Люди говорят так исключительно из невежества. Вот если они постигнут твою природу и по-прежнему будут относиться к тебе враждебно и презрительно, тогда действительно стоит тревожиться.Он улыбнулся, искоса глядя на меня.— А такое тоже возможно — будем смотреть правде в глаза.Я слегка приподнял крылья, и морской бриз взъерошил мои пёрышки.— Пока что тебе удаётся поддерживать хорошее мнение о себе. Но помяни моё слово: скоро станут говорить, что это ты выпустил быка на волю!Он вздохнул.— Честно говоря, моя репутация — добрая или дурная — не особо меня заботит.— Тебя она, может, и не заботит, — мрачно сказал я, — но во дворце есть те, для кого это вопрос жизни и смерти.— Только те, кто бултыхается в гуще политики, — сказал он. — А я для них ничто.— Хорошо бы, коли так! — мрачно ответил я. — Хорошо бы… Что ты там пишешь?— Твоё описание стен стихий на границах мира. Так что прекрати морщить клюв и расскажи об этом поподробнее.Ну и пришлось оставить все как есть. Спорить с Птолемеем было бесполезно.
Он с самого начала был исполнен любопытства и восторга. Накопление богатств, жены и дорогие безделушки — эти освящённые временем предметы вожделения большинства египетских магов — его не интересовали. Он стремился к знанию, но к знанию особого рода — отнюдь не к тем знаниям, что позволяют обращать в пыль стены городов и повергать ниц врагов. Он был немножко не от мира сего.В самую первую нашу встречу он застал меня врасплох именно этим.Я явился в облике песчаного вихря — в те времена это была самая модная личина. Голос мой гремел подобно эху камнепада в горном ущелье.— Назови своё желание, смертный!— Джинн, — сказал он, — ответь мне на вопрос!Вихрь принялся вращаться ещё быстрее.— Мне ведомы все секреты земли и все тайны воздуха! Мне ведомы ключи, отворяющие женские души! Все враньё, от первого до последнего слова. Последнее — особенно.
Чего ты желаешь? Говори!— Что есть сущность?Песок завис в воздухе.— А?— То, из чего ты состоишь. Что это такое? И как оно устроено?— Э-э… ну…— И вот ещё — Иное Место. Расскажи мне о нём. Как там течёт время — параллельно с нашим или иначе? Каков облик его обитателей? Есть ли у них царь или вождь? Есть ли там твёрдая материя, или там царит вечный адский круговорот, или что-то иное? Что собой представляют границы между вашим царством и этой Землёй и до какой степени они проницаемы?— Э-э…Короче, Птолемею были интересны мы. Джинны. Его рабы. В смысле, наша подлинная природа, а не вся эта внешняя шелуха. Какие бы жуткие обличья я ни принимал, какие бы фокусы ни выкидывал — он только зевал. Когда же я пытался издеваться над его юностью и девчачьей внешностью, он только от души смеялся. Он сидел в центре своего пентакля, держа на коленях стило и папирус, жадно слушал, одёргивал меня, когда я уж чересчур завирался, часто перебивал, чтобы что-то уточнить. Он не применял ни Иглы, ни Пики, ни прочие средства наказания. Его вызовы редко длились дольше нескольких часов. Такого закалённого джинна, как я, имевшего представление о жестоких обычаях людей, это изрядно сбивало с толку.Кроме меня он регулярно вызывал многих джиннов и мелких духов. Все вызовы проходили примерно одинаково: вызов, разговор, волшебник лихорадочно записывает услышанное — и отпускает.Со временем во мне проснулось любопытство.— Зачем ты это делаешь? — напрямик осведомился я. — Зачем расспрашиваешь? Зачем записываешь?— Я прочёл большую часть рукописей в нашей Великой библиотеке, — ответил мальчик. — Там очень много говорится о вызывании духов, об их сдерживании и укрощении и о прочих практических предметах, но о природе самих демонов там нет почти ничего. О том, что вы думаете, чего хотите вы сами. А мне кажется, что всё это чрезвычайно важно. Я хочу написать исчерпывающий труд на эту тему, книгу, которую будут читать всегда, которой все будут восхищаться. Для этого мне приходится задавать много вопросов. Моё желание тебя удивляет?— По правде говоря, да. С каких это пор волшебники интересуются нашими страданиями? Да и с чего бы вам ими интересоваться? Это совсем не в ваших интересах!— Ну как же! Если мы останемся в неведении и будем по-прежнему порабощать вас вместо того, чтобы пытаться понять, рано или поздно не миновать беды. Мне так кажется.— Но другого выхода-то всё равно нет. Рабство есть рабство. Каждый вызов сковывает нас цепями.— Ты смотришь на вещи чересчур пессимистично, джинн. Торговцы рассказывали мне о шаманах, живущих далеко в пустынных северных землях, которые оставляют свои тела, чтобы беседовать с духами в ином мире. На мой взгляд, этот способ куда вежливее. Быть может, нам тоже стоит этому научиться.Я хрипло расхохотался.— Этому не бывать! Такой путь чересчур опасен для откормленных зерном египетских жрецов. Побереги силы, мальчик. Забудь об этих пустых расспросах. Отпусти меня, и покончим с этим.Но, невзирая на мой скептицизм, Птолемей стоял на своём. Так прошёл год. Мало-помалу моя ложь иссякла. Я принялся рассказывать ему правду. А он в ответ рассказывал мне кое-что о себе.
