коих местные финские племена (а вслед за ними — и соседи-славяне) стали называть ruotsi Ruotsi — от древнешведского rodsman, т.е. — гребец, кормчий. Согласно одной из версий, отсюда происходит этноним росы или русы; впрочем, эта точка зрения остается более чем спорной.
. Раскопки Е.А. Рябинина, проводившиеся в 1973—1985 годах в Старой Ладоге, на левом берегу реки Волхова, позволили методом дендрохронологии датировать возникновение здесь первого средневекового города, основанного скандинавами — поселения, впоследствии получившего название Альдейгьюборг, т.е. Город на Нижней реке; позже, переиначив на свой лад, славяне нарекли его Ладогой, а при Петре I он в 1704 году был переименован в Старую Ладогу. Так вот, бревна для первых построек там были срублены в 753 году — за век с лишним до призвания Рюрика. Альдейгьюборг занял важное место в пределах освоенного викингами пространства, протянувшегося от Балтики до Урала и Черного моря: вся эта огромная территория уже в древнейших памятниках скандинавской литературы получила название Svitjod hin mikla — Великая Швеция.Вернемся, однако, в Ингерманландские края. Места здешние для земледелия были пригодны не слишком, хотя рожь и ячмень тут все-таки сеяли; зато охота — богатая, река и озеро — щедры на уловы, да и скотина могла пастись привольно, одаряя молоком, сметаной, маслом, сыром. Тем и кормились, и подати платили.Помимо местного населения, ввиду малочисленности жившего, похоже, более или менее мирно и бесконфликтно, на Ингерманландию претендовали все кому не лень: «исконно своей» почитали ее Господин Великий Новгород и — позже — государи московские; однако шведы и Ливонский орден придерживались тик-в-тик такой же точки зрения. Оно и неудивительно: пусть сам по себе край и не больно-то богат, но оседлавший Неву контролирует Балтийско-Черноморский и Балтийско-Каспийский торговые пути, что сулит уже доходы куда как серьезные Тут стоить заметить, что наиболее прибыльным промыслом считалось у ингерманландских жителей лоцманское дело — фарватер широкой и полноводной, но вместе с тем и достаточно капризной, местами порожистой реки был непрост, и знать его надо было до тонкостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
вспоминал такую историю, рассказанную со слов самого Кривицкого, которого еще в годы войны после публикации очередного очерка вызвал к себе сам Щербаков Щербаков Александр Сергеевич (1901—1945) — политический деятель, генерал-полковник (1943). В 1938—1945 гг. — первый секретарь МК и МГК, кандидат в члены Политбюро, с 1941 г. — одновременно секретарь ЦК ВКП(б) и начальник Совинформбюро; с 1942 г. — начальник Главного политуправления Советской Армии, заместитель наркома обороны СССР.
: «Поговорив о делах, Щербаков неожиданно спросил:— Скажите, товарищ Кривицкий, из вашего очерка следует, что все двадцать восемь панфиловцев погибли. Кто мог вам поведать о последних словах политрука Клочкова?— Никто не поведал, — напрямик ответил Кривицкий. — Но я подумал, что он должен был сказать нечто подобное, Александр Сергеевич.Щербаков долго молча смотрел на Кривицкого и наконец, сказал:— Вы очень правильно сделали, товарищ Кривицкий».В другой раз Ефимов, зайдя к Кривицкому и встретив там Твардовского, Дангулова, Гроссмана и еще кого-то из «Красной звезды», застал окончание спора. Заикаясь, Кривицкий завершал: «Так вот, что бы вы тут ни говорили, можете с-сомневаться сколько вам угодно, а вот эта дерьмовая книжонка, — он потряс в воздухе брошюрой о подвиге панфиловцев, — через двадцать пять лет будет п-первоисточником, да, да, п-первоисточником!»И хотя опубликованы ефимовские мемуары были всего лишь несколько лет назад, причем в Израиле, однако рассказывать свои байки он любил всегда, и Кардин просто не мог не оказаться в числе слушателей — все-таки столичный литературный и окололитературный мир достаточно тесен.Ответ на кардинскую статью грозно прозвучал с самого верха: 10 ноября 1966 года на заседании Политбюро ЦК КПСС возмутился сам Брежнев: «Подвергается критике в некоторых произведениях, в журналах и других наших изданиях то, что в сердцах нашего народа является самым святым, самым дорогим. Ведь договариваются же некоторые наши писатели (а их публикуют) до того, что якобы не было залпа “Авроры”, что это, мол, был холостой выстрел и т.д., что не было 28 панфиловцев, что их было меньше, чуть ли не выдуман этот факт, что не было Клочкова и не было его призыва, что “за нами Москва и отступать нам некуда”. Договариваются прямо до клеветнических высказываний против Октябрьской революции и других исторических этапов в героической истории нашей партии и нашего советского народа». Говорят, Леонида Ильича кардинское покушение на миф о двадцати восьми обидело еще и потому, что затрагивало одну из любимых песен генсека: Мы запомним суровую осень,Скрежет танков и отблеск штыков,И в веках будут жить двадцать восемьСамых храбрых твоих сынов,И врагу никогда не добиться,Чтоб склонилась твоя голова,Дорогая моя столица,Золотая моя Москва! «Моя Москва», слова Марка Лисянского (1913—1994), музыка Исаака Дунаевского (1900—1955). Написанное в последних числах ноября 1941 г., стихотворение младшего лейтенанта Лисянского было опубликовано в спаренном, 10/11 номере журнала «Новый мир», вышедшем в начале декабря, и уже в том же месяце, положенное на музыку Дунаевским, оно зазвучало по радио и стало одной из самых популярных песен военных лет.