Он был племянником царя. Родился он двенадцать лет тому назад, чахлым и хрупким, не хотел брать грудь и всё время пищал, как котёнок. Это испортило всю церемонию наречения младенца: гости поспешно разошлись, молчаливые чиновники обменивались мрачными взглядами. В полночь его кормилица вызвала жреца Хатор Хатор — божественная мать и защитница новорождённых. Джинны в её храмах имели облик женщин с головами домашнего скота.
. Жрец объявил, что мальчик близок к смерти, однако же совершил необходимые ритуалы и поручил дитя покровительству богини. Ночь прошла беспокойно. Наступил рассвет, первые лучи солнца проникли сквозь ветви акаций и упали на головку ребёнка. Тогда он перестал пищать и корчиться, молча и уверенно взял грудь и принялся есть.Это спасение не осталось незамеченным, и мальчика тут же посвятили Ра, богу солнца. С возрастом он постепенно набирался сил. Быстроглазый и умный, он никогда не был таким здоровенным, как его кузен, сын царя Его тоже звали Птолемеем. Их всех звали Птолемеями, этих египетских царей, на протяжении более чем двухсот лет, пока наконец Клеопатра не нарушила традицию. Эта семья не была сильна по части оригинальности. Быть может, это объясняет, отчего мой Птолемей так небрежно относился к именам. Они не имели для него особого значения. Своё имя он назвал мне в первый же раз, как я спросил.
, который был на восемь лет старше и куда крепче и коренастее. Царский племянник так и оставался второстепенной фигурой во дворце и чувствовал себя куда уютнее со жрецами и женщинами, чем с загорелыми мальчишками, что шумно возились во дворе.В те годы царь часто уезжал в военные походы, пытаясь защитить границы от вторжений бедуинов. И городом правили то и дело сменявшиеся советники, которые богатели на взятках и портовых сборах и все внимательнее прислушивались к тому, что нашёптывали им заморские лазутчики — особенно те, что являлись из набиравшего силу Рима. Сын царя, купающийся в роскоши своего мраморного дворца, рано предался разгульной жизни. К восемнадцати годам это был нелепый пухлогубый юнец, уже успевший отрастить брюшко от пьянства и обжорства; глаза его блестели от паранойи и страха перед убийцами. Ему не терпелось дорваться до власти, но пока что он прозябал в тени своего отца, выискивал среди родни возможных соперников и ждал смерти старика.Птолемей, напротив, тяготел к наукам, был строен и хорош собой, черты его лица были скорее египетскими, нежели греческими Подозреваю, они достались ему от матери. Она была из местных, откуда-то с верховий Нила, наложница царской опочивальни. Я её никогда не видел. Она и его отец — оба умерли от чумы ещё до моего появления.
. Конечно, он тоже мог считаться претендентом на престол, хотя и отдалённым, однако он явно не был по натуре ни воином, ни государственным деятелем, а потому при дворе на него, как правило, не обращали внимания. Большую часть своего времени он проводил в Александрийской библиотеке, стоявшей у самого моря, занимаясь там со своим наставником. Его наставник, пожилой жрец из Луксора, был сведущ во многих языках и в истории царства. Помимо этого, он был волшебником. Найдя в Птолемее прекрасного ученика, он поделился с мальчиком своими знаниями. Обучение началось тихо и незаметно и так же тихо закончилось, и только много позже, после инцидента с быком, слухи об этом просочились за пределы дворца.Два дня спустя, когда мы сидели и беседовали, в дверь покоев моего хозяина постучал слуга.— Прошу прощения, принц, у тебя там женщина ждёт.— Почему именно «у него»? — осведомился я.Я был в обличье учёного, как раз на случай подобного вторжения.Птолемей жестом заставил меня умолкнуть.— Чего она хочет?— Посевам её мужа угрожает саранча, господин. Она просит тебя о помощи.Мой хозяин нахмурился.— Глупости какие! Что же я-то могу поделать?— Господин, она говорит о… — слуга помялся — он сам был тогда вместе с нами, — о том, что ты сделал с быком.— Ну, это уже слишком! Я занят. Пусть меня не беспокоят. Отошли её прочь.— Как тебе угодно, господин. — Слуга вздохнул и собрался уже закрыть дверь.Мой хозяин заёрзал на подушках.— Что, она очень несчастна?— Ужасно несчастна, господин. Она ждёт здесь с самого рассвета.Птолемей раздражённо фыркнул.— Как это все глупо!Он обернулся ко мне.— Рехит, ступай с ним. Посмотри, может быть, удастся что-то сделать.Через некоторое время я вернулся сильно пополневшим.— Саранчи больше нет.— Вот и хорошо.Он, нахмурившись, заглянул в свои таблички.— Я совершенно потерял нить разговора… Так, мы, кажется, говорили об изменчивости Иного Места.— Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, — сказал я, грациозно опускаясь на соломенный тюфяк, — что теперь дело сделано. Ты создал себе репутацию. Теперь ты — человек, который может спасти от всего на свете. Отныне тебе никогда не ведать покоя. С Соломоном, когда он прославился своей мудростью, вышло то же самое. Он буквально за порог не мог выйти, чтобы ему не сунули под нос какого-нибудь младенца. И кстати, не всегда с одной и той же целью.Мальчик покачал головой.— Я учёный, исследователь, и ничего больше. Человечеству должны помочь плоды моих трудов, а не моя способность справляться с быками или саранчой. И к тому же это ведь ты, Рехит, делаешь все это, а не я. Не мог бы ты стряхнуть с губ эти крылышки? Спасибо. Так вот, для начала…Кое в чём Птолемей был очень умён, даже мудр, — но далеко не во всём! На следующий день у дверей его покоев болтались ещё две женщины: одну замучили гиппопотамы, вытаптывавшие её поля, другая принесла больного ребёнка. И меня снова отправили «посмотреть, не удастся ли что-то сделать». На следующее утро перед покоями стояла уже небольшая очередь, хвост которой выползал на улицу. Мой хозяин рвал на себе волосы и сетовал на злую судьбу — и тем не менее меня снова отправили разбираться с их бедами, вместе с Аффой и Пенренутетом, ещё двумя его джиннами. Так оно и пошло. Исследования его продвигались черепашьим шагом, зато его слава среди народа Александрии разрасталась стремительно, как цветы по весне. Птолемей сносил помехи с достоинством, хотя с трудом скрывал своё раздражение. Он удовлетворялся тем, что завершал пока книгу о технике вызывания духов, прочие же свои изыскания пока отложил.Год клонился к осени, в должный срок наступило время ежегодного разлива Нила. Затем воды схлынули, обнажилась чёрная, влажная, плодородная земля, поля были засеяны, начался новый сезон. Временами очередь просителей у дверей Птолемея была длинной, временами покороче, но полностью она не исчезала никогда. Вскоре слухи об этом ежедневном ритуале дошли до одетых в чёрное жрецов великих храмов и до принца с черным сердцем, восседавшего на своём пропитанном вином троне. Натаниэль5 Непочтительный звук уведомил Мэндрейка о возвращении беса, заточенного в гадательное зеркало. Мэндрейк отложил ручку, которой он делал наброски текстов для очередных военных листовок, и заглянул в отполированный диск. Искажённое личико младенца прижималось к медной поверхности, словно бес отчаянно пытался вырваться наружу. Мэндрейк не обратил внимания на его корчи.