Само собой, после такого залпа ни о каких разоблачениях исторических мифов говорить уже не приходилось. Вернее, говорили, конечно. И даже писали — в стол. Ибо кто ж такое опубликует? Впрочем, когда началась горбачевская гласность и публиковать можно стало если и не все, то довольно многое, произошел случай, прямо скажем, забавный: не разобравшись, некоторые журналисты начали кампанию в защиту прав «невинно репрессированных героев-панфиловцев» Даниила Кужебергенова и Ивана Добробабина, которые, потрясая сочинениями Александра Кривицкого, требовали вручения им положенных Звезд Героев и прилагаемых к высокой награде льгот. Потом, очевидно, разобрались, но как-то втихую — кампания незаметно увяла. Наконец в 1997 году на страницах того же «Нового мира» историки Никита Петров и Ольга Эдельман в очередной раз (но теперь — с исключительной полнотой) предали огласке все подробности этой истории.Но думаете, миф от этого пострадал? Закрылся Нелидовский музей? Ничуть не бывало. На уроках патриотического воспитания о двадцати восьми героях-панфиловцах повествуют с прежним пылом… Прав, прав был Кривицкий: стали-таки его опусы первоисточником и, боюсь, будут оставаться и впредь… Но почему? Надо сказать, что дело здесь не только в умелой пропаганде. Любой — в том числе и пропагандистский — миф оказывается живучим и эффективным лишь в случае, если он созвучен общественному сознанию, мироощущению, традициям. И значительная часть советских мифов вообще, а военных — в особенности, полностью этому требованию соответствовала.Во-первых, в эпоху, которую Ортега-и-Гассет Ортега-и-Гассет Хосе (1883—1955) — испанский философ и публицист, представитель философии жизни и философии антропологии. Подлинную реальность, дающую смысл человеческому бытию, усматривал в истории, истолковывая ее в духе экзистенциализма как духовный опыт непосредственного переживания. Один из главных представителей концепций «массового общества», массовой культуры («Восстание масс», 1929—1930) и теории элиты. В эстетике выступил как теоретик модернизма («Дегуманизация искусства», 1925).
нарек «восстанием масс», понятие массовости стало главенствующим (как тут не вспомнить блистательную метафору из «Улялаевщины» Ильи Сельвинского: «Это была мас-с-са — масса через три “эс”!»). Главенствующим не только в политике или социологии, но и для мифа, даже героического: на смену исключительному герою, вроде Тесея или Жанны д’Арк, пришел другой — живущий рядом, обыкновенный, но прекрасно знающий, что «в жизни всегда есть место подвигу», а Когда страна быть прикажет героем,У нас героем становится любой, как утверждала популярная песня из культового фильма «Легко на сердце от песни веселой» («Марш веселых ребят») из кинофильма «Веселые ребята» (1934); слова Василия Лебедева-Кумача (1898—1949), музыка Исаака Дунаевского (1900—1955), исполнитель Леонид Утесов (1895—1982).