— Итак? — спросил он.— Что — «итак»? — Бес застонал и напрягся.— Где Бартимеус?— Сидит на куске каменной кладки в двадцати шести милях к юго-востоку отсюда в обличье длинноволосой девушки. Она очень хорошенькая, и всё такое. Но возвращаться к тебе не желает.— Как?! Она… он отказался возвращаться?— Ага. О-ох, как тут тесно! Шесть лет провёл я в этом диске и за всё это время ни разу даже краешком глаза не повидал своей родины! Ты бы мог меня и отпустить, в самом деле. Я служил тебе от всего сердца!— У тебя нет сердца, — заметил Мэндрейк. — Так что сказал Бартимеус?— Я не могу тебе этого передать, ты ещё так юн! Но он был груб, ужасно груб. У меня буквально уши в трубочку свернулись. Как бы то ни было, по доброй воле он не явится, и дело с концом. Я бы на твоём месте его просто поджарил. Понятия не имею, чего ты до сих пор с ним цацкался. Ох, нет, только не в этот ящик, не надо — неужели ты не ведаешь милосердия, мерзкий мальчишка?Завернув диск и плотно задвинув ящик стола, Мэндрейк потёр глаза. Бартимеус становился серьёзной проблемой. Джинн сделался слабее и сварливее, чем когда-либо. Такой слуга был практически бесполезен. По логике, следовало бы его отпустить, но Мэндрейку, как всегда, сама эта мысль представлялась неприятной. Почему именно — сказать было трудно. Джинн единственный из всех его слуг неизменно относился к нему без тени почтения. Его наглость была утомительна, она безмерно выводила из себя… но при этом странным образом бодрила. Мэндрейк жил в мире, где подлинные чувства вечно таились за любезно улыбающимися масками. А Бартимеус не любил его и не скрывал этого. В то время как Аскобол и компания держались раболепно и подобострастно, Бартимеус был так же дерзок, как в тот день, когда он впервые встретился с ним, когда Мэндрейк был ещё ребёнком и звали его совсем иначе…Мэндрейк позволил себе отвлечься. Он кашлянул и собрался с мыслями. Разумеется, в этом-то и проблема. Джинн знает имя, данное ему при рождении. Для человека в его положении это крайне рискованно! Если другой волшебник вызовет демона и узнает то, что ему известно…Мэндрейк вздохнул: его мысли перескакивали с одной накатанной колеи на другую. «Темноволосая девушка. Хорошенькая». Нетрудно угадать, чьё обличье принял джинн. С тех самых пор, как Китти Джонс погибла, Бартимеус использовал её облик, чтобы издеваться над хозяином. И небезуспешно, надо заметить. Даже три года спустя при виде её лица Мэндрейк испытывал такое чувство, словно его ударили под дых. Он тряхнул головой и устало упрекнул себя. Забудь о ней! Она была изменница, она мертва, с ней покончено.Ладно, этот несчастный демон сейчас не столь важен. Главная проблема на данный момент — это растущее недовольство, связанное с войной. И ещё — опасные новые способности, которые все чаще появляются у простолюдинов. Рассказ Фританга об уличных мальчишках, швыряющихся яйцами в демонов, — всего лишь последнее в длинном ряду неприятных событий.Со времён Глэдстоуна волшебники придерживались общего правила. Чем меньше простолюдины знают о магии и её орудиях, тем лучше. Так что всем рабам, от самого жалкого беса до самого надменного африта, строго-настрого приказывали при исполнении поручений хозяина не показываться на глаза без нужды. Некоторые становились невидимыми; большинство же использовали разного рода маскировку. Так что по улицам столицы бродили и над крышами кишели мириады демонов, но это, как правило, оставалось незамеченным.Однако в последнее время это правило нарушалось все чаще.Каждую неделю становилось известно о все новых случаях обнаружения демонов. Группа школьников заметила над Уайтхоллом стаю бесов-посланцев. Дети с визгом разбежались. Волшебники докладывали, что бесы были в обличье голубей, как и положено, и никаких подозрений возбудить были не должны. Несколько дней спустя ученик ювелира, недавно прибывший в Лондон, с очумевшим видом промчался по Хорсферри-роуд и сиганул через парапет в Темзу. Свидетели утверждали, что он вопил о привидениях в толпе. При дальнейшем расследовании выяснилось, что на Хорсферри-роуд в тот день действительно работали демоны.Если простолюдины появляются на свет с врождённой способностью видеть демонов, разброд и шатания, сотрясающие в последнее время Лондон, будут только усугубляться… Мэндрейк раздражённо потряс головой. Надо сходить в библиотеку, поискать там исторические прецеденты. Быть может, подобные казусы бывали и прежде… Вот только времени нет. В настоящем и без того достаточно сложностей. Прошлому придётся обождать.Стук в дверь. Ненавязчиво вошёл слуга, стараясь держаться подальше от пентаклей на полу.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Трилогия Бартимеуса - 3. Врата Птолемея'
1 2 3 4 5 6 7 8
Он с самого начала был исполнен любопытства и восторга. Накопление богатств, жены и дорогие безделушки — эти освящённые временем предметы вожделения большинства египетских магов — его не интересовали. Он стремился к знанию, но к знанию особого рода — отнюдь не к тем знаниям, что позволяют обращать в пыль стены городов и повергать ниц врагов. Он был немножко не от мира сего.В самую первую нашу встречу он застал меня врасплох именно этим.Я явился в облике песчаного вихря — в те времена это была самая модная личина. Голос мой гремел подобно эху камнепада в горном ущелье.— Назови своё желание, смертный!— Джинн, — сказал он, — ответь мне на вопрос!Вихрь принялся вращаться ещё быстрее.— Мне ведомы все секреты земли и все тайны воздуха! Мне ведомы ключи, отворяющие женские души! Все враньё, от первого до последнего слова. Последнее — особенно.
Чего ты желаешь? Говори!— Что есть сущность?Песок завис в воздухе.— А?— То, из чего ты состоишь. Что это такое? И как оно устроено?— Э-э… ну…— И вот ещё — Иное Место. Расскажи мне о нём. Как там течёт время — параллельно с нашим или иначе? Каков облик его обитателей? Есть ли у них царь или вождь? Есть ли там твёрдая материя, или там царит вечный адский круговорот, или что-то иное? Что собой представляют границы между вашим царством и этой Землёй и до какой степени они проницаемы?— Э-э…Короче, Птолемею были интересны мы. Джинны. Его рабы. В смысле, наша подлинная природа, а не вся эта внешняя шелуха. Какие бы жуткие обличья я ни принимал, какие бы фокусы ни выкидывал — он только зевал. Когда же я пытался издеваться над его юностью и девчачьей внешностью, он только от души смеялся. Он сидел в центре своего пентакля, держа на коленях стило и папирус, жадно слушал, одёргивал меня, когда я уж чересчур завирался, часто перебивал, чтобы что-то уточнить. Он не применял ни Иглы, ни Пики, ни прочие средства наказания. Его вызовы редко длились дольше нескольких часов. Такого закалённого джинна, как я, имевшего представление о жестоких обычаях людей, это изрядно сбивало с толку.Кроме меня он регулярно вызывал многих джиннов и мелких духов. Все вызовы проходили примерно одинаково: вызов, разговор, волшебник лихорадочно записывает услышанное — и отпускает.Со временем во мне проснулось любопытство.— Зачем ты это делаешь? — напрямик осведомился я. — Зачем расспрашиваешь? Зачем записываешь?— Я прочёл большую часть рукописей в нашей Великой библиотеке, — ответил мальчик. — Там очень много говорится о вызывании духов, об их сдерживании и укрощении и о прочих практических предметах, но о природе самих демонов там нет почти ничего. О том, что вы думаете, чего хотите вы сами. А мне кажется, что всё это чрезвычайно важно. Я хочу написать исчерпывающий труд на эту тему, книгу, которую будут читать всегда, которой все будут восхищаться. Для этого мне приходится задавать много вопросов. Моё желание тебя удивляет?— По правде говоря, да. С каких это пор волшебники интересуются нашими страданиями? Да и с чего бы вам ими интересоваться? Это совсем не в ваших интересах!— Ну как же! Если мы останемся в неведении и будем по-прежнему порабощать вас вместо того, чтобы пытаться понять, рано или поздно не миновать беды. Мне так кажется.— Но другого выхода-то всё равно нет. Рабство есть рабство. Каждый вызов сковывает нас цепями.— Ты смотришь на вещи чересчур пессимистично, джинн. Торговцы рассказывали мне о шаманах, живущих далеко в пустынных северных землях, которые оставляют свои тела, чтобы беседовать с духами в ином мире. На мой взгляд, этот способ куда вежливее. Быть может, нам тоже стоит этому научиться.Я хрипло расхохотался.— Этому не бывать! Такой путь чересчур опасен для откормленных зерном египетских жрецов. Побереги силы, мальчик. Забудь об этих пустых расспросах. Отпусти меня, и покончим с этим.Но, невзирая на мой скептицизм, Птолемей стоял на своём. Так прошёл год. Мало-помалу моя ложь иссякла. Я принялся рассказывать ему правду. А он в ответ рассказывал мне кое-что о себе.