. Именно это качество и отличало всех героев официально пропагандируемых героев Великой Отечественной. Потому что лишь при таком раскладе совершение подвига может быть вменено в обязанность. И двадцать восемь героев-панфиловцев эту свою обязанность выполнили.Во-вторых, в нашей отечественной культуре издревле — не знаю уж, с каких пор, боюсь, что не с девятого века даже, не с христианского тезиса о Церкви, зиждущейся на крови мучеников, а со времен куда более ранних, языческих, с их кровавыми жертвами, — утвердилось убеждение, что гибель является непременным атрибутом героизма. Об этом еще нелюбимый мною классик Николай Алексеевич Некрасов писал: Иди и гибни: дело прочно,Когда под ним струится кровь. А любимый мною Булат Окуджава ему вторил: Нам нужна одна победа,Одна на всех, мы за ценой не постоим! А цена Битвы за Москву, в которой сражались и гибли панфиловцы, была высокой. На оборонительном ее этапе (с 30 сентября по 5 декабря 1941 г.) советские войска, обороняясь, потеряли — по официальным данным — 900 000 человек, а наступавшие немцы — всего 145 000 военнослужащих. За время первого этапа советского наступления (с 5 декабря 1941 г. по 7 января 1942 г.) мы потеряли 380 000, а немцы — 104 000. В целом же собственно за Битву под Москвой на обоих этапах мы потеряли 1 280 000, а немцы — 250 000. Таковы уж особенности сталинско-жуковской тактики, уходящие корнями не во времена Ивана Грозного даже, но и еще намного глубже…
Вспоминается в этом ряду и песня военных лет, если не народная, то анонимная (мне, по крайней мере, автора дознаться не удалось) — пели ее на мотив «Любо, братцы любо…»: А утром вызывают в особенный отдел —Мол, что же ты, собака, вместе с танком не сгорел?А я им отвечаю, а я им говорю,Что, мол, в следующей атаке обязательно сгорю… В начале этой главы я называл Александра Матросова и тех, кто совершил подобный подвиг до него. Всего же за годы Великой Отечественной подвиг, названный матросовским, совершили более трехсот человек. Но вот что любопытно: одного своего Матросова подарила Вторая мировая и американцам — звали его Роджер Янг, он был рядовым пехотного полка и погиб 31 июля 1943 года на Нью-Джорджии, одном из Соломоновых островов; Конгресс наградил его медалью Свободы посмертно. Память его чтут свято. Как и Матросов, он навечно зачислен в списки своей воинской части. Однако пропагандировать и популяризировать подобное самопожертвование никому в Америке и в голову не приходило. Цель солдата — не погибать, а побеждать, стараясь уцелеть. Такая вот установка, такая психология…Кривицкий почувствовал эту особенность отечественного мифа очень точно. Помните? «Сложили свои головы — все двадцать восемь. Погибли, но не пропустили врага»! Ведь победа, не доставшаяся дорогой ценой, как бы ничего и не стоит…Но, наверное, обо всей этой истории и писать-то не стоило бы — одним мифом больше, одним меньше, — если бы не странное равнодушие, сопутствующее советскому героическому мифу, живущее рядом с ним. Мы охотно ведем счет на миллионы и спорим, сколько именно этих самых миллионов полегло на той войне, но легко забываем при этом о каждом в отдельности. И хотя по сей день ведут свою благородную работу поисковики — не государство, не армия, но граждане и энтузиасты, низкий им всем поклон! — сколько же еще лежит в нашей земле непогребенных, сколько числятся пропавшими без вести…И среди них — те, кто и впрямь полег на Волоколамском направлении. Герои-панфиловцы, Кривицким не воспетые. О которых говорил полковник Капров: «В этот день у разъезда Дубосеково в составе 2-го батальона с немецкими танками дралась 4-я Помните, я просил вас обратить внимание, что в политдонесении, на которое ссылался корреспондент Коротеев, называлась пятая рота? А здесь опять разговор о четвертой Которая же? Очередная путаница…
рота, и действительно дралась геройски. Из роты погибло свыше 100 человек, а не 28, как об этом писали в газетах». Где полегли они — ведь под Нелидовом нашли и похоронили только шестерых? Как их звали — в отличие от тех двадцати восьми, имена этих никому не известны. Им, мертвым, уже не больно. Но разве не больно за них нам, живым? Глава 18.Град, родства не помнящий Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затем… Потье Эжен (1816—1887) — французский поэт, участник Парижской Коммуны 1871 г. Создал пролетарский гимн «Интернационал» (июнь 1871; опубликован в 1877 г.; музыка П. Дегейтера, 1888; впервые исполнен лилльским хором рабочих 23 июня 1888 г.; русский перевод А.Я. Коца, 1902 г.; в 1918—1943 гг. — гимн СССР), поэмы «Парижская Коммуна», «Рабочие Америки — рабочим Франции» и «Рабочая партия» (все 1877), выпустил сборники стихов «Юная муза» (1831), «Социально-экономические стихи и социалистические революционные песни» (1884), «Кто же безумен?» (1884) и «Революционные песни» (1887).
Эжен Потье История с географией Представьте себе: военачальник-германец из племени скиров по имени Одоакр, в августе 476 года низложив последнего венценосного владыку Западной Римской империи Ромула Августула, сперва в порыве праведной ярости стер с лица земли Вечный город, а затем километрах этак в десяти основал новый — будущую столицу Священной Римской империи германской нации, названную, допустим, Одоакрополь. Боюсь, подобный сюжет покажется чересчур абсурдным даже многочисленному племени поборников альтернативной истории. Однако реальную историю нелепостями не удивишь: нечто подобное имело-таки место, пусть даже гораздо позже, в начале XVIII столетия, и намного севернее — на берегах не Тибра, а совсем другой реки, молодой Один из лучших специалистов по послеледниковой истории Прибалтики Д.Д. Квасов считает, что «максимум Ладожской трансгрессии и образование реки Невы» можно датировать «интервалом 2300—1200 лет назад; для получения более точной даты нужны подробные специальные исследования».