Он был племянником царя. Родился он двенадцать лет тому назад, чахлым и хрупким, не хотел брать грудь и всё время пищал, как котёнок. Это испортило всю церемонию наречения младенца: гости поспешно разошлись, молчаливые чиновники обменивались мрачными взглядами. В полночь его кормилица вызвала жреца Хатор Хатор — божественная мать и защитница новорождённых. Джинны в её храмах имели облик женщин с головами домашнего скота.
. Жрец объявил, что мальчик близок к смерти, однако же совершил необходимые ритуалы и поручил дитя покровительству богини. Ночь прошла беспокойно. Наступил рассвет, первые лучи солнца проникли сквозь ветви акаций и упали на головку ребёнка. Тогда он перестал пищать и корчиться, молча и уверенно взял грудь и принялся есть.Это спасение не осталось незамеченным, и мальчика тут же посвятили Ра, богу солнца. С возрастом он постепенно набирался сил. Быстроглазый и умный, он никогда не был таким здоровенным, как его кузен, сын царя Его тоже звали Птолемеем. Их всех звали Птолемеями, этих египетских царей, на протяжении более чем двухсот лет, пока наконец Клеопатра не нарушила традицию. Эта семья не была сильна по части оригинальности. Быть может, это объясняет, отчего мой Птолемей так небрежно относился к именам. Они не имели для него особого значения. Своё имя он назвал мне в первый же раз, как я спросил.
, который был на восемь лет старше и куда крепче и коренастее. Царский племянник так и оставался второстепенной фигурой во дворце и чувствовал себя куда уютнее со жрецами и женщинами, чем с загорелыми мальчишками, что шумно возились во дворе.В те годы царь часто уезжал в военные походы, пытаясь защитить границы от вторжений бедуинов. И городом правили то и дело сменявшиеся советники, которые богатели на взятках и портовых сборах и все внимательнее прислушивались к тому, что нашёптывали им заморские лазутчики — особенно те, что являлись из набиравшего силу Рима. Сын царя, купающийся в роскоши своего мраморного дворца, рано предался разгульной жизни. К восемнадцати годам это был нелепый пухлогубый юнец, уже успевший отрастить брюшко от пьянства и обжорства; глаза его блестели от паранойи и страха перед убийцами. Ему не терпелось дорваться до власти, но пока что он прозябал в тени своего отца, выискивал среди родни возможных соперников и ждал смерти старика.Птолемей, напротив, тяготел к наукам, был строен и хорош собой, черты его лица были скорее египетскими, нежели греческими Подозреваю, они достались ему от матери. Она была из местных, откуда-то с верховий Нила, наложница царской опочивальни. Я её никогда не видел. Она и его отец — оба умерли от чумы ещё до моего появления.
. Конечно, он тоже мог считаться претендентом на престол, хотя и отдалённым, однако он явно не был по натуре ни воином, ни государственным деятелем, а потому при дворе на него, как правило, не обращали внимания. Большую часть своего времени он проводил в Александрийской библиотеке, стоявшей у самого моря, занимаясь там со своим наставником. Его наставник, пожилой жрец из Луксора, был сведущ во многих языках и в истории царства. Помимо этого, он был волшебником. Найдя в Птолемее прекрасного ученика, он поделился с мальчиком своими знаниями. Обучение началось тихо и незаметно и так же тихо закончилось, и только много позже, после инцидента с быком, слухи об этом просочились за пределы дворца.Два дня спустя, когда мы сидели и беседовали, в дверь покоев моего хозяина постучал слуга.— Прошу прощения, принц, у тебя там женщина ждёт.— Почему именно «у него»? — осведомился я.Я был в обличье учёного, как раз на случай подобного вторжения.Птолемей жестом заставил меня умолкнуть.— Чего она хочет?— Посевам её мужа угрожает саранча, господин. Она просит тебя о помощи.Мой хозяин нахмурился.— Глупости какие! Что же я-то могу поделать?— Господин, она говорит о… — слуга помялся — он сам был тогда вместе с нами, — о том, что ты сделал с быком.— Ну, это уже слишком! Я занят. Пусть меня не беспокоят. Отошли её прочь.— Как тебе угодно, господин. — Слуга вздохнул и собрался уже закрыть дверь.Мой хозяин заёрзал на подушках.— Что, она очень несчастна?— Ужасно несчастна, господин. Она ждёт здесь с самого рассвета.Птолемей раздражённо фыркнул.— Как это все глупо!Он обернулся ко мне.— Рехит, ступай с ним. Посмотри, может быть, удастся что-то сделать.Через некоторое время я вернулся сильно пополневшим.— Саранчи больше нет.— Вот и хорошо.Он, нахмурившись, заглянул в свои таблички.— Я совершенно потерял нить разговора… Так, мы, кажется, говорили об изменчивости Иного Места.— Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, — сказал я, грациозно опускаясь на соломенный тюфяк, — что теперь дело сделано. Ты создал себе репутацию. Теперь ты — человек, который может спасти от всего на свете. Отныне тебе никогда не ведать покоя. С Соломоном, когда он прославился своей мудростью, вышло то же самое. Он буквально за порог не мог выйти, чтобы ему не сунули под нос какого-нибудь младенца. И кстати, не всегда с одной и той же целью.Мальчик покачал головой.— Я учёный, исследователь, и ничего больше. Человечеству должны помочь плоды моих трудов, а не моя способность справляться с быками или саранчой. И к тому же это ведь ты, Рехит, делаешь все это, а не я. Не мог бы ты стряхнуть с губ эти крылышки? Спасибо. Так вот, для начала…Кое в чём Птолемей был очень умён, даже мудр, — но далеко не во всём! На следующий день у дверей его покоев болтались ещё две женщины: одну замучили гиппопотамы, вытаптывавшие её поля, другая принесла больного ребёнка. И меня снова отправили «посмотреть, не удастся ли что-то сделать». На следующее утро перед покоями стояла уже небольшая очередь, хвост которой выползал на улицу. Мой хозяин рвал на себе волосы и сетовал на злую судьбу — и тем не менее меня снова отправили разбираться с их бедами, вместе с Аффой и Пенренутетом, ещё двумя его джиннами. Так оно и пошло. Исследования его продвигались черепашьим шагом, зато его слава среди народа Александрии разрасталась стремительно, как цветы по весне. Птолемей сносил помехи с достоинством, хотя с трудом скрывал своё раздражение. Он удовлетворялся тем, что завершал пока книгу о технике вызывания духов, прочие же свои изыскания пока отложил.Год клонился к осени, в должный срок наступило время ежегодного разлива Нила. Затем воды схлынули, обнажилась чёрная, влажная, плодородная земля, поля были засеяны, начался новый сезон. Временами очередь просителей у дверей Птолемея была длинной, временами покороче, но полностью она не исчезала никогда. Вскоре слухи об этом ежедневном ритуале дошли до одетых в чёрное жрецов великих храмов и до принца с черным сердцем, восседавшего на своём пропитанном вином троне. Натаниэль5 Непочтительный звук уведомил Мэндрейка о возвращении беса, заточенного в гадательное зеркало. Мэндрейк отложил ручку, которой он делал наброски текстов для очередных военных листовок, и заглянул в отполированный диск. Искажённое личико младенца прижималось к медной поверхности, словно бес отчаянно пытался вырваться наружу. Мэндрейк не обратил внимания на его корчи.— Итак? — спросил он.— Что — «итак»? — Бес застонал и напрягся.— Где Бартимеус?