и короткой, но зато широкой и полноводной.Позволю себе начать издалека, ибо не рискую вслед за классиком, о коем еще зайдет у нас речь, предположить, будто многие из читателей этих строк родились или блистали на брегах Невы Название это финского происхождения и означает «топь», «трясина», «затопленное место». Раньше (например, в «Повести временных лет») под ним подразумевали и Ладожское озеро.
.Ингрия, Ингерманландия, Ижорская земля, Водская пятина — каких только имен не носили в прошлом обширные лесистые территории, раскинувшиеся по берегам Невы и юго-западному Приладожью… Первыми, судя по всему, появились здесь угро-финские племена ижорцев Сами себя они называют «изури», и на сегодня их осталось меньше тысячи человек.
. Было это в те давние времена, когда еще не сформировалась разветвленная Невская дельта, и река единым мощным потоком вливалась в Финский залив, который также был заметно шире и глубже (тогдашние береговые террасы прекрасно прослеживаются по сей день). Еще Нестор-летописец, говоря о пути из варяг в греки, упоминал, что великое озеро Нево широким устьем выходит к Варяжскому морю. Иные палеогеографы утверждают даже, будто еще Рёрих Ютландский, направляясь в 862 году в Ладогу, чтобы там стать Рюриком Русским, поднимался вверх именно по такой Неве… Но вернемся к нашим ижорцам. Впоследствии к ним присоединилось еще одно из прибалтийско-финских племен — водь, осевшее преимущественно по южному берегу Финского залива. Селились тут и корелы — в основном по правому берегу реки. Вслед за ними в Ингрию мало-помалу начали проникать славяне Именно здесь, по мнению финского историка Хейкки Лескинена, сформировались водский, а возможно, также и ижорский языки. Предки води и ижорцев селились и на южном берегу Ладожского озера близ устья Волхова, который они называли Alode-jogi, т.е. Нижняя река; позднее это название преобразовалось в скандинавское Aldeigja, а затем и в славянское Ладога. Отсюда и название озера, окончательно закрепившееся за ним лишь в начале XIII века. На берегах Волхова финские племена соседствовали с славянскими — словенами и кривичами, которые тоже упоминает «Повесть временных лет» и которые поселились здесь не позднее VIII века.
.Начиная с VIII века здесь появляются и викинги-норманны — выходцы из Скандинавии, коих местные финские племена (а вслед за ними — и соседи-славяне) стали называть ruotsi Ruotsi — от древнешведского rodsman, т.е. — гребец, кормчий. Согласно одной из версий, отсюда происходит этноним росы или русы; впрочем, эта точка зрения остается более чем спорной.
. Раскопки Е.А. Рябинина, проводившиеся в 1973—1985 годах в Старой Ладоге, на левом берегу реки Волхова, позволили методом дендрохронологии датировать возникновение здесь первого средневекового города, основанного скандинавами — поселения, впоследствии получившего название Альдейгьюборг, т.е. Город на Нижней реке; позже, переиначив на свой лад, славяне нарекли его Ладогой, а при Петре I он в 1704 году был переименован в Старую Ладогу. Так вот, бревна для первых построек там были срублены в 753 году — за век с лишним до призвания Рюрика. Альдейгьюборг занял важное место в пределах освоенного викингами пространства, протянувшегося от Балтики до Урала и Черного моря: вся эта огромная территория уже в древнейших памятниках скандинавской литературы получила название Svitjod hin mikla — Великая Швеция.Вернемся, однако, в Ингерманландские края. Места здешние для земледелия были пригодны не слишком, хотя рожь и ячмень тут все-таки сеяли; зато охота — богатая, река и озеро — щедры на уловы, да и скотина могла пастись привольно, одаряя молоком, сметаной, маслом, сыром. Тем и кормились, и подати платили.Помимо местного населения, ввиду малочисленности жившего, похоже, более или менее мирно и бесконфликтно, на Ингерманландию претендовали все кому не лень: «исконно своей» почитали ее Господин Великий Новгород и — позже — государи московские; однако шведы и Ливонский орден придерживались тик-в-тик такой же точки зрения. Оно и неудивительно: пусть сам по себе край и не больно-то богат, но оседлавший Неву контролирует Балтийско-Черноморский и Балтийско-Каспийский торговые пути, что сулит уже доходы куда как серьезные Тут стоить заметить, что наиболее прибыльным промыслом считалось у ингерманландских жителей лоцманское дело — фарватер широкой и полноводной, но вместе с тем и достаточно капризной, местами порожистой реки был непрост, и знать его надо было до тонкостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51