— Сидит на куске каменной кладки в двадцати шести милях к юго-востоку отсюда в обличье длинноволосой девушки. Она очень хорошенькая, и всё такое. Но возвращаться к тебе не желает.— Как?! Она… он отказался возвращаться?— Ага. О-ох, как тут тесно! Шесть лет провёл я в этом диске и за всё это время ни разу даже краешком глаза не повидал своей родины! Ты бы мог меня и отпустить, в самом деле. Я служил тебе от всего сердца!— У тебя нет сердца, — заметил Мэндрейк. — Так что сказал Бартимеус?— Я не могу тебе этого передать, ты ещё так юн! Но он был груб, ужасно груб. У меня буквально уши в трубочку свернулись. Как бы то ни было, по доброй воле он не явится, и дело с концом. Я бы на твоём месте его просто поджарил. Понятия не имею, чего ты до сих пор с ним цацкался. Ох, нет, только не в этот ящик, не надо — неужели ты не ведаешь милосердия, мерзкий мальчишка?Завернув диск и плотно задвинув ящик стола, Мэндрейк потёр глаза. Бартимеус становился серьёзной проблемой. Джинн сделался слабее и сварливее, чем когда-либо. Такой слуга был практически бесполезен. По логике, следовало бы его отпустить, но Мэндрейку, как всегда, сама эта мысль представлялась неприятной. Почему именно — сказать было трудно. Джинн единственный из всех его слуг неизменно относился к нему без тени почтения. Его наглость была утомительна, она безмерно выводила из себя… но при этом странным образом бодрила. Мэндрейк жил в мире, где подлинные чувства вечно таились за любезно улыбающимися масками. А Бартимеус не любил его и не скрывал этого. В то время как Аскобол и компания держались раболепно и подобострастно, Бартимеус был так же дерзок, как в тот день, когда он впервые встретился с ним, когда Мэндрейк был ещё ребёнком и звали его совсем иначе…Мэндрейк позволил себе отвлечься. Он кашлянул и собрался с мыслями. Разумеется, в этом-то и проблема. Джинн знает имя, данное ему при рождении. Для человека в его положении это крайне рискованно! Если другой волшебник вызовет демона и узнает то, что ему известно…Мэндрейк вздохнул: его мысли перескакивали с одной накатанной колеи на другую. «Темноволосая девушка. Хорошенькая». Нетрудно угадать, чьё обличье принял джинн. С тех самых пор, как Китти Джонс погибла, Бартимеус использовал её облик, чтобы издеваться над хозяином. И небезуспешно, надо заметить. Даже три года спустя при виде её лица Мэндрейк испытывал такое чувство, словно его ударили под дых. Он тряхнул головой и устало упрекнул себя. Забудь о ней! Она была изменница, она мертва, с ней покончено.Ладно, этот несчастный демон сейчас не столь важен. Главная проблема на данный момент — это растущее недовольство, связанное с войной. И ещё — опасные новые способности, которые все чаще появляются у простолюдинов. Рассказ Фританга об уличных мальчишках, швыряющихся яйцами в демонов, — всего лишь последнее в длинном ряду неприятных событий.Со времён Глэдстоуна волшебники придерживались общего правила. Чем меньше простолюдины знают о магии и её орудиях, тем лучше. Так что всем рабам, от самого жалкого беса до самого надменного африта, строго-настрого приказывали при исполнении поручений хозяина не показываться на глаза без нужды. Некоторые становились невидимыми; большинство же использовали разного рода маскировку. Так что по улицам столицы бродили и над крышами кишели мириады демонов, но это, как правило, оставалось незамеченным.Однако в последнее время это правило нарушалось все чаще.Каждую неделю становилось известно о все новых случаях обнаружения демонов. Группа школьников заметила над Уайтхоллом стаю бесов-посланцев. Дети с визгом разбежались. Волшебники докладывали, что бесы были в обличье голубей, как и положено, и никаких подозрений возбудить были не должны. Несколько дней спустя ученик ювелира, недавно прибывший в Лондон, с очумевшим видом промчался по Хорсферри-роуд и сиганул через парапет в Темзу. Свидетели утверждали, что он вопил о привидениях в толпе. При дальнейшем расследовании выяснилось, что на Хорсферри-роуд в тот день действительно работали демоны.Если простолюдины появляются на свет с врождённой способностью видеть демонов, разброд и шатания, сотрясающие в последнее время Лондон, будут только усугубляться… Мэндрейк раздражённо потряс головой. Надо сходить в библиотеку, поискать там исторические прецеденты. Быть может, подобные казусы бывали и прежде… Вот только времени нет. В настоящем и без того достаточно сложностей. Прошлому придётся обождать.Стук в дверь. Ненавязчиво вошёл слуга, стараясь держаться подальше от пентаклей на полу.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Трилогия Бартимеуса - 3. Врата Птолемея'
1 2 3 4 5 6 7 8